Текст книги "Перекресток"

Автор книги: Феликс Суркис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Суркис Феликс
Перекресток

Феликс СУРКИС

ПЕРЕКРЕСТОК

Подберезовик был крепкий, плотный, на высокой, изогнутой у земли ножке, в светлых пятнах по черной шляпке. Толику нравилось даже его название обабок. Зацепившись свитером за куст, так что ветки пружинисто потянулись за ним, Толик продрался сквозь заросли, стал на колени, аккуратно подрезал во мху грибную ножку.

– Что вы нашли, дядя Толя? – заставил его выпрямиться завистливый Лоркин голосок.

– Поганку... – Толик усмехнулся.

– А ну покажите!

Толик протянул племяннице корзинку.

– Ничего себе поганка! Мне бы такую! А я вон хожу-хожу, только донышко закрыла. Так нечестно.

– Зато у тебя два белых. Хочешь, поменяемся?

– Ага, хитренький какой, дядечка Толечка! Чтобы мои толстопятики тоже к вам перешли?

– Ну и нечего задаваться, грибы хвастунов не любят. Иди лучше сюда, укуси черничку...

– Нетушки-нетушки, сами там, у муравейника, ползайте.

– Подумаешь, испугалась!

– А вот и не испугалась! Я, если хотите знать, даже комаров не боюсь. Уже тридцать три штуки прихлопнула. Нет, тридцать пять: вот сразу два попались. Сейчас запишу.

Лорка достала из-под куртки блокнотик, шариковый карандаш, поставила пару черточек в чистой клетке. Потом, вздохнув, опять взялась за корзинку:

– Дядя Толя, понесите, а?

– Выйдем из лесу – так и быть, выручу. А пока сама таскай!

– Тогда хоть спойте что-нибудь... Печору. Или про Отелло... Ой, а вы сыроежку пропустили!

– Я их не беру. Осторожно, тут болото, не зачерпни сапогами! Ступай по корням.

– Я застряла.

– Потому что ты нытик. Ну, смелее!

Толик прощупывал палкой качающуюся, залитую черной жижей тропку. В кедах хлюпало, однако шерстяные носки не давали ногам застыть. Лорке в резиновых сапожках все было нипочем, но она примолкла, несколько волосков выбилось из-под капюшона, и она их не поправляла. Остренький носик брезгливо морщился: здесь пахло гнилью, листья ивняка покрывала ржавчина, кое-где торчал мохнатый от старости и мха сухостой. Липкая паутина неприятно щекотала лицо, а летучие пауки, падая сверху, копошились в волосах, впивались в шею. От них долго зудело и чесалось тело.

– Дядя Толя, лес не любит людей?

– С чего ты взяла?

– Ну вот в парках белки не боятся брать сахар из рук, а в лесу ни одна не покажется. И еще там деревья прирученные. А здесь дикие, хмурые. Вроде задумались...

– У тебя фантазия как у наших предков. Древние считали, в каждом дереве по человечку живет. Срубишь дерево – загубишь живую душу. Из-за таких дремучих местечек и насочиняли сказок...

– Значит, про лес ерунду говорят?

– Конечно. Что здесь есть? Глухие деревья да комары. Пусто...

Толик размахнулся и гулко стукнул палкой по стволу березы.

– Ну на тропинку мы выбрались. Теперь строго по солнышку – и дома!

Вдогонку им зашелестели листья. Хрустнула ветка. Чуткая предзакатная сырость уже подстерегала лес.

Тьоу вздрогнула от удара по дереву и, выглянув, успела поймать краешек солнца. Она знала, что потом заболят глаза и кожа на лице будет саднить и искриться, и колющим нытьем ответит на перегрев фолль – складка термолокатора у горла. Она знала это – и все-таки на секунду раньше, чем следовало, оторвалась от шершавой березовой коры. Холодный багровый луч царапнул по глазам так, что виски заломило. Тьоу зажмурилась и не увидела, как солнце покатилось под горизонт.

Роса уже пала на траву, лес пробудился, синицы торопливо дотягивали обязательную вечернюю звень, и по своим извилистым путям поплыли тоненькие голоса запахов. Пахло мухомором, таволгой, мокрой паутиной, золой, а откуда-то издалека желтенький мотылек сильно звал свою подругу.

Тьоу отделилась от ствола, дунула вдоль ветки – послушать, как поворачиваются листья, – и тихо скользнула вниз. Из-за толстого корневища выглядывал, улыбаясь, заяц, которого она неделю назад вызволила из капкана. Лапку зайцу пришлось заговаривать, потому что шерсть, и кровь, и нервы – все в организме перессорилось между собой. Увидев ее, зайчик изо всех сил забарабанил по дереву.

– Поиграй, малыш, один, некогда. Тави сегодня очень заняты.

Заяц горестно опустил одно ухо.

– Иди-иди, нечего притворяться! – Смеясь, Тьоу потеребила пушистый заячий загривок. Звереныш с поддельным ужасом заверещал и сиганул за куст.

День угасал. Юная тавья легко шелестела меж деревьев, не так больно и шумно для них, как это делают люди, даже идя по тропинке, а плавно и естественно отгибая каждую ветку вроде легкого ветра или змеи в траве. На холмике у Кривой Осины задержалась. Деревце монотонно покачивало листвой.

– Вставай, соня! – Тьоу звонко шлепнула ладошкой по стволу.

Осина замерла. Над развилкой показалась славная заспанная мордашка Миччи.

– Я уже давно не сплю, – сказал Миччи, тщательно прикрывая рот. Так тщательно, что Тьоу тоже не удержалась от зевка.

– Веснятам рассказывай, может, они поверят. А мне тебя колыбельная выдала.

Осина прислушалась и перестала баюкать листьями тишину.

– Ну-ну, не ворчи! – Миччи съехал по стволу, прихватил по дороге росы на пальцы, протер глаза. – Грагги еще не били?

– Нет, но нам пора! – раздалось у самых ног, и из-под валуна вынырнул худенький стремительный Зииц.

– Как спалось? Не жестко было? – насмешливо спросила Тьоу.

– Ничего, спасибо.

– Муравьи не донимали?

– Да рыжие воевать соседей бегали, им не до меня было. А вот корень твоей осины целый день жужжал, в мою сторону пробивался. Припугнул малость. Она не жаловалась?

– Не помню, – неопределенно ответил Миччи.

– Нашел кого спрашивать. Ему и Грагги над ухом бухнут – не добудятся, пояснила Тьоу.

– Во, расщебетались, тему себе по зубам нашли! С вами того гляди опоздаешь! Идем?

– Без завтрака? Миччи, ты заболел! – Тьоу направила на него фолль и мгновенно заслонилась рукой: – Так и есть. Температура – минус!

– По дороге перекусим, – пообещал Миччи. – Я вчера высмотрел место, где кипрей медом наливается.

– Это ж другое дело, – обрадовался сластена Зииц. – Веди!

И все трое заструились к Поляне.

Темнело быстро. Прежде чем поблекнуть на ночь, краски еще разок вспыхивали, а потом впитывались внутрь травы и листьев, уплывали вверх. Зелень набухала и тяжелела, обретая синие глянцевые тона. Небо светлело, выравнивалось, теряло глубину. А для тави с их фоллями занимался рассвет: все вокруг испускало тепло, и контуры предметов прорисовывались тонкими оттенками на общем белом фоне. Скоро кожа тави тоже стабилизирует цвет. А пока по ней – мгновенная мимикрическая смена пятен под проносящиеся мимо кусты.

Тьоу закинула руку за голову, прострекотала что-то легкое и, не останавливая бега, обернулась всем туловищем назад:

– Знаете, мальчики, если все пройдет удачно, я буду страшно счастлива. А вы?

– По мне и так хорошо, по-старому, – невнятно пробормотал Миччи, на ходу поднося ко рту горсть незрелой, едва начавшей кое-где белеть брусники. Ягода оказалась кислее, чем он предполагал, и лицо его сморщилось.

– Рядом с тобой и березовый сок забродит, бука! – Тьоу засмеялась. – А вот я, мальчики, жду не дождусь, когда расширится наш мир. Я его чувствую, этот мир света и красок. Мы возьмемся за руки, выскочим под раскаленное небо и запоем: "Солнышко, солнышко, выгляни из облачка!"

– Да, найти общий язык с людьми – это на привычной планете обрести братьев по Разуму, – вмешался Зииц. – Хвала и трижды хвала Совету, который наконец решился на эксперимент.

– Не понимаю, чему вы радуетесь? – не сдавался Миччи. – Неизвестно, чем все кончится...

– Ну это ты брось! – Зииц остановился. – Предсказатели по многу раз всякие варианты перечувствовали. Старые даже положили несколько младенцев в строгую спичку – на случай, если мы все-таки утратим себя...

– Видишь ли, самые необратимые изменения подкрадываются и накапливаются постепенно. И не заметишь, и назад не повернешь. Вдруг мы, новые, кинемся уничтожать прошлое? В том числе и спящих младенцев?!!

– Ишь куда загнул! Не настолько же переломится наше сознание!

– Много ты знаешь об Излучении!

Миччи вздохнул и покатился под горку, такой кругленький, взъерошенный и несчастный. Разве он, бедняга, виноват, что волнуется за свои привычки, за настроение тави и особенно – за одну молоденькую симпатичную тавинку с ресницами, как тычинки спиреи?.. А еще, вероятно, он просто боится Излучения: говорят, в какой-то момент наступает боль... Вот Зииц – тот совсем другое дело. Для Зиица безоговорочно хорошо все новое. Ему нравится быть чуточку впереди остальных. К тому же росой не пои – дай покомандовать. Он по уши влез в подготовку и ждет лишь сигнала Граггов. Тьоу тоже всей душой за эксперимент. Но ведь и разделять мнения можно по-разному!

За мыслями Тьоу замедлила шаг, чем тут же бессовестно воспользовался Миччи. Ворча и стеная по поводу раннего вставания, он повалился под кустик и мгновенно захрапел. Хлопотливый Зииц вынырнул из-за пня, прикрикнул на соню и, не ожидая, пока Миччи кончит переминаться с ноги на ногу, умчался доругиваться с занудливым комаром-вегетарианцем, который до лихорадки изводил всех рассказами об отвращении к горячей крови. Вернувшись, Зииц отослал ошалевшую от радости услужить совку с вестью, что с минуты на минуту прибудет на Поляну. Затем прямо с середины продолжил спор:

– Вы себе не представляете, как это здорово – тави и человечество лицом к лицу! Излучение расшатает наши организмы, и мы выйдем под солнце из позорного ночного одиночества!

– А дальше? – возразил Миччи, аппетитно посасывая головку кипрея.

– Что "дальше"? – не поняла Тьоу.

– Ну предстанешь ты перед человечеством – такая шустренькая, юркая, с полупрозрачной кожей, слабенькими четырехпалыми ручками и уродливыми, по их понятиям, глазами – неужели ты думаешь им понравиться?

– А почему нет? – Тавинка искренне удивилась. – Они ведь тоже одни-одинешеньки на планете! Вот и будем дружить. Вы слышите, люди? Примите нас в братья!

Последние слова прозвучали безнадежно-отчаянно, как крайний аргумент в споре, как неожиданная петушиная нотка в голосе подростка. Солнце манило Тьоу крепко и непонятно. Она любила дневные краски, которые урывала для себя ценой обожженных глаз. Потом все тускнеет, сереет, выцветает, но эти первые мгновения Тьоу ухитрялась растянуть в памяти, дополняя солнечными бликами однотонный спектр фолля. Не меньше ее манили и люди. Но кому объяснишь внезапное желание сегодня остановить ту девчонку-грибницу, поболтать с ней, познакомить со смышленым зайцем вместо ожиревшей парковой белки? Тьоу цеплялась за ее курточку, окликала, дергала выбившуюся из-под капюшона прядь, но человеческий детеныш ее не понял. Вдруг и потом не поймут? Нет, лучше об этом не думать. В конце концов, даже Миччи ничего не хочет понять из тихой любви к уюту. Он не любит нового. Ни в большом. Ни в малом. Подскажи ему кто, он и своей осине запретит подрастать, чтоб дом ему ненароком не портила. Если, разумеется, не поленится. С ним и это станется...

Тьоу замолчала, но слова ее задели Миччи:

– "Братья", говоришь? Послушай, вон там топают твои будущие "братья". Хочешь стать похожей на них?

– Миччи, будь объективен! – возмутился Зииц. – Мы должны смотреть на людей с вершины нашей цивилизации, быть достойными встречи...

– Погоди. Я попробую сама. Ладно, Ми?

– Валяй. Только вы все равно меня не убедите. – Миччи примял траву и лег, вяло отстранив от локтя неосторожного светлячка.

– Не понимаю, почему мне надо отказываться от внешности? – Тавинка повернулась к Миччи и сердито пристукнула ножкой.

– Тьоу, да или нет? – настойчиво переспросил Миччи, не открывая глаз.

Тьоу насупилась, отпрыгнула в сторону, взлетела на валун, сильно наклонилась к земле. Невдалеке сонная малиновка чиркнула коготком о намокший край гнезда. Малютка обабок хрустко расталкивал шляпкой мох. Жук-листорез в дурном настроении переползал на соседнюю ветку. Из-за деревьев вынесло шум проходящего вдали поезда, и тотчас, все сметая, налетел запах перегретого рельса.

– Пожалуй, нет. Но...

– Достаточно. Меня не интересует, почему нет. – Миччи сладко зевнул и повернулся на другой бок. – Взять хотя бы тебя, Зи. Я не верю, что тебе нравится спать под валуном...

– А почему ты решил, что нравится? Вовсе нет! – Зииц независимо стрельнул язычком, слизнув с продолговатой шишки горьковатую капельку клея. – Даже сухая елка приятнее безразличного камня. Но, не растеряв своего, мы должны научиться всему тому, что умеют люди.

Он подпрыгнул, распластался вдоль соснового ствола и завис, ритмично царапая пятками чешуйчатую кору. Неудивительно поэтому, что из дерева тотчас высунулась недовольная физиономия дядюшки Дилля. Поскольку никто его не заметил, он положил голову на руки и прислушался.

– Видишь, тебе мертво, сухо, но ты решил во что бы то ни стало догнать человека, – монотонно продолжал делиться сомнениями Миччи. – А вот надо ли стараться? Ты об этом подумал? Человек глух к природе, он нас не слышит и не желает услышать. К тебе может забрести на пару слов крот. И осиновый корень прибьется с приветом и благодарностью, только помани. Лишь одно не под силу нормальному тавну: власть над машиной. Но, может, не такое уж это и великое преимущество?!

– Браво, юноша! Немножко назойливо, зато наглядно! – Дилль оперся о разлапистую ветку, кряхтя, извлек помаленьку все туловище. Он был очень стар, желт и свои ослабевшие глаза непомерно увеличивал настоем бересклета.

– Здравствуй, будь вечен, дядюшка Дилль! – виновато приветствовала старика Тьоу. – Мы не знали, что ты отдыхаешь.

– Я догадался...

– А Грагги? Ой, вечник, тебе давно пора быть на Поляне! – Зииц, не отлепляясь от ствола, быстро обернулся.

– Мальчик мой! – Дилль укоризненно понизил голос. – Ты же знаешь, как я отношусь к опрометчивой возне с "Перекрестком", кому только в голову пришло такое дурацкое название! К сожалению, все тави разделились вроде вас: двое из трех "за"... Спрашивается, куда же деваться нам, которые не верят в человека? Вот не верим – и все. Так, Миччи?

Миччи молча кивнул.

– Да и что нам, собственно, даст человек? Он роет и режет там, где бы мы просочились. Его окружают мертвые камни, металл, стекло. Даже дерево он сначала убивает, чтобы сжечь или в лучшем случае построить дом. Мне, старику, смешно искать с таким существом контакта.

При этих словах Зииц съежился, соскользнул с дерева, махнул рукой. Какой смысл тратить время, если все давно решено? Пока они тут спорят, серебряные паучки на Поляне довязывают нити антенн. Старые уже подвели к поверхности толстые рудные жилы и теперь стягивают в узел пойманное солнце. Через несколько минут тонкое излучение, никого больше в мире не замечая, ударит по организмам тави и превратит их в дневные существа. О чем же тут спорить и причитать? Все ясно...

– Я побегу, – сказал Зииц. – Мне поручено муравейник из-под экрана переселить. И вы не очень задерживайтесь...

Он скакнул на тропинку, догнал стайку шумливых детишек с пожилой невозмутимой тавьей-наставницей впереди, быстро перестроил их тройками, взял самого маленького на руки и бодренько со всеми вместе исчез. Дилль посмотрел им вслед, натужно сполз на землю, охнул, наступив на брошенную бутылку заскорузлой от старости подслеповатой ступней и оттого еще больше распалился:

– Когда-то на Земле царили рептилии. Среди многих суетились маленькие юркие ящерицы – наши предки. Внезапное космическое излучение убило гигантов, а мы скрылись в леса, отгородились деревьями от дневного света. Старые считают, следовало вытерпеть, приспособиться, и сейчас в мире было бы две братские цивилизации. Вопрос только: допустили бы мы развитие соперников из каких-то млекопитающих? – Дилль неодобрительно фыркнул.

Грагги на Поляне ударили первый раз.

Миччи приподнялся на локте и, склонив голову, рассматривал одним глазом принесенный ветром клочок бумаги. Тьоу придвинулась, свесившись с валуна почти параллельно земле, и с болью притронулась к этой раздробленной, вываренной и засохшей жизни. Ей стало жаль незнакомое загубленное дерево, ведь в лесу хватает всякой бросовой хвои и листьев. Она подкинула клочок на ладони, дунула, бумага взлетела, едва не зацепив Дилля. Старик с отвращением изогнулся, пропуская ее мимо, я следил за ней до тех пор, пока ее снова не принял и не умчал ветер. Потом тяжело вздохнул:

– Сорят люди. Однажды выпустят по недомыслию злую силу – и тю-тю наша планета! Вместе с нами. Мне-то в мои годы не страшно. За вас обижаюсь. Я тут на досуге задумался. Вот человек подминает природу, а сам изменяться не хочет. Тави, наоборот, так гнулись и сливались с ней, что почти потеряли себя. И теперь потихоньку угасают. А ведь мы живем на одной Земле. И путь у нас с человеком в общем один. Неужели же мы не можем помочь друг другу? Чувствую сердцем, права молодежь, вместе держаться следует, вместе веселей. А разумом не могу принять человека с его солнцем и его скоростями. Нет, жили мы без него пять миллионов лет – и еще проживем!

– Оно конечно, в родных лесах тави еще ого-го! – сказал, появившись невесть откуда, Зииц. – А вот в космос голышом не выбежишь! Так что устарели твои теории, дядюшка. Кончай брюзжать!

И, не слушая тяжелого стариковского вздоха, накинулся на бедного Миччи – задевать Тьоу ему не хотелось.

– А ты когда-нибудь сдвинешься с места? На Поляне все готово, ждут вот таких осторожненьких...

– Ох и суетливое поколение! – Дилль сердито засопел. – Где гарантия, что Излучение не убьет наш изнеженный Разум?

– Человек наша гарантия, вечник! Человек Думающий!

– Да-да-да. То самое теплокровное существо, которому в жару жарко, а в холод не согреться, которому ничего не стоит смахнуть с планеты целые семейства растений и животных... Для него остальной мир просто не имеет значения...

Дилль задумался, стоя на одной ноге и потирая ушибленную ступню, Тьоу укоризненно посмотрела на Зиица, взяла старика под руку:

– Тебе по-прежнему не хочется на Поляну, дядюшка?

– Чего я там не видел, девочка? Высаженный вашими руками экран? Нам повезло: излучение не успел открыть человек. Оцепленные свинцом и бетоном, здесь пролегли бы километры радиоактивной аппаратуры. Такова цена однобокой машинной логики.

– Но ведь мы старше людей на пять миллионов лет!

– И вдруг возмечтали о молодости? Оставь, милая. Сказки хороши, пока они не превращаются в быль. Чего нам сейчас не хватает?

– Общения, добрый ты наш злюка! – Тьоу обняла Дилля за плечи, но он вырвался и отступил:

– Без этого мы, старики, в общем, можем уже обойтись. А вы... Ладно, ребятки, шагайте. Вот и матери с веснятами потянулись. Скоро начнется. А мои дурные мысли пусть останутся здесь, со мной...

"Эх, оптимисты! Любопытство в вас всегда впереди опасения!" – Дилль безнадежно махнул рукой и попятился в свою покосившуюся, скрипучую, засыхающую сосну. Прежде чем скрыться окончательно, он сказал:

– Мы веселый, жизнерадостный народ. Для нас естественны мечты о дружбе. Но человек никого не хочет, кроме себя. Он неконтактен. И едва мы откроем свое существование, объявит нам войну. Ради собственного счастья, в угоду беспечному эгоизму, из зависти – какая разница? Главное – он не успокоится, пока не изведет и не сможет после этого навсегда забыть последнего из нас. За перекрестком улицы снова расходятся – имейте это в виду...

Деревья вокруг пушились легким белым маревом отдаваемого тепла. Дорога, которую им предстояло пересечь, успела остыть и лежала впереди темной полосой с тлеющими кое-где на ней черточками корней. Под яблочным дичком хозяйственно фыркал еж.

– Жалко старика, – задумчиво проговорила Тьоу после некоторого молчания. – Один остается...

– Привыкнет, – неуверенно предположил Зииц.

– Скорее всего завянет... – Миччи сильно растягивал слова, сдерживая зевоту: грусть снова навеяла на него сон.

– Идем, идем, лежебока! – Зииц ухватил его под мышку. – А то задремлешь!

– Я не сплю. Я думаю.

– Истинный тави, ленивый и созерцательный! – Тьоу взяла Миччи с другой стороны и вдвоем с Зиицем поставила его на ноги. – Для тебя лишнее беспокойство даже просыпаться и двигаться, не то что с человеком дружить! Ну, работай, работай ножками, миленький...

– Уж если искать лентяев, то не среди нас, – возразил Миччи, уныло покоряясь друзьям. – Мы против людей метеоры! Вон там, послушай, петляют по лесу твоя девчонка с приятелем. Еле-еле до дороги добрели – полчаса километр. По мне, лучше до смерти на солнце вялиться, чем так ползать. Стремительные и беззвучные дельфины во время плавания не расталкивают и не рвут воду – они скользят в ней, слегка колебля. Вот так же мы ходим по лесу. А у человека волны, брызги и шум...

– Но ведь он сухопутный, Ми!

– Хорошо. А в лесу?

Тьоу прислушалась. Далеко на Поляне Грагги ударили дважды. Зииц ахнул и, будто подстегнутый, кинулся на звук.

– А в лесу? – переспросила тавинка и снова замерла, наполовину высунувшись из кустов. Стало слышно, как нежится листва под лунными лучами, как за ближними деревьями выбираются на дорогу Лорка и Толик, Посыпалась земля, крякнул берег канавы от грузного прыжка, зашуршали камешки. Скрипели и терлись одна о другую недогруженные корзинки.

– Дядя Толя, а почему вы бороду носите?

– Ой, ты не поверишь. Собирал в прошлом году грибы, упал, мох к подбородку и приклеился. Не оторвать.

– Ну вы же и выдумщик! Прямо Фантомас какой-то!

Они приближались, и Тьоу бесшумно попятилась.

– Быстро стемнело, правда, дядя Толя? Только луна, задевая деревья, качается. И дорога будто ледяная светится. – Лорка поежилась.

– Замерзла?

– Нет. Я подумала, как леснятам ночью скучно – в лесу. И мокро, если дождь...

– Может, у них кожа непромокаемая? Из плаща?

– Да, вы шутите, а сами небось в дупле и часа не просидите?

– Зачем же в дупле, когда есть палатка? Ярко-желтая, с алюминиевыми стойками...

Навстречу с радостным визгом выкатился черный комок:

– Ой, смотрите, кто нас встречает! Чуня! Чунька!

– Отыскал!.. Откуда ты, лохматый?

Широкие, щеточками, собачьи лапы оттолкнулись от земли, послышались мягкие шлепки и счастливый Лоркин голосок:

– Ну уж, сразу и в нос лизаться! Не стыдно?

"Еще чего! – визгливо проскулил Чунька. – Я знаешь как по тебе соскучился? Говорил ведь, чтоб взяла с собой. Мало ли какие звери в лесу?"

– Ишь-ишь, разошелся. А когти убери, песенька, куртку порвешь.

"До куртки ли, если в ней хозяйка?"

– Юрца не обижал? – Толик потрепал пса по шее.

"Да ну его, вашего Юрца! Вцепится в шерсть – я катай его по траве. Или приляжешь в тенечке, а он тут как тут".

Люди пошли быстрее, и голоса начали затихать. Тьоу выпрямилась, приказала псу:

– Поди сюда!

Чунька будто споткнулся, повернул морду, зарычал.

– Кого ты там заметил? – поинтересовался Толик.

"Чужие, чужие", – отрывисто пролаял пес.

– У нас же свобода, чудак! – настаивала Тьоу.

Чунька презрительно опустил уши, боком, на четырех лапах отпрыгнул к ногам Лорки:

"А кто вот ее будет защищать? Иди-иди, покуда цела!"

И, закрутив хвост кольцом, победно затрусил впереди. Лорка разбойничьи гикнула, захохотала, кинулась вперед, и они вдвоем с собакой помчались наперегонки, намного оторвавшись от Толика.

– А ведь есть, братец, что-то такое притягательное в человеке, а? Тьоу затормошила своего нахохлившегося друга. – Мы сколько тысячелетий бились, чтоб научиться всех понимать. А человек шутя подарил собакам язык. И не осознает этого...

– Тебе тоже служить ему захотелось? Вроде собачонки?

– Не служить, а дружить, улавливаешь разницу? С ними. И с другими...

– Боюсь, трудно тебе придется. Вот смотри, топает напролом наш задушевный родственник. – Миччи показал на Толика. – Он едва не расшибся о корягу, потому что слеп ночью. Впрочем, и дневной свет бесполезен для его незрячих ног. Вот он обломал розетку у ромашки. Просто так, под руку подвернулась. А теперь... Ой! Помнишь того жука-рогача, который повздорил с муравьями из-за крылышка капустницы? Он на него...

– Не надо, Миччи. Я вижу.

– И все же будешь рассуждать о дружбе?

– Буду, буду, буду! И ты сам когда-нибудь над собой посмеешься. Ну да, кое в чем наша цивилизация сильнее. Но это не помешало ей зайти в тупик. Мы можем и должны принести человеку культуру доброты. Два брата, два солнечных народа – ради одного этого стоит пойти на эксперимент!

– Ах, Тьоу, милая, взгляни еще раз. Он обернут мертвой тканью, и мертвая твердь отделяет его от живой земли. Он согнут под тяжестью ноши, потому что и пищу и знания ему приходится таскать отдельно. Глухой и бронированный, он всегда закрыт от природы.

– Нет, Ми, ты не очень хорошо знаешь человека...

– Постой, куда ты?!

Залитая луной, легкая, стройная, о громадными мерцающими глазами, с бледным лицом и яркими губами, Тьоу забежала вперед и вдруг стала на пути человека.

– О господи! – пробормотал Толик, перекладывая корзинки в левую руку, чтоб хоть такой ненадежной преградой заслониться от привидения. – Зря все же по асфальту не пошли.

– Здравствуй, брат! – громко и раздельно проговорила Тьоу. – Женщина свободного племени тави ищет дружбы. Вот моя рука!

Но человек уловил только шелест ветра в листьях придорожного куста. Он вытянул корзинки перед собой и с бьющимся сердцем двинулся на неясный силуэт, пока не уперся пальцами в гладкий березовый ствол. Он был по-своему храбр, этот бородатый Толик. Как и всякий нормальный современный человек, он не верил в чертовщину и леших. Но подсознательный ночной страх уравнивает всех. Даже тех, кто на спор ночует на кладбище. Столкнись такой храбрец с чем-то непризнанным, бесплотным; как дуновение, с чем-то официально не открытым и все-таки существующим, – он просто тут бы на месте и умер. А если бы даже остался жив и не утратил рассудка, то искал бы вполне естественное, общепринятое объяснение.

– Примерещилось – успокоил себя Толик. Поскольку никакая реальность не подходила под увиденное, а это слово всегда все объясняет. – Рассказать на работе – засмеют!

Он с облегчением провел ладонью по коре березы и удивился и обрадовался почти женственной ее теплоте:

– Надо же, где ночью солнышко задерживается!

Прижался к березе щекой. Потом, не отрывая взгляда от ствола в том месте, где в него скрылась Тьоу, шагнул назад, споткнулся о корневище. И вдруг что-то холодное и серебристое блеснуло в лунном свете, вскинулось, ударило в ногу повыше кеды, острая боль обожгла щиколотку, а в сторону неторопливо потекла гибкая полоска змеи. Толик настолько растерялся, что дал ей уползти. Лишь после этого боль и страх вырвали у него крик, заставили опуститься на землю.

Лорка примчалась сразу. Она как-то мгновенно ухватила взглядом сидящего Толика, опрокинутую корзину, закатанную штанину джинсов и даже две капельки крови на ноге, о которых могла скорее догадаться, чем заметить. Лорка присела на корточки и с такой пронзительной участливостью посмотрела на Толика, точно у нее самой сейчас звенели от боли жилы. Собственно, боль у Толика не была пока уж такой нестерпимой, и эти черные круги в глазах, ощущение раскаленных проволок внутри ноги, стиснутые против крика зубы были вызваны просто отчаянием, жутким ужасом перед ядом змеи, еще даже и не начавшим действовать. Это было предчувствие беды, оказавшееся мучительнее самого мучения.

– Нож... И спички в кармане... Живо! – прохрипел Толик.

На миг Тьоу забыла о Поляне, готовой высеять Излучение, о народе тави, ожидающем перестройки, о Миччи, так и застывшем в движении остановить ее в неудобном полуобороте с протестующе вытянутой рукой. Тьоу видела только страх человека, которому могла помочь, не могла не помочь. Она раскрыла ствол перед носом Лорки, шагнула вперед, лицо ее тоже подергивалось от чужого страдания. Лорка, не оборачиваясь, подвинулась, дала место рядом с собой. А рычащего Чуньку обняла за шею, уткнула мордой себе в колени. Девчонка положила четырехпалую ручку на Толину рану и застыла. По лицу ее ходили тени.

Боль в ноге билась толчками. Толик сопротивлялся ей, но она протянулась через голень и бедро, пронзила бок. Если прокушена вена, то яд через кровь попадет в сердце... Нет сил и смысла прокаливать нож, надрезать рану...

Появление из дерева силуэта Толик принял за продолжение бреда. Лорка что-то говорила, удерживая одной рукой пса, а другой обнимая леснянку. Боль быстро сошла, стекая в четырехпалую ладошку. Щиколотку слегка покалывало. Он больше не чувствовал ноги, как не чувствуешь здоровой части тела.

Толик не поверил себе. И если бы не березовый ствол за спиной, повалился бы навзничь, чтобы ничего не видеть и тихо ожидать новой и последней волны боли. Но раз уж не мог ни отвернуться, ни упасть, то вынужден был смотреть, как малолетняя племянница налаживает немудрящую дипломатию:

– Тави – хорошо. Тьоу – хорошо. Человек – хорошо.

– Я пойду, – спохватилась тавинка.

– Приходи завтра, – попросила Лорка. – Я буду ждать.

– Завтра? Хорошо – завтра...

Тьоу поднялась, прошла через ствол, и Толик, слышавший только Лоркин голосок и не понимавший ответов гостьи, неотличимо похожих просто на шелест листвы, внезапно уловил в себе неясный, но заметный след в виде смутно рождающихся стихов. Он теснее прижался к березе плечом, зашептал:

Раскрой мне свои ладони, деревце:

Я хочу быть с тобой на "ты",

Со мною солнце, земля и дождик делятся,

Отливаясь в твои плоды.

Ты памятник жизни.

Ты – мое право надеяться.

Ты – формула высоты...

Раскрой мне ладони и сердце, деревце;

Я хочу быть с тобой,

Как с любимой, на "ты"...

Тьоу отделилась от ствола и на цыпочках отошла к замершему в отдалении Миччи.

Грагги на Поляне ударили третий раз.