Текст книги "Прогулка под деревьями"

Автор книги: Филипп Жакоте

Филипп Жакоте
Избранное

Внутренняя сила поэзии Жакоте заключается в тесной, прочной связи между возвышенным и страшным, между чудесным и убогим, между красотой мира и страхом человека. Он прозревает выход, приглашает к новому началу и несет гармонию, созвучную нашему времени.

Пьер Морель, бывший посол Франции в России

Из книги «СОВА»
(1953)

 
Ночь – это спящий город огромный,
где ветер веет… из далей каких летел
к приюту нашего ложа. Июнь и полночь.
Ты спишь, меня отвели к берегам безбрежным,
лещина трепещет… И слышен зов
все ближе, ближе… клянусь, похож
на мерцание в чаще, похож на тени
те самые, в вихрях первого круга…
(О зов летней ночи, о нем так много
могу сказать – и твоих глазах…) Но это только
птица ночная, сова. Манит к себе
в леса предместья… И запах тел на рассвете
вдруг обретает привкус тленья,
под горячею кожей кость проступает,
пока звезды гаснут над перекрестками улиц.
 

* * *

 
Я чужой в этой жизни, и только с тобой
говорить бы хотел на иных языках
потому что, быть может, ты дом мой родной —
мой апрель, из дождинок гнездо в тополях,
 
 
мой струящийся улей, рассветный каскад,
моя Нежность-рожденная-ночью (когда на заре
засыпают любовники после услад
и какая-то девушка плачет на мерзлом дворе.
 
 
Ну а ты? в этом городе больше тебя не найти
ты не бродишь вдоль улиц, не ищешь ночные пути
в этот час я один со всей легковесностью слов
 
 
помню губы живые…) О зрелость плодов
и источник дорог золотых и плющ на влажном стволе…
все слова о тебе, о моей невозможной, нездешней земле…
 

* * *

 
Как некоторым нравится в печали
покинуть город и блуждать вдали,
так я хочу остаться у развалин
и рыться там, где тело погребли
 
 
единое, что было нашим телом
на ложе случая, и ликовала страсть
(в то время наше небо просветлело,
звездою темною, но я ей дал упасть…)
 
 
Оставить гипс, железо доски с гнилью!
Но нет, как пес, зарывшись в след, иду
так рою глубоко, что наконец найду
 
 
желанное – я стану светлой пылью
Скелетом, рассыпающимся в прах
Затем, что слишком этой встречи жду.
 

* * *

 
                     ИНТЕРЬЕР
 
 
Давно пытаюсь с комнатой смириться
где я живу, себе кажусь влюбленным
случайные предметы, стол, окно
в нем каждый вечер новый сад я вижу
где сердце певчего дрозда в плюще трепещет
и всюду свет, где истончилась тень.
 
 
Пожалуй, соглашусь, что воздух мягок,
что дома я, что будет день погож
но только вот в изножии кровати
засел паук (приполз себе из сада)
его не смог я растоптать; теперь
он сеть плетет, в углу подстерегая
мой легкий призрак…
 

* * *

 
                                 NINFA
 
 
В этих садах никогда не иссякнет пение вод —
это прачки – иль нимфы каскадов – ведут хоровод,
голос мой, увы, не сольется с хором прекрасных,
тех, что мимо бегут и меня покидают, бесстрастны,
мне остается лишь собирать лепестки увяданья
в травах, где все голоса когда-нибудь свяжет молчанье.
 
 
Нимфы, источники – образы грез сокровенных!
Но что иное можно искать в этих местах блаженных
кроме голоса девушки светлой? И разве я лгу?
вон под деревом пес, воробьи собрались на лугу,
возле ивы горящей в огне рабочие землю копают
и сладчайшие их голоса окликают
из сияния дня… Моя юность и их
на глазах высыхает, как выжженный солнцем тростник
и ко всем приближается март…
                                              Это, верно, не сон
снова слышу я голос из давних, минувших времен,
самый нежный на свете, долетевший из глуби весенней…
– Доминик! я не ждал тебя встретить под сенью
Сада этого, рядом с чужими людьми. Ты ли это?
– Молчи!
Я не та, что была, я давно превратилась в иное…
И проходит она, покидая земное,
Улыбаясь хозяевам и как река ускользая
Этот парк на закате навек покидая
Пока солнце теряется там, за гребнем холма…
И вот уже пять часов пополудни, зима.
 

________________

Перевод А. Кузнецовой

Из цикла «Леса и воды»

 
Как ясен в марте лес, волшебно нереален.
Еще прохладно в нем и свет почти хрустален.
Совсем немного птиц, но, может быть, в подлеске
поет кукушка – там, где в светлом блеске
боярышник цветет. Дымок взлетает белый
искрясь уносят все, что за день прогорело,
умершая листва горит живой короной
и, познанью учась у забытых путей,
в ежевике находишь гнездо анемона —
он звезды вечерней светлей.
 

________________

Перевод А. Кузнецовой

Из книги «НЕПОСВЯЩЕННЫЙ»
(1958)

 
                        ГОЛОС
 
 
Кто здесь поет, когда умолкло все? чей голос
Негромкий, чистый, начинает песнь
такую дивную? в предместье ли, вдали
за Робенсоном, где сады под снегом?
Иль близко, рядом – он поет, не зная,
что слушают его? не торопись понять
ведь так же точно начинает день
невидимая птица. Можно лишь
прислушаться в молчанье. Голос крепнет
как ветер марта, что дыханьем свежим
наполнил древний лес; он к нам летит
не зная горя, улыбаясь смерти…
Кто будет петь, когда исчезнет свет?
Неведомо. Но голос слышен сердцу,
отвыкшему владеть и побеждать.
 

 
                         ЗИМА
 
 
                                          Жильберу Куллю
 
 
Ведь было же – мои слова летали
я видел в небе их! – сверкая и кружась…
вели меня в прозрачные пространства…
 
 
а что теперь? декабрь ледяной
меня замкнул, я, безголосый старец,
все дальше уходящий в закоулки,
угрюмой памяти, – он, если улыбнется
то лишь на светлой улице и если
вдруг встретит тень с глазами навсегда
закрытыми – она сейчас
и много лет уже – как ледяной декабрь…
о женщина далекая, огонь
под вечным снегом, если замолчу
кто скажет ей, чтобы она сияла,
не исчезая с прочими огнями
в лесах-погостах? Кто из мрака путь
укажет мне – росистую тропу?
 
 
Но, отвечая на призыв неслышный,
родился в травах предрассветный миг.
 

 
             НЕПОСВЯЩЕННЫЙ
 
 
Чем старше я, тем больше возрастаю
в незнании, чем дальше, тем вернее
всего лишаюсь и теряю власть.
Мои владенья – заоконный блеск
иль оснеженность тихого пространства
в безлюдье вечном. Где он, господин,
защитник, покровитель и вожатый?
Не покидая комнаты своей
храню молчанье (тишина-служанка
все постепенно ставит на места),
жду, что мечтанья лживые исчезнут
все до конца. Но с чем останусь я?
Что делать смертному? какая сила
ему так властно не дает уйти? Что заставляет
его остаться и твердить слова
в пустом пространстве комнаты? И мне ли
судить об этом, жалкому слепцу?
Но голос слышен, он приходит вместе
с лучами света, различим едва:
 
 
«Огню подобно, создает любовь
свое сиянье только разрушеньем…»
 

 
                         ТРУД ПОЭТА
 
 
Час от часу слабнут глаза – и труд их теперь
уже не сновиденье, даже не слезоточенье
но взор пастуха, стерегущего ревностно мир, —
без него обреченный забвенью.
Так у стены, озаренной сиянием лета
(или просто память ее освещает)
я вами любуюсь среди безмятежного дня,
а вы уходите все невозвратней
ускользая, теряясь, я тщетно зову, вы горите
там, в полуночных травах… так в забытом саду
по дорожкам – мерцанье ли, голос?
(но не знает никто) вместе бегают детство и смерть…
(Правда ли умерла эта дама, под веткою вербы,
если лампа угасла, а вещи ее растерялись?
Или может, она из влажной земли еще встанет?
Я бы приблизился к ней и сказал:
«Что вы делали все это время, пока был не слышен
смех ваш на улочке, ваши шаги? Отчего вы исчезли
так поспешно, не оставили даже записки?
О теперь, госпожа, добро пожаловать к нам…»)
 
 
В темноте настоящего подстерегает, скрываясь,
бессловесная тень. Это мир как он есть.
Нам он дан ненадолго, затем лишь одним
чтоб явилось на миг то, что блеснет и погаснет,
чтобы снова и снова искать, призывать и дрожать
из-за страха утраты. Так бедняк на ветру
на коленях стоит, все стараясь сберечь, сохранить
меж ладонями скудный огонь…
 

 
             ЦЫГАНЕ
 
 
Костер у темных деревьев
слушай: тихо он говорит
с народом спящим
у въезда в город.
 
 
А мы все бродим
по темным стогнам
бренные души
смерти боясь
твоей, неумолчный шепот
тайного света.
 

 
                          КВАРТИРАНТ
 
 
                                                             Франсису Понжу
 
 
Мы в доме воздушном живем – на высоте эмпирей
тут стены из ветра, стоит он на сияющих сваях
и так здесь светло, что порой о годах забывая
мы в небе скользим, в анфиладах прозрачных дверей.
 
 
Внизу зеленеет мир травы и сплетенных ветвей
утром он ярок, а к ночи гаснет, мерцая,
а даль, в дыхании гор растворяясь
для взгляда прозрачней становится, легче, светлей.
 
 
Постройка над бездною – свет мерцает, дрожит
так будем любить этот шаткий приют неверный
ведь скоро он рухнет в облаке пыли серной
и вот мы повержены наземь, разбиты, во прахе лежим
 
 
О служанка, под землю неси квартиранта скорей!
во дворе мы нашли его мертвым, в крови…
ты, его посвятившая в тайны любви,
постели ему ложе во влажном доме корней
 

 
                      НЕРАВНАЯ БИТВА
 
 
В криках ноябрьских птиц, в пламени ив, вижу везде —
Знаменья, ведущие нас от беды к беде.
 
 
Даже в облачных скалах блещут проломы, зиянья,
Между лозой и лавандой тоже читаю посланья.
 
 
А после свет стекает под землю, и день утих
другие губы просят пространств иных.
 
 
Стоны женщины, пламя любви, зажженное
                                                   в темной спальной —
здесь начинается ночи пункт перевальный.
 
 
Будем вдвоем блуждать в ущельях ручьистых
со смехом, вздохами, в смешении веток и листьев
 
 
навек неразлучны вьющихся два растенья
если рассвет озарил наших волос сплетенья.
                                 *
(Это словно среди тонких тростинок скрываться
когда звезды небесные наземь начнут осыпаться…)
 

 
                      РАССТОЯНИЯ
 
 
                                                            Армену Любену
 
 
Чертят стрижи круги в небесных высотах:
а выше над ними кружатся звезды незримо.
А скроется день за крайним пределом земли —
вспыхнут эти огни на просторах темных песков…
 
 
Вот так и мы живем в областях подвижных
среди расстояний; и так же сердце
перелетает от дерева к птице, от той – к звезде
                                                                  отдаленной,
а от звезды – к любимой. И так любовь
в доме живет за засовом, работает и возрастает
труждающихся служанка, несущая лампу в руке.
 

________________

Перевод А. Кузнецовой

Из книги «МОТИВЫ»
(1967)

Из ветра нашу жизнь соткали.

Жубер

Из цикла «Конец зимы»

 
Ах, ничто не умаляет
страх – вдруг место потеряет
в мире странница-душа
 
 
Но, ища пути иные,
не стремясь к дороге дальней
легкостью дыша
не она ль поет хрустально
расстояния земные
 

* * *

 
Слез самосев
сменившийся лик
сверканья пора
бурление рек
и горе земли – овраг
 
 
старческий век —
на вершинах тающий снег
 

* * *

 
Тени прозрачней трав
в траве, оставшейся с лета
смиренных, робких лесов —
это тихая, верная это
 
 
и пока незримая смерть
 
 
И всегда в круговерть маня
овевает нас легкий ветр
И вечен в лугах дневных
аспидный сланец могил
 

* * *

 
Правда, ложь – миг един —
и исчезли, словно дым
 
 
Мира чудеса прейдут
как и красота желанной
жить в нем – значит воспевать
серый пепел осиянный
 
 
Правда, ложь – на миг блеснут,
взвейся, прах благоуханный
 

 
            ЛУНА
    НА ЛЕТНЕЙ ЗАРЕ
 
 
Воздух светлей, светлей
и в нем блистает слеза
тихое пламя в стекле
а над дремотой гор
пар золотой встает
 
 
останься же и замри
здесь у весов рассвета
между слезой жемчужной
и углем грядущей зари.
 

 
         ЗИМНЯЯ ЛУНА
 
 
Чтобы проникнуть во тьму
возьми это зеркало, где догорает
ледяного огня отраженье
 
 
придя в средоточие ночи
узнаешь как тихо светит
овечий источник крещенья
 

 
        ПОСЛЕДНЯЯ
     ЧЕТВЕРТЬ НОЧИ
 
 
Дивной покидая дом —
роз жаровня и лобзаний —
показал беглец: смотри,
Рысь, Цикута, Орион! —
тени, спутнице скитаний
 
 
А с утра опять в сверканье
вместе с жизни утасаньем
сквозь зенит и до земли
ранний горлинок разгон.
 

* * *

 
Так высоко вознесен
вершина, миру конец
(там бродит в сиянье сон
и его не видит Творец)
 
 
меж грезой и горной грядой
 
 
снег: горностай молодой
 

* * *

 
О печальника подруга,
слушай, слушай шепот пепла
чтобы легче стать огнем:
как нахлынет половодье
подступая к травам, к скалам
как восславят птицы день
день, что с каждым мигом дольше
свет, что с каждым мигом ближе
 

* * *

 
В древесной ограде зимой
ты, не входя, обретешь
свет, отраду очей:
это не жаркий костер,
и не фонарь средь ветвей
 
 
сверкающая кора
любви рассеянный след
или божественный свет
который сильней топора?
 

________________

Перевод А. Кузнецовой

Из цикла «Птицы, цветы и плоды»

 
Соломинка где-то высоко в заре
это легкое дуновенье у самой земли:
что так перебегает от тела к телу?
Родник, беглец из колыбели гор,
головня?
 
 
Не слышно птиц среди этих камней
только, совсем далеко, молотки
 

* * *

 
Каждый цветок только ночи
внушенье будто она придвинулась ближе
 
 
Но туда откуда запах его восходит
я не могу, не надеюсь войти
потому он так меня мучит
и держит как на часах
перед этой закрытой дверью
 
 
Всякий цвет, всякая жизнь
рождается там, где взгляд цепенеет
 
 
Этот мир не более чем гребень
невидимого пожара
 

* * *

 
Я иду
В саду из свежих углей
под лиственным их укрытьем
горячая зола на губах
 

* * *

 
То что пылает раздирая воздух
розовое то ли от внезапной разлуки
то ли от постоянного удаленья
 
 
В нарастании ночи
гора на двух своих склонах
питает два Источника плача
 

* * *

 
В самом конце этой ночи
когда поднимался ветер
но прежде еще свеча
изнемогла
 
 
Раньше чем первые птицы
кто бы это мог проснуться?
Ветер знает, ветер пересекающий реки
 
 
Это пламя, эта вверх оброненная слеза
обол Харону
 

* * *

 
Розовый хохол на горизонте
перемещенье огня
 
 
И в собранье дубов
удод заглушающий свое имя
Жадные огни, скрытые голоса
бег и вздох
 

* * *

 
Глаз:
изобильный источник
 
 
Но откуда он бьет?
Из дали дальше всякой дали
из глуби глубже всякой глуби
 
 
Я думаю что я выпил иного мира
 

* * *

 
Что такое взгляд?
 
 
Жало острей чем язык
бег из крайности в крайность
от глубочайшего к удаленнейшему
от самого темного к самому чистому
 
 
хищная птица
 

* * *

 
А! идиллия: это снова она
поднимается из глубины лугов
со своими простодушными пастухами
 
 
ради той ледяной запотевшей чаши
которой никогда не коснутся уста
ради свежей грозди, горящей
выше чем Венера, первая звезда!
 

* * *

 
Я больше не ищу себе места
в полете со скоростью времени
где можно поверить на миг
в неподвижность собственного вниманья
 

 
                   СТРИЖИ
 
 
В грозовую минуту дня
в роковую минуту жизни
эти серпы срезающие стебель под корень
Всё вскрикивает внезапно и выше
чем может взобраться слух
 

* * *

 
Среди нежного полуденного зноя
только неясные звуки
(молотки которые можно принять
за стук каблуков по плиткам)
в удаленных окраинах воздуха
и гора как скирда
 
 
Ах, вспыхнула бы она наконец
с амброй каплющей на землю
и лютневым лесом оград!
 

________________

Перевод О. Седаковой

 
В комнатах садов
есть подвешенные шары
по которым время водит кистью
есть лампы которые время зажигает
и свет их благоуханье
Под каждой веткой вдыхаешь
душистую плетку спешки
 

* * *

 
Жемчуг бывает в траве
перламутр и тем розовее
чем ближе подходит туман
подвески и тем тяжелее
чем меньше ткани ими обшили
 

* * *

 
Как долго дремлют
они под тысячью зеленых век!
И как жара
азартной спешкой
открывает им жадный взгляд!
 

* * *

 
Медлительно тень облаков
как послеобеденный сон
 
 
Перистые божества
(плоский образ
или проносящий под крылом
настоящие блики)
лебеди или просто тучи
что за дело
Это вы подсказали мне
томящиеся птицы
и вот я вижу ее
в мареве ее простынь и чешуйчатых клювов
под оброненным вами опереньем
 

* * *

 
Августовская гроза
 
 
Раскиданная грива
сметающая пыль со щек
 
 
такая дерзкая, что и кружево ей обуза
 

* * *

 
Со временем плоды все голубее
как спящие под маской сновиденья
в раскаленной соломе
и пыли позднего лета
 
 
Ночь сверкает
 
 
Миг, когда скажешь
что и родник займется огнем
 

* * *

 
Хлопотанье горлинки —
первый шаг дня
разрывающий то что ночь связала
 

* * *

 
Листья или искры моря
времени сверкающего врассыпную
 
 
Эти огни эти воды в ущелье
и висящие в воздухе горы
 
 
сердце вдруг сжимается, как на слишком
                                               большой высоте
 

* * *

 
Где никому не жить, куда никому не войти
вот к чему я бежал
 
 
ночь явилась
как мародер
 
 
И снова я взял тростник
измерительный инструмент терпенья
 

* * *

 
Образы минующие быстрей
чем проносящийся ветер
пузыри Ириды над моим сновиденьем!
 

* * *

 
Что это закрывается и раскрывается
поднимая необъяснимый ветер
шум не то бумаги не то шелка
не то легких деревянных пластинок?
 
 
Шум каких-то орудий, таких далеких
что скажешь: не иначе как веер?
 
 
Смерть на миг ничего не значит
и само желание забыто
рядом с тем что захлопывается и распахивается
перед лицом зари
 

* * *

 
Весь день убогие голоса
невидимых птиц
час отбитый в травах по золотому листу
 
 
Самое обширное небо
 

* * *

 
Козы в луговой траве —
возлияние молока
 
 
Где глаз земли
никому не известно
но я знаю тени
которые он усмиряет
 
 
Разметанные, и лучше видишь края
грядущего
 

* * *

 
Земля окончательно видимая
измеримая
полная временем
 
 
подвешенная к перу которое поднимается
сверкая жарче и жарче
 

* * *

 
Яблоки раскиданные
по воздуху сада
 
 
Ну, живей!
Чтоб кожица превратилась в пурпур
до холодов!
 

* * *

 
Сколько видит глаз
только гор граненые зеркала
только горящих взглядов
пересеченья
 
 
Вяхири и дрозды
 

________________

Перевод О. Седаковой

 
Огни непрестанно переменяющие место
едва различимые в полете
 
 
Серые в своем движенье через пространство
 
 
Мало у кого такое острое зренье
чтобы петь даже ночью
 

 
                     РАССВЕТ
 
 
Можно подумать: некий бог проснулся
осматривает родники и оранжереи
 
 
Его роса на шепоте нашем
на нашем поте
 

* * *

 
Мне горько отречься от образов
 
 
Нужно чтобы лемех меня рассек
зеркало старости зеркало зимы
 
 
Нужно чтобы время меня засеяло
 

 
                  ДЕРЕВЬЯ I
 
 
Из мира спутанного из колтуна
костей и зерен
они высвобождаются терпеливо
 
 
чтобы каждый год их прореживал воздух
 
 
                  ДЕРЕВЬЯ II
 
 
От дуба к дубу глаз бредет
по трепещущим лабиринтам
по роям искр и теней
 
 
к другой и тоже неглубокой пещере
 
 
Быть может теперь когда нет плиты
нет уже ни отсутствия ни забвенья
 
 
                  ДЕРЕВЬЯ III
 
 
Деревья, упорные труженики
умножающие прорези, просветы земли
 
 
Так и сердце которое терпит
может быть, очищается
 

* * *

 
Я сохраню в моем взгляде
как багрянец скорее заката, чем рассвета
обращенный не к дню, а к ночи
пламя которому хочется скрыться в ночи
 
 
Навсегда я отмечен печатью
этой ностальгии по ночи
даже когда мне придется ее пересечь
с млечным серпом
 

* * *

 
Никогда не уйдет из глаз моих
невидимый розовый цвет сожаленья
как если бы над прудом
пронеслась тень птицы
 

* * *

 
И в синем воздухе высокие облака
локоны оледененья
 
 
испарение голоса
который слышат ничто не убьет
 

 
                МИР
 
 
Вес камней, вес мыслей
 
 
Сновиденья и горы
не приведены в равновесие
 
 
Мы живем еще не в этом мире
может быть в интервале
 

* * *

 
Синего цвета
цветы усыпленные губы
сон глубины
 
 
Вы барвинки
гурьбой
говорящие прохожему о том чего нет
 

* * *

 
Ясность
 
 
Тень заключенная в свете
похожа на синий дым
 

* * *

 
Что мне до начала мира
 
 
Сейчас его листья шумят
сейчас он это огромное древо
чьей изнуренной коры я касаюсь
 
 
И свет в его кроне
блестит слезами
 

* * *

 
Принять невозможно
понять невозможно
невозможно хотеть ни понять ни принять
 
 
Так себе и бредешь
как посыльный разносчик
от рассвета к рассвету
 

 
           НАПУТСТВИЕ
 
 
Птица выпорхнувшая из кузни
 
 
В послеполуденной пыли
в запахе навоза
в освещении здешних мест
 
 
Если тебе удалось
заметить это не понимая
перед тем как покинуть селенье
 
 
Разве не было это
совсем бессмертным?
 

* * *

 
Мир, родившийся из разрыва
явившийся, чтобы обратиться в дым!
 
 
И все же: зажженная лампа
 

над нескончаемым чтеньем

* * *

 
Это почти невидимое движенье
в густом тумане
как если бы там
низко проносились птицы
 

________________

Перевод О. Седаковой

Из книги «В СВЕТЕ ЗИМЫ»
(1977)

 
Птицы, цветы, плоды – да, я призывал их я их
видел, показывал всем, говорил:
«воплощенная хрупкость – и дивная сила»,
говорить-то легко! о, как просто – подбрасывать в воздух
оболочки пустые, забывшие тяжесть вещей!
Илии колесницу из зерен, зарниц и созвездий
так хотелось построить, хотелось одеться
в светлый воздух – как птицы небесные или святые…
 
 
О знамения легкие, шалаш из туманов и искр,
юность… но вот
со скрежетом двери закрылись —
одна за другою.
 
 
Но, всему вопреки, я еще говорю
не прибоем крови, не легким крылом несомый,
без восторгов, волшбы
всеми богами, чародеями всеми забытый
с давних пор посмешище нимф
прочь бегут, как увидят – даже у ласковых речек
даже на ранней заре,
                                но я говорю, с упрямством
школьника, что, склонившись над партой
свое вырезает имя,
 
 
твержу упорно, хоть больше не знаю слов,
и скорей всего ошибаюсь —
ибо истинный путь – он прям, как стрела любви,
летящая к цели – на закате пылающей розе,
я же иду, опираясь на темную трость
запинаюсь, топчусь, – и топчу
травку чахлую, что на обочине сеял
свет – для путника с сердцем бесстрашным,
не таким, как мое…
 

* * *

 
Да, да, да, я видел смерть за работой
да и что там смерть – просто видел время
близко, рядом со мной и во мне самом – и уже насмотрелся.
все, довольно! Каждый мог бы немало сказать о страданье…
Но на свете еще кое-что его ножу неподвластно
Или рана затянется тут же – как барки след за кормою…
 

* * *

 
Пусть и дальше летят в меня эти каменья
времени, истребившие фей и богов я
быть может пойму остается ли что после их уходов,
                                                                         падений…
 
 
А вдруг оно видимо глазу, как этот
промежуток в нашем саду, между липой и лавром,
или лицом ощутимо, как ветер холодный,
когда просто идешь по делам
или если взял и рискнул
показаться наружу…
интересная мысль, но какая на свете мысль
залатает разрывы телесной ткани?
 

* * *

 
Человек стареющий полон видений
твердых словно железо – из разных дней своей жизни.
не ждите, что будет он петь в ошейнике этом с шипами.
Когда-то уста его светом лучились, а ныне
он резонерствует или молчит.
 
 
Да, поговорим о радости или о боли
или докажем – почти без труда
тщету бытия. Порассуждаем
как я вот сейчас, в комнате этой,
не ставшей пока еще грудой руин, зашевелю губами
не сшитыми нитью суровою смерти —
пока что.
Но кажется мне, что подобные речи —
пусть они кратки или пространны
нетерпимы, темны и словно бы слепы,
не касаются цели своей – и вообще никакой, а кружат
и кружат бесконечно, опустошаясь все больше,
а в это время вдали – или близко совсем
то, что ищем мы тщетно, – обитает и дышит.
 
 
Тогда задача слов – открыть, явить
невыразимое, над чем они не властны
 свою непостижимую изнанку?
 
 
И снова я блуждаю в них и снова
они мне застят мир, и я не в силах
справляться с ними, между тем опять
я вижу в недоступном отдаленье,
как ключ блестит в траве, недостижимый,
к закату день, и угасает свет
усталых глаз…
 

* * *

 
Огради меня, черный хрусталь прохлады, простор
черный. Так легко колеблются листья,
словно мысли спящих детей. Я вхожу
в расстоянья прозрачные – слыша, как время
идет через сад, как течет от одной
дальней крыши – к другой
и, все выше и выше, взлетает – от созвездья
к созвездью; это движется ночь.
 
 
Я немного пройдусь, перед тем, как подняться к себе,
что там ждет – нежность или бесстрастье подруги,
ласки прислужниц из снов? старческий лик исступленный?
Свет дневной, удаляясь
– словно покров —
виден только на миг – опадает вокруг
дивных ног обнаженных —
                                        женщина из хрусталя
и эбена, стройная, в черных шелках – явилась.
Сияя, из глаз ее смотрят в меня, может быть,
звезды угасшие, взоры тех, кто давно среди мертвых.
 
 
Свет исчез, но затем мне открылось
пока время течет, и пока я ступаю
по саду, за временем вслед, —
                                               иное совсем —
не красота, за которой мы вечно в погоне,
нездешнего бала царица, куда нас никто не позвал,
где золотые аграфы ни на одном не сверкнут наряде —
совсем иное – но сокровеннее, ближе…
 
 
Тени недвижны, кусты трепещут едва, и краски
тоже они смежили. Теперь темнота
землю омыла.
                     Исполинская дверь
многоцветного дня развернулась
на невидимых петлях, и в ночь я вошел,
вышел я, наконец, и иду, и время проходит,
эта дверь вслед за мной исчезает…
                                                     Темнота – уже не стена
в пятнах сажи сгоревшего дня,
я ее одолел, этот воздух и чист и безмолвен,
и иду я вперед посреди неподвижной листвы,
наконец-то могу сделать эти шаги; стал я легок,
как воздушная тень,
 
 
времени блещет игла вверх и вниз по черному шелку,
но в руках у меня больше нет портняжного метра, а только
прохлада, темная свежесть,
аромат ее легкий, уже предрассветный.
 
 
(Так недолго длилась – эта прогулка по саду,
но волшебней была, чем встреча с магом иль богом.)
 

* * *

 
Незнакомка в слова кои проскользнула
в кружевной вуали, сквозь нее мерцают
две жемчужины – или множества – слезы, глаза?
Вышла должно быть она из обители снов,
платьем меня по пути задела
иль этот шелковый шелест – ее косы и плоть?
и вот я за нею иду, потому что бессилен
и немолод уже – так преследуют воспоминанье;
не догнать никогда – как и всех остальных,
кого ждем у ворот – или у входа в каморку,
день, вернувшийся рано, их запирает на ключ.
 
 
Я знаю, что не должен был впускать
ее я в душу; но ужель нельзя
немного дать ей места – пусть войдет
та безымянная, чей аромат мы пьем
дыханье сладостное, еле слышный шепот —
и удалится пусть – недостижима
навеки, вдоль аллеи, где горят —
бумажные фонарики акаций…
 
 
Позвольте мне позволить ей уйти, взглянув последний раз,
ее покину, но не заметит ничего она,
потом взойду по ступеням усталым
и, лампу засветив, начну писать,
когда б я смог! – точней и обнаженней.
 

* * *

 
Облака ноября, темные птичьи стаи, вы за собою влечете
и роняете на вершины гор понемногу
белые перья ваших подкрылий,
зеркала пустынных дорог, канавы и рвы,
все заметней, просторней земля – могила
и колыбель травы,
                            их тайная связь,
возможно ль, что мы однажды
перестанем ее ощущать?
 
 
Прислушайся, слушай – сквозь эти стены,
любые стены, сквозь нарастающий шум
внутри тебя и снаружи —
слушай… И черпай в невидимых водах,
к ним, быть может, приводят еще овец незримых,
за другими вослед, извечно, они пришли
молчаливые, млечные, в тихих лучах заката
(солнцу покорные, с ранней зари
брели они вдоль безмерного луга),
чтоб глотать этот свет, не гаснущий ночью —
он только чуть подернется тенью,
как покрывается стадо плащом дремоты.
 

* * *

 
…Будет ли небо к нам милосердно всю зиму,
терпеливый пахарь, погрузивший в землю свой лемех,
где Венера наверно могла отразиться
между комьями грязи и дымкой зари,
увидит ли он, как в марте, над самой землею
иные совсем проклюнутся травы?
 

* * *

 
Временами слезы к глазам подступают —
родника рожденье,
над озером влажная дымка,
внутреннее ненастье,
вода, соленная горем.
 
 
О чем еще просить богов далеких,
слепоглухонемых, о нас забывших —
дезертиров и трусов —
как не о том, чтоб из каждой слезы
 
 
ближнего
в почве незримой возрос
колос неистощимый?
 

* * *

 
Вечер, зима:
                    порой заоконный простор похож
на старинную комнату с деревянными стенами
синие шторы на окнах – они все темнее
на них мелькают блики огня
потом у стены вдруг засветится снег
словно холодная лампа.
 
 
Или это луна, и она, поднимаясь все выше,
омывается от испарения наших дыханий,
и от пыли и праха?
 

* * *

 
Смотри и слушай: не встает ли нечто
из-под земли, из больших еще глубин,
как свет, наплывами, как воскресающий Лазарь,
пораженный, подхваченный взмахами медленных крыльев
белых – тут все на миг замирает
и мы предстоим, трепеща – и тогда
нисходит с небес, с высот еще больших,
навстречу другая стая, еще белее,
ведь она не прошла сквозь грязные корни,
и не летят ли они друг к другу
быстрее, еще быстрее, как будто это
встреча влюбленных?
 
 
Ах, думай об этом всему вопреки, тверди,
что увидеть такое возможно,
что и мы вот так же бросимся к ним навстречу,
но незримо, под грубой овчиною ночи.
 

* * *

 
На этот мир теперь я снегопад призываю
облечь пространства, медленный и тихий,
и пусть тогда он длится целый день,
голос его – еле слышный шепот,
под который зерна уснут в борозде
еще крепче и терпеливей.
 
 
И мы узнаем, что солнце где-то
вопреки всему за мглою сияет
и если соскучится, то на миг
видимым станет – словно свеча
за пожелтелым экраном.
 
 
Тогда я вновь припомнил бы лицо
за дымкой ниспадающею влажной
медлительно кружащихся кристаллов,
то с ясными глазами, то в слезах
с их верностью такой нетерпеливой…
                              И скрытый снегом я бы вновь посмел
восславить их прозрачность голубую.
 

* * *

 
Верные слуги глаза – все слабее, слабее и скоро
сомкнутся навек, и за ними вослед пространство
размалеванной ширмою рухнет, останется лишь
горстка праха и мелких костей, шлейф ледяной
под взглядом бестрепетным звезд.
 

________________

Перевод А. Кузнецовой