Текст книги "День без Смерти"

Автор книги: Феликс Дымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Феликс Дымов
Эриния

Их назвали эриниями не в память о богинях мести, хотя что-то от овеществленного проклятия в них, несомненно, было. “Эриния” – вот все, что осталось от четырехстрочного описания, в котором греко-латинские “эритр”, “Арес” и “пирин” вместе означали “огненно-красный цветок Марса”. Насчет цветка ясности не было: некоторые ученые из чистого упрямства относили к флоре упругую камышинку с двумя узкими длинными листьями у пушистой головки; корни и обычный для растений фотосинтез затмевали для них сложные, характерные, скорее, для животных двигательные реакции. Новой сенсацией явилось открытие у марсианских переселенцев “телепатических” свойств: эринии оказались безошибочными индикаторами настроения…

Ралль обнаружил это случайно. В лаборатории было тихо и пусто. “Резвая Маня” с выключенными экранами дремала в углу. В линиях магнитного лабиринта путался механический мышонок Мими. Нетопырь Кеша с вживленной в мозг “сеткой Фауди” завис кверху ногами под потолком, уронив крылья и развесив уши. Последние дни Ралль не торопился Домой, в свою уютную миникомнату на Большой Пушкарской, где стены читают желания и воздух дрожит от еле сдерживаемого исполнительского зуда. Там его, помимо автоматики, не ждет никто. Л здесь, в лаборатории, можно по горячему следу проверить идею шефа о деформации коллектива сильной минус-эмоцией отдельной личности. Проверять такие вещи сподручнее, конечно, одному, в тиши, без этого самого коллектива…

Ралль честно отсидел под широким “маниным” шлемом, пока Янис, не любивший терять в дороге время, вставлял в очки детективную ленту, а Иечка под укоризненным Ритиным взглядом перекрашивала глаза из рабочего серого цвета в какой-то немыслимо-сиреневый. Еще минут пятнадцать Ралль ждал, пока шеф Ростислав Сергеевич стаскивал пушистый профессорский свитер и снова превращался в сокурсника Роську Соловьева. Зашнуровав гермески, Роська накачал пульсирующим газом многоцветный метровый мяч, сунулся под шлем:

– Постукаем?

В “маниных” недрах предупреждающе заурчало разрегулированное поле.

– Убери локаторы! – буркнул Ралль.

– Джеральд! Что за язык? – ужаснулась Маргарита, успевшая влезть в глухую даджболку. Продольные желтые полосы на ее литом теле натянулись так, что тронь – зазвенят. – Наждак жевал?

– Не я, “Маня”! – съязвил Ралль.

Ростик покрутил пальцем у виска. Не уточняя, к кому это относится, обнял вибрирующий мяч, И шагнул за окно.

Ралль понял, что больше сегодня не работать. Снял шлем. Раздвинул пошире стенные панели. Солнце ворвалось в лабораторию. Ослепленная “Маня” притушила экраны, будто зажмурилась. В ногу ткнулся мышонок Мими, пискнул, волчком закрутился на месте. “Маня” пожалела его, вернула в лабиринт.

Игра была в самом разгаре. Гуннар из соседней лаборатории рыбкой вилял между корпусами, закрывая от нападающих мяч. “Привет, Джеральд!” – успел крикнуть, пролетая мимо окна. И пропал из виду. Ростик свечой взмыл с газона, выбил мяч, головой послал в узкую щель ворот.

– Банка! – пропела Маргарита, накидываясь на шефа.

Обе команды облепили автора гола, в воздухе заклубилось нечто невообразимое, ощетинило перепутанные конечности. Желтые полосы на даджболках – цвета их лаборатории – едва не переплелись с серебряным пунктиром формы соперников.

И все же Ростик выскользнул, дрыгнув гермесками, спланировал под покров родных стен. Клубок тел распался. Демонстрируя повышенный уровень минус-эмоций, игроки через окно ринулись в лабораторию. Дружные сокурсники Роська и Ралль аккуратно принимали их здесь за руки, за ноги, встряхивали и выбрасывали обратно.

– Братцы! Наших бьют! – заорал Эдик Слуцкий. Оттеснил Гуннара. И ребром ладони ударил пульсирующий мяч в миг его полного сжатия.

Это был классный удар. Чемпионский. Мяч, завывая, вывинтился в зенит. И прянул оттуда в спину свесившегося наружу Ростика. Шеф оторопело перевалился через подоконник и, поворачиваясь с боку на бок, спикировал к земле. Над клумбой конвульсивно дернулся, почесал одной ногой другую. Возле недвижного тела застыла Маргарита. Команда рядом демонстрировала скорбь.

Ралль поморщился: что бы шеф ни выкинул, подчиненные рады стараться: подхватят, разовьют – идеальные отношения, примерный коллектив, отзывчивые сослуживцы…

Он не сразу заметил, что в желтом пластмассовом кубике с отпиленной гранью беспокоится гибкий кроваво-красный цветок с кисточками на концах листьев сгорбился, прикрыл пушистую головку – будто крошечный человечек, оглушенный болью. Внешне эринии не похожи на человека. Тем выразительнее в их передаче человеческие эмоции, низведенные до изначального, телесного смысла слова “отчаяние”. Так в диспропорциях детского рисунка по дыму над трубой проволочного домика узнаешь настроение хозяина. Так художник одной только экспрессией позы передает обнаженный страх…

Ралль горько рассмеялся: эриния всегда попадает в его настроение – чужое на Земле растеньице понимает людей лучше, чем они сами себя, чем друзья-психологи, для которых достаточный признак веселости – улыбка на устах. Ралль по инерции еще смеялся, но кожу на висках начинало стягивать, заломило скулы, пришла невнятная тоска.

Нетопырь Кешка завозился под потолком, сухо зашелестел крыльями. По полу лаборатории процокали коготки – “Резвая Маня” перестроила для Мими лабиринт.

– Тебе же не смешно, заинька!

Линкин голос, любимое Линкино словечко… Линка Умеет подойти беззвучно, буквально возникает из мыслей, когда Раллю это осязаемо нужно. Впрочем, видеть девушку хочется постоянно, он ее ждет всегда, ждет день и ночь, ждал всю жизнь, особенно последние два года, так что неожиданности в ее приходе нет. Зато и веры, что она на самом деле пришла, тоже нет. Однажды протянешь руку – и не ощутишь Линкиного тепла. Останется только голос – бесплотный, живой, без застенчивости и кокетства. И этот единственный на свете, живущий сам по себе Линкин голос повторит, как и сейчас:

– Тебе же не смешно, заинька!

Не оборачиваясь, Ралль усилием воли стер с лица закаменелую гримасу смеха, откинулся назад. Линка обеими руками прошлась по его волосам. Ладони у нее холодные. Длинные тонкие пальцы с вмятинкамн на подушечках тоже холодные и твердые от микроцарапин и от цезия – все контакт-посредники она монтирует сама.

– В тебе умер музыкант, – сказал Ралль каждому из ее пальцев.

Линка банальностей не терпит:

– Скорее карточный шулер, заинька… “Заиньками” Линка зовет всех подряд, и поначалу это на Ралля не действовало. А потом стало слишком поздно…

– Оттаял немножко? – Линка чуть отстранилась, заставила его покивать.

Он все еще не видит ее лица, но знает, что она улыбается. Ему нравится, когда она улыбается. Ей тоже нравится, улыбка делает Линку симпатичной: хитрые лучики бегут от уголков губ, тонкими складками очерчивают щеки, собираются в две ямки у крыльев носа. Лицо лукавое-лукавое, глаза – и так-то колдовские – превращаются в затягивающие бесовские болотца…

– Оттаял, оттаял, вижу. А то от твоих страданий Кешка чуть не заикал…

Эриния по-прежнему притягивала взгляд: подалась вперед, лист поперек стебля, кисточка еле-еле колышется – словно массирует сердце или что там у нее под алой корой… И такая безнадежность в облике! Самое ужасное – эриния не солгала: Линкин приход не дал облегчения. Но откуда все это известно “марсианам”?!

Нет, что же творится в мире, если с Линкой стало хуже, чем без нее? Ее, как и эринию, не обмануть. Надо притворяться, лавировать, уходить от разговора. Знакомая волна боли поднялась из-под сердца.

– Я звонила тебе. Но пси-Маргарита не иначе ревнует. “Вам же известно, девушка: психолога нельзя отвлекать от эксперимента. Эксперимент – пик исследования, нерв науки!”

– Роськины слова! – Ралль наконец обернулся, и две Линки – одна из его памяти, другая настоящая– слились. – Ну, а ты?

– Ах, ничего особенного! Ты же знаешь мой характер!

– Представляю! – Ралль фыркнул. – То-то у Маргариты до конца дня на меня запала хватило.

– Не понимаю, Джеральд, что ты в ней нашел? Ни лику, ни шику! – Линка соблазнительно обтянула краем юбки колени, присела на подоконник и так похоже передразнивала Маргариту, что Ралль выглянул, нет ли той поблизости: – Неловкая, угловатая, блестит и режется, как стекляшка. Фу!

– Ага, разоблачили? – Ралль привлек девушку за плечи, ткнулся лбом в теплые волосы. – Я каждый раз после встречи с тобой руки осматриваю: нет ли новых порезов…

– Ну, тебе грех жаловаться, заинька, ты мое счастливое исключение. Я только и делаю, что шипы втягиваю да острые грани от тебя отворачиваю, – Линка смешно выпятила задорный подбородок. И сразу же посерьезнела: – Ты хоть понимаешь, что мы любим друг друга?

– Ну, Линушка, не мы первые.

– А ты на других не смотри. Тоже мне любовь – на сотню умников нашего института и одного ребенка не приходится!

– Так ты решила сделать из меня Адама? Боюсь, не выйдет. И потом, солнышко, один перевоспитанный ничего не решает. – Он подул ей в волосы, потерся Щекой. Похоже, ссоры снова не избежать. Что-то они участились. Это уже не первая. Но не дай бог, если последняя! Хорошо бы и этой встрече окончиться не хуже предыдущих. От Линки можно ждать чего угодно. – В конце концов, Линушка, я отношусь к тебе Как все.

– А нравишься мне, между прочим, как раз тем, что не похож на всех. Не до конца похож… Хоть и боишься в этом признаться, стремишься за остальными, Ты больше мой, чем их…

– Опять ты за свое. Не надоест тебе самокопание…

– Я же не могу, как вы, поставить проблему любви в лаборатории. На бедном Кешке.

– Мы не занимаемся стандартными психическими реакциями.

– Жаль. Представляешь влюбленного нетопыря, а? Смешно. А главное – нестандартно!

Вот сейчас, сейчас, торопил развязку Ралль. Еще слово—другое, еще минута—две, и они уйдут друг от друга расходящимися амплитудами ссоры. Сейчас. Еще слово – и конец.

Однажды они уже сидели так, в тихом ресторанчике на Невском. Столик на двоих здесь понимали буквально: одно ребро столешницы вогнутое, другое выпуклое, третья неизбежная сторона завивалась улиткой, так что третьему за столом места не было. По залу бесшумно сновали приветливо-безразличные роботы-официанты в белоснежных рубашках и немнущихся брюках. Скрытые вентиляторы нагоняли из кухни синтетический шашлычный чад.

– Нравится тебе здесь? – спросила Линка.

– Несколько часов посвящать еде среди других жующих? Довольно унизительный возврат к природе.

– На людях веселее.

– Если не думать, куда девать руки.

– Твой шеф занял бы их раскуриванием трубки.

– Которая здесь, в общем, так же уместна, как этот искусственный дым: мясо жарят дистанционно, а чадят отдельно, для экзотики.

– Брюки на роботе тоже условность. Как и все его человскоподобие. Проще было построить тележку с манипуляторами.

– В Каунасе я заходил в охотничью корчму. Шкуры на стенах. Скобленные добела столы. Деревянные ложки…

– А по лавкам – “охотнички” в черных пиджаках и галстуках-бабочках, правда? Помню. Нелепо, хотя и красиво. Впрочем, насколько мне известно, шкуры там искусственные.

– Дожили! Возрождаем то, что давным-давно утратило смысл.

– А ты полагаешь, ваша ужасная рациональность всегда осмысленна?

– Что ты имеешь в виду?

– Например, хвост общего любимца лаборатории д^ими. Почти натуральный мышиный цвет из дымчатого стекловолокна. И нулевая полезность…

– Кстати, нам не подали меню. Позвать официанта?

– Весьма кстати. Но мы не торопимся.

Из вазы посреди стола показалась горстка сине-розовых, сморщенных, словно озябших, бутонов сирени и с мультипликационной быстротой распустилась на глазах – будто каждым соцветием выстреливали. Верх гостеприимства – возгонка букета персонально каждой паре. А подумаешь, как заряжают букет, как подстерегают момент, как лупят бедное растение токами или вспрыскивают химией… Все автоматизировано, поневоле коробит: мы ведь люди, не роботы!

Линка зарылась лицом в свежую влажную гроздь:

– В старину, говорят, цветок из пяти лепестков приносил счастье.

– Ну, при возгонке все цветы один в один отштампованы. Ты ведь знаешь…

– Лучше бы не знать. – Линка понюхала букет, сморщила носик и отодвинулась.

Ралль повел рукой по ребру столешницы. Линка повторила его движение на своей стороне. Руки встретились.

– Как хорошо, что, несмотря на прогресс, две линии по-прежнему пересекаются. – Линка вздохнула.

– Даже такие разные, – подхватил Ралль. – Моя сторона вогнутая – словно мир молча замыкается вокруг. Зато твоя выпуклая, открытая – ты ведь сама беспрерывно излучаешь!

– Раньше девушкам говорили: “Ты мое солнышко!” Нынче – “Ты беспрерывно излучаешь!” И все равно жить хочется, правда?

Ралль лихо крутнул, пальцем по извиву столешницы:

– Гиперболическая бесконечность. Похожая на ту взаимную разомкнутость, которая была до нашей Встречи и наступит после…

– Как ты умеешь все запутать и утопить в слова! Почему бы не сказать проще: “Давай расстанемся”? Не прибегая к иносказаниям?

– Я же совсем не об этом, я о третьей лишней стороне. Необходимое заставляет думать о сиюминутном, лишнее – о перспективе, замечаешь? Толчок новым мыслям…

– Меня иногда тошнит от вашей назойливой оригинальности. Ни словечка попросту, все с шарадой да с заумью… Оставьте хоть что-нибудь роботам: посмотри, куда вы их загнали! – Лина кивнула в сторону кухни.

Повинуясь ее кивку, приблизился официант, склонился с блокнотиком в руках.

– Нет-нет, мы уходим. Спасибо.

Лина шумно поднялась. Робот галантно отодвинул стул.

У него даже пальцы белеют от усилий, подумал Ралль. Может, неправда, что они – автоматы?

– Не провожай меня, – бросила Лина в сердцах.

В тот день он впервые почувствовал собственное сердце…

Из воспоминаний Ралль вынырнул так же неожиданно, как и окунулся в них. В уши впился противоестественно, вызывающе ровный Линкин голосок:

– …так искусно боролись против эгоизма, что проморгали незащищенность человека перед обществом. Раньше боялись вторжения в личность, подавления ее другой, более сильной. Естественной защитной реакцией каждого был собственный эгоизм. Теперь прятаться не от кого. Мы все нараспашку. И общество постепенно размывает личность…

Ралль не сразу включился и наудачу возразил:

– Психологи ничего подобного не замечают.

– А что вы вообще замечаете? Глобальные проблемы? Взгляни на своих бородатых коллег. Им все дано. И все дозволено. А им скучно, их ничто по-настоящему не волнует. Возрастом, понимаешь,’ не вышли…

Ралль обернулся. На краешке подоконника, свесив ноги на улицу, сидела розовая после игры Маргарита и независимо раскачивала гермесками.

– Лина! – предостерегающе произнес Ралль.

– Что “Лина”?! Боишься, услышат? Пусть слышат. Я при ком угодно повторю: вы невзрослеющие вундеркинды! Ума хватает, а куда применить – не придумали. Способности обогнали возможности. Вы даже на женщин смотрите с детской непосредстенностью. Как-то пришлось влепить пощечину твоему шефу, и он искренне удивился: почему ему не позволено то, что позволено тебе?

– Подумаешь, недотрога! – Маргарита дернула круглым плечом. – Уж и пошутить нельзя.

– Нам с младенчества вбивали в голову уважение к женщине, – не обратив на нес внимания, продолжала Линка. – Этакое благодушное абстрактное уважение к женщине вообще. Но я – то не вообще, я конкретная.

– При чем тут ты? – Ралль поежился. Медленная тоска знакомо заливала грудь.

– Вот именно. Тоже мне, предмет беспокойства – одно человеческое настроение! Да еще в свете наших достижений! – Лина говорила почти без выражения – на одной взвинченной, повышенной ноте.

Чтобы сменить тему, Ралль подошел к пульту, ткнул наугад клавишу “Развлечения”. “Резвая Маня” откашлялась и голосом Эдика Слуцкого продекламировала:

– Старинная народная задачка с логическими вариациями и промежуточным ответом. Внимание: Пэ и Ку сидели на суку. Пэ уехал за границу. Ку чихнул и лег в больницу. Кто остался на суку? Ку-ку!

Где-то что-то щелкнуло. “Маня” выдала первый вариант:

– Поскольку “Пэ” за границей, “Ку” в больнице, а кто-то все же кукует, следует предположить, что действие происходит в лесу. На опустевший сук уселась кукушка.

Голос Эдика с трудом перекрыл хохот:

– Браво, “Маня”! Другого от тебя и не ждали. Ваша очередь, “маэстры”!

– Абсолютно ясно: никто не остался. – Маргарита, зачем пилить сук…

– Не продолжай! – вскричал Янис. – На суку сидели трое: “Пэ”, “И”, “Ку”, верно? Значит, остался “И”.

– Милый друг, детективы определенно идут тебе на пользу. Совсем чуть-чуть не угадал.

– Повеселились? – загремел Ростик. – Сейчас я вас всех примирю. “Ку” остался. Ведь он только чихнул, а в больницу лег “И”. Примитивный вариант…

– Безупречная дедукция, шеф. Нет слов!

– Ку-ку, – завершила спор “Маня”.

Ралль надеялся, что Лина хотя бы улыбнется. Но она слушала равнодушно. А может, и не слушала.

– Эх, горе мое! – Лина отключила экран, положила руки Раллю на плечи, откинулась, долго смотрела ему в глаза. – Я считала психологов более чуткими: им бы первыми откликаться на беду. А у вас дурные задачки на уме.

– Да где ты беду выискала? – Ралль прижал щекой к плечу ее ладонь. Маленькую ладонь. Пахнущую цезием и апельсинами. – Вот жизнь, Линушка. Вот моя работа. И я делаю ее изо всех сил.

– А кому она нужна, такая работа? Присмотритесь к тем, для кого вы ее делаете. Не для себя же трудитесь, для них, понимаешь? Вокруг что ни человек, то аномалия. А вы их, знай, по линеечке ровняете. Усвойте наперед простенькую мысль: где опаздывают психологи, там уже психиатру делать нечего…

– Ну, это всерьез и надолго. – Маргарита соскользнула с подоконника и, как сидела нога на ногу, так, подражая шефу, и поплыла вниз.

Лина проводила ее глазами:

– Мы убили в человеке любопытство, цель, право на риск, на неиспользованное желание. – Она тряхнула головой. – И знаешь, чем? Изобилием. Да-да, не смейся, изобилием.

– Ты ошибаешься, Линушка. От изобилия еще никто не умирал.

– Пока нет. Но радость жить уже отравлена. Как-то личностей поубавилось.

– Наше общество…

– Оставь общество в покое. Мне четыре семестра читали социологию и шесть – историю.

– Все равно твои страхи беспочвенны. Мы…

Лина быстро прижала ему губы пальцем:

– У каждого явления два полюса. По-моему, мы, не подумав, шагнули к исполнению желаний. Всесилие рождает равнодушие. А равнодушие погубит Землю точно так же, как когда-то оно уже убило Марс.

– Еще один домысел. Много у тебя таких?

– Я жалею сейчас об изжитом эгоизме. Он бы еще мог спасти нас. По крайней мере, подхлестнул бы любопытство. От любопытства не так уж далеко до заинтересованности. А нам бы теперь любую цель, хоть самую мелкую, лишь бы каждому. Насаждайте, ребятки, разумный эгоизм. Рано мы его похоронили.

Линка наклонилась над пластмассовым кубиком, шепнула что-то, и эриния выпрямилась, успокоенно развернула листочки.

– Вот ты, Ралль: ты бы отдал свою рубашку первому встречному?

– Конечно. Шкаф изготовит мне еще дюжину на выбор.

– Элементарная расшифровка щедрости. Ты даже не заглянешь в лицо тому, кто к тебе обратится за помощью, правда?

– Ну, почему…

– Потому, что мы безразличны друг к другу в своей пылкой любви к обществу. Понимаешь? К обществу в целом. А тот, с рубашкой, по нашей железной логике, не может быть обижен при нашем справедливом строе. Плевать на аномалии. Главное, у него тоже есть где-то такой же шкаф.

– Странная ты сегодня.

– Еще бы. Ты не хочешь меня понять. И все не хотят, все отмахиваются. Дескать, истерика сентиментальной девицы!

Ну, о чем она говорит? Зачем? Лучше бы уж добрая, старая, не оставляющая следов ссора! Ралль ощущал этот нарастающий в ней день за днем страх. Но причины не находил…

– Ты хоть задаешь вопросы, выискиваешь странное… Так ведь не я, вы странные! Спроси вон у этих! – Лина кивнула за окно. – Думаешь, им очень весело? От скуки шалят. Боятся остаться наедине с собой. Играют в инфантильность, чтобы подольше не взрослеть. Ведь взрослеть – значит задумываться, взваливать на себя заботу и ответственность. А заботиться о ком-либо мы уже давно разучились.

– Послушай, да кто, наконец, тебя обидел?

– Ты. И Янис. И Ростик. И директор института, который не поленился сегодня вылезти из готовой тронуться “Пчелки”, чтоб только пожать мне руку. Он тоже считает меня ничьей. А ничья – все равно что общая. Так, мальчики?

Ралль вслед за Линкой обернулся. Обе команды даджболистов, ступая на цыпочках по воздуху в затылок друг другу, подкрадывались к окну. Ростик и Маргарита тащили впереди огромное, наспех вырезанное из картона сердце, пронзенное стрелой, с кровавой надписью: “Джеральд + Лина =!!!”

– Так! – смущенно и дружно гаркнули игроки.

– То-то же. – Лина бодро улыбнулась. – Ну-ка марш в лабораторию!

Радуясь прерванному разговору (а вдруг все же обойдется без ссоры?), Ралль молча наблюдал, как ребята проплывали над подоконником внутрь. Столов и стульев не хватило, обутые в гермески психологи рассредоточились вдоль стен от пола до потолка.

– Проведем наше совещание на высшем уровне, – прокомментировал событие Гуннар, вытягиваясь возле плафона и подложив локоть под щеку. Густая тень заслонила половину лаборатории.

– Выше некуда, – проворчал долговязый Эдик, умащиваясь по-турецки в воздухе над пультом “Резвой Мани”.

Ростик надел свитер и демонстративно уселся за стол.

– Вот вам, мальчики, изящная проблемка. – Лина завела руку за спину. Помедлила. И швырнула на середину комнаты пластмассовый кубик с эринией. Два мохнатых листочка затрепетали, не давая кубику опрокинуться. – Поломайте ваши умные головы!

– Видали мы такие проблемки! – лениво уронил сверху Гуннар.

И осекся: эриния сложила листочки, вытянулась в струнку. Она умоляла. Она была жалкой и немощной. Она взывала о помощи.

– Раньше за черную магию сжигали на кострах! – пробормотал Эдик, трижды подув над левым плечом.

– И сейчас еще не поздно, – раздумчиво заметил Ростик, то бишь Ростислав Сергеевич. – Говорят, сильно успокаивает нервную систему.

– Не торопитесь с выводами, нестандартщики. Сначала оцените мой дар.

– Зачем он нам? – Маргарита обиженно поджала тонкие губы. Столько внимания одной неспокойной девчонке. За что?

– Риточка! Не спорь с укротительницей диких марсианских хищников, – посоветовал Эдик. – Ужо напустит на тебя порчу, будешь знать!

Все засмеялись: Лина не делала секрета из своих “тревожных” гипотез. Маргарита всполохнулась, набрала в грудь воздуху и с фальшивым цирковым пафосом завопила:

– Выступает всемирно знаменитая Липа-балерина группой дрессированных эриний.

– С группой? – Гуннар спрыгнул на пол, невидяще уставился в Линкины глаза. – Действительно, ребята. Как они ведут себя в группе?

– Мальчики, да в вас, кажется, просыпается любознательность? Я слышу вопросы…

Секунду в лаборатории стояла тишина. Смотрели почему-то не на Линку, смотрели на Ростика.

– Поздно уже. Рабочий день давно кончился. Энергию могут отключить! – слабо отбивался шеф. Уверенности не было в Роськином голосе.

– Мы мигом, Ростислав Сергеевич.

– В полчаса управимся.

– Разрешите, шеф.

– Ладно, – уступил Ростик. – И не говорите потом, что я зажимаю чужие идеи.

Лаборатория вмиг опустела. Психологи неслись по гулким коридорам, хлопали дверьми. Гуннар, чтобы не обегать здание, сиганул в окно. Через десять минут пол был уставлен эриниями в горшках, в бокалах, в пластиковых сетках на треногах, а одна торчала из незапаянной химической реторты. Багровые блики задрожали на полировке столов и в “маниных” экранах.

– Придется вас немного пощекотать. – Ростик сдвинул столешницу, обнажил выносной пульт. – Магнитные искатели по вас плачут. Рентгеновская пушка по вас плачет. И пси-рецепторы тоже.

– А правда, что в третьем стационаре на Марсе эринии подкараулили Голдуэна? – спросил Янис. – Подкараулили и уморили.

– Досужие выдумки стажеров, – возразил Эдик., пробуждая блок за блоком могучую “манину” память. – У него отказала маска. Он задохнулся, его занесло песком. Вокруг холмика за несколько часов выросли тысячи красных цветов… По цветам его и нашли: эринии валялись безутешные.

– Погибли? – поинтересовалась Маргарита.

– Вроде нет. Когда Голдуэна откопали, пришли: в себя.

Снесенные в помещение растения – низкие и высокие, пушистые и не очень – вслушивались, жалобно трепетали листьями. И вдруг разом понурили голову склонились в умоляющих позах.

– Они что, на голос реагируют? – удивился Ростик. – Это надобно проверить. Накройте-ка вон ту, крайнюю, вакуумным колпаком!

Лина пошла меж цветов, стараясь обнять их все слегка расставленными руками. Вслед этому движению эринии поднимали головы, тянулись уткнуться в ее ладони. Даже та, под колпаком.

– Видите, они хотят нам что-то сказать… – девушка стиснула руки. – А вы их – пушкой!

– Я говорил, дрессированные! – выдохнул Эдик.

– Погоди, – отмахнулся Гуннар. – Мы же столько лет его искали…

– Кого?

– Пси-индикатор. Нутром чую, братцы: он, бродяга! Теперь мы любую эмоцию препарируем, так, шеф?

– По меньшей мере, имеем пример откровенной динамической реакции на настроение. Другими словами, функция пси…

– Вот вы уже и разобрались. – Лина грустно отступила к окну. – Новая “пси”, новая “кси” – вам теперь надолго хватит. А если иссякнете… Кеша!

Нетопырь вздрогнул, расправил кожистые крылышки и спланировал Лине на голову.

– Ну, прическу мог бы и не портить! – Девушка одной рукой сняла нетопыря, другой поправила прическу.

– Когда ты успела его приручить? – попытался выяснить Ростик.

– Самый легкий вопрос для начальника сектора. Не бери в голову пустяков, заинька. Вот тебе объект исследования!

Девушка размахнулась и вышвырнула Кешку за окно.

Все эринии, кроме одной, из них лаборатории, побелели и рухнули в красноватую пыль марсианского грунта.

– Чего они? – Гуннар сломался пополам, чуть не воткнулся носом в цветочные горшки.

– Им не доложили, что Кешка умеет летать… Это, кажется, сказал Янис, Ралль не был уверен.

Опять подкатила боль, он поморщился, потер грудь. Сейчас произойдет что-то страшное. Он ждал, стиснув зубы. И все равно не заметил, когда это началось.

– Бред! – Ростик возмущенно фыркнул. – Я не боюсь и более сильного слова: мура!

– Что в переводе с древнезулусского… – Янис вопросительно поднял бровь.

– …означает “реникса”, – пояснил шеф. Отстранил заслоняющего экран Гуннара. И прошествовал к “Резвой Мане”.

– Браво, браво! – Маргарита бурно зааплодировала.

– Одобрение публики – не аргумент в научном споре! – возразил через плечо Эдик, манипулируя клавиатурой. – Сейчас высветим… Блеск!

На экран выплыло изображение Кешкиного мозга, опутанного “сеткой Фауди”. По ней, от узла к узлу, скакали огоньки, фиксируя зону двигательных центров. Эдик поколдовал еще чуть-чуть. Грохнул по пульту кулаком – машина всегда лучше понимает., ежели ее кулаком! – и приглашающе поклонился в сторону окна. В лабораторию, подчиненный чужой воле, как-то боком, неестественно взмахивая крыльями, влетел Кешка.

“Чудик! Снизь порог на сетке!” – запоздало подсказал Ралль. Эринии выпрямились, стряхнули пыль, удивленно развели листочки.

– Что и требовалось доказать! – Эдик победоносно развернулся вместе с креслом.

– Мура! – упрямо повторил Ростик. И спрятался от ропота сотрудников под “манин” шлем.

– Ну, я пошла, мальчики, – сказала Лина. – Доспорьте тут без меня.

– О чем? – Это, конечно, Маргарита с ее галантностью, как у того робота.

– Об эгоизме. Об аномалиях. О том, что один человек ничего не решает.

– Но все это первоисточники, Лина! – добродушно пробасил Эдик.

– Их тоже писали бородатые мальчики вроде нас. И, наверное, так же увлекались даджболом. А девочки рядом зря себе выдумывали сиреневые глаза.

Все как по команде взглянули на стол Иечки.

– Послушайте, молодое дарование! – Ростик, загадочно улыбаясь, высунулся из-под шлема. – Бросай свою палеофренологию, переходи к нам. С такой головой мы тебя быстро остепеним.

– Нет уж. Лучше вы к нам, дорогие психологи. Я имею в виду – к людям. Кончайте играть в ваше кошки-мышки, Кешки-Мимишки! Умоляю, вернитесь к человеку. А то опоздаете.

– Интересно, из каких астрологических справочников ты черпаешь информацию?

– Думаете, зря переполошились эринии? Гибель одной цивилизации они уже пережили.

– Кстати, об эриниях. – Ростик посерьезнел. – Готов спорить и ставлю за это свое место в центре нападения против… – Он нарочно сделал паузу.

– Кубинской марки с черепахами! – принял вызов Эдик.

– Двух пирожных, которые я не съем завтра за обедом! – с комическим вздохом предложил Гуннар.

– Детективных очков Яниса!

– Секрета расцветки моих галстуков!

– Нет, коллеги. Против улыбки нашей очаровательной Кассандры.

– Неоригинально, но все равно приятно. Согласна, – откликнулась Лина.

– Так вот, друзья. Держу пари, что все эти угрюмые цветочки взволнованы не фактором предполагаемой смерти какого-то нетопыря, а общим уровнем жестокости в лаборатории: на неожиданный жест “укротительницы” не последовало ни слова протеста,

Кто-то удивленно присвистнул:

– Доказательства, шеф?!

– Попробую. Эриниям ничего не известно про мои гермески, так?

– Чужим! – уточнил Гуннар. – Зато наша, которую ты приволок с выставки и самолично пестовал, информирована неплохо.

– Прекрасно, будет контрольный экземпляр. Если прав Слуцкий, эринии отреагируют так же, как и в случае с Кешкой: падут ниц. Если же я… Короче, приготовились…

– Постой! – Лина внезапно схватила Ростика за руку. – Не сегодня, пожалуйста. Не дразни судьбу.

– Что ты себе позволяешь? – возмутилась Маргарита, но шеф мягко отстранил ее:

– Прости, Лина, не понял.

– Хватит чудачеств. Повремени.

– На этот счет существуют два мнения: одно мое, другое – ошибочное.

– Не балагань, Ростислав. Я знаю твое отношение ко мне и к моим ощущениям, мне это безразлично. Тем не менее рискну заявить: сегодня твое везение кончилось. Заклинаю самым дорогим на свете: отложи, что задумал. Пусть моя просьба покажется тебе смешной и нелогичной, все же прошу: посмотри на эриний. Не веришь мне – им поверь!

– Теряем время! – не выдержала Маргарита.

– Погоди, Рита. Пусть человек выскажется.

– “Выскажется”! Будто я могу объяснить. Да, я ненормальная, психованная, называй как хочешь, только услышь. Сдайся, снизойди, пересиль себя, на послушайся… Ты сильный, лихой, удачливый, что тебе стоит один раз уступить? Ведь тебе безразлично, уступи из прихоти. В конце концов, бывают такие случаи, когда надо вслепую поверить, а? Просто так. На слово. Без доказательств. Хотя бы для оригинальности. Чтоб потом похвастаться…

– Пока еще здесь я командую, девушка, – парировал шеф. – На правах начальника сектора, разумеется. Вперед, друзья!

Лина отвернулась от него, пошла на психологов:

– А вы чего стоите? Уговаривайте! Удерживайте! Не пускайте! Боитесь? Как же, одна девчонка целую лабораторию переубедила. Заставила решать – вопреки логике, не думая… Но у меня больше ничего против вашей логики, парни, чтоб ей тут вот так и засохнуть! Только боль и крик…