Текст книги "Когда жизнь подкидывает тебе лимоны"
Автор книги: Фиона Гибсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Глава четвертая
Суббота, 16 февраля
А вот и нет. Оказывается, совсем не в порядке.
А все из-за звезд. Так я это выяснила. В городе они обычно не светят так ярко, но сегодня вечером мерцают просто восхитительно. Это какое-то волшебство.
На часах около десяти – я ходила к мусорному контейнеру, а теперь стою с пустым ведром и смотрю на них. Тут я вспоминаю, что у Энди на телефоне установлено приложение, и спешу домой узнать, можно ли им воспользоваться. Он объяснял мне, как определять созвездия, если направить телефон на небо, и сегодняшняя ночь как нельзя подходит для занятий астрономией.
– Энди! – кричу я из прихожей.
– Я в ванной, – доносится сверху его голос. – Что ты хотела?
– Да так…
Я забыла, что он ушел отмокать. Иззи отправилась с ночевкой к Мейв, так что сегодня мы с ним вдвоем. Спенсер съехал из дома четыре года назад, когда ему исполнилось восемнадцать. Он бросил университет на первом курсе, утверждая, что это не его, и спорить с ним было бесполезно. Мы ударились в панику из-за его будущего, но сын очень быстро нашел себе работу в компании, занимающейся монтажом акустических систем для концертов. Сейчас он живет в съемной квартире в Ньюкасле вместе с двумя приятелями и целым выводком патогенных грибов, обосновавшихся в их ванном коврике. Всякий раз, когда я спрашиваю, в чем состоит его работа, он только со смехом говорит: «Таскаю тяжести, мамуль» – и ерошит мне волосы, точно я дитя малое.
Телефон Энди обнаруживается на столике в прихожей – я выношу его в сад и ввожу пароль. Сколько я себя помню, это всегда была дата его рождения, но сейчас она почему-то не срабатывает. Должно быть, он поменял пароль. Тогда я ввожу год полностью – опять облом. У меня возникает легкое чувство обеспокоенности (зачем он его поменял?), но я отмахиваюсь от него и пробую ввести дату рождения Энди в обратном порядке. Бинго, все проще простого! И вот я в святая святых телефонного аппарата моего благоверного.
Найдя приложение, я поднимаю телефон, восхищаясь прекрасными благозвучными названиями – Бетельгейзе, Гончие Псы, Персей. О, а вот Марс! Это потрясающе. Мне нужно это приложение. Оно гораздо интереснее, чем то, что по фитнесу, которое установлено у меня сейчас и глумливо пеняет на то, что я сделала всего триста девяносто шагов из десяти тысяч, рекомендованных на день.
Бип! Эсэмэс от «Эстелл», а это слово, как мне известно, имеет отношение к астрономии (позднее я выясняю, что на латинском оно означает «звезда»), поэтому я решаю, что сообщение связано с приложением. Я открываю его, надеясь обнаружить что-то типа «Сегодня ночью невероятный звездопад – не упустите свой шанс!».
Малыш, – говорится в нем, – я так скучаю по твоим сладким поцелуям хxx.
Я морщу лоб. Как странно. Может, приложение заглючило? Или к моему мужу это попало по ошибке? Следом приходит еще одно:
Тоскую по тебе, любимый хxx.
Что-то сжимается внутри меня, когда я вижу, что сообщений много. Я прокручиваю их и читаю переписку:
Энди: Надеюсь, скоро хxx.
Эстелл: Когда увидимся, любимый? хxx.
Энди: Да, детка хxx.
Эстелл: В последний раз это было что-то хxx.
Я читаю задом наперед и на мгновение задаюсь вопросом, а вдруг мой мозг перевернулся вверх тормашками и все интерпретирует с точностью до наоборот? Может, это очередной климактерический синдром? Порой я бываю гиперчувствительна на грани с паранойей. Я читаю: «Люблю тебя, малыш» (от Энди). Это что – шутка? Или – я понимаю, что хватаюсь за соломинку – его телефон хакнули?
«Сокровище мое, – читаю я ее сообщение, – это было потрясающе!!» Что было потрясающе? Она о сексе – о чем же еще? А значит, он занимается им не со мной, а с кем-то еще. Сердце тяжело колотится, голова начинает кружиться, мне становится дурно. Я отчаянно пытаюсь сообразить, что еще можно описать подобным образом, но в голову лезет только одно слово – «кекс». Не думаю, что речь шла о нем.
– Добрый вечер, Вив!
От неожиданности я вздрагиваю. Оборачиваюсь и вижу улыбающегося соседа Тима.
– Привет, Тим.
Уходи, пожалуйста, и дай мне тихо попсиховать в одиночку.
– Все в порядке? – Приземистый толстяк Тим, инженер-сметчик, который в свои под сорок лысый как колено, смотрит на меня обеспокоенным взглядом.
– Да, в порядке, спасибо, – я выдавливаю из себя улыбку.
Он поднимает глаза к небу.
– Потрясающие сегодня звезды, да?
– Ага.
– Э-э, слушай, Вив, не хочется говорить о плохом… – Сердцебиение учащается. Тим знает про Эстелл? Уже все знают? – … но у нас в саду крысы, – продолжает он. – Видел их несколько раз, поэтому завтра приедет инспектор из санэпидназдора с проверкой. Ничего, что он заглянет и в ваш сад?
– Крысы? – я непонимающе смотрю на него.
– Ну да, – с печальным видом говорит он, точно несет личную ответственность за их появление. – Если они есть у нас, то у вас, вероятно, тоже. Не думаю, что они соблюдают границы…
Его пухлые губы шевелятся, Тим говорит и говорит, но все, кажется, потеряло смысл. Я слышу что-то про яд, про то, что крысы предпочитают перемещаться особыми маршрутами, а сама думаю: Энди говорит, что любит ее. Он спит с ней. Мой муж живет параллельной жизнью с женщиной, о которой я ничего не знаю.
– Ох, Вив! – восклицает Тим, в ужасе глядя на меня. – Извини, не хотел тебя расстроить. Это что-то…
– Нет-нет, ты меня не расстроил, Тим. Все в порядке… – Я понимаю, что плачу.
– Это всего лишь крысы, – он обеспокоенно хмурится, подходит ближе к изгороди и внимательно смотрит на меня. – Радоваться нечему, я знаю, но они в наши дни повсюду. Инспектор положит яд в пакетики и закопает в землю…
Я беззвучно киваю, слезы по-прежнему текут у меня по щекам.
– Честное слово, переживать не о чем, – продолжает он с огорченным видом. Родители из них с женой, возможно, и никудышные («В слово „нельзя“ мы не верим», – недавно сказала мне Крисси), но Тим – человек порядочный и доброжелательный. Не подлый изменщик, обманывающий жену направо и налево.
– Бывает и хуже, – добавляет он, когда я вытираю лицо рукавом свитера.
– Дело не в крысах, Тим…
– Да?…
– В другом.
Я поднимаю глаза к матовому окошку ванной, в котором виден свет и где «сокровище» Энди сейчас бултыхается в мыльных пузырях, не подозревая о моем состоянии.
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Нет, извини, все в порядке – насчет инспектора, – выпаливаю я, направляясь к дому, а сама думаю: «Да пусть хоть весь наш сад зальет бетоном, мне по фигу».
В доме я несусь наверх и барабаню в дверь ванной.
– Еще занято! – весело кричит Энди.
– Дверь открой, пожалуйста!
– М-м? – слышится плеск воды. – Уже скоро…
– Энди! – рявкаю я.
– Может, воспользуешься туалетом внизу?
– Не могу.
Сейчас во мне бурлит гнев. Я со всей силой сжимаю его телефон – удивительно, что экран еще цел. Стучусь в дверь еще решительнее: Энди ругается, негромко, но отчетливо, потом снова слышится плеск и демонстративный вздох, когда он вылезает из ванны. Дверь открывается – Он стоит в распахнутом халате, на деревянный пол капает вода.
– Что стряслось?
Я тыкаю в него телефоном.
– Ты что? – Он непонимающе смотрит на меня.
– Я прочитала твои эсэмэски. Только что. От Эстелл.
У меня сжаты челюсти, сердце барабанит в груди. Энди берет телефон не сразу, и по мрачному отстраненному выражению его лица я понимаю, что никакого невинного объяснения этим сообщениям нет.
Астрономическое приложение не заглючило. Никто не взламывал его телефон. Мой муж встречается с этой женщиной, зовет ее «детка», и наш с ним брак уже никогда не будет прежним.
Глава пятая
Ужасные утренние часы воскресенья, 17 февраля
По его словам, это была ужасная ошибка. Выпили лишнего после напряженного дня на конференции в Манчестере, которая проходила в октябре: «Все набрались, Вив. Сама знаешь, как это бывает, особенно в последний вечер, под занавес».
В октябре! Целых четыре месяца назад! Это шестнадцать недель… сто с… м-м… лишним дней. И «как это бывает», я вообще-то не знаю, потому что в «Флаксико» не ездят на конференции. У нас их даже не бывает. Зато случаются «корпоративные тренинги», которые проводятся на нижнем уровне (в противоположность верхнему), почти в преисподней и в опасной близости к земному ядру, а в остальное время помещение пустует.
В бункере нет окон, ни о каком перепихоне там не может быть речи, и даже алкоголя не бывает – только жуткий столовский буфет, состоящий из сэндвичей с кресс-салатом и так называемым «сырным соусом» (тертый сыр с луком, щедро приправленный майонезом), плюс маленькое липкое пирожное, вспотевшее в целлофановой упаковке. Но дело не в этом. Даже если бы я знала, «как это бывает», не могу представить ситуации, в которой я стала бы спать с кем-то другим. Кража одноразового шампуня из тележки горничной – самый скверный поступок, который я совершила в отеле.
– Общая тусовка в баре, – продолжает Энди, опускаясь на диван. – Все бухие, выпивка на халяву, ситуация вышла из-под контроля…
И напоследок – гулять так гулять! – его «занесло» в чужую постель. Шатался пьяненьким по коридору, а тут бог послал ему доктора Эстелл Ланг, которую он «вообще почти не знал», а она затащила его в номер, раздела догола и принудила к соитию, после чего он, шатаясь и прихрамывая, поплелся на завтрак.
Это, разумеется, я домысливаю, а Энди излагает только факты – что «так вышло», но он был настолько пьян, что вообще ничего не помнит. А может, ничего и не было. Он не уверен.
– А потом, – продолжает Энди, но только потому, что я на него давлю, – мы встретились, просто выпить кофе и поговорить, и как-то закрутилось, черт его знает почему. Мне так жаль, Вив…
Теперь его халат плотно запахнут, и слава богу. Вряд ли бы мне удалось спокойно созерцать его поникший блудливый пенис. Что касается звездной Эстелл, то она, как я понимаю, базируется в Эдинбурге, где и имели место последующие потрахушки. В этом отношении у него все на мази – от Глазго пятьдесят минут на поезде, а его то и дело приглашают на ланчи, презентации и встречи выпускников, и я рада-радешенька, что он меня с собой не тащит.
Иногда он остается ночевать в Эдинбурге, якобы у друга.
– Терпеть не могу мчаться на последний поезд, – сказал муж мне в последний раз.
Подлый обманщик.
– Я все исправлю, – говорит он, заламывая руки, точно пытаясь выдавить из себя всю мерзость. Энди плачет, и я плачу – мы кричим, хлюпаем носами, повторяем одно и то же и возвращаемся в исходную точку, с которой все началось несколько часов назад.
В какой-то момент я беру настольную игру Иззи и швыряю в него. Коробка открывается, и из нее вылетают «блошки». Мы принимаемся их собирать. Когда начинает заниматься рассвет, мне приходит мысль сходить за сигаретами. Но поскольку последний раз я покупала их двадцать четыре года назад, то точно не знаю, куда идти. Кроме того, прежняя прелестная золотистая упаковка отошла в прошлое, и на современных пачках изображены страшные болячки и младенцы в респираторах, что не вселяет оптимизма, и по десять штук уже не выпускают, так что придется брать двадцать, а значит, выкурить все, и тогда я снова подсяду: стану смолить на заднем дворе – к ужасу Тима, Крисси и их сынишки Лудо. А это будет пострашнее крыс!
Когда наступает утро – мы бесновались и рыдали всю ночь, – я начинаю видеть позитивные моменты: к примеру, слава богу, что Иззи осталась у Мейв (интересно, какую установку дала бы Джулз в рамках тренинга личностного роста?). И – по крайней мере, Энди искренне раскаивается.
– Думаю, мне просто польстило, что такая женщина обратила на меня внимание, – бормочет он.
Такая женщина, то есть на несколько порядков лучше его слегка расползшейся и потеющей климактерической женушки?
– Меня просто засосало, – добавляет он.
– А по-другому сказать никак нельзя?
– Прости! Прости!
Я сверлю его взглядом – нервы на пределе, силы на исходе, и одновременно в голове крутится мысль: я вообще когда-нибудь высплюсь?
– Ты сказал, что любишь ее. Учти, я читала вашу переписку.
– Я слегка потерял голову, – говорит Энди, пытаясь меня приобнять. Я его отталкиваю, еще недостаточно отошла для обнимашек. Сейчас странно вспоминать о том, как я мечтала о его объятиях и поцелуях, пока все не открылось.
– Я удалю ее номер, – добавляет он. – Можешь сама посмотреть.
– Делай что хочешь. Разве это имеет значение после того, что произошло?
– Еще как имеет, Вив. – Муж держит телефон так, чтобы мне было видно, как он удаляет номер. – Видишь, его больше нет. Клянусь жизнью, я больше к ней на пушечный выстрел не подойду.
Все еще воскресенье, где-то днем
После ночного безумия мне, естественно, приходится штукатурить физиономию, чтобы выглядеть прилично, когда я отправляюсь к Мейв за Иззи.
– Ты в порядке, Вив? – спрашивает Джулз, обратив внимание на мои припухшие глаза и землистый цвет лица, в то время как Иззи собирает свои вещички в комнате Мейв.
– У нас с Энди произошла разборка, – быстро говорю я. – Ничего, переживем. Я тебе потом расскажу.
В самом деле расскажу, но только не сейчас. Не уверена, что я вообще способна изъясняться связно.
– Мне неприятно тебе это говорить, но ты выглядишь измученной.
– Так и есть. Но, честное слово, я справлюсь.
Хотелось бы верить. Только, черт побери, мы в полной заднице. Четверть века вместе, почти полжизни – произвели на свет двух славных ребятишек и живем в солидном викторианском доме в зеленой зоне на юге Глазго. У нас куча друзей, как общих, так и личных, и хотя в нашем браке не все было гладко, я считала, что мы крепкая пара.
Надо же было так заблуждаться. И почему я ничего не подозревала? К примеру, прекращение интимной жизни. Теперь-то все понятно. Я что, была в каком-то мороке?
К счастью, Иззи ничего не замечает – не потому, что наспех наложенная шпаклевка служит мне хорошим камуфляжем, просто она переполнена впечатлениями от дня, проведенного с Мейв.
– Джулз разрешила нам приготовить ужин, – гордо докладывает она по пути домой.
– Здорово, – говорю я, мысленно прикидывая, сколько раз Энди соврал мне за последние несколько недель.
Когда недавно ездил в Эдинбург, якобы на пятидесятилетие своего однокурсника Колина? И до того, когда, помнится, прихорашивался с особой тщательностью для выступления в Национальной библиотеке?
– Мама?
– Да, Иззи?
– Я говорю, хочешь узнать, что мы приготовили?
– Конечно, хочу. – Я беру ее за руку и сжимаю крепко, а она с сияющей улыбкой смотрит на меня.
– Фаршированные помидоры.
– Да ну?! – восклицаю я. Что касается овощей, тут дочка очень привередлива. Под запретом даже горох.
– Они турки, – говорит Иззи. – Эрл – турок.
– Да, зайка, я знаю. И чем вы их фаршировали?
– Э-э, рисом, кедровыми орешками, изюмом…
Сухофруктами – уму непостижимо! На мгновение эта новость затмевает собой даже перепихон Энди с Эстелл Ланг в отеле «Краун Плаза». Каким чудом Джулз убедила детей отведать такие экзотические вкусности? Мы поворачиваем за угол, и на меня снова наваливается жуткое чувство безысходности. Уже виден наш дом – он больше не уютная гавань, он перестал быть прочным и безопасным, теперь это место источает боль и обреченность.
Иззи отпускает мою руку, мчится вперед и забегает в дом. Я захожу следом, вижу, как она бросается на шею отцу, и чувствую, что сердце вот-вот разорвется в груди.
Глава шестая
Шесть дней спустя: суббота, 23 февраля
И вот что странно: мой доселе равнодушный благоверный вдруг стал ужасно внимательным. Я уже почти привыкла к нашему сосуществованию, когда, находясь под одной крышей, мы живем врозь и взаимодействуем лишь постольку. Так было до недавнего времени. А теперь он бродит за мной по дому, как верный пес, чуть не тыкается в меня носом и, стоит мне ненадолго присесть на диван, сразу мостится рядом. Еще немного, и я стану выводить его во двор справить нужду.
Разумеется, я понимаю, почему он так себя ведет. Тем самым он надеется замять гадкую интрижку с Эстелл. Прежде он не прикасался ко мне неделями – разве что смахивал крошки с джемпера, – так что эта новая линия поведения внушает по меньшей мере беспокойство. Порой я вздрагиваю от его касаний, а однажды развернулась, готовая вцепиться если не в физиономию, то хотя бы в стоп-кран, точно меня лапают в вагоне поезда. Пришлось твердо объяснить, что не стоит целовать меня в шею, когда я отбиваю лед с дверцы морозильника.
Теперь он у нас не только Пусик-Лапусик, но к тому же Мастер-Рукастер – это что-то новенькое. Вешалка, которую я просила прибить не один десяток лет, наконец-то висит. Знаю, мне давно следовало, по примеру всех современных самодостаточных женщин, свести дружбу с аккумуляторной дрелью и прибить самой. Но я этого не сделала и – ура-ура! – могу больше не париться по этому поводу, потому что вот она, вешалка, на стене в прихожей (в точности там, где я просила ее прибить). Кроме того, он повесил: полки в ванной, еще одну – в спальне и зеркало в прихожей, – словом, укреплял и воздвигал все подряд по всему дому. Спасибо, что не собственный орган. Еще он стал исключительно игривым в постели – очень любопытная перемена. Естественно, мое либидо приказало долго жить, после того как раскрылся интим с Эстелл, поэтому в постельных делах у нас затишье. Нет, он ничуть не сетует на то, что его любовные притязания получают жесткий отлуп – напротив, исключительно мил и признателен до тошноты:
Спасибо, дорогая, что выстирала рубашки!
Как, ты уже вымыла посуду? Я бы сам мог…
Вау, какое объедение…
– Это просто омлет! – рявкаю я.
«Ты солить-то соли, но не пересаливай!» – вертится у меня на языке, но я не хочу, чтобы он думал, будто мы снова на шутливой волне. Я по-прежнему сержусь и в то же время чувствую себя хреново из-за того, что стала такой стервой. Интересно, я останусь ею навсегда?
Куда ни посмотри, обязательно наткнешься на статью о том, как «стать лучшей версией себя». А я возле Энди, твердо вставшего на путь исправления, похоже, превращаюсь в худшую версию себя – в угрюмую и бесчувственную надзирательницу.
– Да, но твои омлеты – самые лучшие, – бормочет он, глядя в тарелку с благоговением, точно готовясь ее облобызать. – Это я всегда говорил.
«Вообще-то нет, – хочется возразить мне, – ты это говоришь только потому, что твоему петушку не сидится в курятнике». Энди смотрит на меня с другого конца кухонного стола. Иззи, которая, к счастью, не догадывается, что что-то не так, лежит, укрывшись одеялом, на диване в гостиной – болеет. Я встаю со стула и иду к ней. Мне по-прежнему тяжело находиться в одной комнате с Энди.
– В чем секрет? – спрашивает он, следуя за мной по пятам.
– Секрет чего? – хмуро переспрашиваю я.
– Твоих омлетов!
– Ты вправду хочешь знать?
– Разумеется, – с обиженным видом заявляет Энди.
– Он хочет знать, – говорит Иззи, недоуменно глядя на меня, отчего у меня сразу начинает щемить сердце. – Почему ты ему не говоришь? Ты сердишься на папочку?
– Конечно, нет, – с натянутой улыбкой произношу я и выметаюсь из комнаты.
Я отсиживаюсь наверху, размышляя о том, как мы будем из этого выбираться. Мы старательно маневрируем друг перед другом, занимаемся обычными домашними делами: готовим ужин, смотрим телевизор и, само собой, всем, что связано с Иззи. Всю неделю мы говорили про Эстелл – разумеется, когда Иззи уже крепко спала, – потому что я старалась вытянуть из него все подробности: замужем ли она (да), есть ли у нее дети (нет) и насколько она состоялась профессионально («Вполне», – с неохотой признает он, из чего следует: «В высшей степени»).
Самое сложное – смириться с тем, сколько у них все продолжалось. Это значит, что они «имели сношения» (как старомодно звучит!) на Рождество, когда я думала, что у нас все распрекрасно. А теперь я понимаю, что он резал индейку, а думал, вероятно, о ней. И она была у него на уме, когда они со Спенсером, подвыпив, играли в «Дженгу» и когда он обнимал Иззи и говорил, что ее рождественская открытка – «самая лучшая из всех, которые ему дарили».
Как он мог так с нами поступить?
Само собой, я нагуглила чертову тучу информации про эту особу. Поскольку я почти не сплю, то взяла себе за правило сидеть до полуночи и смотреть ее выступления на конференциях и заседания в комиссиях «очень важных докторов».
Она красива холодной, тонкой, почти прозрачно-бледной красотой: у нее небольшие веснушки, манящие зеленые глаза и прямые светлые волосы, которые достают до подбородка. Будь она продавщицей в магазине одежды, вы предпочли бы самостоятельно искать свой размер, чем обращаться к ней за помощью. И про примерку не отважились бы спросить. Решили бы, что вы, пожалуй, слишком толстая, и ушли бы ни с чем, напоследок робко пробормотав «спасибо».
Да, она стройная. Кто бы сомневался. И, наверное, высокая. У нее такой надменный вид, точно она – флагманский корабль на полном ходу, а я по сравнению с ней – баржа, дрейфующая боком. Но никакого упоминания о ее росте я нигде не нашла, а когда спросила Энди, он в ответ застонал:
– Пожалуйста, Вив, давай покончим с этим, – и вышел из комнаты.
Зато я выяснила, сколько ей лет. На вид она моложе меня, сорок с небольшим, не больше, но, оказывается, – вот ужас-то! – что мы с ней одного возраста. Ей пятьдесят два, а кожа, черт бы ее побрал, как персик! И выглядит естественно – никаких явных последствий ботокса или подтяжек, точно лифтинг делали за ушами. Я не могу понять, то ли она стареет замедленными темпами, то ли я разваливаюсь с катастрофической скоростью.
– Я просто хочу, чтобы мы были счастливы, как раньше, – произносит с измученным видом Энди, когда я начинаю докапываться до него по этому вопросу. – Что я должен для этого сделать?
Проблема в том, что я не знаю.
Воскресенье, 24 февраля
А моя приятельница Пенни знает.
– Пользуйся моментом, – говорит она. – Есть хозяйственные дела? Вот, флаг ему в руки.
Сегодня мне пришлось удрать из дому – я в буквальном смысле не могу находиться рядом с Энди и обрадовалась, когда она пришла. День ясный, небо синее, и я помогаю Джулз, приглядывая за Мейв. Пока девчонки лазят по детскому городку, Пенни инструктирует меня, как припрячь мужа к работе по дому. «Куй железо, пока горячо» – суть в этом.
– Но он уже все сделал, – возражаю я. – На днях я поймала его за тем, что он рыскал по дому в поисках занятия. Все лампочки поменял. И даже без всяких просьб накачал шины моего велосипеда. Он вымыл плинтуса. Буквально все дела переделал.
– А сад? Ты же говорила, что хочешь посадить овощи?
– Да, но…
– Пускай займется.
– Еще слишком рано, Пен, – говорю я.
– Хочешь сказать, ты еще не готова для разговора? – озадаченно спрашивает она.
– Нет, слишком рано сажать овощи.
– Да, но он может копать, готовить землю…
Мне не до смеха, но я смеюсь. Можно подумать, наша жизнь наладится благодаря пучку рукколы.
– Пенни, мне расхотелось.
– Но ты так об этом мечтала, – настаивает она. – Ты говорила…
– Да, но это было до того, как я узнала про ту женщину!
– Моя дорогая, мне так жаль, что это случилось с тобой.
Она стискивает мне руку, а я смотрю на ее доброе лицо – традиционная огненно-красная помада и спадающие на плечи пепельные кудряшки. Пенни почти на двадцать лет старше – ей семьдесят один, – но в ее отношении ко мне нет ничего материнского. Наша разница в возрасте меня даже бодрит, потому что при любом моем жизненном раскладе всегда есть большая вероятность того, что Пенни уже это испробовала и выкарабкалась, пусть не без потерь, а теперь хрипло хохочет, потягивая джин с тоником. Лично мне пока удавалось потреблять алкоголь в разумных количествах – разумных для человека обманутого и униженного.
Впервые мы с Пенни встретились именно здесь. Тогда, пять лет назад, мы с Иззи буквально жили в парке, расположенном в пяти минутах ходьбы от нашего дома, и как-то раз обратили внимание на даму в ярких нарядах, которая выгуливала черного песика. Мы стали присматриваться к ней, и дама очень обрадовалась, когда Иззи пришла в восторг от ее Бобби, помеси шнауцера с пуделем («Это шнудель», – объяснила она). Несколько недель мы просто болтали, а потом обменялись номерами, чтобы договариваться о встречах. И я стала с нетерпением их ждать.
Со своим безукоризненно правильным выговором и хрипловатым смехом Пенни казалась приземленной и вместе с тем грандиозной. Вскоре я узнала, что подростком она была моделью в Лондоне, появлялась на обложках журналов и танцевала в самовязаном платье среди публики музыкальной телепрограммы «Вершина популярности». В двадцать два она стала матерью и, поскольку с модельным бизнесом пришлось завязать, она научилась кроить по лекалам и так зарабатывать на жизнь. Днем она трудилась в машбюро, а ночью шила одежду, которую продавала на рынке Портобелло-роуд – «Сейчас мои пончо – коллекционные изделия!» – гордо поведала она мне, – и в конце концов открыла в родном Глазго крохотный бутик. Благодаря таланту и обаянию ей удалось найти инвесторов и запустить новые магазины. На протяжении второй половины семидесятых годов она возглавляла популярную и чрезвычайно влиятельную сеть бутиков под названием «Мисс Пятница» – аналог современного Topshop.
Сейчас она становится серьезной.
– А что ты будешь делать?
– Честно говоря, не знаю, – я смотрю на свои обшарпанные ботинки, торчащие из-под джинсов. На Пенни – красная стеганая куртка с капюшоном, отороченным мехом, юбка до лодыжек из синей блестящей ткани и желто-коричневые спортивные ботинки.
– Значит, он пообещал, что больше к ней на пушечный выстрел не подойдет?
– Да, именно так он выразился, – киваю я.
– И ты ему веришь?
– Я не знаю, чему верить. – Я смотрю на девчонок, которые сидят, прижавшись друг другу, на веревочных качелях и увлеченно болтают, а Бобби тем временем обнюхивает ближайшие кусты. – Но, наверное, придется, – добавляю я.
– Хочешь сказать, что тебе придется ему поверить или что придется остаться с ним? – Она скептически смотрит на меня.
– И то, и другое.
Я понимаю, насколько беспомощно это звучит. Судя по всему, Пенни выперла своего супруга, когда их сыну Нику не исполнилось и года, причем рассказывала об этом так, будто это было не сложнее, чем оставить мешок со старым барахлом у благотворительного секонд-хенда. «Я избавилась от всего лишнего», – как всегда емко и точно выразилась она.
– Дорогая, ты же знаешь, что с Иззи все будет в порядке, – осторожно, по-доброму, говорит подруга. – Да, когда ребенок маленький, разрыв представляется ужасным. Но, поверь мне, так будет лучше для всех.
Я киваю, хотя мне тошно при одной мысли о том, чтобы обойтись так с Иззи.
– Она умная, рассудительная девочка, – добавляет Пенни. – Она привыкнет. Дети адаптируются к разнообразным ситуациям.
– Для нее это будет страшным ударом, – бормочу я. – Она обожает отца.
– Но у нее, наверное, есть подруги, чьи родители не живут вместе, – говорит Пенни, точно это может послужить утешением.
– Да, есть такие.
– А мама и папа Мейв?…
– Нет, они очень близки и безумно счастливы. – Я вглядываюсь в оживленное, смеющееся лицо дочери и не могу даже мысли допустить о том, чтобы перевернуть ее жизнь вверх тормашками. – И потом, еще есть Спенсер.
– Но он взрослый и живет собственной независимой жизнью!
– Он все равно огорчится. Уверена, он считает, что у нас с папой все отлично.
– Да, но дело не в них, а в тебе – в том, что хочешь ты. И посмотри, что с тобой сделал Энди.
– Да, знаю, – не очень уверенно говорю я.
Но мы семья, хочется сказать мне, и я не уверена, что могу вычеркнуть эти двадцать пять лет. Хотя я все еще обижена и уязвлена, я пытаюсь поступить правильно. Я не знаю, как объяснить это Пенни так, чтобы не показалось, будто я не одобряю ее разрыва с отцом сына. На самом деле я думаю, что она гораздо смелее, чем я вообще могу быть. Прямо сейчас мне просто жутко.
– Пен, – говорю я, – могу я спросить, почему ты рассталась с папой Ника?
– Я тебе об этом рассказывала, – быстро отвечает она.
Вообще-то она упоминала о нем вскользь и, пожалуй, лишь то, что отец из него был никакой – «Он скорее позволил бы оттяпать себе ногу, чем сменить подгузник» – и что после их разрыва он переехал жить в Канаду. Когда я спросила, жив ли он еще, она пожала плечами: «Вроде бы».
– Ну да, немного, – говорю я. – Просто я подумала… может, произошло что-то конкретное?
– Типа последней капли? – Она поднимается со скамейки, поскольку Бобби скрывается из виду. – Ну да, был инцидент с супом…
– Что за инцидент?
Она хихикает:
– Я тебе рассказывала, что за фрукт был Брайан. Крутой архитектор, перетрахавший половину офиса, окруженный цыпочками, как он их называл…
– Так он спал с другими женщинами?
– Почти стопроцентно, – небрежно бросает Пенни, пристегивая поводок к ошейнику Бобби. – Но не в этом дело. В нашем кругу это повсеместно. Проблема состояла в том, как он воспринимал меня, понимаешь?
Я киваю, хотя на самом деле не понимаю. К нам подбегают девочки и просят купить мороженое. Иззи берет поводок Бобби, мы выходим из парка и направляемся к лотку.
– В наши дни так уже не принято, – продолжает Пенни, – но тогда начальники типа Брайана хотели, чтобы жена была «на хозяйстве». Ну, ты знаешь – этакая хлопотунья в фартучке, устраивающая ужины для коллег…
– Он ждал этого от тебя? Да не может быть! – восклицаю я.
– Увы, да, – хихикает она. – Значит, не представляешь, чтобы я доливала бокалы и разносила волованы?
– Ни за что.
– Что за болваны? – оборачивается Иззи.
– Волованы – маленькие пирожки с начинкой, скажем с грибами в сливочном соусе.
– Фу! – восклицает Мейв.
– Ты их готовила? – спрашиваю я.
Пару раз мне довелось отведать «экспериментальную» стряпню Пенни: ее «свинину в манго-маринаде», представляющую собой анемичные отбивные и ломтики фруктов в чаше сидра, а также лаймовый чизкейк консистенции мела для классной доски. Обычно она питается замороженными готовыми блюдами.
– Разумеется, нет, – заявляет она, когда мы пристраиваемся в хвост небольшой очереди к лотку с мороженым. – Но однажды Брайан позвонил с работы – а я тогда с малышом крутилась как белка в колесе – и сказал: «Пен, дорогая, сегодня к нам придут на ужин Роджер с Клео. Приготовь, пожалуйста, что-нибудь вкусненькое, а?»
– И что ты сделала?
– У меня была большая банка томатного супа, и я его разогрела, – с сияющей улыбкой говорит она. – Брайан зашел на кухню в тот момент, когда я разливала его по мискам – таким симпатичным, с ручной росписью, из Марракеша, – и говорит: «И это все, на что ты способна, Пенни?» А я говорю: «Нет, дорогой, не все…», достаю из холодильника кусок чеддера и швыряю ему в физиономию со словами: «Хотела еще тертым сыром посыпать, но хрен с ним!»
Иззи с Мейв приходят в восторг, и вся очередь как по команде разворачивается в нашу сторону, когда мы ржем в голос. Боже мой, я еще могу смеяться. Мой муж трахался на стороне – с той, что гораздо красивее и успешнее меня, а я по-прежнему могу смеяться, буквально падать от хохота.
