Текст книги "Неестественные причины"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

11

Морису Сетону повезло с архитектором: его дом обладал главным достоинством загородного жилища – органично вписывался в местность. Серые каменные стены словно росли из вереска, венчая собой вершину холма в самой возвышенной точке на Монксмирском мысу. Северные его окна смотрели на Палтусовую бухту, с юга лежал как на ладони болотистый птичий заповедник и открывался вид на устье Сай-зуэлла. Приятное и строгое, без лишних претензий двухэтажное строение в виде буквы I, всего в пятидесяти ярдах от берегового обрыва. По-видимому, этому изысканному произведению архитектуры, точно так же как и мрачным бастионам «Настоятельских палат», было суждено когда-нибудь обрушиться в пучину Северного моря; но пока еще опасность не ощущалась. Высокий скалистый обрыв производил впечатление, надежности. Юго-восточная длинная стена дома почти целиком состояла из двустворчатых стеклянных дверей, выходящих на выложенную каменными плитами террасу. Здесь чувствовалось, что Сетон сам приложил руку к планировке – едва ли архитектор по своей инициативе установил на обоих концах террасы большие изукрашенные урны, из которых торчали чахлые, скрюченные на суффолкских ветрах кусты, да еще подвесил между двумя столбами табличку с вычурной готической надписью «Сетон-хаус».

У края террасы был припаркован автомобиль. Но Далглиш и без того знал о присутствии Реклесса. Никого не видя, он чувствовал, что за его приближением наблюдают. Высокие стеклянные двери словно смотрели на него множеством глаз. Одна створка была приоткрыта. Далглиш потянул ее на себя и переступил порог. Ощущение было такое, будто вышел на сцену. Длинная узкая комната, залитая солнцем, словно светом прожекторов. Современный интерьер. В центре у задней стены – полукруглая лестница на второй этаж. Модерная функциональная дорогая мебель тоже казалась временной, как декорация. Какой-то необыкновенный письменный стол – сложное сооружение из полированного дуба чуть не в полстены, со множеством ящиков, поставцов, полок справа и слева от свободной рабочей поверхности, должно быть, специально изготовленное, чтобы соответствовать нуждам хозяина и одновременно служить символом его высокого общественного статуса. На светлосерых стенах – две репродукции известных картин Моне в строгой окантовке.

Четыре человека, обернувшихся навстречу Далглишу, тоже казались актерами, занявшими перед поднятием занавеса заранее отведенные места. На кушетке, диагонально поставленной в центре, возлежал Дигби Сетон. Он был в лиловом вискозном халате поверх красной пижамы и вполне подходил на роль героя-любовника, если бы не серая сетка-повязка, плотно облегающая голову до самых глаз. Современные перевязочные средства, может быть, и хороши, но пострадавшего не украшают. Похоже было, что у него жар. Хотя его бы не выписали из клиники в болезненном состоянии, да и Реклесс, следователь опытный и не дурак, не стал бы его допрашивать, не получив «добро» у врача. Но факт таков, что в глазах у Дигби был неестественный блеск, а на обеих скулах – по красному полумесяцу, так что он скорее походил не на любовника, а на циркового клоуна, привлекавшего к себе все взоры пестрым нарядом на сером фоне кушетки. Инспектор Реклесс и его неразлучный сержант Кортни сидели бок о бок за письменным столом. Сейчас, в утреннем освещении, Далглиш впервые разглядел молодого сержанта и нашел, что у него очень приятное лицо – открытое и честное, как на плакатах, где юных и честолюбивых призывают избирать банковское дело. А он вот избрал службу в полиции. И напрасно, подумалось сейчас Далглишу.

Четвертого актера, в сущности, на сцене не было. Только через приоткрытую дверь в столовую Далглиш увидел Сильвию Кедж. Она сидела в своем инвалидном кресле, перед ней был поднос со столовым серебром, и она безо всякого воодушевления чистила вилку, словно исполнительница эпизодической роли, знающая, что на нее все равно никто не смотрит. На минуту она встретилась с Далглишем взглядом, и он был потрясен страданием, написанным на ее осунувшемся лице. Но она тут же снова понурилась и возобновила работу.

Дигби Сетон спустил ноги с кушетки, подошел в носках к двери в столовую и пяткой прикрыл створку. Полицейские молчали.

Сетон сказал:

– Прошу меня извинить и все такое. Конечно, нехорошо быть грубым, но у меня от нее мурашки. Черт возьми, я же сказал, что выплачу триста, которые ей завещал Морис! Слава Богу, что вы здесь, суперинтендант! Теперь, надеюсь, дело примете вы?

Для начала хуже не придумаешь. Далглиш резко ответил!

– Нет. Это не по части Скотленд-Ярда. Инспектор Реклесс, наверно, уже объяснил вам, что главный здесь он?

Так ему и надо, этому Реклессу.

Но Сетон заспорил:

– Я думал, всегда полагается обращаться за помощью в Скотленд-Ярд, когда расследуется убийство.

– Откуда вы взяли, что тут убийство? – спросил Реклесс. Он не спеша разбирал бумаги в ящиках стола и даже не посмотрел на Сетона, когда задавал этот вопрос спокойным, ровным, равнодушным тоном.

– Ну а что же еще? Нет, вы скажите, скажите, скажите. Вы же знатоки. А я, например, не понимаю, как мог Морис сам себе отрубить руки. Одну еще куда ни шло. Но обе? Если это не убийство, то я уж и не знаю, что считать убийством. И черт возьми, у вас же тут на месте есть специалист из Скотленд-Ярда!

– На отдыхе, не забудьте, – возразил Далглиш. – Я здесь совершенно в таком же положении, как и вы.

– Ну уж нет! – Сетон присел и нашарил под кушеткой туфли. – Брат Морис не вам завещал двести тысяч. Это же с ума сойти! Прямо не верится. Какой-то мерзавец сводит старые счеты, а я получаю в наследство кучу денег! И вообще, откуда у Мориса такое богатство?

– Частично по наследству от матери, а частично – состояние его покойной жены, – ответил Реклесс. Он кончил перебирать стопку бумаг и стал внимательно просматривать карточки в каталожном ящичке, точно ученый-библиограф.

Сетон насмешливо фыркнул.

– Это вам Петигрю сказал? Петигрю! Слыхали, Далглиш? Если уж Морис нашел себе поверенного, то обязательно по фамилии Петигрю. Бедняга! С такой фамилией только в нотариусы и идти. Человек приговорен от рождения к роли чинного провинциального нотариуса. Представляете себе? Такой сухощавый, аккуратный, лет шестидесяти и при всех причиндалах: часовая цепочка поперек живота и брюки в полоску. Надеюсь хотя бы, что он умеет составлять завещания, как положено по закону?

– Я думаю, на этот счет вы можете не беспокоиться, – сказал Далглиш. Дело в том, что он знал Чарлза Петигрю, который состоял поверенным также и у его тетки. Фирма была старинная, но нынешний ее глава, наследовавший своему деду, был энергичный и толковый тридцатилетний мужчина, которого со скукой деревенской практики мирила лишь близость моря и страсть к парусному спорту. Далглиш спросил: – Вы, стало быть, обнаружили завещание?

– Вот оно, – ответил Реклесс и протянул ему листок плотной бумаги. Далглиш пробежал текст глазами. Он был короткий, много времени на ознакомление не понадобилось. Морис Сетон сделал распоряжение, чтобы его тело было отдано на медицинские исследования, а впоследствии кремировано. Далее говорилось, что он оставляет 2000 фунтов Селии Кэлтроп «в знак признательности за сочувствие и понимание в связи с кончиной моей дорогой супруги» и 300 фунтов Сильвии Кедж «при условии, что ко времени моей смерти она проработает у меня десять лет». Остальное имущество отходило Дигби Кеннету Сетону, под опекой, пока он не женат, после женитьбы – безоговорочно. Если же он умрет прежде брата или если умрет холостым, все имущество переходит в безусловное владение Селии Кэлтроп.

Сетон сказал:

– Бедняга эта Кедж! Потеряла триста фунтов – двух месяцев недобрала. Оттого и вид у нее такой, неудивительно. А я, вот ей-богу, понятия об этом завещании не имел! То есть предполагал вроде, что буду наследником после Мориса, он как-то сам сказал, больше-то ему некому было завещать. Мы с ним были не особенно близки, но все-таки дети одного отца, а Морис старика почитал. Но двести тысяч! Видно, ему после Дороти обломилось целое состояние. Смешно, верно? Ведь если вспомнить, их брак уже висел на волоске к тому времени, когда она погибла.

– А у миссис Морис Сетон тоже не было других родственников? – спросил Реклесс.

– Вроде бы нет – на мое счастье, а? Когда она покончила с собой, были какие-то толки о сестре, что надо бы с ней связаться. Или это брат был? Не помню, хоть ты тресни. Во всяком случае, никто не объявился, а в завещании был назван один Морис. Отец у нее занимался перепродажей недвижимости и оставил ей приличный куш. И это досталось Морису. Но все равно – двести тысяч?!

– Может быть, добавились доходы от книг вашего брата? – предположил Реклесс. Он уже кончил просматривать картотеку, но остался сидеть за письменным столом и делал записи в блокноте, как будто бы не обращая внимания на реакцию Сетона. Но Далглиш видел своим профессиональным взглядом, что снятие показаний идет на самом деле точно по плану.

– Да что вы! Морис всегда жаловался, что на его гонорары не проживешь. С большой горечью он это говорил. Теперь, говорил, у нас эпоха сентиментальной дешевки. И кто не выставится на продажу, до того никому дела нет. Списки бестселлеров создаются рекламой, хорошо писать себе дороже, а из-за публичных библиотек книги не раскупают. Все, по-моему, так и есть. Но ему-то чего стараться было, когда у него двести тысяч? А знаете чего? Нравилось быть писателем. Самоуважения ему добавляло. Я думаю так. Я-то никогда не понимал, почему он так серьезно к этому относится. Но и он тоже не понимал, почему я хочу иметь собственный клуб. Вот теперь можно будет и клуб завести. Даже целую сеть клубов, если нормально дело пойдет. Приглашаю вас обоих на открытие. Можете хоть все отделение с собой прихватить. Не придется за казенные деньги просачиваться под видом частных лиц и смотреть, чтобы пили в меру и чтобы девочки не шалили. Да еще сажать с собой женщин-сержантов, выряженных под туристок-провинциалок. Лучшие столики – в вашем распоряжении, выпивка, закуска – все за счет администрации! Представляете, Далглиш, я ведь мог так шикарно размахнуться с «Золотым фазаном»! Да вот капитала не было. Зато теперь и капитал есть.

– Этого мало, нужна еще законная жена, – безжалостно напомнил ему Далглиш. Он заметил фамилии опекунов, назначенных в завещании Сетона, и не представлял себе, чтобы эти осмотрительные и консервативные господа согласились потратить отданные под их надзор средства на такое предприятие, как новый «Золотой фазан». Он поинтересовался, почему Морису было так важно, чтобы Дигби женился.

– Морис часто поговаривал, что мне пора обзавестись семьей. Его вообще волновали такие вещи, как продолжение рода и прочее. Сам-то детей не народил, я, по крайней мере, не слыхал, и жениться вторично после фиаско с Дороти тоже небось не жаждал. Да и сердце у него было никудышное. А еще он опасался, как бы я не связался с кем-нибудь из голубых. Не хотел, чтобы его деньгами пользовался пидер. Бедняга Морис! Он небось даже и не знал толком, какие они из себя. А вот, поди ж ты, был твердо убежден, что лондонские клубы, особенно в Уэст-Энде, – это все притоны гомосеков.

– Надо же! – сухо отозвался Далглиш. Но Сетон не почувствовал иронии. Он взволнованно спросил:

– Послушайте, вы ведь не сомневаетесь насчет того телефонного звонка в среду поздно вечером? Мне действительно, едва я вошел в дом, позвонил убийца и сказал, чтобы я ехал в Лоустофт. Просто с целью выманить из дому, я считаю. Чтобы у меня не было алиби как раз на время смерти. Иначе вообще непонятно. А так у меня оказывается трудное положение. Обидно, что Лиз не согласилась зайти. Поди теперь докажи, что, когда я приехал, Мориса в доме не было и что я ближе к ночи не отправился с ним прогуляться по пляжу, вооружившись подходящим кухонным ножом. Да, кстати, орудие убийства нашли?

Инспектор ответил отрицательно. И сказал:

– Мне бы очень помогло, мистер Сетон, если бы вы могли подробнее рассказать об этом звонке.

– А я вот не помню больше ничего! – с неожиданной досадой отозвался Сетон. – Вы уж который раз меня спрашиваете, а я вам повторяю, что больше ничего не помню. Я же после этого, черт подери, знаете как шмякнулся головой! Да вы мне скажите, что никакого звонка не было, просто мне примерещилось, я бы и поверил, только, должно быть, все же звонили, иначе бы с какой стати я стал машину из гаража выводить? Устал зверски и вдруг ни с того ни с сего потащился в Лоустофт? Нет, кто-то звонил. Это я точно помню. А вот как звучал голос, уже вспомнить не могу. Не знаю даже, мужской или женский.

– И что именно сказали?

– Да я же вам говорил, инспектор! Сказали, что звонят из лоустофтского полицейского участка и что на берег выбросило труп Мориса в моей лодке и с отрубленными кистями рук.

– Отрубленными или отрезанными?

– Да не знаю я! Вроде бы отрубленными. И я должен немедленно прибыть в Лоустофт для опознания тела. Ну я и поехал. Я знал, где у Мориса ключи от машины, и бак «вокс-холла» оказался полон, на счастье. Вернее, на беду. Я едва не гробанулся. Вы, конечно, скажете, сам виноват, я понимаю. Признаю, я сделал по пути пару глотков. А что, разве удивительно? Я уже был совершенно без сил, когда приехал в Монксмир. Со вторника на среду ночь провел черт знает как, полицейский участок «Уэст сентрал» – это вам не отель. А потом еще сколько часов в поезде.

– И тем не менее вы сразу же отправились в Лоустофт, не позаботившись даже проверить? – спросил Реклесс.

– А я проверил! Я когда выехал на шоссе, то подумал, надо посмотреть, может, «Чомга» на месте, как была. Свернул в Кожевенный проулок, проехал сколько можно и спустился к воде пешком. Смотрю, лодки нет. Ну я и решил: значит, правда. Вы можете, конечно, сказать, что надо было перезвонить в полицейское отделение, но у меня и в мыслях сначала не было, что звонок из полиции мог быть туфтой. А когда пришло в голову, уже в пути, то проще всего было посмотреть, где лодка. Но вот только…

– Да? – ровным голосом отозвался Реклесс.

– Тот, кто звонил, выходит, знал, что я дома. И это не могла быть Лиз Марли, она ведь только отъезжала от ворот, когда зазвонил телефон. Спрашивается, кто еще мог это знать и откуда?

– Могли видеть, как вы входили в дом, – предположил Реклесс. И потом, вы, наверно, сразу включили свет. А освещенные окна заметны издалека.

– Да так-то оно так. Свет я всюду зажег, правда. В этом доме, когда темно, меня жуть берет. Но все-таки странновато.

Действительно странновато, подумал Далглиш. Хотя, должно быть, инспектор дал верное объяснение. Свет в окнах «Сетон-хауса» виден на всем мысу. А когда окна погасли, некто по этому признаку мог определить, что Дигби Сетон уехал. Но зачем понадобилось его выманивать? Что-то еще надо было сделать в доме? Отыскать и уничтожить улику? Или в это время в одной из комнат лежало тело Мориса? Но этого не могло быть, если Дигби говорит правду и лодка тогда с берега уже исчезла.

Дигби вдруг спарсил :

– А что я должен делать насчет тела, чтобы передать его на медицинское исследование? Морис никогда не говорил, что интересуется медицинскими исследованиями. Но раз это его воля…

Он перевел вопросительный взгляд с Далглиша на Реклесса. Инспектор ответил:

– Об этом вам не стоит сейчас беспокоиться, сэр. Ваш брат оставил все необходимые распоряжения и оформленные бланки. Но придется повременить.

– Да, конечно, я понимаю… Просто я не хотел бы… Раз Морис так решил…

Дигби растерянно замолчал. Возбуждение его заметно спало, он выглядел очень усталым. Далглиш и Реклесс переглянулись, они оба подумали, что тело Мориса Сетона едва ли будет представлять какую-то ценность для медицинских исследований после того, как с ним разделается Уолтер Сиднем, выдающийся и методичнейший специалист и автор учебника по судебной медицине, где на первой же странице патологоанатому рекомендуется начинать с сечения от горла до паха. Разве что руки и ноги Мориса Сетона еще сгодятся для практики первокурсников, хотя вряд ли он это имел в виду. Впрочем, его тело уже послужило медицинской науке.

Реклесс собрался уходить. Он объяснил Дигби Сетону, что от него потребуется присутствие на предварительном дознании – это было встречено довольно кисло, – и стал складывать бумаги с удовлетворенным видом страхового агента по окончании удачного рабочего дня. Дигби наблюдал за ним, как ребенок, которому надоели взрослые, но все-таки лучше, чтобы они не уходили. Застегивая ремни портфеля, Реклесс задал свой последний вопрос, задал небрежно, как бы не особенно интересуясь ответом:

– Вам не кажется странным, мистер Сетон, что ваш единокровный брат назначил своим наследником вас, притом что вы как будто бы не были с ним особенно близки?

– Но я же объяснил! – чуть не взвыл Сетон. – Ведь больше же никого родных нет. И у нас вообще отношения были вполне ничего. Я всегда старался с ним ладить. Не так-то это было и трудно, надо сказать, – только подольститься немного, книги его безобразные похвалить, проявить внимание. Я вообще стараюсь с людьми ладить по возможности. Всякие там ссоры, разборы – это не в моем вкусе. Долго его переносить я бы, конечно, не смог, но мы и общались нечасто. Последний раз виделись в конце августа, в дополнительный выходной, я же вам говорил. А он страдал от одиночества. И, кроме меня, у него никого родных не осталось. Ему хотелось верить, что мы – близкие люди.

Реклесс сказал:

– Значит, вы поддерживали с ним отношения ради денег. А он с вами – чтобы не страдать от одиночества?

– А что же. Такова жизнь, – нисколько не смутившись, ответил Сетон. – Нам всем друг от друга что-то нужно. Вас, инспектор, кто-нибудь любит просто так, ни за что?

Реклесс встал и вышел через открытую стеклянную дверь. Далглиш вышел следом, и они молча постояли на каменной террасе. Ветер посвежел, но солнце по-прежнему сияло, разливая золотой теплый свет. По сине-зеленой поверхности моря шквалистый ветер гнал, как легкие бумажки, несколько белых парусов. Реклесс присел на ступени, ведущие на узкую лужайку, позади которой берег круто обрывался к воде. Далглиш почувствовал, что, возвышаясь над сидящим Реклессом, он как бы имеет над ним лишнее преимущество, и тоже опустился рядом. Каменные ступени оказались неожиданно холодными, напомнив о том, как слабосильно тепло осеннего солнца.

Инспектор сказал:

– Тут нет спуска к морю. Казалось бы, Морису Сетону естественно было иметь свой отдельный выход на пляж. По Кожевенному проулку крюк получается.

– Здесь довольно высокий обрыв и не на всех уровнях каменный. Ступени были бы непрочные, – предположил Далглиш.

– Возможно. Странный он, похоже, был человек. Аккуратист. Педант. Взять, к примеру, ту картотеку. Он собирал сюжеты из газет, журналов, от людей. А иногда и сам придумывал. И все аккуратно заносил на карточки, вдруг когда-нибудь пригодится.

– А та идея, что ему мисс Кэлтроп подкинула?

– Ее в картотеке нет. Но это еще ничего не значит. Сильвия Кедж говорит, что при Сетоне двери обычно не запирались. Здесь, на мысу, похоже, вообще запирать двери не принято. Кто угодно мог зайти и карточку вынуть. И точно так же кто угодно мог ее прочитать. Соседи приходят, уходят, когда вздумается. Одиночество их гонит, надо полагать. Если, конечно, принять за факт, что Сетон действительно записал на карточку ее подсказку.

– И что мисс Кэлтроп действительно ему это подсказала.

Реклесс посмотрел на Далглиша.

– Вы тоже об этом подумали? А как вам показался Дигби Сетон?

– Дигби как Дигби. Довольно трудно понять душу человека, для которого предел мечтаний – открыть собственный клуб. Хотя и он, наверно, не понимает, почему мы пошли в полицейские. Насколько я знаю Дигби, он не мог замыслить такое убийство, у него на это не хватит ни ума, ни характера. Он человек прежде всего неумный.

– Дигби весь вечер во вторник и ночь на среду проторчал в каталажке, я звонил в отделение, узнал. Все чистая правда. И мало того, он еще был пьян. Без притворства.

– Как удобно для него получилось.

– Иметь алиби всегда удобно, мистер Далглиш. Но бывают такие алиби, за опровержение которых, на мой взгляд, нет смысла браться, например, это. Более того, если он сейчас не прикидывался, он ведь думает, что орудие убийства – нож. И что Сетон умер вечером в среду. А Морис не мог находиться живой в этом доме в среду, когда Дигби приехал с Элизабет Марли. Это еще не значит, что его тело не могло здесь быть. Но я не представляю себе Дигби в роли рубщика мяса и не представляю себе, зачем ему было рубить. Даже если он обнаружил в доме труп и потерял голову от страха, человек его склада просто оглоушит себя спиртом и рванет обратно в Лондон, но не станет устраивать эдакую шараду. А он свалился в канаву на Лоустофтском шоссе, не на Лондонском. И вообще, откуда ему было знать про ту блестящую идею, что мисс Кэлтроп подкинула Морису?

– Ему могла рассказать Элизабет Марли, когда они ехали сюда.

– Зачем бы она стала рассказывать такие вещи Дигби Сетону? Неподходящая тема для разговора в дороге. Ну ладно. Допустим, она знала. И допустим, рассказала Дигби, или еще каким-то образом ему это стало известно. Он входит в дом и видит мертвое тело брата. И тут же принимает решение инсценировать загадочную картинку, как в настоящем детективном боевике, отрубает у Мориса руки и отправляет его в плаванье по морю. Но для чего? И чем он рубил? Я же видел тело и ручаюсь, что руки отрублены, не отрезаны, не отпилены, а именно отрублены. Вот вам и кухонный нож. Топор Сетона благополучно лежит в кладовке. А топор вашей тети – если это он служил орудием – был выкраден три месяца назад.

– Значит, Дигби Сетон исключается. А остальные?

– У нас было время только на предварительную проверку. Сегодня после обеда буду снимать с них формальные показания. Но похоже, у них у всех есть какое-то алиби на время смерти Сетона. У всех, кроме мисс Далглиш: оно и понятно, когда человек ведет такой замкнутый образ жизни.

Не произошло никакой перемены в монотонном, невыразительном голосе инспектора. И сумрачный его взгляд остался по-прежнему устремлен в морскую даль. Но Далглиш все понял. Так вот, значит, зачем его пригласили в «Сетон-хаус». И вот почему инспектор Реклесс неожиданно оказал ему такое доверие. Он представил себе ход мыслей Реклесса. Пожилая незамужняя женщина, живет одна, ни с кем почти не знается. Где она находилась в момент смерти Сетона и в среду, когда его тело было спущено в море, никто показать не может. Возле ее дома, почти по ее участку, проходит спуск на пляж. Где оставлена вытащенная на берег лодка «Чомга», она знала. Женщина крепкая, подвижная, не горожанка, без малого шести футов ростом, привыкла к далеким прогулкам, не боится темноты.

Правда, тут не видно мотива. Ну и что из того? Хотя Далглиш и сказал ей сегодня утром, что мотив интересует следователя в первую голову, но на самом деле это вовсе не главное. Уж он-то знает: если логично разобраться «где?», «когда?» и «как?», то неизбежно придешь и к ответу на вопрос «почему?», который сам по себе дает для следствия ничтожно мало. Как говорил учитель и шеф Далглиша, любовь, страсть, ненависть и корысть – вот и все возможные мотивы убийства. Схематически это верно. Но в реальной жизни сколько людей, столько мотивов. Сейчас, понимал Далглиш, Реклесс уже перебирает в своей отравленной памяти все аналогичные случаи, когда ростки подозрительности, одиночества и иррациональной неприязни вдруг расцветали пышным цветом насилия и смерти.

Внезапно Далглиша разобрала злость, такая сильная, что на несколько секунд парализовала речь и даже мысль. Окатила волной тошноты и отхлынула, оставив его бледным, беспомощным и дрожащим от отвращения к самому себе. Слава Богу, что со злости он на минуту онемел и не успел дать волю глупому сарказму и негодованию, не произнес напыщенно, что, мол, его тетка, разумеется, будет давать показания только в присутствии адвоката. Не нужен ей адвокат. У нее же есть он. Однако! Отдохнул, называется.

Послышался скрип колес – из стеклянной двери на террасу выкатила в инвалидном кресле Сильвия Кедж и подъехала туда, где сидели они. Она ничего не говорила, а только безотрывно смотрела на подъездную аллею. Проследив за ее взглядом, они увидели, что с шоссе к дому сворачивает почтовый фургон, маленький и яркий, как игрушка.

– Почта, – хрипло произнесла она.

Руки ее, заметил Далглиш, сжимали поручни кресла с такой силой, что побелели суставы. А когда фургон подъехал и затормозил перед террасой, она вытянулась и замерла, полупривстав в кресле. Среди тишины, наступившей, когда выключили мотор, стало слышно ее возбужденное дыхание.

Почтальон хлопнул дверцей и с бодрым приветственным возгласом подошел к ним. Девушка не отозвалась на приветствие. Почтальон отвел недоуменный взгляд от ее застывшего лица, посмотрел на неподвижных мужчин и протянул почту Реклессу. Инспектор принял коричневый конверт большого формата с машинописным адресом.

– Еще один такой же, как вчера, я ей передал, сэр, – пояснил почтальон, кивая на Сильвию. Но так и не дождавшись ни от кого ответа, отошел, пятясь и желая всем доброго утра.

Реклесс проговорил, обращаясь к Далглишу:

– Адресовано Морису Сетону, эсквайру. Опущено либо поздно вечером в среду, либо рано утром в четверг, в Ипсвиче, штемпель вчерашний, дневной.

Он держал письмо осторожно, за один угол, по-видимому, заботясь о том, чтобы не оставить лишних отпечатков. Ловко надорвал большим пальцем конверт. И вынул лист бумаги, покрытый машинописью через два интервала.

Реклесс принялся читать вслух:

– «В виду суффолкского побережья дрейфовала небольшая парусная лодка, на дне ее лежал труп с отсеченными кистями рук. Покойник был мужчина средних лет, маленький, молодцеватый, обряженный в элегантный темный костюм в белую полоску, так же безупречно сидящий на мертвом, как прежде сидел на живом…»

Сильвия Кедж протянула руку:

– Дайте посмотреть.

Реклесс, поколебавшись, поднес листок к ее лицу.

– Это он написал, – сдавленным голосом проговорила Сильвия. – Он. И машинка его.

– Возможно, – сказал Реклесс. – Но не он отправил. Даже если письмо опущено вечером в среду, этого не мог сделать он, так как был к тому времени мертв.

Но она закричала:

– Это он печатал! Говорю вам, я его работу знаю. Печатал он! А ведь у него нет рук!

И зашлась в приступе истерического хохота. Хохот громким эхом отдался на мысу, спугнул стаю чаек, они вдруг сорвались с берегового обрыва и закружились белым вихрем, тревожно крича.

Реклесс равнодушно смотрел на выгнутое тело и разинутый рот Сильвии, не делая ни малейшей попытки как-то ее успокоить, привести в чувство. В стеклянных дверях вдруг появился Дигби Сетон, нелепая серая повязка подчеркивала бледность его лица.

– Черт, в чем дело?..

Реклесс посмотрел на него без всякого выражения и ответил своим ровным тусклым голосом:

– Мы получили письмо от вашего брата, мистер Сетон. Правда, как чудесно?