Текст книги "Пассажиры с пурпурной карточкой"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

«Сексуальные последствия быстрой атаки лёгкой кавалерии» -

это настолько занимательная книга, что доктор Йесперсен Джойс Батименс, психолингвист федерального Управления перегруппировки и взаимных сношений не хотел бы прерывать чтение. Но дела зовут.

– Пук редисок не обязательно ассоциировать с кружком красных террористов, – наговаривает он в диктофон. – Юные Редисы назвали так свою группу потому, что редиска имеет корень – радикал, следовательно, она радикальна. Затем, обыгрываются слова «корень» и «кореш», жаргонное определение близкого закадычного друга и, возможно, «ремиз» и «релиз». И, вне сомнений, «рудикал» – диалектное, распространенное только в Беверли Хиллз название для отталкивающих, неуправляемых, неприятных в общении личностей. Все же Юные Редисы не принадлежат к тем силам, которые я назвал бы Левым Крылом; они представляют собой нынешнее недовольство Жизнью-в-целом, но не выдвигают никаких коренных предложений по перестройке. Они поднимают крик против современного состояния вещей, подобно обезьянам на дереве, но их критика никогда не несет в себе конструктивных идей. Они хотят все разрушить, совсем не задумываясь о том, что надо делать после разрушения.

В двух словах, они отражают ворчание и брюзжание среднего мещанина, с той лишь разницей, что высказываются более членораздельно. В Лос-Анджелесе тысячи группировок, похожих на них, а во всем мире их, возможно, миллионы. В детстве они вели нормальную жизнь. Фактически все они родились и выросли в том же самом насесте, это одна из причин, почему их отобрали для данного исследования. Чем и кем стали десять таких творческих людей, взращенных в семи домах района 69–14, примерно одинакового возраста, живших практически бок о бок друг с другом, так как их отдавали в игровой загон на вершине опоры и каждая мать по очереди присматривала за ними, пока остальные занимались тем, что им было нужно, и… О чем я?

Ах да, они жили нормальной жизнью, ходили вместе в одну школу, развлекались, предавались обычным сексуальным играм в своей среде, вступали в молодежные банды и вели довольно кровопролитные войны с бандой соседнего гнездовья и ребятами с Западной окраины. Однако в каждом проявлялась острая интеллектуальная пытливость и каждый стал заниматься художественным творчеством.

Высказывалось предположение, которое может оказаться правдой, что известная нам загадочная личность Рейли Ренессанс был отцом всех десяти. Факт допустимый, но требующий доказательств. Рейли Ренессанс одно время проживал в доме госпожи Виннеган и, похоже, развил невероятно кипучую деятельность в этом насесте, да в целом в Беверли Хиллз. Откуда появился этот человек, кем он был и куда исчез, остается загадкой, несмотря на усиленные поиски различных органов. У него не было удостоверения личности или какого другого документа, тем не менее его никто не трогал долгое время. Похоже, у него был какой-то материал на начальника местной полиции и, возможно, на некоторых служащих в представительстве Федерального правительства в Беверли Хиллз.

Он жил два года у госпожи Виннеган, затем исчез из вида. Прошел слух, что он покинул Лос-Анджелес, чтобы вступить в племя белых новоамериндов, которых тогда называли индейцами-семянолами.

Однако вернемся к Юным (перегласовка с Юнгом?) Редисам. Они восстают против Верховного Идола – против дяди Сэма, которого они ненавидят, но и любят. Словосочетание «дядя Сэм», конечно же, связывается в их подсознании с шотландским словом примерно такого же звучания, обозначающим незнакомую, странную, жуткую личность; это указывает на то, что их собственные отцы были людьми со стороны. Все исследуемые живут в семьях, где отца нет или же он – слабое существо; явление, к сожалению, распространенное в нашей цивилизации.

Я никогда не видел своего отца… Туни, сотри последнюю фразу, она к делу не относится. То же самое шотландское слово, похожее на «дядю», имеет второе значение: «новость», «известие», это указывает на то, что несчастные молодые люди страстно надеются получить известие о возвращении своего отца и, возможно, верят втайне в примирение с дядей Сэмом, то есть со своими отцами.

Дядя Сэм. Сэм – сокращенно от имени Самуэль, от древнееврейского Шему'эль, что означает «Имя Божье». Все Редисы – атеисты, хотя некоторые, прежде всего Омар Руник и Чибиабос Виннеган, получили в детстве религиозное воспитание (первый – панаморитское, второй – римско-католическое).

Бунт молодого Виннегана против Бога и против католической церкви, несомненно, усугубился в связи со следующим фактом: когда у него был хронический запор, мать принуждала его пить слабительное, чтобы вызвать катарсис – очищение желудка. Вероятно, его также злило, что приходится заучивать катехизис в то время, как ему хотелось играть. Также имел место знаменательный эпизод, оставивший глубокий шрам в его памяти, – это когда ребенка заставили глотать катетер. (Нежелание испражняться, характерное для детского возраста, будет подвергнуто анализу в следующем докладе.)

Дядя Сэм, Фигура Отца. Фигура звучит настолько очевидной игрой слов, что я не стану утруждать себя демонстрацией очевидного. Сюда, наверно, можно отнести и «фигу» в ее фигуральном значении: фига вам! – посмотрите «Ад» Данте, то место, где какой-то итальянец или кто иной, находясь в преисподней, говорит: «Фиг тебе, Боже!» – кусая при этом большой палец, что являлось в старину вызывающим, неуважительным жестом. Хм? Кусать большой палец – характерная черта младенческого возраста?

Сэм также представляет собой многослойный каламбур из фонетически, орфографически и полусемантически связанных слов. Важно отметить, что молодой Виннеган не терпит, когда его называют «дорогой», он утверждает: мать так часто называла его дорогим, что его тошнит от этого слова. Однако Чиб улавливает здесь гораздо более глубокий смысл. Например, есть такой олень в Азии – самбар, у него на рогах по три разветвления. (Обратите внимание на созвучие: сэм – сам.) Очевидно, три ветви символизируют для Чиба программу Тройной революции, историческую точку отсчета – начало нашей эпохи, которую Чиб так ненавидит, по его утверждению. Три точки также связываются исконно со Святой Троицей, по поводу которой Юные Редисы часто богохульствуют.

Мне следовало бы отметить, что этим данная группировка отличается от других, которые я изучал. Все остальные высказывали богохульные мысли довольно редко и в умеренной форме, что согласуется с умеренным, поистине бесцветным религиозным духом, преобладающим в наши дни. Ярые богохульники процветают, только когда процветают ярые церковники.

«Сэм» также перекликается с «семьей», что указывает на подсознательное стремление Редисов следовать общепринятой морали.

Существует догадка, которая, однако, сможет оказаться сильной натяжкой, будто «Сэм» соответствует «самеху» – пятнадцатой букве древнееврейского алфавита. (Сэм! Эх!?) В старом варианте английского алфавита, который Юные Редисы учили в детстве, пятнадцатой буквой стояло «О». В сравнительной таблице моего словаря (это новое, сто двадцать восьмое издание Вебстера для университетов) латинское «О» помещается на той же строке, что и буква Пап арабского алфавита. Рядом стоит древнееврейская Мам. Итак, мы прослеживаем двойную связь с отсутствующим, но желанным отцом (Пап) и сверхдовлеющей матерью (Мам).

Я не нахожу применения древнегреческому Омикрону из того же горизонтального ряда. Но дайте срок; требуется провести тщательный анализ.

Омикрон. Маленькое «о»! Строчной Омикрон имеет форму яйца. Маленькое яйцо есть оплодотворенная сперма их отца? Матка? Основная форма современной архитектуры?

Сэм Хенна – устаревший эвфемизм для «геенны». Дядя Сэм – это Сэм Хенна в качестве отца? Давай лучше сотрем это место, Туни. Возможно, наши высокообразованные юноши сталкивались с этой вышедшей из употребления фразой, но это невозможно проверить. Я бы не хотел выступать с догадками, которые могли бы выставить меня в смешном свете.

Идем дальше. Сэмисен. Японский музыкальный инструмент с тремя струнами. Снова программа Тройной революции и Святая Троица. Троица? Отец, Сын и Святой Дух. Мать – абсолютно презренная фигура, она, так сказать, Смятый Пух? Может, и так. Убери это, Туни.

Сэмисен. Сын Сэма? Что приводит нас, естественно, к Самсону, обрушившему храм филистимлян на себя и их головы. Наши парни высказываются за то, чтобы совершить нечто подобное. Хм? Вспоминаю самого себя в их возрасте, до того, как я возмужал. Вычеркни последнюю фразу, Туни.

Самовар. Данное русское изобретение предназначено для кипячения воды. Вне всяких сомнений, Юные Редисы кипят от революционного задора. Однако в глубине своих обеспокоенных душ они сознают, что дядя Сэм для них – вечнолюбящий Отец-Мать, в его сердце главная забота – о своих детях. Но они заставляют себя ненавидеть его, следовательно, они само-варятся.

Самоцвет или полудрагоценный камень. Среди многих оттенков преобладают самоцветы желтовато-розового, бледно-красного цвета, близкого к редису; по крайней мере, у них в подсознании возникает такая аналогия. Самоцвет соответствует Юному Редису; им кажется, что их подвергают шлифовке на наждачном круге современного общества.

Туни, как тебе нравится эта зонко такрученная… тонко закрученная фраза, я хотел сказать. Прогони всю запись, отредактируй, как полагается, подчисти, где надо, и передай боссу, сам знаешь. Мне пора идти. Опаздываю к маме на обед; она сильно огорчается, если я опаздываю хоть на секунду.

Ах, постскриптум! Я советую агентам организовать более тщательное наблюдение за Виннеганом. Его друзья выпускают пар душевных терзаний через разговоры и пьянку, а он вдруг изменил стиль поведения. У него случаются долгие периоды молчания, он бросил курение, выпивку и секс.

Часть вторая

И в торгашестве присутствует оттенок благородства

И в торгашестве присутствует оттенок благородства даже в наши дни. Те, наверху, не высказываются официально против частных питейных заведений, если граждане, ими владеющие, приобрели разрешение на продажу спиртного, сдали все необходимые экзамены, оплатили все пошлины и дали взятку местным властям и начальнику полиции. Поскольку подобные заведения законом не предусмотрены и нет возможности снять в аренду большие помещения, таверны такого типа открываются прямо на дому у владельца.

Чиб предпочитает «Мою Вселенную», отчасти потому, что ее владелец действует подпольно. Дионисий Гобринус, не в силах прорубиться сквозь препоны, поборы, колючую проволоку и мини-ловушки бюрократического делопроизводства, оставил попытки получить официальное разрешение.

Не таясь, он пишет краской название своего заведения поверх математических формул, которые некогда украшали фасад дома. (Бывший профессор математики местного университета Аль-Хваризми Декарт-Лобачевский, он оставил кафедру и еще раз поменял имя.) Атрий и несколько спален были переоборудованы под питейные и увеселительные помещения. Таверну не посещают египтяне, вероятно по причине своей обостренной чувствительности к цветастым выражениям, оставленным внутри на стенах завсегдатаями.

 
ВАЛИ, АЛИ!
МАГОМЕТ БЫЛ СЫНОМ ДЕВСТВЕННОЙ СУКИ
СФИНКС – СКУНС
ПОМНИ КРАСНОЕ МОРЕ!
ВЕРБЛЮД – ФЕТИШ ПРОРОКА
 

Некоторые из тех, кто писал насмешки, – дети отцов, дедов и прадедов, которые сами были в прошлом мишенью для подобных оскорблений. Но их потомки основательно прижились в Беверли Хиллз, стали местными до мозга костей. Таково царство людей.

Гобринус, приземистый, квадратный, стоит за стойкой, которая тоже квадратная, как протест против овала. Над его головой надпись большими буквами:

 
ЧТО ОДНОМУ СЛАЩЕ МЕДА, ДРУГОМУ ГОРШЕ ОТРАВЫ
 

Гобринус много раз объяснял сей каламбур, но ему не всегда удавалось донести смысл до очередного слушателя. Достаточно будет сказать, что О'Трав был математиком и частотная дистрибуция О'Трава очень близка аппроксимации к биномной дистрибуции, когда количество проб увеличивается и вероятность успеха в одной пробе мала.

Если посетитель напивается до такой степени, что ему больше непозволительно наливать ни капли, Гобринус вышвыривает его из таверны с треском, яростными проклятиями и самыми плачевными последствиями для клиента, при этом хозяин выкрикивает:

– О'Трав! О'Трав!

Друзья Чиба – Юные Редисы, – сидя за шестиугольным столом, приветствуют художника, и их восклицания невольно повторяют выводы федерального психолингвиста о его поведении в последнее время:

– Чиб, затворник! Чивикает, как всегда. Выискивает себе чувику, ясное дело. Подыскивай скорей!

Мадам Трисмегиста, сидя у маленького столика, с прической в виде печати Соломона, приветствует его. Уже два года, как она жена Гобринуса, это рекордный срок: Гобринус знает, что она прирежет его, если он ее бросит. Он также верит, что она способна каким-то образом играть его судьбой с помощью карт, которыми она хорошо владеет. В эпоху всеобщего образования процветают гадалки и астрологи. По мере того, как наука прокладывает себе дорогу, невежество и предрассудки шмыгают вокруг, трусят по бокам, хватая науку за пятки большими черными зубами.

Сам Гобринус, имеющий докторскую степень, несущий светоч знаний (по крайней мере, до недавнего времени), не верит в Бога. Но он уверен, что звезды, смещаясь, выстраиваются в гибельный для него рисунок. Следуя странной логике, он думает, что карты его жены управляют звездами; ему невдомек, что гадание по картам и астрология не имеют между собой ничего общего.

Что можно ожидать от человека, который заявляет, что Вселенная несимметрична?

Чиб приветствует мадам Трисмегисту взмахом руки и направляется к другому столику. Там сидит

Типичная среднелетка

Бенедиктина Серинус Мельба. Высокая, изящная, у нее лемуровидные бедра, стройные ноги, но большие груди. Ее волосы, черные, как и зрачки, разделены посередине, приклеены к черепу с помощью аэрозольного лака и заплетены в две длинные косы. Они перекинуты вперед по обнаженным плечам и скреплены золотой брошью чуть ниже горла. От броши, имеющей форму музыкальной ноты, косы снова разделяются, каждая охватывает петлей левую и правую грудь. Вторая брошь скрепляет их, после чего они расходятся, обнимая все ее тело, встречаются снова на спине, где третья брошь, и возвращаются, чтобы переплестись на ее животе. Еще одна брошь поддерживает волосы, и дальше они ниспадают черным раздвоенным водопадом на перед колоколообразной юбки.

На ее лице – толстый слой зеленой, аквамариновой, бирюзовой косметики, приклеена также мушка изумрудного цвета. На теле желтый бюстгальтер с нарисованными розовыми сосками; кружевные банты, отделанные оборками, свисают с бюстгальтера. Ярко-зеленый полукорсет с красными розочками облегает талию. Поверх корсета, наполовину скрывая его, надета проволочная конструкция, обтянутая розовой стеганой материей с блестками. Конструкция имеет сзади удлинение, образующее усеченный фюзеляж в виде длинного птичьего хвоста, к которому прикреплены длинные желтые и ярко-красные искусственные перья.

Вздувается колоколом достигающая колен прозрачно-шелковая юбка. Она не скрывает пояс с резинками и полосатые желто-темно-зеленые трусики, белые бедра, одноцветно-черные чулки с зелеными стрелками в виде музыкальных нот. На ногах ярко-синие туфли на высоких каблуках бирюзового цвета.

Бенедиктина одета так для выступления на Фестивале народного творчества; недостает только шляпки, в которой она будет петь. Несмотря на все, она много раз высказывала, среди прочих претензий, обвинение в адрес Чиба, что тот вынудил ее оставить сцену, из-за чего она упустила свой шанс добиться громкой славы.

С нею пять девушек, им всем от шестнадцати до двадцати одного, они пьют по (сокращенное название попводяры).

– Бенни, надо бы поговорить наедине, – говорит Чиб.

– Зачем? – У нее прелестное контральто с гадкими интонациями – следствие дурного настроения.

– Ты пригласила меня сюда, чтобы разыграть сцену на публике? – спрашивает Чиб.

– Боже праведный, все сцены для публики и созданы! – кричит она пронзительно. – Послушайте его! Он хочет поговорить со мной наедине!

Он вдруг понимает, что она боится оказаться наедине с ним. Более того, она вообще не выносит одиночества. Теперь он знает, почему она всегда настаивала, чтобы дверь спальни оставалась открытой и пусть подруга Бела будет поблизости. В пределах слышимости. И видимости.

– Ты говорил, что только поласкаешь меня пальцем! – кричит она. И показывает на свой слегка округлившийся живот. – У меня будет ребенок! Грязная сладкоречивая скотина!

– Зачем ты врешь? – говорит Чиб. – В тот момент ты говорила, что тебе нравится, ты любила меня.

– Любила! Он говорит о любви! Откуда, к черту, я могу помнить, что я там говорила, ты так меня завел! И ведь я не говорила, чтобы ты засовывал его в меня! Я не могла такого сказать, не могла! И вообще, что ты со мной сделал! Так сделал, что я целую неделю едва ноги переставляла, скотина! Боже мой!

Чиб вспотел. За исключением бетховенской «Пасторали», льющейся из фидео, в комнате царит тишина. Его друзья ухмыляются. Гобринус, отвернувшись, пьет виски. Мадам Трисмегиста тасует карты и портит воздух, испуская из себя адскую смесь пива и лука. Подруги Бенедиктины разглядывают свои длинные, как у китайского мандарина, ярко наманикюренные ногти или едят глазами Чиба. Они разделяют ее негодование и обиды, и она отвечает им тем же.

– Я не могу глотать эти таблетки! Меня выворачивает после них, и дергается глаз, и месячные начинаются не вовремя. И ты знаешь об этом! Я не выношу, что в матке у меня что-то постороннее! И вообще, ты наврал мне! Ты говорил, что принял таблетку!

Чиб видит, что она противоречит сама себе, но нет смысла отыскивать какую-то логику. Она в неистовстве, потому что беременна; ей не хочется всех тех неудобств, связанных с абортом, и она жаждет отомстить ему.

Но каким образом, – ломает голову Чиб, – как же она смогла забеременеть в ту ночь? Ни одна женщина, даже самая плодовитая, не смогла бы зачать тогда. Должно быть, ее трахнули до или после того. Однако она божится, что все произошло в ту ночь, в ту самую ночь, когда он был

Рыцарь пылающего пестика, или пена, пена на просторе

– Нет, нет! – кричит Бенедиктина.

– Почему? – спрашивает Чиб. – Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе.

Бенедиктина визжит пронзительно, и ее подруга Бела, там, за дверью, вскрикивает:

– В чем дело? Что случилось?

Бенедиктина не отвечает. Негодуя, сотрясаясь всем телом, словно в приступе лихорадки, она выпрыгивает из кровати, отпихнув Чиба. Она бежит к маленькой яйцевидной ванной, он бросается следом.

– Надеюсь, ты не собираешься сделать то, что, мне кажется…. – говорит он.

Бенедиктина стонет:

– Ты – мерзкий недоносок, сукин сын!

В ванной она тянет на себя панель в стене, и та превращается в полку. На ней, примагнитившись к полке донышками, стоит ряд баллончиков. Она хватает высокую, тонкую банку сперматоцида, садится на корточки и вставляет ее себе между ног. Она нажимает кнопку на донышке, и баллончик исторгает пену с шипением, которое не заглушается даже плотью, облегающей разбрызгиватель.

Чиб замирает остолбенело. Но через секунду он исторгает яростный рев.

Бенедиктина кричит:

– Не подходи ко мне, рудикал!

Со стороны спальни доносится робкий голос Белы:

– С тобой все в порядке, Бенни?

– Сейчас я приведу ее в порядок! – вопит Чиб.

Он делает прыжок и хватает с полки баночку с темпоксидным клеем. Бенедиктина пользуется им для закрепления парика на голове, он соединяет намертво любые материалы, и отклеить их можно только с помощью специального размягчающего препарата.

Бенедиктина и Бела вскрикивают одновременно, когда Чиб поднимает Бенедиктину и затем укладывает на пол. Она отбивается, но ему удается разбрызгать клей поверх баллончика со сперматоцидом, на кожу и волосы вокруг него.

– Что ты делаешь? – вопит она.

Он нажимает кнопку на дне баллончика до отказа и затем распыляет клей поверх донышка. Она продолжает бороться, и он прижимает ее руки крепко к телу, не дает ей перевернуться и таким образом сдвинуть баллончик внутрь или наружу. Чиб считает до тридцати про себя, даже для тридцати с чем-то для верности: пусть клей как следует схватится. Он отпускает Бенедиктину.

Шапка пены вздувается у нее в паху, пена стекает по ногам и разливается по полу. Жидкость в баллончике под огромным давлением, заключена в неразбирающуюся герметичную железную оболочку, и пена быстро растет, попав на открытый воздух.

Чиб забирает с полки баночку размягчителя, зажимает ее в руке, решив твердо, что она не сможет завладеть препаратом. Бенедиктина вскакивает на ноги и замахивается на него.

Чиб перехватывает ее руку, отталкивает Бенедиктину от себя, при этом он смеется, словно гиена, попавшая в камеру с веселящим газом. Поскользнувшись на полу, который залит пеной уже по щиколотку, Бенедиктина падает и выкатывается на ягодицах из спальни спиной вперед, царапая баллончиком пол.

Она поднимается на ноги и только теперь полностью осознает то, что сделал Чиб. Ее вопль взлетает под потолок, и туда же вверх подпрыгивает она, изгибаясь, как в танце, хватаясь за баллончик, ее вопли усиливаются с каждым рывком, который причиняет ей боль. Затем она поворачивается и бежит из комнаты, по крайней мере пытается бежать. Она едет, как на лыжах; у нее на пути Бела; они хватаются друг за друга и вместе выезжают из комнаты, делая пируэт в дверях. Пена завихряется, так что они обе кажутся Афродитами, которые рождаются из увенчанных пенистыми барашками волн Кипрейского моря.

Бенедиктина отпихивает от себя Белу, при этом лишившись нескольких клочков кожи, оставшихся на длинных, острых ногтях подруги. Бела летит стремительно обратно сквозь дверь к Чибу. Она похожа на конькобежца-новичка, который старается удержать равновесие. С равновесием не получается, она пролетает мимо Чиба на спине с поднятыми ногами, вопя.

Чиб скользит осторожно по полу голыми ногами, останавливается у кровати, чтобы забрать свою одежду, но ему приходит в голову, что будет разумнее сначала выйти наружу и уже там одеваться. Он добирается до круглого зала как раз в тот момент, когда Бенедиктина проползает на коленях мимо одной из колонн, что отделяют коридор от атрия. Ее родители, два бегемота средних лет, как сели, так и сидят на топчанке с пивными баночками в руках, у них широко раскрытые глаза, разинутые рты, их бьет дрожь.

Чиб даже не прощается с ними, уходя через зал. Но затем он видит экран фидео и догадывается, что ее родители переключили внешний прием на внутренний и подключились к комнате Бенедиктины. Отец с матерью наблюдали за дочерью и Чибом, и отец с его еще не совсем усохшим организмом был явно взбудоражен увиденной сценой, куда более пикантной, чем все то, что можно увидеть на внешних каналах.

– Вы подглядывали, негодяи! – взрывается Чиб.

Бенедиктина добралась до них и встала на ноги, она что-то лепечет, она всхлипывает, показывая на баллончик и затем тыкая пальцем в сторону Чиба. Услышав рев Чиба, родители отрывают свои зады от топчанки, словно два левиафана всплывают из глубины. Бенедиктина поворачивается и бросается бегом к нему, ее руки вытянуты вперед, пальцы с длинными ногтями скрючены, лицо – как у Медузы Горгоны. За спиной тянется пенный шлейф, она как разъяренная ведьма, а отец с матерью плывут следом по пенным волнам.

Чиб отталкивается руками от колонны, отскакивает, скользит в сторону; вопреки желанию, его разворачивает спиной вперед во время этого маневра. Но он сохраняет равновесие. Мама и папа уже свалились с таким грохотом, что даже дрогнули толстые стены дома. Они встают, вращая глазами, издавая мычание, словно гиппопотамы, вынырнувшие на поверхность. Они атакуют его, теперь каждый поотдельности, мама пронзительно кричит, ее лицо, хоть и заплывшее жиром, – точная копия дочкиного. Папа заходит с одной стороны, мама с другой стороны колонны. Бенедиктина огибает соседнюю колонну, придерживаясь за нее рукой, чтобы не поскользнуться и не упасть. Она между Чибом и наружной дверью.

Чиб врезается в стену коридора – на том отрезке, где нет пены. Бенедиктина бежит в его сторону. Он бросается с разгона на пол, перекатывается между двух колонн и вываливается в атрий.

Мама с папой сближаются по кривой, грозящей столкновением. Титаник встречается с айсбергом, и оба тут же тонут. Они скользят лицом и животом по полу навстречу Бенедиктине. Она подпрыгивает в воздух, забрызгивая их пеной, когда они проносятся под ней.

К этому времени все убеждаются, что правительство отвечает за свои слова, утверждая, что содержимое баллончика рассчитано на сорок тысяч доз, убийственных для спермы, или, другими словами, на сорок тысяч совокуплений. Пеной залит весь дом, она поднялась до щиколотки, в некоторых местах ты стоишь в ней по колено, она продолжает изливаться.

Бела теперь на спине, она въехала головой в мягкие складки топчанки на полу в атрии.

Чиб поднимается медленно, стоит пару секунд, озираясь, его колени согнуты, он готов прыжком уйти от опасности, но надеется, что ему не придется делать этого, потому что ноги тогда обязательно разъедутся под ним.

– Погоди-ка, сукин сын! – рычит папа. – Сейчас я убью тебя! Не позволю так обращаться с моей дочерью!

Чиб наблюдает, как тот переворачивается, словно кит в бурном море, стараясь стать на ноги. И снова валится с кряхтеньем, как будто пронзенный гарпуном. Мамины попытки встать столь же безуспешны.

Видя, что никто ему не препятствует – Бенедиктина куда-то исчезла, – Чиб катится, словно лыжник, через атрий, пока не достигает чистого пола около выхода. Перекинув одежду через руку и продолжая сжимать баночку с размягчителем, он вышагивает гордо к двери.

В этот момент Бенедиктина окликает его по имени. Он оборачивается и видит, как она катится к нему из кухни. У нее в руке высокий стакан. Он недоумевает: что она намерена делать со стаканом? Конечно же, это не радушное приглашение выпить.

Затем она вылетает на сухой участок пола и, вскрикнув, валится вперед. Все же она успевает выплеснуть содержимое стакана, и очень точно.

Чиб вскрикивает, почувствовав на коже крутой кипяток, – боль такая, будто ему сделали обрезание без наркоза.

Бенедиктина, лежа на полу, смеется. Чиб скачет по комнате и вопит, выронив одежду и банку, он хватается рукой за обожженные места. Ему удается совладать с собой; он прекращает прыжки и гримасы, хватает Бенедиктину за правую руку и выволакивает ее из дома. В этот вечер на улицах Беверли Хиллз довольно много людей, они увязываются за странной парой. Чиб останавливается, только когда добирается до озера, там он входит в воду, чтобы остудить ожоги, Бенедиктина с ним.

У толпы есть потом о чем посплетничать – после того, как Бенедиктина и Чиб выбираются из озера и бегут домой. В толпе переговариваются и смеются довольно долгое время, тогда как работники очистной службы собирают пену с улиц и поверхности озера.

– У меня так все болело, я не могла ходить целый месяц! – визжит Бенедиктина.

– Ты сама напросилась на это, – говорит Чиб. – Теперь не надо жаловаться. Ты сказала, что хочешь ребенка от меня, и говорила таким тоном, что можно было поверить.

– Наверно, у меня в голове в тот момент помутилось! – говорит Бенедиктина. – Нет, неправда, я никогда не говорила ничего подобного! Ты врал мне! Ты силой взял меня!

– Я никогда и никого не брал силой, – говорит Чиб. – И ты знаешь это. Хватит скулить. Ты свободная личность, и ты согласилась добровольно. У тебя была свобода выбора.

Поэт Омар Руник встает со стула. Это высокий, худой парень с бронзовой кожей, орлиным носом и очень толстыми красными губами. Его курчавым, сильно отросшим волосам придана форма «Пекуода», того легендарного корабля, который нес на себе сумасшедшего капитана Ахаба, и его сумасшедший экипаж, и Ишмаэля, единственного, кто спасся вслед белому киту. В прическе переданы и бушприт, и корпус, и три мачты, и реи, и даже лодка на шлюпбалках.

Омар Руник хлопает в ладоши и кричит:

– Браво! Настоящий философ! Итак, свобода выбора; свобода познавать Вечные Истины, если таковые имеются, или же выбрать Смерть и Вечное Проклятие! Я пью за свободу выбора! Встать, Юные Редисы! Выпьем тост за нашего предводителя!

И вот начинается.

.

.

.

.

.

.

.

. . . . .