Текст книги "Дитя господина Лина"

Автор книги: Филипп Клодель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Он роняет окурок, красные огненные звездочки рассыпаются по земле и тут же гаснут. Барк старательно давит окурок каблуком. Остается лишь черный след от пепла, ошметки табака и остатки бумаги, которые быстро впитывают влагу и, всколыхнувшись, словно в предсмертной судороге, оседают, навсегда уходят в землю.

– Вы заметили, что почти все движутся в одну сторону? – продолжает господин Барк уже с новой сигаретой в зубах. Огонек от зажигалки такой слабый, что табак не загорается.

Господина Лина снова убаюкивает голос незнакомца, впрочем, уже менее незнакомого, чем накануне; он говорит на непонятном языке, и старик не в силах разобрать ни слова.

Иногда он ловит себя на том, что пытается как можно глубже вдохнуть сигаретный дым, когда тот достигает его ноздрей. Обычно дым ему неприятен, особенно от сигарет, которые курят мужчины в спальной комнате, но у господина Барка сигареты другие, и дым от них другой, ароматный. Это первый запах новой страны, и он напоминает Лину о пыхтящих трубках, что вечерами раскуривали славные мужи деревни, сидя на пороге своих домов и наблюдая за тем, как неутомимые дети играют на улице, а женщины поют и плетут из бамбука разные вещицы.

У господина Барка мясистые пальцы и фаланги желто-оранжевого цвета – наверное, из-за сигарет, которые он сжимает в руках и беспрерывно курит. Старик смотрит на парк на другой стороне улицы. Видит, как туда заходят дети в сопровождении матерей. Поодаль угадываются водоемы, высокие деревья, нечто, похожее на клетки для зверей, быть может, для невиданных зверей родного края господина Лина. Внезапно ему кажется: вот она, его судьба, вся его жизнь – огромная клетка, не охраняемая, не запертая на замок, и все-таки он никогда не сможет ее покинуть.

Господин Барк, понимая, что Лин разглядывает парк, указывает на него пальцем.

– Там совсем другой мир. Там люди никуда не спешат. Только детишки резвятся. Смеются. Это другое дело. Видели бы вы, как улыбаются детишки на каруселях, на деревянных лошадках моей жены! Улыбаются во весь рот! А ведь если вдуматься, карусель с лошадками – просто вращающийся круг. Что в нем так привлекает детей? Меня всегда это волновало. Я обожал смотреть, как моя жена приводит карусель в движение, я знал: ее работа – радовать детей.

Когда господин Барк говорит, господин Лин слушает его очень внимательно и смотрит на него, словно понимает каждое слово и боится что-нибудь упустить. Старик чувствует в голосе господина Барка грусть, глубокую печаль, словно в нем говорит его рана, словно его боль просачивается в каждое слово, в каждую фразу, подобно соку, который течет в стволе дерева, хоть мы его и не видим.

И внезапно, не подумав, дивясь собственным действиям, господин Лин кладет левую руку на плечо господина Барка, точь-в-точь как тот поступил накануне, и улыбается. Барк улыбается в ответ.

– А я все болтаю, болтаю… Какой балабол! А вы очень любезны. Покорно меня выносите. Мне становится лучше, когда я с вами говорю. Раньше я говорил с женой…

Пауза длится недолго, ровно столько, сколько нужно, чтобы бросить на землю очередной окурок, аккуратно его раздавить, взять новую сигарету, закурить, закрыть глаза и насладиться первой затяжкой.

– Она скоро должна была выйти на пенсию. Оставался год. Но не бросишь ведь просто так карусель, мы хотели найти кого-то на замену, хорошего человека. Жена не могла уступить свое место абы кому и очень беспокоилась. Считала карусель своим детищем, ребенком, которого так и не родила…

У человека-горы блестят глаза, ярко-ярко. Наверное, от холода или от сигаретного дыма, думает господин Лин.

– Мы не хотели здесь жить, никогда не любили этот город, не знаю, нравится ли он вам, но мы его терпеть не могли. Мы мечтали купить маленький домик где-нибудь в деревне, в глуши, неважно, в полях, рядом с лесом, с рекой, в таком месте, где немногочисленные жители знали бы друг друга по именам и здоровались при встрече. Не знаю, существуют ли такие уголки на земле. Здесь все иначе… Вы уже уходите?

Господин Лин поднялся. Смеркалось, а он не взял с собой ничего, чтобы покормить внучку. Надо успеть возвратиться домой, пока она не проснулась и не заплакала от голода. Она никогда не плачет, но именно потому, что дедушка всегда рядом, готовый исполнить любое желание и прогнать страхи. Старик надеется, что так будет всегда.

Господин Барк смотрит на Лина с удивлением и грустью. Старик понимает, что Барк озадачен и расстроен, тогда он кивает на малышку – мол, пора идти.

– Сандьё… – говорит господин Барк с улыбкой. Господин Лин снова кивает.

– Ну, до свидания, господин Tao-laï! Скоро увидимся!

Старик трижды кланяется, чтобы попрощаться с господином Барком, и поскольку рукопожатие невозможно – дедушка прижимает к себе малышку – Барк тяжело опускает на плечо старика теплую ладонь.

Господин Лин улыбается. Только этого он и ждал.

В общей спальне господина Лина ждут женщина с берега и молоденькая переводчица. Все беспокоились, что его долго нет. Так говорит переводчица. Господин Лин объясняет, что ходил гулять. Рассказывает о скамейке и о человеке-горе на скамейке. Женщина с берега успокаивается. Спрашивает, все ли в порядке, может ли она чем-то помочь. Господин Лин собирается сказать «нет», но внезапно спохватывается, спрашивает, нельзя ли получить пачку сигарет. Да, он хотел бы покурить.

– Я не знала, что вы курите, папаша, – удивляется девушка. Затем переводит просьбу.

Женщина с берега слушает перевод с улыбкой. Хорошо, конечно, ему будут выдавать по пачке сигарет в день.

Перед уходом женщина с берега долго что-то говорит молодой переводчице. Та время от времени кивает. Повернувшись к Лину, поясняет:

– Папаша, вы не сможете остаться здесь навсегда. Это временное решение. Контора по делам беженцев скоро решит ваш случай, как и остальные. С вами побеседуют разные люди, вас осмотрит врач. Ничего не бойтесь, я буду с вами. Вам обязательно предложат какой-то вариант жилья, где будет намного удобнее. Все наладится.

Господин Лин не знает, что на это сказать. Поэтому молчит. Рта не осмеливается открыть. Не осмеливается признаться в том, что, несмотря на присутствие чужих людей, ему здесь хорошо, да и малышка уже привыкла, вроде бы и ей нравится. Вместо того чтобы произнести все это, Лин задает один-единственный вопрос: как на языке страны сказать «добрый день»? Молодая переводчица отвечает. Старик повторяет слово несколько раз – вбивает в голову. Закрывает глаза, концентрируется. Открыв глаза, Лин видит, что женщины улыбаются. Спрашивает у девушки, в какой провинции она родилась.

– Я родилась здесь, – говорит она. – Мои родители приплыли сюда на корабле, как и вы, а я уже была у мамы в животе.

Старик стоит, разинув рот, словно ему открылось чудо. Родиться здесь – для него это невероятная бессмыслица. Он спрашивает, как зовут девушку.

– Сара, – отвечает она.

Господин Лин хмурится. Он такого имени не знает.

– А что твое имя означает? – обеспокоенно спрашивает Лин.

– Да просто Сара, папаша, Сара значит Сара. И все.

Старик качает головой и думает о том, что страна, в которой имена ничего не означают, – довольно любопытное место.

Женщины уже у двери. Каждая прощается с Лином за руку. Он кланяется, все еще прижимая ребенка к груди. Теперь надо покормить малышку. Старик усаживается в отведенном ему уголке, опускает Сандью на матрас, раздевает ее. Она открывает глаза. Он ей напевает песенку. Затем надевает на внучку легкую хлопковую рубашку, которую девочка носила дома, на родине. Рубашка полиняла. Господин Лин стирает и сушит ее у батареи каждое утро. К вечеру она высыхает.

Старик снимает с себя верхнюю одежду, аккуратно убирает ее в сторону, всю, кроме пальто, которое по ночам использует в качестве дополнительного покрывала – постоянно боится, как бы малышка не простудилась.

Другие семьи сели в круг и ужинают. Примерно в десяти метрах от него. Дети в основном отворачиваются от старика, как и женщины. Мужчины время от времени бросают на него взгляд, затем снова опускают глаза и продолжают жадно утолять голод. Раздается чавканье, причмокивание, стук палочек. Рядом с матрасом господин Лин обнаруживает миску риса, суп с лапшой и кусок рыбы. Он благодарит и дважды кланяется. Никто не обращает внимания.

Старик размягчает рис во рту, превращает в кашицу, затем дает малышке. Зачерпывает суп ложкой, долго на него дует, чтоб тот не обжег маленький нежный язычок. Рыбу он тоже размельчает, но девочка наедается быстро и больше не хочет. «Спать ей уже пора», – думает господин Лин, вспоминая, как несколько лет назад наблюдал за тем, как жена точно так же кормила их сына, теперь погибшего. Старик беспрестанно думает о жестах жены, и в памяти черпает знание того, как надо говорить с малышкой и как надо о ней заботиться.

Мужчины снова играют в маджонг. Из маленьких стаканчиков они пьют рисовую водку – залпом каждую стопку. Женщины моют посуду – миски, блюда, кастрюли. Дети кричат друг на дружку, ссорятся. Самые маленькие зевают, потирая глаза.

Господин Лин ложится на матрас, тонкими исхудавшими руками обнимает внучку, закрывает глаза, присоединяется к просмотру сновидений.

На следующий день на улице очень светло. Солнце пытается прокусить небо, прорвавшись в мир белым сиянием. Стало холоднее. Господин Лин во всех своих одежках идет по тротуару, аккуратно держа малышку. В кармане у него – полученная с утра пачка сигарет. Одна из женщин принесла сигареты и еду из конторы по делам беженцев. Оттуда каждый день приносят еду.

– Кажется, это для вас, папаша, – сказала она и, пожав плечами, протянула пачку старику.

Мужчины в полусне после ночи, проведенной за игрой, что-то пробурчали из другого конца комнаты, со своих матрасов, затем умолкли.

Из-за пачки сигарет карман топорщится, и почему-то это вызывает у старика улыбку. Он представляет себе лицо человека-горы, когда предложит тому сигаретку.

Сегодня господин Лин не обходит квартал несколько раз, а сразу направляется к скамейке и садится. Приятно сидеть здесь солнечным днем и просто ждать. Толпа выглядит не так, как обычно. Народу не поубавилось, но движение словно замедлилось. Люди будто разбились на группы и принарядились. Они болтают, смеются, у них довольные лица. Кажется, они наслаждаются днем и моментом. Ребятишки, замечая старика на скамейке, показывают на него пальцем, забавляются. Родители берут их за руку и ведут дальше. Кто-то пытается подползти к Лину на коленках, чтобы разглядеть малютку – но родители пресекают шалости.

«Интересно, я их пугаю?» – думает господин Лин. Он оглядывает себя, но видит лишь огромный бесформенный шерстяной шар, состоящий из намотанных шарфов, шапки, пальто и свитеров. «Наверное, я их пугаю. Должно быть, кажусь им злым призраком, переодетым в старика», – господин Лин усмехается своим мыслям.

Напротив него на другой стороне улице человек сто толпится у входа в парк. Кое-кто, наоборот, выходит. Два течения, пестрые, шумящие, сталкивающиеся, порой становятся водоворотом, который напоминает о сезоне дождей в деревне и о реке Боли недалеко от прежнего дома Лина.

Название реки связано с легендой о женщине, чьи дети утонули во время купания. От горя она и сама бросилась в воду. Иногда по вечерам, если сидеть на берегу в тишине, можно услышать плач безутешной матери – ее призрак выходит из воды поделиться своей печалью.

Но это просто легенда, которую по вечерам нашептывают детишкам, чтобы они были осторожны, играя у воды. На самом деле река очень красивая, прозрачная и богатая рыбой. Искупаться в жару – радость жизни. В реке полно креветок и маленьких крабов – их можно поджарить на углях. Еще к ней на водопой водят буйволов. А женщины стирают в реке белье, моют голову, и волосы плавают на поверхности, напоминая шелковые черные водоросли. В воде отмокает бамбук – прежде чем попасть в кастрюлю или на сковороду. Вода отражает цвет деревьев, чьи корни уходят далеко вглубь, питаются влагой из недр реки. Желтые и зеленые птицы едва скользнут по поверхности и упархивают восвояси. Словно солнечные лучи, неуловимые почти воображаемые блики.

Господин Лин моргает. Однажды он расскажет обо всем этом Сандью – о реке, о деревне, о лесе, о силе своего отца и улыбке матери. Старик снова смотрит на вход в парк. Ему интересно, что там такого удивительного, почему столько семей туда спешат. Но парк – на другой стороне улицы, а по улице под аккомпанемент клаксонов в бело-сером дыму носятся машины.

Время уходит. Господин Лин чувствует движение времени по тому, как холод пробирается сквозь его ботинки, сквозь три пары его носков и достигает, наконец, ступней. Время уходит, а он все еще один на скамейке. Человек-гора куда-то запропастился. Может, он здесь не каждый день. А может, он больше не появится?

Карман с пачкой сигарет, который топорщился радостно, теперь топорщится с печалью. Господину Лину невыносимо грустно – старик вспоминает о руке человека-горы на своем плече, вспоминает о том, что на самом деле, они с внучкой одни-одинешеньки на свете. Их двое, и они одиноки. А родина очень далеко. Ее фактически больше нет. Она разлетелась на щепки воспоминаний и снов, живых лишь в голове усталого старика.

День клонится к вечеру. Где-то вдали солнце падает в небо. Пора возвращаться. Человек-гора так и не появился. Господин Лин уходит; в кармане у него – неоткрытые сигареты, а на языке – непроизнесенное bonjour[2]2
  Добрый день (фр.).


[Закрыть].

Старик спит плохо. Он словно скован льдом. Ему кажется, будто у него все украли, всю его одежду и даже чемодан с мешочком земли и выцветшей фотографией. Он ворочается с боку на бок, и ближе к рассвету погружается в тяжелый сон, как будто летит в темный бездонный колодец.

Старик просыпается поздно и сразу же чувствует: что-то не так. Он тянет руки в разные стороны – пусто. Вскакивает, оглядывается, мечется.

– Сандью! Сандью! Малышка пропала! На месте ее нет! Сандью!

Женщины, кружком сидевшие вокруг тазика и чистившие овощи, обернулись на крики господина Лина. Их мужья еще храпят.

– Сандью! Сандью! – обезумев, повторяет старик, чувствуя, как сердце в груди стучит быстрее и все кости скрипят.

Внезапно на другом конце спальни Лин замечает троих смеющихся детей. Это самые мелкие, и они развлекаются. Смеются звонко-звонко. Но кто же там с ними? Сандью! Его внучка. Они передают ее из рук в руки, неаккуратно, неосторожно, а малышка ошалело хлопает глазами. Господин Лин одним прыжком оказывается возле ребят и выхватывает у них малютку:

– Прекратите! Прекратите! Вы ее пораните, она еще слишком маленькая, чтобы с вами играть!

Он берет Сандью на руки, качает ее, гладит, успокаивает. Старика трясет. Он очень испугался.

Возвращаясь к своему матрасу, он проходит мимо женщин. Одна из них говорит:

– Это же дети, папаша, они имеют право немного повеселиться, почему бы вам не оставить их в покое?

Господин Лин крепко, очень крепко прижимает к груди ребенка и ничего не отвечает. Женщина смотрит на него с отвращением.

– Старый маразматик! – цедит она сквозь зубы.

Позже, чтобы только к нему не приближаться, другая женщина бросит ему пачку сигарет. И старик быстро сунет ее в карман – рядом с первой.

В этот день господин Лин медлит с выходом из дома. Он долго лежит на матрасе, словно в прострации, пока Сандью спит. Не притрагивается к еде, которую поставила рядом с ним одна из женщин.

Вдруг помещение буквально взрывается воплями разругавшихся мужчин, которые играли в карты. Они вскочили со своих мест и таращатся друг на друга, словно быки на красную тряпку. Один обвиняет другого в жульничестве. Вспыхивает драка. Женщины напуганы. Господин Лин не хочет, чтобы внучка смотрела. Он быстро одевает ее, облачается в сто одежек и выходит из комнаты в тот самый момент, когда один из мужчин, сверкая гневным взглядом, прямо перед носом противника выхватывает нож.

На улице хмарь. Моросит холодный дождик, тот же, что в первый день, когда беженцы сошли с корабля. Низкое небо словно стремится раздавить город. Господин Лин надвигает шапку девочке на лоб. Теперь малышки почти не видно. Сам поднимает воротник.

Толпа на тротуаре вновь снует в бешеном ритме. Люди больше не прогуливаются семьями, не смотрят в небо и не улыбаются. Все куда-то бегут, глядя под ноги. В этом потоке господин Лин напоминает ствол маленького мертвого дерева, которое уносит течением, мотает туда-сюда.

– Господин Tao-laï! Господин Tao-laï!

Словно во сне, старик слышит, как мягкий хрипловатый голос дважды повторяет «bonjour». Быстро осознав, что голос вовсе не во сне, а за его спиной, старик узнает его, останавливается; рискуя быть кем-нибудь затоптанным, оборачивается и в десяти метрах от себя видит поднятую вверх руку, затем вторую; голос произносит «Bonjour!» еще дважды.

Господин Лин улыбается. Сквозь рваную карту дня будто засветило солнце. В два счета запыхавшийся господин Барк оказался рядом. Он тоже улыбается от уха до уха. Старик на секунду прикрывает глаза, припоминает слово, сказанное переводчицей, и громко обращается к господину Барку:

– Bonjour!

Господин Барк так долго бежал, что никак не может отдышаться. Господин Лин чует от него запах табака. Человек-гора подмигивает старику:

– Чертовски рад вас видеть! Идите же скорей сюда, а то еще простуду подхватим под этим дождем!

И Барк тянет за собой Лина в неведомое место. Лин не сопротивляется. Он счастлив. С человеком-горой он пойдет куда угодно. Ощущая в кармане две пачки сигарет, старик улыбается еще шире. Ему уже даже не холодно. Он забыл об общей спальне, о глупых женщинах, о драке. Он просто идет, прижав к себе внучку, шагает подле заядлого курильщика, выше его на две головы и наверняка весом около тонны.

Господин Барк толкает дверь кафе и пропускает господина Лина. Выбирает столик в углу и жестом предлагает старику сесть на диванчик, сам пододвигает стул.

– Ну и погодка! Скорее бы уже наступили теплые деньки! – говорит господин Барк, потирая руки, закуривая новую сигарету и делая первую затяжку с наслаждением, как всегда, чуть прикрыв глаза.

Барк улыбается, глядя на малышку.

– Сандьё! – смеется он.

Господин Лин кивает, любуется внучкой, которую положил рядом с собой на диванчик и которая тут же уснула.

– Сандью, – повторяет старик с гордостью, потому что девочка очень красивая, похожа на сына, на жену сына и на любимую жену господина Лина – такая цепочка вырисовывается у него в голове.

– Я сделаю заказ, – говорит господин Барк. – А то нас никогда не обслужат! Доверьтесь мне, господин Tao-laï, хорошо? Я знаю, что нам нужно, чтобы согреться.

Господин Лин не знает, почему человек-гора постоянно твердит нечто вроде «bonjour», но делает он это с таким обаянием и мягкостью, что можно только восхищаться. Понимая, что ему задают вопрос, старик слегка кивает.

– Отлично!

Господин Барк направляется к стойке. Делает бармену заказ.

Тем временем старик потихоньку вынимает две пачки сигарет и кладет их рядом с металлической потертой и поцарапанной, словно побитой, сигаретницей Барка. Тот стоит у бара. Ждет. Господин Лин впервые видит его со спины: немного сутуловат, словно всю жизнь таскал тяжести. «Может, он грузчик?» – думает господин Лин. Быть может, его работа – носить кирпичи, штукатурку или землю.

Голос господина Барка прерывает мыслительный процесс:

– Осторожно! Горячо!

Он несет две чашки с дымящимся напитком, от которого по залу кафе распространяется удивительный густой лимонный аромат. Опустив чашки на стол, Барк садится. Занятый тем, чтобы все не опрокинуть и не обжечься, двух пачек сигарет он в упор не замечает. Заметив, сперва решает: это чья-то ошибка. Оглядывается, затем вдруг понимает, в чем дело. Смотрит на старика. Тот хитро улыбается.

Господину Барку давным-давно не делали подарков. Жена часто дарила ему разные вещицы – ручки, галстук, платок, кошелек. Он тоже ее радовал – духами, розами, элегантным шейным платком. Без всякого повода. Так они и жили играючи.

Барк берет сигареты. Держит их в руках, испытывая невероятную уже давно забытую радость. Сигареты совсем простые, марку эту он не любит, да и ментоловый вкус не переносит. Но какая разница? Он смотрит на старика и хочет сжать его в своих объятиях. А слов подыскать не может – ком в горле. Наконец звучит простая благодарность:

– Спасибо… спасибо, господин Tao-laï, не стоило. Знаете, мне очень приятно, мне ужасно приятно!

Господин Лин счастлив, потому что порадовал человека-гору. И поскольку в этой стране все слова звучат как «bonjour», он снова обращается к Барку, как научила молодая переводчица.

– Вы правы! – отвечает Барк. – Сегодня отличный день!

Большими пальцами он разрывает целлофан, рвет серебристую бумагу, слегка постукивает пальцами по дну пачки, чтобы сигареты выскочили, предлагает господину Лину, тот, улыбаясь, отказывается, Барк тоже улыбается, мол, все еще не курите, раздается щелчок старой зажигалки, первая затяжка – и глаза закрываются.

И поскольку сигареты подарил старик, они внезапно кажутся Барку лучшими, чем в его воспоминаниях, просто замечательными. Да, эти сигареты – восторг. И запах мяты очень к месту. Теперь господин Барк спокоен. У него ощущение, будто легкие раскрываются, и воздух проникает легче. Ему хорошо в этом кафе. Он чувствует благодать.

Господину Лину тоже хорошо. Вокруг почти никого. Ребенок спит, как в колыбельке. Все хорошо.

– Пейте же скорее, пейте! Иначе остынет, а тогда никакого смысла!

Господин Барк показывает пример. Берет чашку в руки, несколько раз дует на напиток и, причмокивая, делает большой глоток. Старик пытается повторить фокус: берет чашку, дует, проглатывает, причмокивает, но внезапно закашливается.

– Да, это штука непростая. Но вы увидите, как согреетесь! Секрет в том, чтобы подавать напиток почти кипящим. Вода, сахар, лимон и рюмка какого-нибудь спиртного – любого, какое под руку попадется. Не очень сложно, да?

Никогда еще господин Лин не пил ничего подобного. Вкус лимона ему знаком, а вот всего остального… Он пьет маленькими глотками, и постепенно все вокруг становится теплым, а он сам словно покачивается на волнах, чувствуя приятное жжение в животе.

У человека-горы порозовело лицо. Щеки у него красные, как два фонаря. Кажется, сигареты старика пришлись ко двору – Барк прикуривает от почти докуренной одной, хватается за другую, и так до бесконечности.

Лин расстегивает пальто, плащ и вдруг начинает без причины смеяться. Голова немного кружится, а лицо горит.

– Ну что, так лучше? – спрашивает господин Барк. – Иногда мы с женой сюда приходили. Зимой. Здесь спокойно. Тихо…

Внезапно он мрачнеет. Перестает смеяться – резко, словно в огонь бросили горсть земли. Он вертит на блюдечке пустую чашку с мокрым кусочком лимона на дне. Его глаза блестят. Он хмурится и молчит. Даже забывает вновь закурить. Бармен выводит Барка из оцепенения. Парень заканчивает рабочий день и хотел бы рассчитаться. Человек-гора роется в карманах, достает мелочь, дает бармену.

Господин Лин смотрит с улыбкой.

– Иногда жизнь просто отвратительна, да? – говорит Барк.

Старик не отвечает, по-прежнему улыбается, и вдруг ему на ум приходит песня, от которой не отделаться, он чувствует себя словно под гипнозом:

 
Солнце обязательно взойдет…
 

Он напевает на языке своей страны, получается глухая синкопированная хрупкая музыкальная тема:

 
И распустятся чудесные цветы,
Их лучи согреют, дождь польет…
 

Господин Барк слушает. Музыка окутывает его.

 
Скоро чьей-то мамой станешь ты.
 

Господин Лин умолкает. Что с ним такое? Зачем он спел человеку-горе? Зачем промурлыкал непонятные слова? Внезапно ему становится стыдно, но он смотрит на господина Барка и снова чувствует себя счастливым.

– Красиво, господин Tao-laï, очень красиво, даже если слова и непонятны. Спасибо.

Старик осторожно и нежно берет на руки малышку, которая слегка приоткрывает глаза. Встает и кланяется господину Барку.

– Хорошо провели время, – говорит тот. – Мне с вами было хорошо.

– Bonjour, – говорит господин Лин.

– Ну, до свидания, господин Tao-laï, надеюсь, до завтра!

Старик прощается дважды. Человек-гора кладет руку ему на плечо. Лин уходит и уже у дверей кафе слышит:

– И спасибо за сигареты! – Барк потрясает в воздухе двумя пачками.

Старик улыбается и, склонив голову, уходит. Когда покидаешь теплое кафе, морозный воздух кажется пощечиной. Старые ноги не хотят снова куда-то идти. Лин чувствует себя одновременно тяжело и легко. Немного болит голова. Во рту остался странный привкус, но старик рад, что повидал человека-гору и провел с ним время, пока малышка отдыхала.

Домой Лин возвращается затемно. Мужчины мирно играют в карты. Бросают на него взгляд – мертвый взгляд, невидящий, как если бы старика не существовало. Женщины даже не оборачиваются. Дети тоже.

Господин Лин раздевает малышку, купает ее и облачает в хлопковую рубашку. Кормит рисом, молоком и толченым бананом. Сам старик не голоден. Он раздевается и ложится рядом со спящим ребенком. Вспоминает о человеке-горе, о его удивленной улыбке при виде двух пачек сигарет. Глаза слипаются. Вкус обжигающего лимонного напитка все еще на губах.

Сон вступает в свои владения.

Господин Лин встречается с господином Барком каждый день. В хорошую погоду они сидят на скамейке. Когда идет дождь, друзья отправляются в кафе, и господин Барк заказывает странный напиток, который они пьют, зажав чашку между ладонями.

Отныне, едва проснувшись, старик ждет момента, когда увидит «друга». Именно так Лин мысленно называет Барка, ведь так на самом деле и есть. Человек-гора стал настоящим другом, хоть и говорит на непонятном языке, хоть ни слова и не выловить из потока клокочущих «бонжуров». Это неважно. Все неважно. Человек-гора ведь до сих пор не знает, что «Tao-laï» – приветствие, а не имя.

Благодаря господину Барку новая страна обрела для старика свое лицо, свой вес, свою энергию, свою печаль, свою улыбку и свой запах – сигаретного дыма. Человек-гора не подозревает о том, сколько всего поведал господину Лину.

Сандью тоже привыкла к встречам, к теплому дыханию господина Барка, к его сильным потрескавшимся рукам и широким пальцам в мозолях. Иногда, если господин Лин устает, малышку несет Барк. Девочка не возражает. На руках у человека-горы она выглядит как Дюймовочка, это забавно. На руках у великана с ребенком не может произойти ничего плохого. Господин Лин спокоен. Похититель детей никогда не осмелится даже подступиться к такому силачу.

Господин Барк по-прежнему много курит, может, даже больше, хоть это и невероятно. Но теперь только ментоловые сигареты, отныне его любимые. Когда господин Лин вынимает из кармана пачку, предназначенную в подарок, у Барка от волнения немного сводит живот и в горле как будто холодит. Барк улыбается старику, благодарит за сигареты, открывает их, стучит по донышку, вынимает штучку.

Иногда друзья вместе бродят по улицам. Не по одной и той же улице, как раньше Лин, а по разным. Господин Барк показывает старику город, новые кварталы, площади, улицы и переулки, пустынные места и места, где полно народу, где люди, как пчелки, снующие из одного улья в другой, с жужжанием проносятся из одного магазина в другой.

Обыватели с любопытством рассматривают удивительную парочку – маленького сухонького старика в ста одежках, кажущегося беззащитным и уязвимым, и человека-гору, мощного как танк и вдобавок с сигаретой, и, конечно, люди разглядывают Сандью, сокровище господина Лина.

Когда смотрят слишком пристально или вдруг враждебно, господин Барк, в свою очередь, начинает внимательно взирать на смотрящего, хмурить брови, гримасничать. Можно подумать, господин Барк – злобный издеватель.

Старика все это забавляет. Каждый праздный ротозей тут же прячет глаза, идет своей дорогой. Барк и Лин смеются от души.

Как-то раз в кафе, пока друзья наслаждаются напитком, от которого у старика всегда немного кружится голова, а внутри становится тепло и томно, словно начинается лихорадка, но не настоящая, а совершенно безболезненная, господин Лин вынимает из кармана фотографию, единственную, которая у него есть. Он достал ее из чемодана, чтобы показать другу. Барк понимает – дело серьезное. Он бережно подцепляет фотографию огромными пальцами. Смотрит.

Сначала ничего не видит – картинка размытая и выцветшая, солнце и время над ней поработали. Затем различает молодого человека рядом с постройкой, легкой, почти воздушной, на деревянных столбах, а рядом с человеком – девушку, моложе его, очень красивую, с густыми волосами, заплетенными в косу. Мужчина и женщина смотрят в объектив. Не улыбаются, они очень сосредоточенны, словно боятся или взволнованы торжественным моментом.

Вглядываясь в лицо человека, Барк понимает, что перед ним Tao-laï. То же лицо, те же глаза, та же форма губ, тот же лоб, но тридцать лет назад, а может, и сорок. А женщина, несомненно, умершая жена господина Tao-laï, ведь Барк никогда не видел своего друга с ней вместе. Человек-гора разглядывает черты юной девушки, прекрасной и загадочной именно в силу своего природного очарования, волнующей естественности, безыскусности, простоты.

Господин Барк аккуратно кладет фотографию перед собой, роется во внутреннем кармане куртки, извлекает кошелек, где тоже хранится фотография жены. Он улыбается, чуть склонив голову влево.

На фотографии – лицо, только лицо, полное, круглое, бледное, с красными губами. Глаза немного щурятся из-за улыбки и от солнца. Фон зеленый. Может быть, листва. Господин Лин пытается понять, листва какого дерева, но не понимает. В его стране таких деревьев нет. Женщина кажется счастливой. Толстой и счастливой. Толстая жена человека-горы. Господин Лин никогда ее не видел. Наверное, она работает все время. Или… нет, наверное, она умерла. Теперь она в стране мертвых вместе с его супругой, и, кто знает, быть может, они встретились, как на земле встретились Барк и Лин. От этой мысли Лину хорошо, спокойно. Старик надеется, что его жена и правда встретилась на небе с женой Барка.

Малышка спит на диванчике. Господин Барк закуривает новую сигарету. Его глаза блестят. Господин Лин напевает свою песню. Так друзья проводят вместе довольно долгое время, и перед ними у пустых чашек лежат фотографии покойных жен.

На выходе из кафе господин Барк берет старика за плечо и провожает до дома – теперь он всегда так делает. У двери Лина друзья долго прощаются: старик то и дело повторяет «bonjour».

В общей комнате все как обычно. Другие семьи все еще здесь. Мужчины проводят дни и половину ночей за игрой в маджонг, разглагольствованиями, криками. Они шутят, оскорбляют друг друга, ссорятся, мирятся, иногда напиваются допьяна.

Старшие дети теперь ходят в школу. Возвращаются все более и более учеными – уже лопочут иностранные слова, слова страны, куда их забросила судьба. Учат этим словам младших. Женщины готовят, стирают. Господину Лину по-прежнему оставляют еду возле матраса. Он благодарит, кланяется. Никто не обращает на него внимания, никто с ним не говорит. Но ему плевать. Он не одинок. У него есть Сандью. И друг – человек-гора.