Текст книги "Дело Мотапана"

Автор книги: Фортуне де Буагобей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Этого-то я и боюсь. А скажи мне, был ли он уже в клубе, когда ты пришел?

– Нет. Он, как мне кажется, появился намного позже. Игра началась только в два часа. Но почему ты спрашиваешь?

– Этот бедный юноша написал мне сегодня письмо с просьбой оказать ему услугу… К несчастью, Жюльен должен Бульруа-сыну шесть тысяч франков.

– Если так, мне жаль твоего юного друга. Бьюсь об заклад, что за завтраком Анатоль рассказывал об этом своим приятелям, таким же негодяям, как и он сам.

– И почему меня там не было? – процедил сквозь зубы Дутрлез.

– Чтобы надрать ему уши? Я охотно расправился бы с ним, но не имел никакого повода заступиться за молодого человека. Впрочем, Бульруа будет молчать, потому что получит свои деньги. Я ведь тебя знаю. Ты, наверно, дал бедняге шесть тысяч?

– Нет, хотел дать, когда Жюльен завтракал со мной в кофейне «Лира», но он вдруг ушел.

– Не взяв денег? Он, наверно, помешался!

– Нет, я полагаю, он не хотел брать деньги в присутствии Мотапана. Тот подошел и без разрешения сел рядом.

– Так же, как сейчас поступил этот пират. Но я догадываюсь, почему Жюльен убежал. Он, наверно, должен Мотапану и не может отдать свой долг. Присутствие хозяина стесняло его, потому он и не взял у тебя денег.

– Мне пришла в голову та же мысль. Я отделался от Мотапана и сразу побежал за Жюльеном, но не смог его найти. Боюсь, как бы он не сделал с собой чего-нибудь…

– Ты опасаешься, что он утопился? Полно! Я никогда в это не поверю! Вот если бы ты сказал, что он совершил бесчестный поступок… К счастью, это невозможно. Он носит имя, которое ко многому обязывает.

Дутрлез не ответил. Куртомер попал в точку.

– Стало быть, ты интересуешься этим повесой? – сказал Жак. – Я не знал, что ты с ним дружен.

– Нельзя сказать, что дружен, но…

– Признайся, что тебя привлекает его сестра.

– Дело не в мадемуазель Кальпренед. А ты твердишь одно и то же.

– Сегодня у меня есть на это серьезная причина.

– Какая? – спросил удивленный Дутрлез.

– Ты хочешь знать? Так вот, моя тетка мечтает женить меня на этой девушке. А! Ты позеленел! Значит, я угадал: ты ее любишь!

– Женить тебя на ней! Ты совсем ее не знаешь!

– Не в этом дело! Отвечай: любишь ты ее или нет?

– Если я скажу «нет», ты женишься на ней?

– Если ты скажешь «нет», я еще не знаю, что буду делать. Но, если ты скажешь «да», я объявлю тетке, что ни за что на свете не стану соперничать с лучшим другом.

– Я запрещаю тебе упоминать в этой связи мое имя, – сказал Альбер. – Никто не знает, что мадемуазель Кальпренед внушила мне чувство, которое…

– Прекрасно! Хорошо, что ты признался, а то я, пожалуй, начал бы волочиться за очаровательной мадемуазель Арлетт. Теперь я даже не взгляну на нее до тех пор, пока она не станет мадам Дутрлез… Я хочу, чтобы ты на ней женился. И ты женишься. Я тебе помогу.

– Но ты не можешь ничего сделать!

– Откуда ты знаешь? Ее отец – друг маркизы де Вервен, моей тетки, а она добрейшая женщина, и я так ее настрою, что она будет ходатайствовать за тебя…

– Нет, Жак, не говори ей обо мне. Быть может, позже… Сейчас не время.

– Как хочешь, мой друг. Но я сегодня же объявлю кому следует о своем твердом намерении остаться холостяком. А теперь, когда вопрос решен, не хочешь ли прогуляться по лесу и пойти пообедать в клуб?

– Нет, у меня есть дело. Мне придется тебя оставить.

– Побежишь искать своего будущего шурина? Ступай, мой милый, ступай. Должно быть, мир перевернулся: кредитор гоняется за должником. Я пошлю его к тебе, если найду.

– Если так, потрудись сказать ему, что я его ищу.

– Ни слова больше. Вот идет его отец.

– Его отец?

– Да, сам граф де ля Кальпренед… Он направляется прямо к нам. Черт возьми! Он, кажется, не в духе, – прошептал Куртомер.

Дутрлез надеялся ускользнуть, не желая попасть Кальпренеду под горячую руку. Если бы он догадывался, что` в эту минуту думает о нем граф, то убежал бы со всех ног. Но ему не в чем было себя упрекнуть, и он решил остаться.

Граф подошел к друзьям и, не глядя на бедного Дутрлеза, протянул руку Куртомеру и сказал:

– Я очень рад вас видеть и желал бы поговорить с вами наедине…

Они отошли в сторону.

– Мой сын, кажется, член вашего клуба? – спросил Кальпренед. – Да? Если вы с ним сегодня встретитесь, очень прошу дать мне знать. Я боюсь, что он припозднится, а мне непременно нужно видеть его как можно скорее. С девяти до одиннадцати часов я буду у маркизы де Вервен, а оттуда вернусь домой.

– Можете положиться на меня, граф, – ответил Куртомер, – вот только я обещал моей тетушке…

Он не договорил. Граф был уже далеко.

Куртомер обернулся, но Дутрлез тоже исчез.

– Честное слово, они все с ума сошли! – воскликнул Жак. – Я начинаю думать, что месье Жюльен впутался в какую-то скверную историю. Тем хуже для него!

IV

На часах в стиле Людовика XIV, которые дед маркизы де Вервен спас от грабежа во время революции, пробило девять.

Пунктуальная, как и великий король, маркиза сидела в своем любимом кресле у высокого камина, где горел яркий огонь. Она одевалась так же, как и во времена своей молодости, пренебрегая модой ровно настолько, чтобы не выглядеть смешной, и сохранила привычку носить длинные букли, которые очень ей шли. Ее маленькие ноги покоились на подушке, вышитой ею собственноручно, а красивое бледное лицо выделялось, как камея, на фоне шелковой малиновой обивки кресла.

Убранство комнаты гармонировало с этой женщиной из прошлого: тяжелые портьеры, массивная люстра, позолоченные панели, портреты предков в резных рамах. Современный Париж кончался на пороге этой просторной гостиной, торжественной, как собор, и безмолвной, как музей.

Однако эта старушка была очень даже мила и современна. Ее серые глаза лучились умом, а с тонких губ то и дело срывались меткие словечки. Она все видела, все читала, все знала, и у нее обо всем было собственное мнение. И при всех этих качествах – ни тени злобности, ничего, кроме открытости и прямоты. Жак любил говорить: «Моя тетка – совершенство».

В этот вечер у маркизы был торжественный вид, который она принимала лишь в особых случаях, и выражалась она резче, чем обычно.

– Мой племянник не приходил? – спросила она старого, одетого в черное камердинера, который расставлял чашки на подносе.

– Нет еще, ваше сиятельство, – ответил камердинер, уже пятьдесят лет служивший в доме.

– Прими только его и графа де ля Кальпренеда, – распорядилась маркиза де Вервен.

– Слушаю, ваше сиятельство!

– Да, Франсуа! Ты развел огонь в библиотеке? Жак не может три часа не курить, а я не хочу, чтобы он меня задымил.

– На камине стоит ящик с сигарами.

– Его любимыми?

– Да, я купил у поставщика клуба.

– Хорошо. Оставь меня! А когда граф приедет, докладывай не слишком громко!

Оставшись одна, маркиза задумалась о своем племяннике: «Если я не вмешаюсь, этот мальчик плохо кончит. Он беспечен, как птицы небесные. Отец его был так же беззаботен и очень дурно его воспитал. А все-таки его характер мне ближе, чем степенное благоразумие его старшего брата».

С этой утешительной мыслью она закрыла глаза и ненадолго задремала. Проснувшись, она тотчас вернулась к своим мыслям.

– От этих глупостей может вылечить только женитьба, – прошептала маркиза. – Стало быть, надо его женить. И как можно скорее. Арлетт – самое прелестное создание из всех, кого я знаю. Сегодня утром, когда я говорила с ним об этом, он уперся, но ничего – потом смягчится. Только бы он не связался с какой-нибудь мерзавкой!.. Сегодня же объяснюсь с Кальпренедом. Жак ему нравится. Гм!..

На этом месте монолог маркизы был прерван Франсуа. Помня ее приказ, он тихим голосом доложил:

– Граф де ля Кальпренед!

– Как вы кстати, друг мой! – воскликнула маркиза де Вервен. – Я собиралась заснуть. Кажется, даже задремала. Вот что значит старость! Помните, как я до рассвета танцевала вальс? Нет! В то время вы еще не танцевали. Я все забываю, что вы на двадцать лет моложе меня!

Граф пожал ее руку, и хозяйка воскликнула:

– Откуда вы набрались этих английских обычаев? Можете ее поцеловать! Прежде вы всегда это делали.

Кальпренед поцеловал ей руку. Он родился в те времена, когда умели обращаться с женщинами, и еще не отвык от прекрасных традиций прошлого. Но обычная в таких случаях улыбка не мелькнула на его губах, и он, не говоря ни слова, сел в кресло.

– Я начала осаду сегодня утром, мой милый, – продолжила маркиза. – При первом приступе Жак не сдался. Но, если мы будем искусны, он капитулирует. Только нам должна помочь милая Арлетт. О! Не теперь, – прибавила маркиза, когда граф с сомнением покачал головой, – это только начало, а Жак своенравен. Если я прямо предложу представить его вашей дочери, он улизнет. Пусть они встретятся будто случайно. Классический случай – вечер в театральной ложе, но в мои годы я уже не могу бывать в театре. С другой стороны, вы уже целый год не принимаете гостей… Кстати, могу я спросить, как идут ваши дела?

– Все так же, – с мрачным видом произнес граф.

– Они устроятся. Надеюсь, вы не будете больше затевать сомнительные предприятия. Мой друг, мы не созданы для этого. Но вернемся к нашему плану. Не устроить ли мне бал? Нет! Уже пятнадцать лет как здесь не танцуют… Жак догадается. Лучше музыкальный вечер, как прошлой зимой. Что вы на это скажете? Робер, вы сегодня сам не свой. Что случилось? Мне кажется, вы не должны ничего скрывать от такого старого друга, как я.

– Я и приехал сюда для того, чтобы поведать о своих огорчениях и попросить у вас совета, – ответил гость.

– Я к вашим услугам. Что случилось?

Кальпренед колебался, потом вдруг, как человек, который хочет лишить себя возможности изменить принятое решение, сказал:

– Маркиза, что бы вы сделали, если бы ваш сын оказался вором?

– Милый мой, – с живостью ответила маркиза, – позвольте мне сказать, что ваше предположение нелепо. Если бы у меня был сын, он мог бы наделать глупостей, как мой племянник Жак, но совершить постыдный поступок… Нет, тысячу раз нет… Я – урожденная Куртомер, вы – Кальпренед, а при таких именах бесчестных поступков не совершают. Но можно разориться, – прибавила она, смеясь, – этого вполне достаточно.

– Я разорился, – с горечью сказал граф, – а мой сын пошел дальше: он обесчестил себя.

– Жюльен? Это невозможно.

– Это правда. Он вор.

– Я просто ошеломлена! Но как это случилось? Я никогда не поверю, что он взломал кассу или отпер чужую дверь. Объяснитесь, Робер!

Кальпренед молчал. В его глазах стояли слезы.

– Может быть, в игре? – продолжала маркиза, разволновавшись. – Наверно, в игре, в минуту отчаяния… Какой ужас! По мне, так лучше бы он разбойничал на большой дороге. Боже милосердный! Вот до чего доводит посещение игорных домов, которые теперь называются клубами! Жак тоже проводит там время! Боже милостивый! Если он снова пойдет туда, клянусь, я лишу его наследства!

– Вы ошибаетесь, маркиза, – сказал граф, глотая слезы. – Жюльен не плутовал в игре, он не шулер. Он повел себя как обычный злоумышленник. Войдя ночью в чужую квартиру с помощью поддельного ключа, он взял драгоценное ожерелье. Теперь вы понимаете?

– Ожерелье? Зачем оно ему? Боже! Понимаю! Он хотел подарить его какой-нибудь девице. Ах! Эти мерзавки! По крайней мере до революции их держали взаперти, чтобы они не губили наших детей, а теперь мы ничего не можем с ними сделать. Свобода!

– Вы опять ошибаетесь. Он взял ожерелье, чтобы заложить или продать. У него долги, и он хотел их заплатить.

– Карточные долги! Я так и думала. Но, должно быть, бедный мальчик совсем потерял голову. Почему он не обратился к моему племяннику? Жак дал бы ему денег. А! Вот в чем дело! Ваш сын похож на вас – он горд!

– Он предпочел украсть! – сказал Кальпренед тоном, который перевернул сердце старушки.

– Украл! Украл! – закричала она. – Вы все твердите это ужасное слово, но, что бы вы ни говорили, любезный Робер, я не могу поверить, что ваш сын совершил такую гнусность. Я плохо его знаю, но вы мне его представили, и я могу о нем судить. Он пылок, неукротим, строптив, безрассуден, но он не мерзавец и не подлец.

– Я сам так думал, – прошептал несчастный отец.

– А есть ли у вас доказательство его вины? И кто его обвиняет?

– Человек, которого я презираю и ненавижу, хозяин того дома, где я живу.

– Как! Этот бородатый Полишинель, у которого еще такое смешное имя… Что-то вроде «ратапан».

– Он называет себя бароном Мотапаном.

– Барон Зондских островов или Огненной Земли. Ожерелье принадлежит ему?

– Да. Он уверяет, что это фамильная драгоценность.

– Сказки! Знатный человек не может зваться Мотапаном.

– Он очень богат и любит драгоценные камни.

– Хорошо! Я допускаю, что ожерелье принадлежит ему. Но на чем основываются подозрения этого негодяя?

– На происшествии, случившемся ночью в нашем доме, о котором ему сообщил Дутрлез.

– Дутрлез? Я его знаю – я приглашала его к себе, чтобы доставить удовольствие моему племяннику, который с ним очень дружен. Что же видел этот господин?

– Он ничего не видел… Все случилось в темноте. Он слышал, как из квартиры Мотапана вышел человек и зашел в мою.

– И на доказательстве подобного рода Мотапан строит обвинение? Полно, это несерьезно!

– Я ответил ему то же самое и прогнал его.

– И правильно сделали.

– Да, когда он предложил мне купить его молчание, отдав ему мою дочь.

– Вашу дочь?

– Он выразил желание жениться на ней.

– Какое смешное притязание! Арлетт не для него. А не рассказать ли мне об этом моему племяннику? Жак поставит на место этого мужлана!

– А мой сын все-таки остается вором, – сказал Кальпренед.

– Опять! Ах! Ради бога, друг мой, не терзайте меня! Мотапан ошибается!

– Сегодня утром, – сказал граф глухим голосом, – выгнав Мотапана, я нашел ожерелье, которое у него украли.

– Вы нашли! Где же?

– В кабинете Жюльена. Этот негодяй положил его в шкафчик и не вынул ключ.

– Но как вы узнали, что это то самое ожерелье?

– Мотапан его описал. Оно сделано из крупных опалов, обрамленных мелкими бриллиантами.

– Из опалов? Эти камни, говорят, приносят несчастье. Но что сказал ваш сын, когда вы сделали это печальное открытие?

– Его не было дома. Но, к несчастью, была Арлетт.

– Ах! Бедное дитя! Надеюсь, вы скрыли от нее, что случилось?

– Я не смог…

– Как она перенесла этот страшный удар?

– Она лишилась чувств. Я оставил ее в таком состоянии, что жалко было смотреть. Если она умрет, это будет его вина. Я говорю о ее брате.

Наступило молчание. Маркиза размышляла.

– Друг мой, – сказала она дружелюбно, – теперь я понимаю вашу горечь и ваш гнев. У вашего сына было помешательство, я в этом убеждена. Но такие болезни надо лечить сильными средствами. Что вы намерены делать?

– Что вы мне посоветуете? Я не хотел действовать, не поговорив с вами.

– Вы ставите меня в затруднительное положение, но я благодарю вас за доверие – я готова вам помочь. Только… не знаю, с чего начать. Прежде всего, скажите, где теперь это проклятое ожерелье?

– Вот оно, – ответил Кальпренед после некоторого колебания.

Он положил ожерелье на стол. Маркиза взяла его и стала рассматривать с любопытством и отвращением: ей казалось, что эти краденые камни жгут ей пальцы.

– Странно, – прошептала она, присматриваясь к ним, – кажется, я где-то уже видела эту вещь.

– Где же? – поспешно спросил граф.

– Право, не знаю, – медленно проговорила маркиза де Вервен. – Когда я рассматривала эту необычную оправу, во мне пробудилось какое-то смутное воспоминание… Мне как будто знакомы эти опалы. Сейчас их носят так редко… Но вернемся к вещам более серьезным. Вы сказали, что вашего сына не было, когда вы нашли ожерелье. Но позже, вероятно, вы его видели?

– Нет, – ответил Кальпренед, качая головой. – Я искал его весь день, но так и не нашел.

– А ночью он был в клубе?

– Полагаю, да. Должно быть, он спрятал ожерелье и вернулся туда.

– Очень плохо спрятал.

– Да, – сказал граф с горечью, – он неумелый вор.

– Вор! Никак не могу к этому привыкнуть, – прошептала маркиза. – Но все-таки не осуждайте его, пока не выслушаете. Должен же он вернуться домой.

– Чтобы взять ожерелье! Не сомневаюсь. Он, вероятно, вернется в такое время, когда мы будем спать. Но я его дождусь. Если он вернется раньше, мне сейчас же дадут знать. А если объявится в клубе, пока я у вас, месье де Куртомер, которого я встретил на Елисейских Полях, обещал немедленно сообщить мне об этом.

– Вы правы, друг мой, нужно что-нибудь делать. И если вы просите моего совета, я дам его.

– Я жду, – печально сказал Кальпренед.

– Только бы несчастный мальчик не убил себя в порыве отчаяния! – вдруг воскликнула маркиза.

– Он?! Вы о нем слишком высокого мнения! Если бы он хотел покончить с жизнью, он уничтожил бы доказательство своего преступления! А раз он спрятал ожерелье, значит, хочет извлечь из него выгоду.

– Если бы он намеревался продать его, было бы проще унести его с собой, – возразила маркиза, бросив на стол роковую драгоценность. – Надеюсь, что он не убил себя. Этим ничего не поправишь. Я уверена, Жюльен загладит свою вину. Остается решить, как вы с ним поступите.

– Я прострелю ему голову.

– Прекрасный способ искоренить зло!.. Вы забываете, что у вас есть дочь. Куда она денется, спрашиваю я вас, если останется без отца и брата? А вас отдадут под суд, мой друг. Если бы у Франции еще были колонии, куда ссылают преступников, я посоветовала бы вам отправить Жюльена в Луизиану. Надо, чтобы он добровольно уехал в изгнание и не возвращался в Париж, пока не исправится. Жюльен сбился с пути, но его можно спасти. Хотите, я помогу вам вернуть его на истинный путь?

– Да, конечно, хочу. Но уже поздно. Мотапан подал на него жалобу.

– Как он осмелился! Так вашего сына теперь могут арестовать?

– Да.

– Однако невозможно, чтобы с молодым человеком из почтенной семьи поступили как с отъявленным злодеем… – прошептала маркиза, качая головой. – Впрочем, нет, это возможно. Но должны же быть доказательства…

– Доказательства?.. Вот, – сказал граф, указывая на драгоценность.

– Но оно у вас, – возразила маркиза. – Счастье, что вы нашли ожерелье, а то его могли бы найти другие…

– Я даже ждал сегодня полицейского комиссара. Он не пришел, но может явиться завтра и произвести обыск.

– Который ни к чему не приведет, потому что ожерелья там нет.

– Скажут, что мой сын его перепрятал. В доме, где я живу, все будут против него. Этот Дутрлез не возьмет назад своих показаний. А Бульруа, который живет надо мной, ненавидит меня, потому что я не хочу его принимать. Консьерж – свободомыслящий негодяй. Эти люди сделают все, чтобы навредить мне, обвинив Жюльена.

– Его могут обвинить, но пусть попробуют осудить, если не найдут так называемую фамильную драгоценность Мотапана!

– Может быть. Тем не менее он будет обесчещен, а я этого не хочу, – сказал граф с мрачным видом. – Маркиза, вы можете оставить эту вещь у себя?

– Оставить у себя?! – воскликнула маркиза. – Не имею ни малейшего желания.

– Но что же мне с ней делать?

Маркиза вздрогнула:

– Да, вы же не можете хранить его у себя. Я об этом не подумала.

– Теперь вы видите, что мой сын погиб, – холодно сказал Кальпренед.

– Нет! Есть выход. Собственность Мотапана должна вернуться к нему. Надо незаметно ее вернуть. Мне кажется, так часто делают.

– Но как я смогу послать этому человеку украденную вещь, чтобы он не узнал, что это сделал я? На почте мне придется назвать свое имя. Посыльного тоже спросят об этом. А если я подброшу это ожерелье к дверям Мотапана, будет еще хуже – он догадается, откуда оно появилось.

– А если просто его отдать? – спросила маркиза задумчиво.

– И сказать, что я его нашел? Нет! Лгать я не хочу. Если бы Мотапан не оскорбил меня, я сказал бы ему правду. Мы вместе допросили бы моего сына, и, быть может, он бы оправдался. Но теперь это невозможно.

Маркиза де Вервен пребывала в растерянности, хотя обычно она не терялась.

– Ну хорошо, предположим, я оставлю ожерелье у себя, – сказала она после продолжительного молчания. – Моя совесть спокойна, потому что я помогаю в беде своему старому другу. Мотапан поживет пока без своих фамильных опалов – невелика беда! А я, может быть, вспомню, где и когда видела их. Я охотно отдала бы десять лет жизни, если бы узнала, что негодяй их украл.

– Это открытие не оправдало бы Жюльена, – прошептал граф, качая головой.

– К несчастью, нет. Но, повторяю, друг мой, против него нет улик. Только вы, Арлетт и я знаем, где было спрятано это ужасное ожерелье. По совести, вы не обязаны доносить на вашего сына, как и Арлетт – на своего брата. Меня допрашивать не станут, судьи и комиссары не догадаются, что вы отдали эту вещь мне.

– Но когда-нибудь придется его вернуть!

– Да. Я беру это на себя, и, клянусь вам, Мотапан никогда не узнает, кто его прислал. Я буду хранить ожерелье до тех пор, пока это глупое дело совсем не забудется, и найду способ сделать так, чтобы он не догадался, что эти камни прошли через мои руки. А теперь, друг мой, когда вы успокоились, вернемся к Жюльену. Он не может оставаться в Париже, и если вы просите моего совета…

Маркиза де Вервен прервала фразу и сделала графу знак молчать. Несмотря на возраст, у нее был тонкий слух: она уловила за дверью какой-то шум.

– Это, наверно, Жак, – сказала она, – он обещал быть. Я хотела свести его с вами, чтобы вы могли поговорить о бочках с золотом, о которых вы мне рассказывали… И собиралась намекнуть ему о достоинствах милой Арлетт.

– Не говорите о ней. Этот брак теперь невозможен, – сказал граф.

– Почему же? – воскликнула маркиза. – Арлетт не виновата, что… Но у нас нет времени на размышления. Условимся: ни слова о вашем сыне при моем племяннике.

Дверь отворилась, но Франсуа не доложил о посетителе. Исполняя приказание, он сообщил бы только о Жаке де Куртомере, но в гостиную маркизы вошел не Жак. Этот господин очень походил на него, хотя имел важный вид и выглядел лет на десять старше Жака.

– Адриан! – воскликнула маркиза. – Откуда ты, мой милый?

Гость, к которому она обратилась так запросто, был в черном фраке и белом галстуке, волосы его уже были тронуты сединой, а лицо казалось очень серьезным; он принадлежал к судебному ведомству и, конечно, не привык, чтобы его называли «мой милый».

– Какая муха тебя укусила? – оживленно ворковала маркиза. – Я обедала у тебя два часа назад и не надеялась так скоро увидеть тебя снова. Я ждала твоего брата.

– Уверяю вас, тетушка, когда вы нас оставили, я не ожидал…

– Объясни, что стряслось? Надеюсь, ни с кем не случилось несчастья?

– Нет, тетушка.

– Тогда садись и рассказывай, зачем ты ко мне приехал. Я не представляю тебя графу де ля Кальпренеду – вы уже знакомы.

Мужчины поклонились друг другу вежливо, но холодно и недружелюбно. Адриан де Куртомер был необщителен, а Кальпренед не искал с ним близости, хотя они довольно часто встречались в свете. К тому же у каждого в этот день были причины вести себя сдержанно.

– Я приехал посоветоваться с вами, тетушка, – после некоторого колебания ответил старший Куртомер.

– И ты тоже? – невольно воскликнула старушка. – О чем, позволь спросить?

– Об одном обстоятельстве, которое очень меня беспокоит и относительно которого я не прочь узнать мнение графа.

– О чем речь? – спросил граф, задрожав от волнения.

Вступление его встревожило. Он снова занял свое место у камина. Куртомер, сидевший между ним и теткой, проговорил:

– Через четверть часа после вашего отъезда, милая тетушка, ко мне приехал коллега из судебного ведомства и между прочим сказал, что завтра мне предстоит вести следствие по краже, которая…

– Что же в этом для нас интересного? – перебила маркиза. – Я ничего не смыслю в уголовных делах, а граф де ля Кальпренед – не следователь.

– Да, тетушка, следователь – это я.

– Лучше бы ты бросил эту работу. Впрочем, это твое призвание, и ты, конечно, захочешь остаться. Так объясни, к чему ты клонишь.

– Скажу вкратце. В доме на бульваре Гаусман, где живет граф де ля Кальпренед, произошла кража.

Отец Жюльена побледнел, но Куртомер не заметил, что тот изменился в лице. Маркиза начала перемешивать угли в камине, пытаясь скрыть волнение.

– Неужели? – сказала она. – Но ведь это прекрасный дом и самый лучший квартал в Париже. Любезный граф, надеюсь, что обокрали не вас. Говори, Адриан!

– Нет, тетушка, обокрали хозяина, господина Мотапана, который живет на первом этаже.

– А! Что же у него украли? – спросила маркиза равнодушно.

– Кажется, бриллианты. Точно не знаю. Жалоба была подана сегодня в четыре часа. Подробностей не сообщали, но, судя по всему, дело будет громкое. Следствие поручили мне, потому что его необходимо вести с большой осторожностью и тактом.

– Адриан, ты не скромен, друг мой! Ну, не сердись! Я знаю, что ты заслуживаешь похвалы. Ты образцовый следователь… и племянник. Но зачем нужна осторожность, когда допрашиваешь простого вора?

– Подозревают, что это не простой вор. По всей видимости, это сделал один из жильцов дома. Вероятно, я должен буду их допрашивать. Вот что заставило меня, милая тетушка, сообщить вам об этом. Я знаю, что граф де ля Кальпренед – ваш друг, а я буду обязан снять с него показания. Но я могу отказаться от расследования и приехал спросить, как лучше поступить. Я спрашиваю об этом и вас, и графа де ля Кальпренеда, раз счастливый случай привел его сегодня к вам.

Ему ответили не сразу. Маркиза думала: «Очевидно, это не ловушка. Во-первых, Адриан не осмелится со мной шутить. Он холоден, рассудителен, не способен солгать или приукрасить истину. Следовательно, он знает не больше, чем говорит. Он не знает, что Мотапан подозревает Жюльена. Он не знает, кто украл ожерелье. В таком случае я не возражаю, чтобы он вел следствие. Он справедлив, образован и не предубежден против сына бедного Робера. Он будет защищать Жюльена, если его обвинят. Посоветую ему согласиться».

Пока она рассуждала таким образом, граф думал: «Этот следователь насмехается надо мной и над своей теткой. На самом деле он очень хорошо знает, что Жюльен скомпрометирован, а поскольку я никогда не был ему симпатичен, то только и думает, как бы ему навредить. Но маркиза де Вервен – мой друг, значит, он рассчитывает, что она посоветует взяться за это дело. А когда моего сына обвинят, он извинится, что уже ничем не может помочь. И он якобы со мной советуется! Это смешно! Но я сделаю глупость, сказав, что предпочитаю, чтобы моего сына допрашивал другой следователь. И поступлю еще глупее, если попрошу его не отказываться от дела. Он подумает, что я рассчитываю на его снисхождение. Лучше всего промолчать».

Но маркиза вовсе не разделяла мнение графа де ля Кальпренеда.

– Любезный племянник, – сказала она, – я думаю, ты зря беспокоишься. Какое дело нашему милому графу, что ты ищешь вора в доме, в котором он живет? Я полагаю, никто не станет обвинять его. Вы согласны, Робер?

Граф был вынужден кивнуть.

– Если так, – сказал старший Куртомер, – я соглашусь вести следствие.

– Я думаю, что Мотапан напрасно поднял шум, – продолжала маркиза. – Он пожаловался – прекрасно, но этого недостаточно. Он должен был сказать, кого подозревает.

– Мой коллега уверял, что он не назвал ни одного имени.

– Стало быть, никого не арестовали?

– Никого, тетушка. Я завтра подпишу приказ на арест. Разумеется, если это будет нужно. Сначала я должен изучить факты и допросить свидетелей.

– Сажать людей в тюрьму – твоя привилегия, – прошептала маркиза с довольным видом. – Значит, виновный еще на свободе. Тем лучше для него! Я хотела бы, чтобы тюрьмы пустовали. Да! Будь я мужчиной, из меня вышел бы отвратительный судья! Но довольно об этом. Налей мне чаю и выпей сам.

– Благодарю вас, тетушка, но я обещал Терезе тотчас вернуться.

– Если Тереза ждет тебя, я не стану настаивать: муж никогда не должен изменять слову, данному жене, – сказала маркиза, вовсе не желавшая продолжать разговор. – Поезжай, любезный Адриан.

Куртомер встал, и взгляд его упал на ожерелье, которое маркиза забыла спрятать. Она смутилась, но несколько успокоилась, видя, что он не удивлен.

– Какие великолепные опалы, – сказал он просто. – Я не знал, что у вас есть такие. Или вы купили их недавно, милая тетушка?

– Ты воображаешь, что в мои годы я покупаю драгоценности? Мне принесли это ожерелье… показать, – прошептала маркиза, которая не хотела лгать.

– Оно великолепно, но я уверен, что моя жена не захотела бы иметь такое – она ужасно суеверна.

– Что ж, предрассудки всегда имеют под собой основу. Твоя жена правильно делает, что не носит опалов, и я не советую тебе их покупать. Ну, я не удерживаю тебя, мой милый: Тереза будет меня бранить.

– Любезный Робер, – сказала маркиза, как только ее племянник вышел из гостиной, – прошу прощения за мою оплошность. Мне следовало бы спрятать это проклятое ожерелье!

– А мне следовало бы напомнить вам, что оно лежит на столе. Мы оба были так взволнованы, что не подумали об этом. А теперь все погибло. Месье де Куртомер видел его, и если он будет вести следствие, то завтра узнает, что украденная вещь – опаловое ожерелье.

– Прекрасно! Но он не станет подозревать меня в том, что я взяла его из шкатулки Мотапана. А если приедет допросить меня… я ему все объясню.

– Что же вы ему скажете? – с горечью воскликнул граф. – Он такой опытный, что не может не догадаться обо всем.

– Друг мой, я не знаю, что я ему скажу, но обещаю спасти вашего сына.

– Может быть, уже поздно!

– Нет, если он еще не арестован.

– Как бы там ни было, я уверен, что его ищут. Мотапан меня не пощадит. Он, наверно, уже донес на него.

– Этому надо помешать во что бы то ни стало! Нужно узнать, где Жюльен, и привести ко мне.

– Так вы хотите…

– Спрятать его! Да! Я оставлю его у себя до тех пор, пока все не устроится. У меня есть план. Вы позволите мне действовать, как я задумала?

– Да, конечно… А ожерелье?

– Ему здесь очень хорошо. А теперь, друг мой, прошу вас оставить меня. Я уезжаю.

– В такое время!

– Что же делать, если этот негодяй Жак все не приходит? Я уверена, что он в клубе. Я попрошу его дождаться вашего сына и привезти его ко мне.

– Жюльен не поедет!

– Мой племянник сумеет его уговорить.

– А если он не появится в клубе? Если вернется домой? За домом, должно быть, уже наблюдают.

– Я так не думаю. Если Жюльен вернется ночью, сразу же приходите с ним сюда. Я не лягу и прикажу, чтобы вас впустили в любое время.

Граф де ля Кальпренед хотел возразить, но маркиза позвонила, и вошел Франсуа.

– Карету! – сказала она таким тоном, что ее друг не осмелился открыть рот.