Текст книги "Америго. Человек, который дал свое имя Америке"

Автор книги: Фелире Фернандес-Арместо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Большая семья

Семья Веспуччи во время детства и юности Америго находилась под патронажем Лоренцо Великолепного. Связи с Медичи имели жизненно важное значение, ибо хотя Флоренция представляет собой клубок улиц, жестко сцепленных друг с другом, в 15-м веке спутанную топографию формировали снедаемые духом соперничества кварталы, в которых хозяйничали семьи, борющиеся между собой за власть в республике. И в наши дни, если отправиться побродить по городу, всё еще можно увидеть символы верности, высеченные на углах улиц и на фасадах палаццо.

Клан Веспуччи представлял собой типичную большую итальянскую семью, состоявшую из разных кластеров кузенов, дядьев, а также младших сыновей. Последние становились иждивенцами – одними из многих, – или отправлялись на поиски шансов во внешнем мире. Во Флоренции семья проживала в квартале Санта Мария Новелла, который когда-то обустраивала и где доминировала династия Ручеллаи, чье влияние ко времени Америго уже почти исчезло. Дома Веспуччи концентрировались вдоль одной из улиц в приходе Огниссанти – в скромном районе Флоренции на периферии центральной части города. Поначалу в этом районе жил рабочий люд, занятый обработкой шерсти, – в этом занятии не было ничего недостойного, ибо шерстяная отрасль была одной из важнейших составляющих процветания города. Веспуччи, вероятно, начинали именно с торговли шерстью, когда они в 13-м веке прибыли во Флоренцию из расположенной всего в трех-четырех милях от города деревни Перетола. Они всё еще проявляли (или делали вид) некоторый интерес к пошиву одежды, хотя их основным бизнесом являлся шелк.

Хотя некоторые ветви клана процветали, семья Америго представляла собой классическую «бедную родственницу», зависевшую от патронажа и займов со стороны более богатых сородичей. Налоговая декларация, подготовленная дедом (и тезкой) Америго в 1451 году, показывает упадок дома, в лучшем случае – финансовый застой. Они продали часть собственности или отдали ее в качестве приданого с момента последней оценки. В документе указаны дом в Огниссанти и маленький дом в деревне Перетола, который занимал старший брат Америго Джованни вместе со своей семьей, «проживавшей там по причине бедности». Дом был частью приданого жены Джованни, поэтому стал собственностью Америго, вероятно, из-за задолженности Джованни. Другой брат Никколо жил в той же деревне. В дополнение к этому Америго-старший купил виноградник у монастыря Перетолы, который давал десять бочек вина в год[31]31
  Luzzana Caraci, I, 13.


[Закрыть].

Год подачи этой декларации был важным в истории семьи, поскольку именно тогда – вероятно, в результате патронажа Медичи – Веспуччи были отобраны в качестве одного из кланов, из которого выдвигался кандидат на коммунальный пост гонфалоньера (gonfaloniere), или хранителя стандартов. Медичи контролировали совет, отбиравший семьи в эту группу. Это не являлось путем к власти, ибо не подразумевало должностных гарантий, да и в любом случае роль тех, кто удостаивался этой чести, была чисто номинальной; но это было публичное отличие, укреплявшее престиж и производившее впечатление на сограждан[32]32
  N. Rubistein, The Government of Florence under the Medici (1434 to 1494) (Oxford, 1997), p. 142.


[Закрыть]. Двое членов клана Веспуччи получили должность гонфалоньера. Еще один прямо написал Лоренцо Великолепному, что очень хотел бы занять эту должность. «Вам известно, что я стремился стать гонфалоньером… Все выборщики – ваши приверженцы и благодаря вашему авторитету никто не пойдет против вашей воли»[33]33
  G. Arciniegas, El embajador: vida de Guido Antonio, tío de Amerigo Vespucci (Bogota, 1990), p. 23.


[Закрыть].

Клан Веспуччи имел контакты с двором. Симонетта Веспуччи, признанная красавица, стала объектом показного, возможно, аффектированного восхищения со стороны Джулиано де Медичи, любимого брата властелина. Быть знакомой с la bella Simonetta означало любить ее, и Флоренция объединилась в своем обожании. Она предположительно и изображена на знаменитом, но, к несчастью, анонимном портрете – одном из наиболее чарующих и чувственных портретов, оставшихся нам от флорентийского Ренессанса. На портрете – совершенный профиль девушки с обнаженной грудью и змеей, обернувшейся кольцом вокруг ее шеи и кусающей собственный хвост. Сочетание чувственности и таинственности действует неотразимо. Что хотел показать художник? Хрупкость красоты? Вечность любви? Картина предлагает больше, чем просто эротическое возбуждение; она заставляет задуматься о ее внутреннем символизме. Она возбуждает физическое влечение и интеллектуальную интригу. Кто может желать большего от женщины?

Неудивительно, что история Симонетты стала причиной появления большого количества романтической чепухи. Было в ней что-то, заставлявшее историков таращить глаза, а их прозу становиться вязко-сентиментальной. Расхожее мнение о том, что она была моделью Боттичелли для портретов всех его самых знаменитых красавиц, похоже, основано всего лишь на том соображении, что самая красивая девушка того времени должна была стать моделью для самого чувственного художника.

Джулиано де Медичи носил ее цвета, когда сражался на рыцарском турнире; и Анджело Полициано, один из любимых поэтов клана Медичи, в своих стихах, посвященных турниру («Стансы на турнир»), с кокетливой скромностью описал свои чувства к прекрасной девушке. Хотя тому и нет прямых доказательств, многое говорит за то, что она была любовницей Джулиано. Говорят, что когда она умерла молодой, он был безутешен. Ее муж и отчим отдали Джулиано в качестве подарка «все ее одеянья и портрет»[34]34
  Arciniegas, Amerigo and the New World, p. 56.


[Закрыть]. Это нечто большее, чем простая вежливость. Но может ли это помочь в объяснении жизненного пути Америго? Лучше смотреть на связь между Симонеттой и Джулиано как еще на одно свидетельство переплетения судеб кланов Веспуччи и Медичи. Более важными, чем красота Симонетты – понятно, для продвижения интересов той ветви семьи, к которой принадлежал Америго – были ученые занятия Джорджио Антонио. Благодаря ему семья Веспуччи получила доступ к самому Великолепному. От чумы они спасались на его вилле в Муджелло.

Америго-старший, умерший в 1468 году, наказал церкви прихода Огниссанти выплачивать из наследства 12 динариев в год для чтения молитв за упокой души его и жены[35]35
  Luzzana Caraci, I, 23.


[Закрыть]. Здесь в начале 1470-х Веспуччи построили часовню и украсили ее картиной Доменико Гирландайо, еще не ставшего знаменитым. Деньги поступили от более процветающих членов клана, а не от семьи Америго. Предположение, что Гирландайо изобразил Америго среди членов семьи, представленных под плащом Мадонны, покоится на утверждении, которое хроникер флорентийских художников Джорджио Вазари сделал через три четверти века. К тому моменту слава Америго была достаточной, чтобы создать почву для такой идеи. Но объективных оснований у этой гипотезы не имеется; у нас нет, увы, ни прижизненных портретов Веспуччи (во всяком случае таких, в чьей аутентичности не приходилось бы сомневаться), ни даже точного описания того, как он выглядел.

Родители Америго жили в доме деда на момент его рождения. Но когда точно он появился на свет? «Америго Веспуччи родился…» Биографы привычно оканчивают такие фразы датой и местом. В случае с Америго местом безоговорочно является Флоренция, а вот с датой нет полной определенности. Два младенца с одним и тем же именем от одних и тех же родителей появились на свет с промежутком в два года, что и было отмечено в церковной книге. Первый умер, вероятно, почти сразу, что неудивительно при тогдашней высокой детской смертности – маленькое привидение из бесконечного числа неоплаканных младенцев, ибо души их считались невинными (а оплакивание было покаянием, помогавшим душе быстрее достичь неба). Психология предлагает более глубокое или альтернативное объяснение: дети умирали так часто, что родители во избежание душевной боли стремились напрочь забыть о них, и как можно быстрее. Имя Америго требовалось сохранить в семье, ибо так звали патриарха родового гнезда. Поэтому оно перешло к следующему сыну. На его свидетельстве о крещении стоит дата – середина марта 1453; но официальные документы Флоренции того времени, как и во многих других частях Европы, следовали календарю, который начинался с праздника Благовещения 25 марта. Что логично, поскольку это было датой непорочного зачатия Христа, и мода на языческую дату – 1 января – имитирующую практику древнего Рима, еще не возобладала. Итак, по сегодняшним представлениям этот Америго родился в 1454 году.

Но был ли он нашим Америго? Основания это утверждать имеются, поскольку четырьмя годами позже его отец указывает в документе возраст ребенка – четыре года. Хотя родители той эпохи были поразительно равнодушны к дням рождения, всё же вряд ли они потеряли счет его годам на столь ранней стадии жизни. Самого Америго, как и других в то время, мало заботила дата рождения, и в позднейших документах в этом отношении царит неразбериха. Так что вовсе не исключено, что он не прибыл в этот мир в 1454 году, а был третьим, нигде не записанным Америго, рожденным той же парой. Если бы меня не сдерживало отсутствие прямых свидетельств, я бы поддержал именно это мнение, поскольку на всех последующих стадиях своей жизни Америго кажется слишком молодым для своих «официальных» лет. Его образование, если придерживаться версии с 1454 годом, продолжалось, когда Америго уже перевалило за двадцать, – причем, хотя оно находилось в наиболее интенсивной фазе, он остался всего лишь средне образованным школяром. Возможно, он поздно начал или задержался с развитием, или принадлежал к категории «вечных студентов»; но это одно из наиболее смущающих обстоятельств в хронологии жизни Америго.

Как бы там ни было, наш Америго родился в семье, где смерть оставила свои знаки. Предыдущий ребенок уже умер. И, похоже, что у младенца, прибывшего в этот мир в 1454 году, имелся близнец: в сертификате крещения записано «Америго и Маттео». Если оба имени не относились к одному ребенку, то Маттео Веспуччи был другим младенцем, не пережившим детства. Сестру Аньолетту занесли в налоговую декларацию в качестве «едока» – флорентийские чиновники на всё смотрели под практическим углом зрения, – когда ей был один год. Затем она исчезает из записей.

Если считать только выживших детей, то у Америго было два старших брата: Антонио, чьей судьбой станет юриспруденция, и Джироламо, который после некоторого «порхания» в юности в итоге придет в лоно церкви. Если судить по некоторым горьким замечаниям, предназначенным для Америго в сохранившемся письме Джироламо, Антонио был любимчиком матери Лизы, забравшим себе всю ее любовь. «Ты пишешь, – подытоживал Джироламо, – что мона Лиза чувствует себя хорошо и посвятила всю себя воспитанию Антонио и проявляет мало интереса к нам обоим»[36]36
  Ibid.


[Закрыть]. Но никаких выводов касательно психического развития Америго, впрочем, сделать из этого нельзя. Если Америго и чувствовал некоторую обиду, то ни разу более не говорил о ней ни в одном из дошедших до нас документов. Но очевидно желание Америго оправдаться, почему Джироламо не следует рассчитывать на получение того, что он, очевидно, неоднократно у него просил: денег и помощи в церковной карьере. Вполне нормально для старшего брата требовать к себе максимального внимания, поскольку его готовили и к наибольшей ответственности; и хотя поклонники Фрейда могут держаться иного мнения, я полагаю, что нормальное детство в привычной культурной среде вряд ли может иметь деформирующий эффект. И всё же перспективы младших сыновей были, безусловно, ограничены выбором старших братьев. Раз Антонио избрал закон, а Джироламо – церковную стезю, то выбор у Америго и его младшего брата Бернардо сужался. Можно было пойти на государеву службу или в богатый дом; привлекательной могла показаться военная карьера. Наиболее вероятным выходом был отъезд за границу, возможно, в качестве торговца. Как мы увидим, оба молодых человека пытались избрать этот путь на разных этапах своей жизни.

Есть еще один пассаж, намекающий – как бы сейчас на это посмотрели – на обычную форму психологической травмы. В школьном упражнении, не поддающемся датировке, Америго нужно было описать себя. «Меня зовут Антонио, – писал он, – по прозвищу “Великий”, не меньше. Но я сам себе кажусь маленьким, ничем не выдающимся и малообразованным»[37]37
  Riccardiana MS 2649, f. 92.


[Закрыть]. Это всего лишь упражнение; Америго, вероятно, даже не был автором этих слов, но лишь переводчиком с оригинала, составленного, например, его старшим братом. Но той же рукой на форзаце намалеваны пробы подписи «Антонио» и «Антониус». Является ли это свидетельством юношеского соперничества, зависти или даже потенциальной ненависти? В Вене конца 19-го века такой вывод сделали бы с неизбежностью, но не в кватроченто – эпоху итальянского Возрождения во Флоренции.

Образование Мага

Америго не был избалован серьезным образованием. Семья была обеспеченной и с хорошими связями, но не богатой. Его отец Настажио оказался щедр только к старшему сыну, который должен был наследовать ему в профессии нотариуса. Будущему главе семьи было важно получить хорошее образование, ибо впоследствии именно ему предстояло нести всё бремя ответственности за нее, включая поддержку менее успешных родственников. Для семьи было большой удачей наличие такого высококвалифицированного тьютора, как Джорджио Антонио, ибо брат Настажио являлся одним из наиболее уважаемых ученых мужей города. Он унаследовал виноградник в Перетола, но продал его своему брату в 1464 году. Эта связь обеспечила юному Америго доступ в круг «золотой» молодежи и современное образование – он изучал не только поэзию, риторику, историю и философию гуманистического направления, но также космографию, астрономию и астрологию, что особенно ценилось в мире Джорджио Антонио.

Связь между Америго и его тьютором, похоже, была близкой. Сохранившиеся выражения преданности и благодарности, очевидно, адресованы Джорджио Антонио: «Вы направляли и учили меня, словно добрый и мудрый наставник, и поэтому я всегда буду слушать и почитать вас и ценить намного больше, чем любого другого учителя»[38]38
  Ibid., f. 25.


[Закрыть]. Он оставался в близких отношениях со своим дядей; по крайней мере, так считала вся Флоренция, и заключительные строки многих частных писем, адресованных Америго, выражают уважение к этому мудрому человеку. Когда Джорджио Антонио тяжело заболел в результате несчастного случая, Америго не было в городе, и друзья поспешили сообщить ему об этом. Но мы, учителя, дружим с учениками по совершенно разным причинам, а порою и вовсе без причин – и не всегда такая дружба является следствием их особых успехов в классных комнатах. Насколько прилежным студентом был Америго?

По его собственному признанию, он с небрежением относился к педагогическим усилиям дяди – но это может быть слегка наигранным благочестивым сожалением, которое люди нередко испытывают, окидывая взглядом свой жизненный путь и перебирая в уме упущенные возможности. Его единственная сохранившаяся попытка свободного сочинения в стиле Цицерона выглядит неуверенной и неуклюжей, хотя в аккуратности ей не откажешь. «Я едва смею писать на латыни, – писал он на латыни, – но если бы я стал писать на родном языке, то мои щеки покраснели бы от стыда»[39]39
  Luzzana Caraci, I, 20.


[Закрыть]. Профессиональные ученые испытывают шок от того факта, что Америго при письменном обращении к патрону однажды приписал Плинию самоуничижительную ремарку, которая на самом деле принадлежала Катуллу («вы слишком ценили мои пустяки»), и недоуменно поднимают брови, когда он путает стоицизм и эпикурейство. Но на мой взгляд, эти ошибки – не от недостатка образования; они вполне извинительны и лишь позволяют предположить чрезмерную уверенность писателя в своем знании классических аллюзий. Из известных нам талантов Америго, которые он обнаружил позднее, ловчее всего он проявлял себя в математике, с письмами у него получалось хуже.

Хотя Америго так и не освоил толком латынь, его отношения с Джорджио Антонио позволили ему познакомиться с некоторыми известными покровителями литературы и авторами, писавшими на родном языке. Когда Пьеро Веспуччи был в Пизе, то обратился к Америго с просьбой найти ему Ливия в переводе и Данте, а также просил «взаймы» поэтические сборники Луиджи Пульчи и дель Франко. Америго воображал себя поэтом и поэтому писал стихи – они не сохранились – потенциальным покровителям. И, подобно всем флорентийцам, он хорошо знал народную литературу своего города. Как мы увидим позднее, цитаты из Петрарки и Данте легко приходили ему на память в течение всей его жизни, даже посреди океана.

Можно сделать уверенный (насколько это вообще возможно в подобных случаях) вывод, что неформальный курс обучения, который он прошел под руководством своего дяди, включал в себя и начатки космографии. Согласно более поздним воспоминаниям самого Веспуччи, Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи, у которого был тот же тьютор, понимал «кое-что в космографии»[40]40
  Ibid., I, 269.


[Закрыть]. Предмет этот был модным во Флоренции по меньшей мере с 1397 года, когда Мануил Хрисолор приехал в город, чтобы учить греческому, и привез с собой «Географию» Птолемея[41]41
  K. Lipponcott, ‘The Art of Cartography in Fifteenth-century Florence’, in M. Mallett ana N.S. Mann, eds, Lorenzo the Magnificent: Culture and Politics (London, 1996), 131-49 (c. 132); see generally T. Goldstein, ‘Geography in XVth C Florence’, in J. Parker, ed., Merchants and Scholars: Essays in the History of Exploration and Trade (Minneapolis, 1965), pp. 11–32.


[Закрыть]. Когда ее перевод на латынь был завершен, каждый уважающий себя человек прочитал эту книгу. У Джорджио Антонио Веспуччи имелся свой экземпляр, вероятно, переписанный им собственноручно[42]42
  A.C. de la Mare, The Handwriting of the Italian Humanists, I (Oxford, 1973), 106-38.


[Закрыть]. В текстах Америго есть по меньшей мере дюжина отсылок к книге[43]43
  S. Gentile, ‘L’ambiente umanistico fiorentino e lo studio della geografia nel sceolo XV’, in L. Formisano et al., Amerigo Vespucci: la vita e I viaggi, pp. 11–45.


[Закрыть]. Птолемей заложил в голову Америго некоторые из ключевых идей, помогавших ему впоследствии постигать мир, который он исследовал: его предположительно идеальную сферичность, размеры (24 тыс. миль по экватору)[44]44
  Все измерения того времени были приблизительными и нет согласованных стандартов сравнения. Птолемей предположительно думал в римских милях, которые никогда не приводились к стандарту; насколько можно судить, сравнивая расчеты современников для одинаковых расстояний в различных системах измерения, римская миля была немного длиннее кастильской и намного короче португальской – примерно 1500, 1400 и 2000, соответственно. См. A. Szászdi Nagy, La legua y la milla de Colón (Valladolid, 1991).


[Закрыть]; возможность представления на карте с помощью сетки из линий, разделяемых на широты и долготы.

Изучение географии было частью гуманитарного образования. Новое открытие древних текстов подогрело к ней интерес. Особую значимость во Флоренции имела «География» Страбона, которая вызвала новые споры относительно размера Земли и существования неведомых прежде континентов. Идеи Страбона получили широкое распространение со времени Церковного Собора, состоявшегося во Флоренции в 1439 году, на котором ученые мужи встретились для того, чтобы обменяться последними открытиями в космографии и обсудить новые трактаты по истории церкви. Полный перевод «Географии» на латынь стал доступен с 1458 года, а напечатан был в 1469 году. Джорджио Антонио имел свой экземпляр[45]45
  Gentile, p. 41.


[Закрыть]. «Не исключено, – размышлял Страбон, – что в зоне умеренного климата существуют два обитаемых мира, а может быть и больше, особенно на широте Афин в сторону Атлантического океана». В контексте общего направления мыслей Страбона это замечание звучит иронично, но иронию очень трудно уловить, и многие читатели 15-го века воспринимали пассаж буквально. Атлантика казалась достойной того, чтобы искать там новые миры и неизвестные континенты. Классическая география тоже не исключала, что если мореплаватели сумеют пересечь необозримую Атлантику, то «мы сможем пройти морем от Иберии до Индии вдоль одной параллели». Паоло дель Поццо Тосканелли, «брат» Джорджио Антонио по флорентийской «семье Платона», был известным поборником – возможно, что и автором – теории, согласно которой достичь Азии можно было по западному маршруту (стр. 105). Идеи, подвигнувшие Колумба на пересечение Атлантики, обсуждались в кругах, где Америго вращался в молодости. Знакомство с Тосканелли стало первой из общих у него с Колумбом связей. Еще при жизни мореплавателей эти ниточки будут множиться и уже после смерти сплетут их репутации в единый клубок.

Этическое образование Америго оставило некоторые свидетельства – не столько в его поведении, которое бывало неприятным или даже мерзким, что могло диктоваться жизненными обстоятельствами, – но в виде записной книжки (хранится в библиотеке Флоренции), бо́льшая часть записей в которой, очевидно, сделана его собственной рукой[46]46
  Riccardiana MS 2649.


[Закрыть]. Можно, конечно, сомневаться в авторстве, хотя заключительная запись, сделанная тем же почерком, гласит: «Америго, сын Настажио Веспуччи, пишет эту маленькую книжку». Будучи молодым человеком, Америго заносит в нее принципы поведения, меткие изречения и советы: «книга сентенций», каковое название этот жанр имел в то время. В единственном сохранившемся письме времен его молодости, адресованном отцу, Америго пишет о ней, как о собрании его советов: «Я заношу в нее, – пишет он – правила поведения [regula] – на латыни, с вашего позволения (скромно добавляет он в скобках), чтобы по моем возвращении я мог показать вам эту книжицу, в которой эти правила собраны “с вами сказанного”»[47]47
  Luzzana Caraci, I, 20.


[Закрыть].

Манускрипт, в котором почти всё написано на тосканском диалекте, за исключением нескольких упражнений на латыни, не выглядит «авторским». Вставки на латыни (всегда с переводом на тосканский) написаны более зрелой, свободной и умелой рукой. Похоже, что тьютор писал на латыни для Веспуччи, чтобы тот уже переводил на родной язык. Хотя сочинение на латыни было в то время важнейшей частью любого курса обучения, но и такие упражнения были обычной практикой.

Некоторые биографы называют этот манускрипт «книгой для упражнений» и связывают его с формальным обучением Америго силами самого Джорджио Антонио. Однако он мог быть использован в течение долгого времени; в нем нет дат, но рука главного автора, которому принадлежат записи почти на всех 170-ти страницах формата фолио[48]48
  Фолио – довольно большой размер страниц книги, половина типографского листа.


[Закрыть]