Текст книги "Легенда о великом старце"
Автор книги: Феликс Светов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Ты скажешь, как уже говорил, как твердили два тысячелетия Твои ученики и апологеты, что поскольку человек жив не единым хлебом, ограбь его, лиши хлеба, власть над ним всё равно не может быть абсолютной. Мы запомнили это и дали человеку подлинную свободу: отняв хлеб, мы освободили его и от совести – бесконечного соблазна и страшной муки. Зачем ему совесть, когда отныне он крепко, навсегда запомнил, что нет преступления, нет греха, нет тюрьмы, в которую Ты вверг его со времен Адама и он бьется в ней тысячелетия, не в силах никогда выбраться, потому что снова и снова грешит. А тут нет, не может быть греха, который не мог бы быть оправдан Великой Целесообразностью!.. Ты видел этих свободных людей, разве им нужна совесть, разве они не радуются жалким крохам, сбрасываемым им с барского стола власти, разве они не забыли о крови, в которой выпачканы руки, дающие им куски ими же выращенного хлеба? Они счастливы уже тем, что им оставлена жизнь, что их руками возводится невиданная в истории Вавилонская башня вот их надежда! Они поют и пляшут на площадях, у стен изуродованных храмов, которые их отцы и деды строили, защищали, в которых молились. Они доносят нам о каждой мысли соседа или брата, а свои собственные мысли уничтожают в зародыше. Мы заменили им совесть страхом, и этого оказалось достаточно, чтоб навсегда изменить поврежденную первородным грехом природу человека.
Ты скажешь, этого не может быть тотально, Ты видел храмы, на которых сияют кресты и хор всё еще поет Тебе "аллилуйя"? Да, мы оставили несколько храмов, но только как место для богослужения и совершения обряда, нам не нужен благовест, крестные ходы и громкая проповедь. Разве вера не должна быть тихой и сокровенной – неслышной? Мы даже позволяем отдельным членам создаваемого нами общества причащаться Твоим Телом и Кровью в оставшихся храмах. Пусть кто-то из Твоих избранников говорит, что мы даем им камень вместо хлеба, их голоса сегодня уже не слышны, а завтра об этом никто не вспомнит. Да и кто осмелится сказать, что не Ангелы, по учению Твоей Церкви, вершат в храме непостижимое и страшное чудо? Никто. Даже кичащиеся свободой гордецы, что роют себе сегодня могилы, даже они, умолкают, когда я впрямую спрашиваю их об этом... Да, мы сохранили и священников – но не всех, зачем этому стаду столько пастырей? Только тех, кто понял: нам нужны не служите-ли Истины, не исповедники – надзиратели за сумасшедшими, вот кто нам сегодня нужен.
Что, грубо? По велению власти, Тобой попущенной – а у нас нет и быть не может других повелений, – оставшиеся церкви станут приютом для особой категории слабоумных, которые способны превратиться в буйно помешанных, если их вовремя не остановить... Сказано было, что человек ищет не столько Бога, сколько чудес. Кто, как не Ты, знал об этом? Знал и гордо отказался явить миру чудо, предложенное Тебе. Ты отверг чудо, а мы, немощные, созидаем его здесь, Твоими руками, силами попущенной Тобой власти, сначала проведя невиданный эксперимент, показавший человеку всю меру разрушительности его бессмысленной свободы, а потом, совершив второе чудо, стянув человека стальной уздой так, что он никогда об этой свободе не решится помыслить.
Неужто Ты – Всеблагий и Милосердный, не оценишь нашей муки, нашего подвига? Неужто не хватит у Тебя смелости понять несостоятельность Твоего Замысла и всё та же единая слезинка будет уравнена Твоей непостижимой арифметикой с миллионами кровавых слез? Неужто Ты не услышал, как стонет взбухшая кровью земля, по которой Ты только что прошел? Молчишь, не имеешь права ничего прибавить к сказанному однажды? У Тебя нет смелости на это, а одно лишь упорство и гордость, а мы навоз, который удобрит тучные пастбища Твоего Небесного Царства. Ты не нужен нам, Ты нам мешаешь. И на рассвете Тебя убьют..."
– Так это просто дьявол! – воскликнул Новиков.
– Ты сказал, – ответил Слава и ударил указательным пальцем о край стола. – Учтите, это еще один, следующий, самостоятельный – ваш шаг, потому что, заметьте, я ничего вам об этом не говорил. Даже о том, атеист ли мой герой, не решаюсь произнести суда.
– Нет, позвольте, – обозлился Новиков, на сей раз на себя, за то, что так долго слушал. – Это всего лишь набор софизмов, надуманность и примитив! Всё тот же "бунт", к тому же явный плагиат, не более того... – тут он вздрогнул: над ними стоял официант с сонным лицом – Родион Яковлевич.
– Звали? – безразлично спросил он.
– Нет, – сказал Слава. – Впрочем, получите с нас. Или вам еще коньяка?
– Нет, – сказал Новиков, – с меня довольно.
Официант положил на стол счет, Новиков полез было в карман, но Слава остановил его.
– Я вас сюда привел, да и вижу – замучил, зачем вам еще нести материальный убыток? Верно, довольно с вас... Скажите лучше, Родион Яковлевич, – обратился он к официанту, – вы в церкви давно были?
– Чего? – открыл глаза официант. – В цирке?.. У нас тут каждый вечер цирк – оставайтесь, сами увидите.
– Благодарю вас, Родион Яковлевич, – сказал Слава, – очень исчерпывающе.
Официант взял деньги, длинно усмехнулся и пошел, шаркая ногами, по залу. Слава проводил его глазами.
– Подождите, – никак не мог успокоиться Новиков. – Откуда вы взяли такого Старца? Да и потом... он искренен, что ли, перед собой лукавит или нет?
– Не знаю, – сказал Слава. – Вы сами, внутренне, быть может, не отдавая себе в том отчета, принимаете его логику. Она вас устраивает. Таких, как вы. А смелости дойти в этой логике до конца, до абсурда, у вас нет. Спасаетесь – и нет вам до других дела.
– Да оставьте меня-то в покое! – вскричал Новиков. – Какое у вас право строить такого рода обобщения и возводить поклеп на реальных людей, на Церковь? Да, были, есть корыстники и мерзавцы, да, страшную историю пережила Церковь за эти полвека и мучениками за веру просияла. Да хоть сегодняшнее ее бытие вас же и опровергает, ваш собственный путь из пустоты и безбожия, разрыв с родителями, привычной жизнью... Проврался ваш Старец, жива Церковь, а он обещал, что и Имени Христа не будут здесь знать? Не успели спародировать, а легенда уже устарела.
– Может быть, – тихо сказал Слава, он, видно, устал. – Дай Бог, чтоб устарела. У меня тут нет никакого честолюбия. Тем более, верно, плагиат. Дай Бог. И наверно, не одни только корыстники и мерзавцы. А что Имя Бога забудут на этой земле – не Старец говорил, а Сталин. Но ведь Старец был на самом деле? И не просто один из многих – Великий Святитель, Патриарх. А иначе Церковь сегодня была бы другой.
– Но как вы осмеливаетесь разъять живое Тело Церкви – мученики, выходит, одна Церковь, а видимая, грешная, молящаяся сегодня в своих храмах – другая? Да почему – откуда?
– Не знаю, – упрямо сказал Слава, – так я это увидел. А "ваши радости – наши радости" – вам недостаточно? Разве не распинают Христа те, кто вступает в контакт с режимом, распинающим мучеников за веру, провозглашающих, что само Имя Бога на этой земле не будет произнесено? Если для вас это примитив, я ничего не могу прибавить.
Новиков молчал.
– Ну и чем вы закончили свою легенду? – спросил он вдруг. – Его расстреляли там, на Лубянке?
– Нет, – сказал Слава и тихо улыбнулся. – Я, как вы говорите, только пародист, если не плагиатор. Старец у меня, пока говорит, не смотрит на "собеседника". Он ведь больше с собой разговаривает. А когда кончил, внезапно увидел. Перед ним, на скамье в боксе, под двухсотсве-чевой лампой сидит зек в только что выданной ему из прожарки одежде без пуговиц, с черными штампами внутренней тюрьмы. И Лицо Его залито слезами. Тогда Старец опоминается. Он еще минуту вглядывается в тихое, невыразимо-прекрасное, страдающее Лицо, подходит к двери и стучит в нее посохом. Дверь тут же открывается, входит вертухай с мертвым лицом, без глаз. Старец вынимает из рукава рясы заготовленный заранее пропуск и говорит зеку: "Уходи. Уходи немедленно, потому что еще минута, и я упаду к Твоим ногам". И зек уходит вместе с вертухаем.
– А Старец? – спросил Новиков, как в подлиннике.
– Не знаю, – сказал Слава. – Я вам говорил, что и моего азарта не хватит на то, чтоб судить его.
– Несчастный, – вздохнул Новиков, – как же вы к причастию ходите после этого?
– He знаю, для кого это большая трагедия, – ответил Слава, – для меня, который ее знает, или для вас, не желающего ничего слышать о ней.
