355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Филипп Ванденберг » Наместница Ра » Текст книги (страница 2)
Наместница Ра
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 13:26

Текст книги "Наместница Ра"


Автор книги: Филипп Ванденберг



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Пусть войдет Юя!

Юя, служанка царского гарема, явилась и пала ниц перед царем своим и женами его, упершись лбом в мрамор у ног повелителя.

– Юя, – приказала Яхмос, – поведай нам, что наблюдала ты ежевечерне, когда Ра скрывался за западными горами и Мутнофрет возлегала на ложе свое?

– Г-госпожа, – взмолилась несчастная, – никогда и нигде не проронила я ни слова о том, что сокрыто за вратами гарема…

– Говори! Повелеваю! – словно острый меч, рассек тишину голос фараона.

Музыкантши перестали играть, вельможи, жрецы и все приглашенные, распознав, что назревает скандал, поспешили удалиться. Лишь Минхотеп, Хапусенеб и Сат-Ра остались в зале.

– Так что ты видела? – подбодрила служанку Яхмос.

Воодушевленная благосклонным кивком фараона, Юя отверзла уста:

– В тот час, когда Мутнофрет, моя госпожа и повелительница, отходит ко сну, она имеет обыкновение вынимать из драгоценного ларца, испещренного иероглифами бога Птаха,[11]11
  Птах (Пта) – в египетской мифологии бог города Мемфис, почитался как божество земли и плодородия. (Примеч. ред.)


[Закрыть]
огромный, покрытый черными пятнами бычий хвост, прекрасный, как солнце. Бальзамировщикам потребовалось не меньше семидесяти дней, чтобы пропитать его священным натром. Мутнофрет, госпожа моя, длинными щетинками хвоста каждую ночь гладит себя промеж ног. А затем, удовлетворенная, опускается на постель свою, обвивает хвост вокруг талии и со сладострастным стоном отдается сну.

Яхмос с триумфом посмотрела в лицо повелителю. Мутнофрет потупила взор.

– Каждую ночь? – уточнил фараон.

– Каждую, – подтвердила Юя.

– И что тут такого? – изрек Тутмос после непродолжительного раздумья. – Женщины изобретательны в том, как ублажать грот своей услады. Одна отдает предпочтение гладкому зубу слоновой кости, другая – щетинкам бычьего хвоста. Подобные толки свидетельствуют лишь о ваших сварах. Каждая завидует положению другой. Ты, Яхмос, моя главная царственная супруга, в твоих жилах течет кровь моих предков, и никто не может оспорить твое место, но у тебя всего лишь дочь. Ты, Мутнофрет, возлюбленная нескольких ночей, родившая мне сына. И что может быть разумнее, чем соединить дочь царских кровей с сыном семени моего?

Хатшепсут, с замиранием сердца внимавшая речам отца, едва не задохнулась. Она чувствовала, что все взоры обратились к ней, но гнев в ее глазах мешал поднять голову и посмотреть в лицо фараону. Она, хранительница крови солнца, Лучшая по благородству, Супруга бога,[12]12
  Титул, который носили верховные жрицы Амона.


[Закрыть]
должна стать женой этого ублюдка, отпрыска обычной девки, да к тому же моложе ее годами? Никогда!

Фараон, будто разгадав мысли девушки, протянул руку и молвил:

– Подойди ко мне, возлюбленная дочь моя, дай твою руку!

Хатшепсут повиновалась.

– Ты молода еще, но достаточно взрослая, чтобы понимать, что ты не чета всем остальным. Ты – верховная жрица бога Амона, как и подобает старшей царской дочери, а это тяжелое бремя. Ты та, которая передаст кровь моих предков дальним потомкам. И подобно Исиде[13]13
  Исида (Изида) – в древнеегипетской мифологии супруга и сестра Осириса, мать Гора; олицетворение супружеской верности и материнства; богиня плодородия, воды и ветра, волшебства и мореплавания; охранительница умерших. Изображалась женщиной с головой или рогами коровы. (Примеч. ред.)


[Закрыть]
и Осирису ты примешь брата твоего. И так же, как Исида родила Осирису Гора, ты произведешь на свет небесного сокола, который будет передавать трон Гора по наследству миллионы лет.

Хатшепсут содрогнулась от ужаса при мысли, что должна рожать. Она сама едва вышла из детского возраста, Неферабет обучил ее письму и чтению; Сат-Ра, кормилица, посвятила в искусство любви и тайны дворцовой жизни; Минхотеп, начальник церемоний, открыл тайны придворных ритуалов. И теперь она должна отказаться от жизни, которая только началась? Замужняя женщина, а тем более мать, в Египте навсегда хоронила себя за стенами дома.

Фараон взял руку своего сына Тутмоса, бледного, пухлого и неуклюжего, который казался безучастным к происходящему.

– Вы двое, – торжественно начал царь, – призваны сохранить священное наследие Секенен-Ра и его отважных сынов подобно тому, как я и супруга моя Яхмос хранили его…

– Тутмос – сын простолюдинки! – воспротивилась Хатшепсут.

Все присутствующие с напряженным вниманием посмотрели на фараона, не привыкшего к прекословию. Но царь оставался совершенно спокойным.

– Верно, дочь моя. Тутмос – сын простой женщины. Но я – его отец. И моя мать Сенсенеб тоже была простой служанкой. Но кто из-за этого посмеет оспорить мое право на трон Гора?

Хатшепсут поняла, что дальше сопротивляться желанию отца бесполезно. Ей хотелось взвыть от бессильной ярости и с кулаками наброситься на толстого Тутмоса, но разум победил. Без единого слова протеста она позволила отцу соединить свою руку с рукой ненавистного сводного брата.

Зеленый искусственный свет поблескивал со стен – такого Нгата, черная рабыня, сроду не видела.

– Не бойся, – усмехнулся Тети, – это всего лишь горящее масло, посыпанное солью.

Но не тусклый свет испугал рослую нубийку, а бесчисленные странные предметы, инструменты и склянки в доме целителя и чародея, где было полно закоулков. В прозрачных сосудах плавали разные препарированные органы: сердца, почки, желудки и даже матка с ясно различимым эмбрионом. Пахло кислотой, серой, селитрой, а также медом, миррой и фимиамом – и над всем витала дымка из какой-то желтой пудры.

– Египетские лекари знаменитые! – с уважением произнесла Нгата, слегка оправившись от потрясения. – Египетские лекари – колдуны!

Тети расхохотался так, что содрогнулись стены, и Нгата испуганно сжалась. Целитель и волхв явно наслаждался боязливостью нубийки.

– Врачи этой страны, – широко улыбнулся он, – не колдуют, они используют познания науки. И все, что ты видишь здесь, – Тети широко развел руками, словно собирался взмыть в воздух подобно птице, – и есть наука! – При этом он покружился в каком-то причудливом танце по таинственно освещенной комнате, так что Нгату охватил настоящий ужас.

– Что такое «наука»? – Запуганная нубийка опустилась на корзину из тростника.

– Наука? – По дому снова разнесся жуткий смех врача. – Наука – это значит пробовать, экспериментировать, анализировать. Вот тебе пример: фиванские женщины, когда забеременеют, бегут к Хапусенебу, верховному жрецу Амона. Они приносят в жертву соленые хлебы и сладкий мед, чтобы узнать, кто родится – мальчик или девочка. Хапусенеб вопрошает богов. Естественно, что каждое второе предсказание неверное. Если же будущая мать приходит ко мне, то я даю ей оросить ее собственными водами корзину, левая половина которой засыпана зернами полбы, а правая – ячменным зерном. Если первыми проклюнутся ростки полбы, то будет девочка, а если ячменя – мальчик. И в этом нет никакого колдовства – только научные знания!

Внезапно Нгата почувствовала, что в корзине под ней что-то зашевелилось. Она вопрошающе посмотрела на Тети. Тот ответил ей своей обычной широкой ухмылкой и опустил глаза к ее упругим ляжкам, между которыми, угрожающе раздув щитки, покачивалась кобра. Нгата хотела закричать, но леденящий страх сдавил горло, и она, оцепенев от ужаса и воздев руки, лишь таращилась на змеиную голову у своего лона.

– Не шевелись, – сказал Тети ровным голосом, будто речь шла о самом обыденном деле на свете. – Змея просто почувствовала тепло твоего тела. Она тебя не тронет, пока ты остаешься без движения.

Какое там двигаться! Нгата, окаменевшая, будто статуя, в полуобморочном состоянии, следила глазами, как шипящая рептилия в замедленном ритме раскачивалась из стороны в сторону, то опускаясь, то поднимаясь. Тети наслаждался происходящим. «Великие боги, сделайте же что-нибудь!» – взмолилась бы Нгата, если бы могла. Ничего не менялось. Целитель мгновение за мгновением наблюдал возбуждающую картину, следя, как аспидно-черная кобра извивается меж ног женщины. Нубийка уже перестала различать, где сон, а где явь. В любой момент змея могла нанести смертельный удар. И один лишь Тети имел над ней власть. Было ли то явью или плодом ее разыгравшегося воображения, но, продолжая пребывать в паническом страхе, женщина видела, как колдун поднял согнутые в локтях руки, растопырил пальцы и пошел на кобру.

Словно меряясь силой с магом, змея сначала энергично, а потом все медленнее опускала и поднимала голову, а затем раздутая диском шея разом опала, сузившись до размеров остального туловища, и кобра исчезла в той же щели, из которой появилась.

Нгата, все еще не в силах выйти из оцепенения, так и сидела с поднятыми руками и опущенным к своему лону взором. Разгоряченный необычным зрелищем, Тети ущипнул нубийку за кисти, и ее руки, как у куклы, упали, приняв прежнее положение. Если бы он сейчас толкнул Нгату, она бы рухнула наземь подобно черной статуе, сброшенной с пьедестала.

Тети кошачьим шагом обошел неподвижную нубийку, зрачками впитывая пышные округлости ее грудей и живота, увенчанного похожим на цветок пупком, и созерцая сладострастное место под завитками черных волос, там, где встречаются упругие бедра. Потом присел перед ней, чтобы поймать ее взгляд, выставил вперед растопыренные пальцы и повелительно гаркнул:

– Нгата, ты слышишь мой голос, голос Тети!

– Тети! Да! – невнятно донеслось из ее уст.

– Нгата, слушай меня, смотри на меня, смотри прямо в глаза! Что видишь ты, Нгата?

– Змею-урей…

– Что делает змея, Нгата, говори!

– Поднимается, раздувается… Глаза, как огонь…

– Ты боишься эту змею?

– Да, страшно, Нгата страшно, страшно!

– Слушай меня, Нгата! Ты больше не боишься змеи, ибо я, Тети, имею над ней власть, но ты должна делать все, что прикажет тебе Тети, все! Ты поняла?

– Все. Нгата понимать.

– Ты должна делать все, что я от тебя потребую, и никогда не задавать вопросов! Слышишь?

– Нгата никогда не задавать вопросов. Нгата делать все.

– Хорошо, Нгата. Внимание, сейчас я разбужу тебя. Я щелкну пальцами, змея исчезнет, а ты ни о чем не будешь помнить.

И действительно, едва лишь большой и средний пальцы Тети произвели резкий щелчок, Нгата поднесла руки к глазам и потерла их, словно только что проснулась.

– Иди ко мне, Нгата, – сказал чародей, – исполни мой приказ…

Охраняемый злобными псами, Сененмут провел еще один день и ночь в темнице позади дома визиря. Он уже попрощался с жизнью, ибо не мог доказать, что стрела, выпущенная из его лука, не предназначалась ни служанке, ни тем паче принцессе. Рамос, его отец, был крестьянином и трижды в году в поте лица отвоевывал у Великой реки самое необходимое для существования – на большее не хватало. Разве мог он позволить себе писца, который защищал бы в суде его сына?

Тем более был изумлен Сененмут, когда утром третьего дня появились двое слуг «пристанища истины», другими словами, два храмовых жреца, которые, встав по обе стороны, молча препроводили его через узкие улочки пригорода к храму Амона в Карнаке. Сененмут даже мысли не допускал, чтобы задавать вопросы этим бритоголовым жрецам с их суровыми взглядами и накинутыми на плечи леопардовыми шкурами. Перед великим пилоном, вознесшимся выше любого здания в городе, навстречу им выступил Пуемре, второй жрец Амона. В руках он держал мешок.

– Следуя желанию Лучшей по благородству, – коротко возвестил он, – оракул Амона решит, виновен этот юноша или нет. – Он протянул мешок жрецам.

И прежде чем Сененмут в своем смятении сумел найти ответ на вопрос, с чего бы принцесса Хатшепсут могла желать, чтобы судьбу ничтожного определял оракул, ему на голову натянули мешок, достающий до колен, и завязали его вокруг чресл. Потом подтолкнули юношу на порог храма, куда простым смертным вход был запрещен под страхом смерти. Сердце Сененмута бешено колотилось. Удушающий жар бросился в лицо, затем под мешок начала пробираться едкая вонь. Охваченный паникой, Сененмут зашатался, принялся хватать ртом воздух, чувствуя, что вот-вот упадет. Но ни одна рука не протянулась ему на помощь. Может, он стоит посреди полыхающего огня? Не земля ли горит у него под ногами? Не в состоянии даже вообразить себе таинственные внутренние помещения храма, он попеременно ощущал то зной, то холод. Неужели он должен кончить жизнь в пламени?

Вдалеке, словно из мрачного подземелья, раздалось жалобное пение хора высоких женских голосов, прерываемое систрами и трещотками. Голоса становились все ближе и ближе и как будто плясали в экстазе вокруг злоумышленника. Теперь Сененмут начал разбирать, что они поют: «Берите мирру и елей, украшайте грудь венками. Прекрасный бог Амон милостив!»

Но он не мог видеть, как храм постепенно наполнялся красноватым мерцающим светом горящих факелов. Оракул Амона требовал многоголового свидетеля. А посему были призваны явиться все посвященные: жрецы и жрицы, вельможи и высшие чиновники. Все больше и больше фигур выходили из-за могучих колонн гипостильного[14]14
  Гипостиль (от греч. hypostylos – поддерживаемый колоннами) – в архитектуре Древнего Востока большой зал храма или дворца с многочисленными, тесно поставленными колоннами. (Примеч. ред.)


[Закрыть]
зала, чтобы с подозрением разглядеть жалкое создание, которое, качаясь, как тростник на ветру, стояло перед пылающим жертвенным огнем. Черный густой чад медленно поднимался, ища отдушину в каменных перекрытиях, и наполнял священные палаты едва переносимым духом.

Вдруг из клубов дыма одновременно вышли две фигуры, перед которыми все присутствующие пали ниц: верховный жрец Хапусенеб, а с ним судья и визирь Сенземаб. В полном молчании они заняли места по правую и левую руку от злоумышленника и повернулись лицом в ту сторону, откуда появились. В мертвой тишине слышались только треск огня и шипение факелов, когда из портала святая святых показалась парящая в воздухе статуя Амона в человеческий рост. В первые мгновения все были охвачены ощущением полной иллюзии, что статуя витает, но потом из дыма выступили четверо нагих жрецов с шестами на плечах. Мелкими семенящими шажками они вынесли тяжелую статую и застыли перед жертвенником с чадящим огнем.

Сенземаб, развернув свиток папируса, возвысил голос:

– Его величество Тутмос, владыка Обеих стран – дабы были дарованы ему жизнь и здравие на миллионы лет, – просит Амона в Фивах, который завершил свой круг, вынести справедливый приговор в сем трудном деле, а именно: Сененмут, сын крестьянина Рамоса и его благочестивой жены Хатнефер, обвиняется в том, что покусился на жизнь Хатшепсут, Лучшей по благородству, Супруги бога и притом поразил стрелой служанку царской дочери. Обвиняемый оспаривает это и утверждает, что застрелил служанку неумышленно, охотясь на диких гусей. Рассуди, Амон из Фив!

Верховный жрец запустил руку в чашу с сухими душистыми травами, захватил целую горсть и бросил ее в жертвенный огонь. Монотонно, нараспев он начал произносить слова молитвы:

– Амон-Ра, владыка Карнака, прими благовония мудрости. – Он взял горсть трав из другой чаши и тоже скормил ее пламени. – Амон-Ра, владыка Карнака, прими благовоние всемогущества.

На жертвеннике зашипело и зачадило, и полосы едкого белого дыма потянулись над отполированным до блеска полом, так что жрецы и вельможи как будто оказались в облаках.

– Поведай, Амон-Ра, владыка Карнака, – возвысил голос Хапусенеб, – сказал ли сей самый Сененмут, сын Рамоса и его благоверной Хатнефер, правду?

Затянутый в тугой мешок, помраченный от жертвенного дыма, Сененмут ожидал своей участи. Что произойдет? Да, о суде страшного оракула Амона ходили разные таинственные толки, но истины никто не знал. Доподлинно было известно лишь одно: приговор бога непреложен, и никто, даже сам фараон, не может помиловать того, кого Амон объявил виновным. Что же он медлит? Ведь всеведущему властелину Карнака, богу Амону, должно быть открыто, что он, Сененмут, говорил правду! Юноша дрожал всем телом, задыхался, едва держался на ногах, ибо понял: сейчас его бросят в священное озеро на съедение крокодилам. Он рухнул как подкошенный.

Жрецы и вельможи даже не заметили этого. Они неотрывно следили за грозной фигурой бога, которая теперь выплывала из густого белого облака как осиянное неземное видение. И вдруг божество пошевелилось, сначала едва заметно, а потом… все явственно увидели: Амон кивнул – значит, Сененмут говорил правду.

По колонному залу прокатился рокот, над которым вознесся зычный голос Хапусенеба:

– Да будет так, владыка Карнака!

Когда Сененмут очнулся, по его телу побежали мурашки. Огромные крокодилы с омерзительными острыми зубами все еще хватали его за ноги, и потребовалось немало времени, прежде чем он справился с жуткими видениями. Уже в следующее мгновение юноша осознал, что лежит на искусно убранном ложе, а голова его покоится на своего рода вилке, какие египтяне использовали вместо подушек.

– Где я? – спросил Сененмут, не зная, к кому обращается.

И вдруг над ним склонилось девичье лицо, и прекрасные, заплетенные в косички волосы пощекотали ему нос.

– Ты в малом дворце, а я Хатшепсут, Лучшая по благородству, любимая дочь фараона.

В первое мгновение Сененмуту пришла в голову мысль о фантастическом видении. Приподнявшись на локтях, юноша обвел взглядом напоенные светом покои, окна, прикрытые светло-зелеными занавесями; узнал над пилястрами у дверей двуликую богиню Мут, увидел в золотых клетках, расставленных здесь повсюду, множество птиц с ярким оперением и воскликнул, откинувшись на ложе:

– О Амон, Мут и Хонсу! Это Обитель вечного блаженства!

Хатшепсут рассмеялась:

– Спокойно, спокойно! Пока что нет. Оракул Амона изрек истину. Властитель Карнака подтвердил правдивость свидетельства. Стрела из твоего лука предназначалась дикому гусю, а не моей служанке и мне.

Вот, значит, как все было. Мало-помалу Сененмут начал приходить в себя. Странно, но он чувствовал себя заново рожденным после того, как уже приготовился к страшной смерти.

– Но почему я здесь, в твоем дворце? – робко осведомился он.

– Очень просто: я приказала Минхотепу, управителю царского дома, доставить тебя сюда, если властитель Карнака подтвердит твою невиновность.

С этими словами девушка хлопнула в ладоши – и полдюжины нагих рабынь, совсем девочек, с тщательно уложенными волосами и маленькими крепкими грудками, вступили в покои. Они принесли с собой блюда, чаши, ларцы, сосуды, каких крестьянский сын никогда не видел, и без всякого приказа, в полном молчании принялись обмывать, натирать, умащивать, причесывать Сененмута.

Юноша лежал, наблюдая за игрой и порханием маленьких ловких пальчиков. Он стеснялся даже поднять взгляд на принцессу, которая, находясь неподалеку, зорко следила за этой чувственной процедурой. Выученные купальщицы сноровисто мыли, терли, скребли, массировали и под конец, сняв с подопечного схенти, оставили его, гладкого и душистого, лежать обнаженным. Затем рабыни исчезли так же незаметно, как и появились.

Хатшепсут стояла рядом и улыбалась.

– Какой ты красивый и сильный…

Сененмут напряг все свои умственные способности, чтобы найтись с ответом.

– Почему ты это делаешь, принцесса? – наконец выдавил он.

– Ты мне нравишься.

– Но ведь я – сын крестьянина Рамоса, живущего милостью священного Нила, когда он заливает поля в Ахет, время Половодья.

– А я – дочь фараона Тутмоса, наследница крови солнца, – насмешливо подхватила Хатшепсут.

– Но это неправильно, когда Лучшая по благородству, Супруга бога, дарит свою благосклонность ничтожнейшему.

– Что правильно, а что нет, решаю я!

Сененмут умолк. Он не осмелился даже шелохнуться, когда Хатшепсут склонилась над ним и провела по всему телу изящными тонкими пальцами, но кровь в его жилах закипела. Возможно, именно из-за того, что она касалась его лишь кончиками пальцев, он так возбудился, что едва сдерживался, чтобы не наброситься на девушку и не стиснуть ее в своих объятиях.

Пусть крестьянскому сыну и исполнилось всего лишь шестнадцать лет, о плотской любви он уже имел понятие. В двенадцать его соблазнила Руя, жена начальника фараонова войска, пока ее супруг был в походе. Она взяла его обелиск в рот и вдохнула в вялый орган, которому Сененмут прежде едва уделял внимание, такую силу, что тот заставил трепетать сладострастную женщину. Власть, которую он, еще ребенок, с тех пор возымел над зрелой женщиной, в то же время сделала его пленником. Он снова и снова желал овладеть знатной фиванкой, супругой начальника царских войск, и по ночам прокрадывался в дом вояки. Сененмут даже пожертвовал голубя богу плодородия Мину, чтобы ее мужа опять отправили на войну, и его молитва была услышана. А покинутая Руя каждую ночь, когда ему удавалось сбежать из дому, обучала его искусству любви.

Хатшепсут была девушкой его возраста. В ней соединились очарование юности и жар взрослой женственности. Сененмут таял под ее нежными ласками. Его тело вздымалось и требовательно устремлялось ей навстречу. Хатшепсут поняла. Она послала его твердый обелиск глубоко в себя и почувствовала боль, повергшую ее в восторг и упоение.

Принцесса тоже не была девственницей. По древнему обычаю – так повелось от богов – невинности ее лишил отец Тутмос, и с той поры время от времени ей приходилось исполнять его волю – довольно сомнительное удовольствие! Удовлетворения она не испытывала и всякий раз спрашивала себя: ну почему так должно быть? Почему только мужчины могут предъявлять свои права?

И вот сейчас, раздвинув ноги, она сидела на крепко сложенном парне и, казалось, вела рукопашный бой с невидимым врагом. Прыгая на нем, как ястреб-перепелятник на своей курочке в прибрежных нильских зарослях, Хатшепсут полностью отдалась необузданному желанию. Ее вожделение прибывало, как полные воды, грозя разбушеваться не испытанной доселе страстью. Словно одержимая, принцесса впивалась ногтями в грудь Сененмута, лизала его шею, вонзала зубы в гортань подобно степному хорьку, который тащит змею, доставшуюся в добычу.

Крестьянский отпрыск давно забыл про свое необычное, нежданно-негаданное положение и все глубже и глубже входил в девушку. Большой храм Амона в Карнаке мог бы обрушиться – Сененмут не услышал бы грохота. Как извивалось ее тело! Как, подобно золотым рыбкам в священном озере, плескались ее груди! Каким водопадом ниспадали на него ее волосы! Исступленно, как жрицы в великий праздник Опет, плясала она на его чреслах, касаясь их дрожащими ягодицами, – и он позабыл обо всем на свете. Все его существо устремилось к одной-единственной цели: излиться в нее, мощно, как Нил в месяце Половодья паофи, который орошает томительно жаждущие его вод поля.

И когда девушка завизжала, как молодая кошка в охоте, и возликовала, подобно хору жриц, поющих гимн Мину, когда она страстно возопила: «О мой Сененмут! Мой прекрасный возлюбленный!» – гигантская волна подняла его на гребень, закружила, несметное число раз накрывая бурлящей пеной, и мягко вынесла на ласковый, залитый солнцем песчаный берег.

– Моя принцесса, моя любимая, – прошептал Сененмут, – ты цветок лотоса в водах вечности! Все, что имею, отдал тебе.

Хатшепсут улыбнулась.

– И очень щедро! Больше, чем я смогу вознаградить.

Он заглянул ей в глаза, не смеется ли она над ним. Девушка смотрела серьезно.

– Как бы я хотела, чтобы Ра, правитель миров, утром восходящий на горизонте, вечером уплывающий отдыхать, не предназначил мне судьбу дочери царя! Тогда я могла бы уйти с тобой, обрабатывать поле, печь хлебы, а по ночам возлегать с тобой, когда меня позовешь!

Сененмут зажал ей рукой рот.

– Не говори таких слов! Я – сын крестьянина Рамоса, ты – дочь фараона Тутмоса. Неправедно то, что мы сделали.

– Неправедно, да, – ответила принцесса. – Но таково было желание моего сердца. Разве должна я страдать от жажды, когда рядом бьет родник?

Сененмут пожал плечами.

– Кому тебя предназначили?

– Отец отдал меня юному Тутмосу, чтобы кровь солнца не иссякла.

«Этому тюфяку?» – мысленно ужаснулся Сененмут. Ему приходилось видеть царевича на праздниках и шествиях, этого маменькиного сынка, всегда находящегося подле Мутнофрет. Сененмут закрыл лицо локтем.

– Знаю, что ты думаешь, – сказала Хатшепсут. – Наверное, жалеешь меня из-за того, что мне придется жить с выродком. Не печалься! Я придумаю, как с этим справиться. И ты мне в этом поможешь.

– Да, – с готовностью согласился Сененмут.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю