Текст книги "Дитя человеческое"
Автор книги: Филлис Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
В молодом человеке по имени Гаскойн на первый взгляд не было ничего примечательного – он казался мальчишкой, хотя ему наверняка исполнилось тридцать. Это был низенький толстый человек, коротко стриженный, с круглым приветливым лицом и широко распахнутыми глазами, курносый. Он напоминал ребенка, который вырос, но, по сути, не изменился с тех пор, как впервые взглянул из своей детской коляски на мир. И этот мир, судя по его озадаченному выражению, по-прежнему казался ему странным, но не лишенным дружелюбия.
Льюк, которого Джулиан называла священником, казался старше Гаскойна, на вид ему лет сорок. Это был высокий человек с бледным тонким лицом и хилым телом, его узкие запястья переходили в большие узловатые кисти. Вероятно, в детстве он был переростком и так и не достиг крепкой взрослости. Светлые волосы спадали на высокий лоб, словно шелковая бахрома; серые, широко посаженные глаза светились кротостью. Он вовсе не походил на заговорщика – его очевидная хрупкая слабость резко контрастировала с угрюмой мужественностью Ролфа. Льюк улыбнулся Тео мимолетной улыбкой, которая преобразила его печальное лицо, но ничего не сказал.
– Джулиан объяснила вам, почему мы согласились с вами встретиться? – спросил Ролф.
Его слова прозвучали так, словно это Тео выступал в роли просителя.
– Вы хотите, чтобы я использовал свое влияние на Правителя Англии, – ответил он. – Но должен сказать вам, что у меня нет на него никакого влияния. Я отказался от каких бы то ни было подобных прав, когда оставил свою должность консультанта. Я выслушаю все, что вы считаете нужным сказать, но вряд ли смогу что-нибудь для вас сделать, а тем более – оказать влияние на Совет или Правителя Англии. Это было не в моих силах и раньше. В какой-то мере это объясняет, почему я ушел в отставку.
– Вы его кузен, его единственный оставшийся в живых родственник, – возразил Ролф. – Вы долгое время воспитывались вместе. Ходят слухи, что вы единственный человек в Англии, с чьим мнением он считался.
– В таком случае эти слухи ложные, – сказал Тео и добавил: – Что у вас за группа? Вы всегда встречаетесь здесь, в церкви? Это что, какая-то религиозная организация?
На этот вопрос ответила Мириам:
– Нет. Как объяснил Ролф, Льюк – священник, хотя у него нет прихода и постоянной работы. Они с Джулиан – христиане, все остальные – нет. Мы встречаемся в церквах, потому что они наиболее доступны – открыты, свободны и обычно пусты, по крайней мере те, что мы выбираем. Возможно, нам придется отказаться от этой церкви. Сюда начинают приходить и другие.
В разговор вмешался Ролф, его голос звучал нетерпеливо и излишне настойчиво:
– Религия и христианство тут ни при чем. Ни при чем!
Словно не слыша его, Мириам продолжала:
– Церкви – место встреч всякого рода эксцентричных людей. Мы – всего лишь одна из многих групп чудаковатых прихожан. Никто не задает нам вопросов. А если зададут, то мы ответим, что являемся членами Крэнмер-клуб и встречаемся, чтобы читать и изучать старую англиканскую Книгу общей молитвы.
– Это наше прикрытие, – добавил Гаскойн. Он говорил с довольным видом ребенка, узнавшего секрет взрослых.
Тео обернулся к нему:
– Вот как? Тогда что вы ответите, когда Государственная полиция безопасности попросит вас прочитать краткую молитву, которую читают в первое воскресенье рождественского поста? – Увидев смущение на лице Гаскойна, Тео добавил: – Едва ли это убедительное прикрытие.
– Ваше право не симпатизировать нам, но вам не следует нас презирать, – тихо произнесла Джулиан. – Прикрытие задумано не для того, чтобы убеждать ГПБ. Если бы они начали нами интересоваться, нас не защитило бы никакое прикрытие. Они покончили бы с нами за десять минут. Нам это известно. Прикрытие – лишь причина, повод для регулярных встреч в церквах. Мы не афишируем его. Оно просто есть, на случай если кто-нибудь начнет задавать вопросы.
– Я знаю, что эти тексты называются краткими молитвами, – сказал Гаскойн. – А вы сами знаете ту, о которой спросили меня? – В его голосе звучал не вызов, а скорее заинтересованность.
Тео ответил:
– Я воспитан на Старой книге. Церковь, куда меня мальчиком водила мать, вероятно, была одной из последних, где ею пользовались. Я историк. Меня интересует церковь Викторианской эпохи – старые литургии, исчезнувшие формы культа.
– Все это не имеет отношения к делу, – нетерпеливо сказал Ролф. – Как говорит Джулиан, если люди из ГПБ возьмутся за нас, они не станут тратить времени на нашу экзаменовку по старому катехизису. Пока мы вне опасности, если вы, конечно, нас не выдадите. Чем мы занимались до сегодняшнего дня? Ничем, только болтали. И прежде чем начинать действовать, двоим из нас показалось разумным обратиться к Правителю Англии, вашему кузену.
– Троим, – уточнила Мириам. – Это было решение большинства. Я поддержала Льюка и Джулиан, подумав, что попытка того стоит.
Ролф снова не обратил на нее внимания.
– Мысль пригласить вас сюда принадлежала не мне. Я с вами откровенен. У меня нет причин доверять вам, и вы не особенно мне нужны.
– А мне не особенно хотелось приходить, так что мы квиты, – парировал Тео. – Вы хотите, чтобы я поговорил с Правителем. Почему бы вам самим это не сделать?
– Потому что нас он не станет слушать.
– Если я соглашусь с ним увидеться и если он и вправду захочет меня выслушать, что я должен сказать?
Теперь, когда вопрос был задан столь откровенно, они растерялись. Они смотрели друг на друга, словно спрашивая, кому отвечать первым.
Ответил Ролф:
– Правителя избрали пятнадцать лет назад. С тех пор власть находится в его руках, и он ни разу не назначал выборов. Несмотря на утверждение, что он правит по воле народа, на самом деле наш Правитель – деспот и тиран.
– Тот, кто решится сообщить ему об этом, должен быть отчаянным храбрецом, – сухо заметил Тео.
Гаскойн продолжил:
– А гренадеры – это его личная армия. Именно ему они присягают. Они больше не служат государству, они служат только ему. И он не имеет права использовать это название. Мой дед служил рядовым в гренадерском полку и говорил, что это был лучший полк в британской армии.
Ролф, не обращая внимания на слова Гаскойна, сказал:
– Он мог бы сделать многое, не дожидаясь всеобщих выборов. Мог бы запретить тестирование спермы. Это пустая трата времени, унизительная и бесполезная затея. Он мог бы разрешить местным и региональным советам самим выбирать своих председателей. Это по крайней мере стало бы началом демократии.
– Дело не только в проверке спермы, – вмешался Льюк. – Он должен положить конец обязательным гинекологическим обследованиям. Они унижают женщин. И еще мы хотим, чтобы он запретил процедуру «успокоительного конца». Я знаю, предполагается, что все старики идут на нее добровольно. Может быть, поначалу так оно и было. Может, некоторые старики до сих пор делают это добровольно. Но захотят ли они умереть, если мы дадим им надежду?
Тео так и подмывало спросить: «Надежду на что?»
В разговор вмешалась Джулиан:
– Еще мы требуем принять меры в отношении «временных жителей». Вы считаете правильным, что существует закон, запрещающий нашим Омега эмигрировать? Мы приглашаем Омега и молодежь из менее богатых стран для грязной работы: чистки канализации, уборки мусора, ухода за больными и престарелыми.
– Эти молодые люди сами стремятся попасть сюда, вероятно, потому, что здесь их ждет лучшая жизнь, – возразил Тео.
– Они приезжают сюда в поисках еды, – заметила Джулиан. – А потом, когда они стареют – возрастной предел для них шестьдесят лет, не так ли? – их отсылают обратно, хотят они того или нет.
– Эту проблему должны решать их страны. Пусть начнут с того, что научатся управлять своими делами. Так или иначе, их не так уж много. Есть квота, набор тщательно контролируется.
– Не только квота, но и жесткие требования. Они должны быть сильными, здоровыми, без криминального прошлого и судимостей. Мы отбираем лучших, а потом выбрасываем, когда они становятся нам больше не нужны. А кому они достаются? Совсем не тем, кто в них больше всего нуждается. Членам Совета и их друзьям. А кто у нас заботится об иностранных Омега? Они работают за жалкие гроши, живут в лагерях, женщины отдельно от мужчин. Мы даже не даем им гражданства. Это же разновидность узаконенного рабства!
– Сомневаюсь, что вам удастся произвести переворот в отношении к «временным жителям» или процедуре «успокоительного конца», – вздохнул Тео, – если уж на то пошло, людям, как правило, мало до этого дела.
– Мы хотим помочь им, – сказала Джулиан, – хотим, чтобы они задумались над этим.
– Зачем? Они живут без всякой надежды на умирающей планете. Что им нужно, так это защита, комфорт, удовольствия. Правитель Англии способен выполнить два первых пункта, а это значительно больше того, что обеспечивает большинство зарубежных правительств.
Ролф слушал их обмен репликами молча, потом вдруг сказал:
– Какой он, Правитель Англии? Что он за человек? Вы должны знать, ведь вы вместе с ним воспитывались.
– Это не значит, что у меня есть доступ к его мыслям.
– В его руках сосредоточена власть, какой ни у кого, по крайней мере в этой стране, никогда не было. Дает ли она ему радость?
– Возможно. Похоже, он не собирается от нее отказываться. – И добавил: – Если вы хотите демократии, вам нужно каким-то образом реанимировать местный совет. Демократия начинается там.
– И там же заканчивается, – ответил Ролф. – Главное, как Правитель осуществляет свой контроль на этом уровне. Вы видели нашего местного председателя, Реджи Димсдейла? Ему семьдесят, и он вечно жалуется, боится всего до потери сознания и выполняет свою работу только потому, что она дает ему право на двойную норму бензина и на пару иностранцев Омега, которые будут присматривать за его чертовым домом и подтирать ему зад, когда он станет ходить под себя. Уж ему-то не грозит «успокоительный конец».
– Его избрали в совет, их всех избрали.
– Кто избрал? Вы голосовали за них? Кому есть до этого дело? Люди просто вздохнули с облегчением оттого, что кто-то будет выполнять эту работу. Вы же знаете, как все происходит. Председателя местного совета нельзя назначить без одобрения районного совета. А для этого требуется одобрение регионального совета. Кандидата должен утвердить Совет Англии. Правитель контролирует систему сверху донизу, вам ли этого не знать? Он контролирует ее и в Шотландии, и в Уэльсе. Там есть свои собственные правители, но кто их назначает? Ксан Липпиат мог бы провозгласить себя Правителем Великобритании, да только в этом звании для него нет желанной романтической притягательности.
Данное замечание, подумал Тео, не лишено проницательности. Ему вспомнилась давняя беседа с Ксаном.
«Премьер-министр? Вряд ли. Я не хочу присваивать чей– то титул, особенно когда он несет на себе такой груз традиций и ответственности. Вдруг от меня будут ожидать проведения выборов каждые пять лет? Но это не должен быть и лорд-протектор. Последнему из них вряд ли сопутствовал безоговорочный успех[24]24
Имеется в виду О. Кромвель (1599–1658), крупнейший деятель Английской буржуазной революции XVII в., глава военно-диктаторского режима, установившегося в Англии в 1653–1658 гг.
[Закрыть]. Правитель – этого будет вполне достаточно. Правитель Великобритании и Северной Ирландии? Нет, в этом нет романтики отзвука, к которой я стремлюсь, выбирая титул».
– Мы ничего не добьемся с таким местным советом, – вставила Джулиан. – Вы живете в Оксфорде, вы гражданин, как и все остальные. Вы наверняка читаете те бумажки, которые они расклеивают на стенах после заседаний, и знаете, что за вопросы они там обсуждают. Поддержание в порядке полей для гольфа и лужаек для игры в кегли. Требования, предъявляемые к клубным сооружениям. Проблемы размещения рабочих мест, жалобы по поводу норм отпуска бензина, заявления о найме на работу «временных жителей». Прослушивания в местный любительский хор. Набралось ли достаточное количество желающих брать уроки игры на скрипке и есть ли смысл совету нанимать профессионала на полную ставку? Иногда они даже обсуждают перспективы полицейского патрулирования улиц, хотя сейчас, когда над будущими грабителями висит угроза депортации в штрафную колонию на остров Мэн, этот вопрос потерял свою актуальность.
Льюк мягко заметил:
– Защита, комфорт, удовольствия – это еще не все.
– Это именно то, что волнует людей, то, что им необходимо. Что еще должен предлагать совет?
– Сострадание, справедливость, любовь.
– Ни одно государство никогда не интересовалось любовью, да и не должно ею интересоваться.
– Но оно должно интересоваться справедливостью, – возразила Джулиан.
Ролф нетерпеливо продолжал:
– Справедливость, сострадание, любовь. Это все слова. Мы же говорим о власти. Правитель – это диктатор, надевший маскарадный костюм демократического руководителя. Он должен быть ответственным перед волей народа.
– Ах, воля народа! – воскликнул Тео. – Это неплохо звучит. В настоящее время воля народа – это требование защиты, комфорта, удовольствий.
«Я знаю, что тебя раздражает, – подумал он, – то, что Ксан обладает громадной властью, а не то, как он ею пользуется». В группе не было единства и, как подозревал Тео, не было общей цели. Гаскойном двигало негодование по поводу неправомерного использования названия гренадеров, Мириам – какой-то пока еще неясный ему мотив, Джулиан с Льюком – религиозный идеализм, Ролфом – ревность и амбиции. Как историк, Тео мог бы провести дюжину параллелей.
Джулиан попросила:
– Расскажи ему о своем брате, Мириам. Расскажи о Генри. Только давайте сначала присядем.
Они устроились на скамье со спинкой и наклонились вперед, чтобы лучше слышать низкий голос Мириам. Словно сбившаяся стайка пришедших на службу прихожан, – подумал Тео.
– Генри отправили на остров полтора года назад. За грабеж, отягченный насилием. Хотя никакого насилия не было. Какое там насилие! Он ограбил женщину Омега и нечаянно сбил ее с ног. Он всего лишь толкнул ее, но она упала, а в суде сказала, что Генри бил ее по ребрам, когда она лежала на земле. Это неправда. Я не хочу сказать, что Генри не виновен. Он с детства доставлял нам сплошные огорчения и беспокойство. Но он не бил ту женщину, тем более когда она лежала на земле. Он выхватил у нее сумочку, толкнул и побежал. Это произошло в Лондоне около полуночи. Он забежал за угол Лэдброук-Гроув и попал прямо в объятия Государственной полиции безопасности. Он всю жизнь был невезучим.
– Вы были на суде?
– И я, и моя мать, мы обе были. Отец умер два года назад. Мы наняли Генри адвоката и заплатили ему, но он не проявил никакой заинтересованности. Деньги взял, но ничего не сделал. Мы поняли, что он договорился со стороной обвинения отправить Генри на остров. В конце концов, он ведь ограбил Омега. Этого было достаточно. К тому же он черный.
Ролф нетерпеливо перебил ее:
– Только не начинай всю эту чушь про расовую дискриминацию. Его погубил тот толчок, а не цвет кожи. Человека можно отправить в штрафную колонию только за преступление с применением насилия или за повторный грабеж. У Генри не было судимостей за грабеж, но имелись две за кражи.
Мириам объяснила:
– Это были мелкие кражи в магазинах. Ничего серьезного. На день рождения мамы он украл для нее шарф и плитку шоколада. Он тогда был еще ребенком. Господи, Ролф, ему было только двенадцать! Это произошло больше двадцати лет назад.
– Если он сбил женщину с ног, он виновен в преступлении с применением насилия, бил он ее или нет, – заметил Тео.
– Но он ее не бил. Он оттолкнул ее, а она упала. Он же не нарочно.
– Присяжные, очевидно, решили иначе.
– Не было никаких присяжных. Вы же знаете, как трудно заставить людей заседать. Никому не нужно беспокойство. Его судили согласно новым порядкам – судья и двое мировых. У них есть полномочия отправлять людей на остров. А ведь это пожизненно. Помилования не бывает, оттуда на волю уже не выходят. Пожизненный приговор – до конца дней пробыть в этом аду только за то, что он ненамеренно толкнул женщину. Это убило мою мать. Генри был единственным ее сыном, и она знала, что больше никогда его не увидит. Она потеряла интерес к жизни. И я рада, что она умерла. По крайней мере она так и не узнала самого худшего. – Мириам взглянула на Тео и просто сказала: – Понимаете, он пришел домой.
– Вы хотите сказать, он сбежал с острова? Я полагал, что это невозможно.
– Генри сумел сбежать. Он нашел разбитую шлюпку, которую не заметила служба безопасности, готовя остров к приему осужденных. Все негодные лодки сожгли, но одна была спрятана, или осталась незамеченной, или, возможно, они решили, что ею уже никто не сможет воспользоваться. У Генри всегда были золотые руки. Он втайне от всех починил ее и смастерил два весла. А четыре недели назад, это было как раз третьего января, он подождал, пока стемнеет, и отплыл с острова.
– Это было чрезвычайно безрассудно и рискованно.
– Нет, это было разумно. Он знал, что либо доплывет, либо утонет, а чем оставаться на этом острове, уж лучше утонуть. И он добрался до дома, он вернулся. Я живу… Ну, не важно, где я живу. В общем, в коттедже на краю городка. Он пришел после полуночи. У меня был тяжелый рабочий день, и я собиралась рано лечь спать. Я устала, но мне было как-то неспокойно, поэтому, придя домой, я налила себе чашку чаю, а потом все-таки заснула в кресле. Я проспала всего минут двадцать, но когда проснулась, поняла, что уже не смогу заснуть. Знаете, как бывает – так измотаешься, что усталость берет свое. Нет сил даже раздеться.
Ночь была темная, беззвездная, поднимался ветер. Обычно, уютно устроившись дома, я люблю слушать шум ветра, но в ту ночь звук его был совсем другой – тревожный, завывающий, грозный. Меня охватила тоска, я чуть не плакала, думая о том, что мама умерла, а Генри навсегда останется на острове. Я попыталась стряхнуть с себя это настроение и решила подняться в спальню. И тут раздался стук в дверь. Там есть звонок, но брат не стал им пользоваться. Он дважды слабо стукнул дверным молотком, и все же я услышала. Я подошла к глазку, однако ничего не увидела, только черноту. Было уже за полночь, и я терялась в догадках, кто бы это мог стучать так поздно. Но все же накинула цепочку и открыла дверь. За дверью у стены лежала темная неподвижная фигура. У брата только и осталось сил, чтобы дважды постучать, после чего он рухнул без сознания. Я умудрилась втащить Генри в дом и привести его в чувство. Дала ему супа и бренди, и через час он смог говорить. Ему необходимо было выговориться, и я позволила ему это сделать, баюкая его в своих объятиях.
– В каком он был состоянии? – спросил Тео.
Вместо Мириам ответил Ролф:
– Грязный, вонючий, окровавленный и ужасающе худой. Он шел пешком с камберлендского побережья.
Мириам продолжала:
– Я обмыла его, забинтовала ему ноги и уложила в постель. Он побоялся спать один, поэтому я легла рядом с ним, прямо в одежде. Спать я не могла. Именно тогда он и начал рассказывать. Он говорил больше часа. А я молчала. Я только обняла его и слушала. Потом наконец он умолк, и я поняла, что он заснул. Я лежала, слушая, как он дышит, что– то бормочет. Иногда он стонал и тут же внезапно издавал резкий крик и садился в постели, но мне удавалось успокоить его, и он снова засыпал. Я лежала рядом с ним и молча плакала. Меня охватила такая злость! В груди все пылало, словно там были раскаленные уголья.
Этот остров – настоящий ад. Порядочные люди, попавшие туда, почти все умерли, а остальные стали сущими дьяволами. Там голод. Я знаю, что у них есть зерно, техника, но все преступники в основном городские жители, непривычные к тяжелому физическому труду. Все запасы еды съедены, сады и поля опустошены. Там поедают даже тех, кто умирает, клянусь. Колонией управляет банда наиболее физически крепких осужденных. Им доставляет удовольствие проявлять жестокость, и на острове Мэн они могут спокойно избивать, мучить и пытать: там нет никого, кто мог бы их остановить. Те, кто слишком добр и мягок, кто не окончательно очерствел, кому бы не следовало там находиться, долго не протягивают. Но хуже всех некоторые женщины. Генри рассказал мне такое, чего я не могу повторить, но никогда не забуду.
А на следующее утро за ним пришли. Они не ломали дверь и даже не очень шумели. Они окружили коттедж и постучали в дверь.
– Кто это был? – спросил Тео.
– Шесть гренадеров и еще шестеро из Государственной полиции безопасности. Они послали двенадцать человек за одним, избитым и измученным. Хуже всего были люди из ГПБ. Я думаю, это были Омега. Сначала они ничего мне не сказали, просто молча поднялись и стащили его вниз. Увидев их, он пронзительно закричал. Я никогда не забуду этот крик. Никогда, никогда… Потом они повернулись ко мне, но офицер – он был одним из гренадеров – велел им оставить меня в покое. «Она его сестра, – сказал он. – Естественно, он пришел сюда. У нее не было другого выбора, кроме как помочь ему».
Джулиан вздохнула:
– Уже потом мы решили, что у него самого, должно быть, есть сестра, которая никогда его не подведет…
Ролф перебил ее:
– А может, он решил проявить немного гуманности и получить за это вознаграждение от Мириам.
Мириам отрицательно покачала головой.
– Нет, все было не так. Он пытался быть добрым. Я спросила его, что ждет Генри, но он не ответил, а один из ГПБ сказал: «А вы как думаете? Но вы получите его прах». Это был капитан ГПБ, и он заявил, что им ничего не стоило схватить Генри, когда он высадился на берег, но они шли за ним следом от Камберленда до Оксфорда. Полагаю, отчасти – чтобы посмотреть, куда он пойдет, отчасти – чтобы дать ему почувствовать себя в безопасности и уж потом арестовать.
Ролф жестко усмехнулся:
– Именно эта утонченная жестокость и доставила им дополнительное удовольствие.
– Неделю спустя прибыла посылка. По весу как килограммовый кулек сахарного песка и такой же формы. Она убыла упакована в оберточную бумагу с этикеткой. Внутри находился пластиковый пакет, наполненный чем-то белым и зернистым, словно садовое удобрение, не имевшее никакого отношения к Генри, и напечатанная на машинке записка без подписи: «Убит при попытке к бегству». Больше ничего. Я выкопала ямку в саду. Помню, шел дождь, и, когда я высыпала в землю белый порошок, мне показалось, что весь сад заплакал. Но я не проронила ни слезинки. Мучения Генри закончились. Ведь он был готов на что угодно, только бы не очутиться снова на этом острове.
– О том, чтобы отправить его назад, и речи не шло, – заметил Ролф. – Они не могли допустить, чтобы стало известно о возможности побега. К тому же такой возможности уже нет, во всяком случае, теперь. Они начали патрулировать берег.
Тронув Тео за руку, Джулиан посмотрела ему прямо в глаза.
– Нельзя так обращаться с людьми. Независимо от того, что они сделали, кто они такие, нельзя так обращаться с человеческими существами. Мы должны прекратить это.
– Да, социальные беды – очевидный факт, но они ничто по сравнению с тем, что происходит в других частях мира, – ответил Тео. – Вопрос в том, что страна готова принять в качестве платы за хорошее управление.
– Что вы имеете в виду под хорошим управлением? – спросила Джулиан.
– Общественный порядок, отсутствие коррупции, страха перед войной и преступностью, справедливое распределение богатства и ресурсов, забота о жизни индивидуума.
– Значит, у нас нет хорошего управления, – заявил Льюк.
– Нет, оно наилучшее, какое только возможно в данных обстоятельствах. Решение о создании штрафной колонии на острове Мэн получило широкую общественную поддержку. Ни одно правительство не станет действовать, не получив одобрения народа.
– В таком случае нам нужно изменить нравственность. Мы должны изменить людей, – убежденно произнесла Джулиан.
Тео рассмеялся:
– Так вот какой вы задумали бунт! Речь идет не о системе, а о человеческих сердцах и умах. Вы самые опасные из всех революционеров, во всяком случае, стали бы таковыми, будь у вас малейшее представление о том, с чего начинать, и малейшая возможность добиться успеха.
Казалось, Джулиан заинтересовалась его ответом.
– А как бы вы начали? – спросила она.
– Я бы и не начинал. История уже показала, что ждет тех, кто начинает. Одно из таких напоминаний на цепочке у вас на шее.
Джулиан подняла изуродованную левую руку и коснулась креста. Рядом с распухшей кистью он казался очень маленьким, хрупким талисманом.
– Всегда найдется предлог, чтобы ничего не делать, – заметил Ролф. – Но факт остается фактом: Правитель управляет Британией как своим личным феодом. Гренадеры – его личная армия, а Государственная полиция безопасности – его шпионы и палачи.
– У вас нет никаких доказательств.
– Кто убил брата Мириам? Это казнь после справедливого суда или тайное убийство? Нам необходима подлинная демократия.
– И вы ее возглавите?
– Я справлюсь лучше, чем он.
– Думается, Правитель считал так же, когда стал преемником последнего премьер-министра.
– Так вы не будете говорить с Правителем? – спросила Джулиан.
– Конечно, не будет, – вмешался Ролф. – Он и не собирался. Приглашать его сюда было пустой затеей. Бесцельной, глупой и опасной.
– Я не говорил, что не буду с ним встречаться, – спокойно ответил Тео. – Но я должен рассказать ему больше, чем услышал сам, в частности, потому, что даже не смогу сообщить ему, где и как получил эту информацию. Прежде чем я сообщу вам свое решение, я хочу увидеть церемонию «успокоительного конца». Когда должна состояться следующая? Кто-нибудь знает?
За всех ответила Джулиан:
– О них прекратили сообщать, но, конечно же, слухи все равно распространяются. Через три дня, в эту среду, в Саутуолде состоится церемония «успокоительного конца». В северной части города, на пирсе. Вы знаете этот город? Он примерно в восьми милях к югу от Лоустофта.
– Не очень удобное место.
Ролф усмехнулся:
– Для вас, может, и нет. Но для них – вполне. Железной дороги там нет, так что толпа не соберется, на машине ехать далеко, поэтому люди еще подумают, стоит ли тратить бензин, чтобы посмотреть, как бабулю в белой ночной рубашечке отправят на тот свет под звуки «Пребудь со мной»[25]25
«Пребудь со мной» – английский заупокойный псалом.
[Закрыть]. Да и с шоссе ведь тоже только один-единственный подъезд. Можно контролировать число приехавших, не спускать с них глаз. А в случае волнений легко арестовать зачинщиков.
– Когда мы узнаем о вашем решении? – спросила Джулиан.
– Я решу, встречаться ли мне с Правителем, сразу же после церемонии «успокоительного конца». Затем нам лучше неделю выждать, после чего назначить встречу.
– Отложите встречу на две недели, – предложил Ролф. – Если вы на самом деле увидитесь с Правителем, за вами могут установить слежку.
– Как вы дадите нам знать, согласны ли вы увидеться с ним? – вновь спросила Джулиан.
– Я оставлю сообщение после того, как увижу процедуру «успокоительного конца». Вы знаете музей скульптурных копий на Пьюси-лейн?
– Нет, – ответил Ролф.
Льюк поспешил вмешаться:
– Я знаю. Это филиал музея Ашмола, экспозиция гипсовых слепков и мраморных копий греческих и римских статуй. Нас часто водили туда на уроках изобразительного искусства в школе. Я не был там сто лет. Я даже не знал, что музей Ашмола держит эту экспозицию открытой.
Тео ответил:
– Нет причин закрывать ее. Она не требует особого надзора. Туда изредка заходят трое-четверо престарелых ученых. Часы работы музея – на доске снаружи.
Ролф посмотрел на него недоверчиво:
– А почему там?
– Потому что я люблю иногда в нем бывать и смотритель ко мне привык. В музее есть удобные потайные местечки. Но главным образом потому, что это удобно мне. Никаких других соображений у меня нет.
– Где именно вы оставите сообщение? – спросил Льюк.
– На первом этаже, по правой стене, под головой Диадумена[26]26
Диадумен – бронзовая статуя Поликлета, греческого скульптора V в. до н. э.
[Закрыть]. Каталожный номер С-38, увидите его на бюсте. Не запомните где, запомните номер. Или на всякий случай запишите.
Джулиан сказала:
– Этот номер – возраст Льюка, так что его легко запомнить. Статую надо приподнять?
– Это не статуя, просто голова, и вам не придется ее трогать. Между ней и подставкой – узкая щель. Там я и оставлю ответ, написанный на карточке. В нем не будет ничего, изобличающего меня или вас, – только «да» или «нет». Можете узнать его и по телефону, но вы наверняка сочтете это неразумным.
– Мы стараемся не пользоваться телефоном, – объяснил Ролф. – И хотя еще не начали действовать, все же соблюдаем некоторые меры предосторожности. Ведь известно, что линии прослушиваются.
– А если ваш ответ будет утвердительным и Правитель согласится увидеться с вами, когда вы сообщите нам, что он сказал и что пообещал сделать? – спросила Джулиан.
– Давайте оставим это по крайней мере на две недели, – вмешался Ролф. – Сообщите нам о результатах в среду, через четырнадцать дней после «успокоительного конца». Я приду на встречу с вами в любое место в Оксфорде. Открытое пространство в таких случаях лучше всего.
Тео ответил:
– Открытое пространство хорошо просматривается в бинокль. Два человека в парке, на лугу или в университетском саду, несомненно, привлекут к себе внимание. Общественное здание безопаснее. Я встречусь с Джулиан в музее Питт-Риверза[27]27
Музей Питт-Риверза – крупный этнографический музей, находящийся в ведении Оксфордского университета. Основан в 1883 г.
[Закрыть].
– Похоже, вы любите музеи, – заметил Ролф.
– У них есть преимущество: люди там могут на вполне законных основаниях слоняться без дела.
– Я буду ждать вас в двенадцать часов в музее Питт-Риверза, – сказал Ролф.
– Не вы, а Джулиан. Ведь именно она привела меня сюда сегодня. Я буду в музее Питт-Риверза в полдень в среду, через две недели после церемонии «успокоительного конца», и надеюсь, что она придет одна.
Было около одиннадцати, когда Тео вышел из церкви. Он постоял на паперти, потом посмотрел на часы и окинул взглядом неухоженное кладбище. Тео жалел, что пришел сюда, что ввязался в это бессмысленное, запутанное дело. Рассказ Мириам взволновал его куда больше, чем ему того хотелось. Лучше бы ему никогда его не слышать. Но чего они ждут от него и что он может сделать? Уже слишком поздно. Тео не верил, что группе грозит какая-то опасность. Эти люди сильно смахивали на параноиков. Некоторую надежду на временную отсрочку от ответственности он связывал с тем, что церемонии «успокоительного конца» скорее всего не будет еще много месяцев. Среда – трудный день. Ему придется кардинально поменять свои планы. Он вот уже три года не виделся с Ксаном. И если им предстоит встретиться снова, унизительно и противно будет играть роль просителя. Он испытывал недовольство и собой, и группой. Можно было бы отнестись к ним с презрением, как к банде анархистов, но они оказались умнее его и послали к нему того из своих членов, которому он не сможет отказать. В вопрос, почему он не смог отказать Джулиан, Тео в настоящее время не склонен был углубляться. Он поедет на церемонию «успокоительного конца», как и пообещал, и оставит им сообщение в музее Ашмола. И еще он надеялся, что его ответ будет состоять из одного-единственного слова: «Нет».
