Текст книги "Замок"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

К. не мог сосредоточиться – его расстроил этот разговор. Впервые после приезда он почувствовал настоящую усталость. Дальняя дорога его совсем не утомила, он шел себе и шел, изо дня в день, спокойно, шаг за шагом. А сейчас сказывались последствия сильнейшего переутомления – и очень некстати. Его неудержимо тянуло к новым знакомствам, но каждая новая встреча усугубляла усталость /……[3]3
  /…и тем не менее его неодолимо влекло на поиски все новых и новых знакомств. Было ясно: даже несколько дней, проведенных здесь без пользы, навсегда отнимут у него силы для решающего поступка. И все равно – спешить никак нельзя…./


[Закрыть]/. Нет, будет вполне достаточно, если он в своем теперешнем состоянии заставит себя прогуляться хотя бы до входа в Замок.

Он снова зашагал вперед, но дорога была длинной. Оказалось, что улица – главная улица Деревни – вела не к замковой горе, а только приближалась к ней, но потом, словно нарочно, сворачивала вбок и, не удаляясь от Замка, все же к нему и не приближалась. К. все время ждал, что наконец дорога повернет к Замку, и только из-за этого шел дальше, от усталости он явно боялся сбиться с пути, да к тому же его удивляла величина Деревни: она тянулась без конца – все те же маленькие домишки, заиндевевшие окна, и снег, и безлюдье, – тут он внезапно оторвался от цепко державшей его дороги, и его принял узкий переулочек, где снег лежал еще глубже и только с трудом можно было вытаскивать вязнувшие ноги. Пот выступил на лбу у К., и он остановился в изнеможении.

Да, но ведь он был не один, справа и слева стояли крестьянские избы. Он слепил снежок и бросил его в окошко. Тотчас же отворилась дверь – первая открывшаяся дверь за всю дорогу по Деревне, – и старый крестьянин в коричневом кожухе, приветливо и робко склонив голову к плечу, вышел ему навстречу. «Можно мне ненадолго зайти к вам? – сказал К. – Я очень устал». Он не расслышал, что ответил старик, но с благодарностью увидел, что тот подложил доску, чтобы он мог выбраться из глубокого снега, и, шагнув по ней, К. очутился в горнице.

Большая сумрачная комната. Войдя со свету, сразу ничего нельзя было увидеть. К. наткнулся на корыто, женская рука отвела его. В одном углу громко кричали дети. Из другого валил густой пар, от которого полутьма сгущалась в полную темноту. К. стоял, словно окутанный облаками. «Да он пьян», – сказал кто-то. «Вы кто такой? – властно крикнул чей-то голос и, обращаясь, как видно, к старику, добавил: – Зачем ты его впустил? Всех, что ли, впускать, кто шляется по дороге?» – «Я графский землемер», – сказал К., как бы пытаясь оправдаться перед тем, кого он все еще не видел. «Ах, это землемер», – сказал женский голос, и сразу наступила полнейшая тишина. «Вы меня знаете?» – спросил К. «Конечно», – коротко бросил тот же голос. Но то, что они знали К., как видно, не шло ему на пользу.

Наконец пар немного рассеялся, и К. стал постепенно присматриваться. Очевидно, у них был банный день. У дверей стирали. Но пар шел из другого угла, где в огромной деревянной лохани – таких К. не видел, она была величиной с двуспальную кровать – в горячей воде мылись двое мужчин. Но еще неожиданнее – хотя трудно было сказать, в чем заключалась эта неожиданность, – оказалось то, что виднелось в правом углу. Из большого окна – единственного в задней стене горницы – со двора падал бледный нежный свет, придавая шелковистый отблеск платью женщины, устало полулежавшей в высоком кресле. К ее груди прильнул младенец. Около нее играли дети, явно крестьянские ребята, но она как будто была не из этой среды. Правда, от болезни и усталости даже крестьянские лица становятся утонченней.

«Садитесь!» – сказал один из мужчин, круглобородый, да еще с нависшими усами – он все время отдувал их с губ, пыхтя и разевая рот, – и, нелепым жестом выбросив руку из лохани, он указал К. на сундук, обдав ему все лицо теплой водой. На сундуке в сумрачном раздумье уже сидел старик, впустивший К., и К. обрадовался, что наконец можно сесть. Больше на него никто не обращал внимания. Молодая женщина, стиравшая у корыта, светловолосая, в расцвете молодости, тихо напевала, мужчины крутились и вертелись в лохани; ребята все время лезли к ним, но их отгоняли, свирепо брызгая в них водой, попадавшей и на К.; женщина в кресле замерла, как неживая, и смотрела не на младенца у груди, а куда-то вверх.

Верно, К. долго глядел на эту неподвижную, грустную и прекрасную картину, но потом, должно быть, заснул, потому что, встрепенувшись от громкого окрика, он почувствовал, что лежит головой на плече у старика, сидевшего рядом. Мужчины уже вымылись и стояли одетые около К., а в лохани теперь плескались ребята под присмотром белокурой женщины. Выяснилось, что крикливый бородач не самый главный из двоих. Второй, хоть и ростом не выше и с гораздо менее густой бородой, оказался тихим, медлительным, широкоплечим человеком со скуластым лицом; он стоял опустив голову. «Господин землемер, – сказал он, – вам тут оставаться нельзя. Простите за невежливость». – «Я и не думал оставаться, – сказал К. – Хотел только передохнуть немного. Теперь отдохнул и могу уйти». – «Наверно, вас удивляет негостеприимство, – сказал тот, – но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не надо». Освеженный недолгим сном и снова сосредоточившись, К. обрадовался откровенным словам. Он двигался свободнее, прошелся, опираясь на свою палку, взад и вперед, даже подошел к женщине в кресле, ощущая, что он ростом выше всех остальных.

«Правильно, – сказал К. – Зачем вам гости? Но изредка человек может и понадобиться, например землемер, такой, как я». – «Мне это неизвестно, – медленно сказал тот. – Если вас вызвали, значит, вы понадобились; наверно, это исключение, но мы, мы люди маленькие, живем по закону, вам за это на нас обижаться не следует». – «Нет, нет, – сказал К. – Я вам только благодарен, и вам лично, и всем присутствующим». И неожиданно для всех К. буквально подпрыгнул на месте, перевернулся и очутился перед женщиной в кресле. Усталые голубые глаза поднялись на него. Прозрачный шелковый платочек до половины прикрывал лоб, младенец спал у нее на груди. «Кто ты?» – спросил К., и с пренебрежением к самому ли К. или к своим словам она бросила: «Я служанка из Замка».

Но не прошло и секунды, как слева и справа К. схватили двое мужчин и молча, словно другого способа объясниться не было, с силой потащили его к дверям. Старик чему-то вдруг обрадовался и захлопал в ладоши. И прачка засмеялась вместе с загалдевшими вдруг ребятами.

К. так и остался стоять на улице, мужчины следили за ним с порога. Снова пошел снег, но как будто стал светлее. «Куда вы пойдете? – нетерпеливо крикнул круглобородый. – Туда – путь к Замку, сюда – в Деревню». Но К. спросил не у него, а у того, второго, который, несмотря на свою замкнутость, казался ему обходительнее: «Кто вы такие? Кого мне благодарить за отдых?» – «Я дубильщик Лаземан, – ответил тот. – А благодарить вам никого не надо». – «Прекрасно, – сказал К. – Надеюсь, мы еще встретимся». – «Вряд ли», – сказал мужчина. И в эту минуту круглобородый, подняв руку, закричал: «Здорово, Артур, здорово, Иеремия!» К. обернулся: значит, в этой Деревне все же люди выходили на улицу! По дороге от Замка шли два молодых человека среднего роста, оба очень стройные, в облегающих костюмах и даже лицом очень похожие. Цвет лица у них был смуглый, а острые бородки такой черноты, что выделялись даже на смуглых лицах. Несмотря на трудную дорогу, они шли удивительно быстро, выбрасывая в такт стройные ноги. «Вы зачем сюда?» – крикнул бородач. «Дела!» – смеясь, крикнули те. «Где?» – «На постоялом дворе!» – «И мне туда!» – закричал К. громче всех, ему ужасно захотелось, чтобы эти двое взяли его с собой. И хотя знакомство с ними ничего особенного не сулило, но они наверняка были бы славными, бодрыми спутниками. Они услышали слова К., но только кивнули ему и сразу исчезли вдали.

К. все еще стоял в снегу, у него не было охоты вытаскивать оттуда ногу, чтобы тут же погрузить ее в сугроб; дубильщик с товарищем, довольные тем, что окончательно избавились от К., медленно протискивались в дом сквозь неплотно прикрытую дверь, то и дело оглядываясь на К., и К. наконец остался один в глубоком снегу. «Пожалуй, была бы причина слегка расстроиться, – подумал К., – если бы я сюда попал случайно, а не нарочно».

Вдруг с левой стороны домишка открылось крохотное оконце; оно казалось темно-синим, пока было закрыто, – очевидно, при отблеске снега – и было таким крошечным, что сейчас в нем виднелось не все лицо того, кто выглядывал, а только глаза – стариковские карие глаза. «Вон он стоит», – услышал К. дрожащий женский голос. «Это землемер, – сказал мужской голос. Потом мужчина подошел к окошку и добавил без враждебности, но все же так, словно был озабочен, как бы не нарушился порядок перед его домом: – Кого вы ждете?» – «Жду, пока какие-нибудь сани меня не захватят», – сказал К. «Тут сани не проезжают, – сказал мужчина, – тут дорога не проезжая». – «Но ведь это дорога в Замок?» – «И все же тут дорога не проезжая», – повторил мужчина с какой-то настойчивостью. Оба замолчали. Но мужчина, очевидно, что-то решал, потому что не захлопывал оконца, оттуда шел дымок. «Дорога скверная», – сказал К., поддерживая разговор.

Но тот только сказал: «Да, конечно. – Помолчав, он все же добавил: – Если хотите, я вас довезу на санках». – «Пожалуйста, довезите! – обрадовался К. – Сколько вы с меня возьмете?»

«Ничего», – сказал мужчина. К. очень удивился. «Вы ведь землемер, – объяснил мужчина, – вы имеете отношение к Замку. Куда же вы хотите ехать?» – «В Замок», – ответил К. «Тогда я не поеду», – сразу сказал мужчина. «Но я же имею отношение к Замку», – сказал К., повторяя слова мужчины. «Возможно», – уклончиво сказал тот. «Тогда отвезите меня на постоялый двор», – сказал К. «Хорошо, – сказал мужчина, – сейчас выведу сани». Видно, тут дело было не в особой любезности, а, скорее, в эгоистичном, тревожном, почти педантическом стремлении поскорее убрать К. с улицы перед домом.

Открылись ворота, и выехали маленькие санки для легких грузов, совершенно плоские, без всякого сиденья, запряженные тощей лошаденкой, за ними шел согнувшись малорослый хромой человечек с изможденным, красным, слезящимся лицом, которое казалось совсем крошечным в складках толстого шерстяного платка, накрученного на голову. Человечек был явно болен и, очевидно, вышел на улицу только для того, чтобы отвезти К. Так К. ему и сказал, но тот отмахнулся. К. услышал только, что он возница Герстекер и взял эти неудобные санки потому, что они стояли наготове, а выводить другие было бы слишком долго. «Садитесь», – сказал он, ткнув кнутом в задок саней. «Я сяду с вами рядом», – ответил К. «А я пешком», – сказал Герстекер. «Почему?» – спросил К. «Я пешком», – повторил Герстекер, и вдруг его так стал колотить кашель, что пришлось упереться ногами в снег, а руками – в край санок, чтобы не упасть. К., ничего не говоря, сел в санки сзади, кашель постепенно утих, и они тронулись.

Замок наверху, странно потемневший, куда К. сегодня и не надеялся добраться, отдалялся все больше и больше. И, словно подавая знак и ненадолго прощаясь, оттуда прозвучал колокол, радостно и окрыленно, и от этого колокольного звона на миг вздрогнуло сердце, словно в боязни – ведь и тоской звенел колокол, – а вдруг исполнится то, к чему так робко оно стремилось. Но большой колокол вскоре умолк, его сменил слабый однотонный колокольчик, то ли оттуда сверху, то ли уже из Деревни. И этот перезвон как-то лучше подходил к медленному скольжению саней и унылому, но безжалостному вознице.

«Слушай! – крикнул вдруг К.; они уже подъезжали к церкви, постоялый двор был недалеко, и К. немного осмелел. – Я все удивляюсь, что ты под свою ответственность решаешься меня везти, разве тебе это разрешено?» Но Герстекер не обратил никакого внимания и спокойно шагал рядом с лошаденкой. «Эй!» – крикнул К. и, собрав в санях горсть снега, угодил снежком прямо в ухо Герстекеру. Тот остановился и обернулся назад; и когда К. увидел его так близко перед собой – санки проползли только шаг, – увидел эту согнутую, чем-то искалеченную фигуру, воспаленное, усталое, худое лицо с какими-то разными щеками – одна плоская, другая запавшая, – полуоткрытый растерянный рот, где торчало всего несколько зубов, он повторил ехидный вопрос уже с состраданием: не достанется ли Герстекеру за то, что он отвез К.? «Чего тебе надо?» – непонятливо спросил Герстекер и, не ожидая объяснений, крикнул на лошаденку, и они поехали дальше.

Когда они – К. узнал знакомый поворот – уже почти добрались до постоялого двора, там была полнейшая темнота, чему К. очень удивился. Неужели он так долго отсутствовал? Всего час-другой, по его расчетам, да и вышел он с самого утра, и есть ему совсем не хотелось, и еще недавно стоял совсем светлый день, и вдруг такая тьма. «Коротки дни, коротки», – сказал он про себя и, соскользнув с санок, пошел к постоялому двору.

К счастью, на верхней ступеньке крыльца стоял хозяин, светя ему навстречу высоко поднятым фонарем. Мимоходом вспомнив о вознице, К. приостановился, но кашель донесся откуда-то из темноты, – видно, тот уже ушел. Ничего, наверно, скоро они где-нибудь встретятся. Только поднявшись на крыльцо к хозяину, подобострастно поздоровавшемуся с ним, К. увидел по обеим сторонам двери двух человек. Он взял фонарь из рук хозяина и посветил на них: это оказались те двое, которых он уже видел, их еще называли Иеремия и Артур. Они откозыряли ему. К. вспомнил военную службу – самые счастливые годы жизни – и засмеялся.

«Кто вы такие?» – спросил он, оглядывая их обоих. «Ваши помощники», – ответили они. «Да, помощники», – негромко подтвердил хозяин. «Как? – спросил К. – Вы – мои старые помощники? Это вам я велел ехать за мной, это вас я ждал?» – «Да», – сказали они. «Это хорошо, – сказал К., помолчав, – хорошо, что вы приехали. Однако, – добавил он, немного помолчав, – вы сильно запоздали, вы очень неаккуратны». – «Дорога была дальняя», – сказал один из них. «Дорога дальняя? – повторил К. – Но ведь я вас встретил, когда вы шли из Замка». – «Да», – сказали оба, но ничего не объяснили. «А где у вас инструменты?» – спросил К. «У нас их нет», – ответили оба. «Как? Инструменты, которые я вам доверил?» – сказал К. «У нас их нет», – повторили они. «Ну что вы за люди! – сказал К. – Да знаете ли вы толк в землемерных работах?» – «Нет», – сказали оба. «Но если вы мои прежние помощники, вы должны все уметь», – сказал К. Они промолчали. «Ну, пойдемте!» – сказал К. и втолкнул их в дом.

II. Варнава

Они сели втроем у маленького столика в зале и молча стали пить пиво. К. сидел посредине, оба помощника – справа и слева. В зале, как и вчера вечером, только еще за одним столом сидели крестьяне. «Трудно мне будет с вами, – сказал К., все время сравнивая лица своих помощников, – ну как мне вас отличать? Ведь вы только именами и отличаетесь, а вообще похожи, как… – Он запнулся и нечаянно добавил: – Похожи, как две змеи». Помощники усмехнулись. «Обычно нас легко различают», – как бы оправдываясь, сказал один. «Верю, – сказал К., – сам был тому свидетелем, но у меня-то глаза свои, а мне вас никак не различить. Буду обращаться с вами как с одним человеком и звать обоих буду Артур, одного из вас ведь так и зовут, тебя, что ли?» – «Нет, – сказал тот, – меня звать Иеремия». – «Не важно, – сказал К., – все равно буду обоих звать Артур. Пошлю куда-нибудь Артура – вы оба и пойдете, поручу Артуру работу – оба за нее возьметесь, конечно, мне очень невыгодно, что я не могу вас использовать на разных работах, но зато удобно: за все, что я вам поручу, будете нести ответственность вместе, нераздельно. Как вы работу поделите – мне безразлично, только никаких отговорок от каждого в отдельности я не приму, вы для меня – один человек». Оба подумали и сказали: «Нам это будет очень неприятно». – «Еще бы! – сказал К. – Конечно, вам должно быть неприятно, но так оно и будет». Уже несколько минут К. наблюдал, как вокруг их столика крадучись бродит один из крестьян, и, вдруг решившись, он подошел к одному из помощников и хотел что-то шепнуть ему на ухо. «Простите, – сказал К. и, хлопнув рукой по столу, встал, – это мои помощники, у нас сейчас совещание. Никто не имеет права нам мешать!» – «Ох, виноват, виноват!» – испуганно проговорил крестьянин и задом попятился к своим товарищам. «Одно вы должны строго соблюдать, – сказал К., снова садясь на место, – ни с кем без моего позволения вы разговаривать не должны. Я здесь чужой, а раз вы – мои старые помощники, то и вы тут чужие. Поэтому мы, трое чужаков, должны держаться вместе. По рукам, что ли?» Оба с готовностью протянули ему руки. «Лапы уберите, – сказал К., – а мой приказ остается в силе /……[4]4
  /…Потом все снова замолчали. К. так и подмывало на новые расспросы, но он не поддался соблазну, такое любопытство не подобало его господскому положению. К тому же дельных ответов он наверняка не получит, одни бесполезные. Мучительно было ловить на себе их взгляды, не наставленные в упор, но часто скользившие по нему украдкой…/


[Закрыть]/. Теперь я пойду сосну, да и вам советую лечь. Сегодня у нас пропал рабочий день, а завтра надо начинать пораньше. Достаньте сани, на них поедем в Замок, и чтобы к шести утра сани стояли перед домом». – «Хорошо», – сказал один, но второй вмешался: «Ты говоришь „хорошо“, а сам знаешь, что это невозможно». – «Тихо! – сказал К. – Вы, кажется, затеяли действовать вразнобой?» Но тут снова заговорил первый: «Он прав, это невозможно, в Замок посторонним без разрешения доступу нет». – «А где брать разрешение?» – «Не знаю, может, у кастеляна». – «Что же, будем звонить по телефону. А ну-ка, вы оба, звоните сейчас же кастеляну». Оба бросились к телефону, вызвали номер – как они суетились, всем видом выражая послушание! – и спросили, можно ли К. с ними вместе завтра утром явиться в Замок. «Нет!» – прозвучало так громко, что донеслось до столика К. Ответ был еще решительнее, там добавили: «Ни завтра, ни в другой день». – «Сам поговорю», – сказал К., вставая. И хотя и К., и его помощники до сих пор особого интереса не возбуждали – не считая случая с тем крестьянином, – его последние слова вызвали всеобщее внимание. Все встали вместе с К., и, хотя хозяин старался их оттеснить, все столпились вокруг телефона. Большинство высказывало мнение, что К. вообще никакого ответа не получит. К. должен был попросить их замолчать, их мнения он вовсе не спрашивал.

В трубке послышалось гудение – такого К. никогда по телефону не слышал. Казалось, что гул бесчисленных детских голосов – впрочем, это гудение походило не на гул, а, скорее, на пение далеких, очень-очень далеких голосов, – казалось, что это гудение каким-то совершенно непостижимым образом сливалось в единственный высокий и все же мощный голос, он бил в ухо, словно стараясь проникнуть не только в жалкий слух, но и куда-то глубже. К. слушал, не говоря ни слова, упершись левым локтем в подставку от телефона, и слушал, слушал…

Он не знал, как долго это длилось, но тут хозяин, дернув его за куртку, прошептал, что к нему пришел посыльный. «Уйди!» – не сдерживаясь, крикнул К., очевидно прямо в телефонную трубку, потому что ему тут же ответили. И произошел следующий разговор. «Освальд слушает, кто говорит?» – крикнул строгий, надменный голос. К. послышался какой-то дефект речи, который старались выправить излишней напускной строгостью.

Назвать себя К. не решался, перед телефоном он чувствовал себя беспомощным, на него могли наорать, бросить трубку; К. закрыл себе немаловажный путь. Нерешительность К. раздражала его собеседника. «Кто говорит? – повторил он и добавил: – Я был бы очень обязан, если бы оттуда меньше звонили, только что нас уже вызывали». К. не обратил внимания на эти слова и, внезапно решившись, доложил: «Говорит помощник господина землемера». – «Какой помощник? Какой господин? Какой землемер?» К. вдруг вспомнил вчерашний разговор по телефону. «Спросите Фрица», – отчеканил он. К собственному его удивлению, это помогло. Но еще больше, чем этому, удивился он единству тамошней службы. Ему сразу ответили: «Знаю. Вечно этот землемер. Да, да! А дальше что? Какой еще помощник?» – «Йозеф», – сказал ему К. Ему очень мешало перешептывание крестьян за спиной, они, очевидно, были против того, что он неправильно доложил о себе. Но ему некогда было с ними препираться, разговор поглощал все его внимание. «Йозеф? – переспросили оттуда. – Но ведь помощников зовут… – Маленькая пауза, как видно, там справлялись у кого-то об именах. – Артур и Иеремия». – «Это новые помощники», – сказал К. «Да нет же, это старые». – «Нет, новые, а вот я старый, я приехал сегодня вслед за господином землемером». – «Нет!» – крикнули в трубку. «Так кто же я такой?» – спросил К. все с тем же спокойствием. Наступила небольшая пауза, и тот же человек, с тем же недостатком речи, но совсем другим, глубоким и уважительным голосом проговорил: «Ты старый помощник».

Вслушиваясь в этот голос, К. чуть не пропустил вопрос: «А что тебе нужно?» /……[5]5
  /…Но уже через секунду К. пришел в себя и сказал:
  – Мой господин спрашивает, когда ему завтра явиться в Замок.
  В ответ раздалось:
  – Передай своему господину, только ни слова не пропусти. Если он и десятерых помощников пошлет спрашивать, ответ будет всегда один: ни завтра, ни в какой другой день.
  Лучше бы ему давно положить трубку. Такой разговор ни на йоту не продвинул его вперед, да и не мог продвинуть. Иначе, совсем иначе надо было действовать. Таким манером он борется не с другими, а только с самим собой. Впрочем, он лишь вчера сюда прибыл, а Замок стоит здесь со стародавних времен…/


[Закрыть]/ Охотнее всего он положил бы трубку. От этих переговоров он все равно ничего не ждал. Но тут он был вынужден что-то сказать и торопливо спросил: «А когда моему хозяину можно будет прийти в Замок?» «Никогда!» – прозвучал ответ. «Хорошо», – сказал К. и повесил трубку.

Крестьяне, стоявшие сзади, придвинулись совсем вплотную. Помощники, искоса поглядывая на него, были заняты тем, чтобы не подпускать крестьян слишком близко. Но делалось это явно для виду, да и сами крестьяне, удовлетворенные исходом разговора, медленно отступали. Вдруг в их толпу сзади быстрыми шагами врезался какой-то человек и, поклонившись К., передал ему письмо. Держа письмо в руке, К. оглядел посланца – ему это показалось важнее. Между ним и помощниками было большое сходство, он был так же строен, в таком же облегающем платье, так же быстр и ловок в движениях, как они, и вместе с тем он был совершенно другой. Лучше бы он достался К. в помощники! Чем-то он ему напоминал женщину с грудным младенцем, которую он видел у дубильщика. Одет он был почти что во все белое, и хотя платье было не из шелка – как и все другие, он был в зимнем, – но по мягкости, по праздничности это платье напоминало шелк. Лицо у него было светлое, открытое, глаза сверхъестественно большие. Улыбался он необыкновенно приветливо; он провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть эту улыбку, но ничего не вышло. «Кто ты такой?» – спросил К. «Зовут меня Варнава, – сказал тот. – Я посыльный».

Мужественно и вместе с тем нежно раскрывались и смыкались его губы, складывая слова. «Тебе здесь нравится?» – спросил К. и показал на крестьян, он еще не потерял интереса к ним с их словно нарочно исковерканными физиономиями – казалось, их били по черепу сверху, до уплощения, и черты лица формировались под влиянием боли от этого битья, – теперь они, приоткрыв отекшие губы, то смотрели на него, то не смотрели, иногда их взгляды блуждали по сторонам и останавливались где попало, уставившись на какой-нибудь предмет; и еще К. показал Варнаве на своих помощников – те стояли обнявшись, щекой к щеке, и посмеивались, то ли застенчиво, то ли с издевкой, и К. обвел всех их рукой, словно представляя свою свиту, навязанную ему обстоятельствами, и ожидая – этого доверия и добивался К., – чтобы Варнава раз и навсегда увидел разницу между ними и самим К. Но Варнава с полнейшим простодушием – это сразу было видно – совсем не понял, что хотел сказать К.; он лишь воспринял жест К. как благовоспитанный слуга воспринимает каждое слово хозяина, даже непосредственно его не касающееся, и в ответ только послушно оглядел всех вокруг, помахал рукой знакомым крестьянам, обменялся несколькими словами с помощниками – и все это свободно, непринужденно, не держась ото всех особняком. И К., как бы поставленный на место, но не пристыженный, вспомнил о письме, которое он все еще держал в руках, и распечатал его. В письме стояло: «Многоуважаемый господин! Как вам известно, вы приняты на службу к владельцу Замка. Вашим непосредственным начальником является сельский староста, который сообщит вам все ближайшие подробности о вашей работе и об условиях оплаты, перед ним же вы должны будете отчитываться. Вместе с тем и я постараюсь не терять вас из виду. Податель сего письма, Варнава, будет время от времени справляться о ваших пожеланиях и докладывать об этом мне. Вы встретите с моей стороны постоянную готовность по возможности идти вам навстречу. Я заинтересован, чтобы мои работники были довольны». Дальше шла неразборчивая подпись, но рядом печатными буквами стояло: «Начальник Н-ской канцелярии». – «Погоди!» – сказал К. склонившемуся в поклоне Варнаве и кликнул хозяина, чтобы ему отвели комнату, – ему хотелось наедине разобраться в письме. При этом он вспомнил, что при всей симпатии, какую он почувствовал к Варнаве, тот был всего лишь посыльным, и велел подать ему пива. К. проследил, как он это примет, но тот взял пиво с явным удовольствием и сразу выпил. К. пошел за хозяином. В этом домишке для К. не нашлось ничего, кроме чердачной каморки, да и это вызвало осложнения, потому что пришлось куда-то переселять двух служанок, спавших там до сих пор. Собственно говоря, там больше ничего не сделали, только выселили служанок; комната была не убрана, даже единственная кровать не постлана, на ней лежали лишь пара одеял да попона, оставшиеся с прошлой ночи. На стенах висело несколько религиозных картинок и фотографий солдат. Даже проветривать каморку не стали – видно, понадеялись, что новый постоялец надолго не задержится, и ничего не сделали, чтобы его удержать. Но К. был на все готов, он завернулся в одеяло, сел к столу и при свече стал перечитывать письмо.

Письмо было неодинаковое, в некоторых фразах к нему обращались как к свободному человеку, чью личную волю признают, – это выражалось в обращении и в той фразе, где говорилось о его пожеланиях. Но были такие выражения, в которых к нему скрыто или явно относились как к ничтожному, почти незаметному с высокого поста работнику, будто высокому начальству приходилось делать усилие, чтобы «не терять его из виду», а непосредственным его начальником оказался сельский староста, ему надо было даже отчитываться перед ним. И, чего доброго, его единственным сослуживцем станет сельский полицейский! Тут, безусловно, крылись противоречия настолько явные, что их, без сомнения, внесли в письмо нарочно. К. сразу отбросил безумную по отношению к столь высокой инстанции мысль, что у них были какие-то колебания. Скорее, он видел тут открыто предложенный ему выбор – ему представлялось сделать свои выводы из содержания письма: желает ли он стать работником в Деревне, с постоянно подчеркиваемой, но на самом деле только кажущейся связью с Замком, или же он хочет только внешне считаться работником Деревни, а на самом деле всю свою работу согласовывать с указаниями из Замка, передаваемыми Варнавой. К. не задумывался – выбор был ясен, он бы сразу решился, даже если бы за это время ничего не узнал. Только работая в Деревне, возможно дальше от чиновников Замка, сможет он хоть чего-то добиться в Замке, да и те жители Деревни, которые пока еще так недоверчиво к нему относились, заговорят с ним иначе, когда он станет если не их другом, то хотя бы их односельчанином, и когда он перестанет отличаться от Герстекера или Лаземана – а такая перемена должна наступить как можно скорее, от этого все зависело, – тогда перед ним сразу откроются все пути, которые были для него не только заказаны, но и незримы, если бы он рассчитывал на господ оттуда, сверху, и на их милость. /……[6]6
  /…К. сунул письмо в карман, для него это была большая ценность, странно, что письмами ему здесь преподают лишь столь грозные уроки, и лучше бы письмо сразу навело его на такие тревожные мысли, чем понапрасну укреплять в нем прежние, благостные…/


[Закрыть]/ Правда, тут таилась одна опасность, и в письме она была достаточно подчеркнута, даже с некоторым злорадством, словно избежать ее было невозможно. Это – положение рабочего. Служба, начальник, условия заработной платы, отчетность, работник – этими словами так и пестрело письмо, и даже когда речь шла о чем-то более личном, все равно и об этом говорилось с той же точки зрения. Если К. захочет стать рабочим, он может им стать, но уж тогда бесповоротно и всерьез, без всяких других перспектив. К. понимал, что никакой прямой угрозы тут нет, этого он не боялся, но, конечно, его удручала обстановка, привычка к постоянным разочарованиям, тяжелое, хоть и незаметное влияние каждой прожитой так минуты, и с этой опасностью он должен был вступить в борьбу. Письмо не обходило молчанием, что если этой борьбе суждено начаться, то К. уже имел смелость в нее вступить: сказано об этом было с тонкостью, и только человек с беспокойной совестью – именно беспокойной, а не нечистой! – мог это вычитать в трех словах, касавшихся его приема на работу: «как вам известно». К. доложил о себе, и с этого момента, говорилось в письме, он, как ему известно, был принят.

Сняв одну из картинок со стены, К. повесил письмо на гвоздик; в этой каморке ему жить, тут пусть и висит письмо.

Затем он спустился в зал. Варнава сидел с помощниками за столиком. «Ага, вот ты где», – сказал К. без всякого повода – он просто обрадовался, увидев Варнаву. Тот сразу вскочил. И все крестьяне тоже вскочили с мест при входе К. и стеснились вокруг него, видно, у них уже вошло в привычку ходить за ним по пятам. «Чего вам от меня нужно?» – крикнул К. Они не рассердились и медленно вернулись на свои места. Отходя, один из них сказал, как бы в объяснение, мимоходом, с непонятной усмешкой, отразившейся и на других лицах: «Того и гляди, услышишь какую-нибудь новость», – и облизнулся, как будто новость можно было съесть. К. воздержался от дружеского слова, ему нравилось, что он внушал к себе уважение, но стоило ему сесть рядом с Варнавой, как он почувствовал, что кто-то дышит ему в затылок: крестьянин сказал, что пришел взять соль. Но К. так на него топнул, что тот убежал без солонки. Было действительно нетрудно вывести К. из себя, стоило только напустить на него этих крестьян, их упрямое участие казалось еще хуже, чем замкнутость других, а кроме того, они были достаточно замкнуты: если бы К. сел к их столу, они бы немедленно поднялись и ушли бы. Только присутствие Варнавы мешало ему учинить скандал. Все же он угрожающе повернулся к ним, да и все они повернулись к нему. Но когда он увидел, как они все сидят, каждый на своем месте, не разговаривая друг с другом, без всякого видимого общения, связанные только тем, что все они не спускали с него глаз, ему показалось, что они преследуют его вовсе не из злого умысла; может быть, они и вправду хотели от него чего-то добиться, только сказать не умели, а может быть, все это было простым ребячеством, которое тут как будто всем было свойственно: разве не ребячливо вел себя сам хозяин – держа обеими руками стакан пива, предназначенный одному из посетителей, он уставился на К. и не слышал оклика хозяйки, высунувшейся из кухонного окошечка.

Уже спокойнее обратился К. к Варнаве. Он охотно удалил бы своих помощников, но не мог найти предлог. Впрочем, они молча уткнули глаза в свое пиво. «Насчет письма, – сказал К. – Я его прочел. Ты знаешь содержание?» – «Нет», – сказал Варнава, и его взгляд говорил больше, чем его ответ. Может быть, К. ошибочно видел в нем слишком много хорошего, как в крестьянах – плохое, но ему было приятно его присутствие.