Текст книги "Пять дней из жизни черепахи"

Автор книги: Феликс Лев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

лошадёнку прутом и зашагал за ней следом. Тогда Рум приблизился к стогу и тоже погрузил в него морду. Его никто не прогнал и, значит, ему это было позволено. А сено действительно оказалось вкусным...

Зимой Рум меньше двигался, подолгу лежал вместе с другими животными на полянах, и, когда шёл снег, их заносило, словно это были не зубры, а просто сугробы снега. Они могли так лежать очень долго и, наверно, о чём-то думали. Их звали обедать, и сугробы прямо на глазах вырастали, раскачивались, с них осыпался снег. Казалось, это сама поляна корчится от безмолвного землетрясения.

Зимой было тоже совсем неплохо. Правда, не было све жих побегов и листьев, по которым Рум всё же скучал, зато не было и оводов, слепней, комаров, без которых куда спокойнее. В общем, жить было можно. А зима в тот год выдалась снежная, вьюжная, долгая. И Рум уже начал верить, что так будет всегда.

Но вот наступил месяц март, солнце стало подольше задерживаться на небе. В апреле тоненько зазвенела вода подо льдинками, потемнела кора на деревьях. Однажды ветер донёс откуда-то запах свежей смолы и сосновых опилок. В тот день Рум почувствовал, что зиме приходит конец.

5

Людей, постоянно проживавших в питомнике, было наперечёт, и Рум, как все остальные животные, знал каждого из них и что от кого следует ожидать. Кроме Зубровода, который почти безотлучно находился при зубрах, были ещё Ветеринар и Учёный.

Ветеринара Рум видел всего несколько раз.

Однажды, когда молодая зубрица Муравка слишком долго не могла отелиться, Рум увидел, как в дальний, отгороженный от прочих загон, где она последние дни находилась, прошёл человек. Незнакомец – а это и был Ветеринар – распространял вокруг себя резкий, неприятно щекочущий запах, от которого чуткие ноздри животных вздрагивали и трепетали. Он был с засученными рукавами, с торчавшими из них голыми большими руками. За ним следом едва поспевал Зуб-ровод. Что делали там, в отдельном загоне, эти люди, Рум, конечно, не знал. Но он отчётливо слышал доносившиеся из-за дощатого сарая озабоченные голоса, и кто-то из них, очевидно Ветеринар, – потому что голос Зубровода Руму был хорошо известен, – кто то время от времени уговаривал Муравку:

– Ну, потерпи, потерпи немного, красавица... Вот так, ну ещё... Молодчина...

И Рум, испытывавший в эти минуты, как и все остальные зубры, какое-то странно тревожное чувство, успокаивался от этого решительного и вместе с тем мягкого голоса, от его уверенно-ровного тона. Вот уже он улёгся на место, и вздыбленная шерсть на его загривке тоже постепенно укладывалась.

Потом он расслышал лёгкое похлопыванье ладонью по чему-то нежному, влажному – скорее всего, это было совсем новое, только что родившееся существо...

Рум понял, что Ветеринар тоже не враг ему, хотя подлинное назначение этого человека долгое время оставалось для Рума загадочным: для чего он здесь, при животных?

Следующее посещение Ветеринара имело непосредственное отношение к Руму. Дело в том, что в безветренно-жаркие дни июля ему, чья шкура ещё не была такой толстой, неуязвимой, как у взрослых бизонов и зубров, чересчур досаждали оводы и слепни. И он даже потерял аппетит. В один из таких дней, без особой охоты направляясь из леса к месту кормёжки (другие зубры уже отобедали), вяло отмахиваясь хвостом от вконец обнаглевших насекомых, Рум издали заприметил, что кто-то склонился над его кормушкой. Рум ускорил шаги, он отнёсся к этому весьма ревниво и насторожённо: его кормушки кто-то касался! Если он и не чувствовал голода, то уж во всяком случае ни с кем не желал делиться своей едой. Он даже не успел разглядеть, что кормушка ещё не была подсунута под изгородь, она находилась с другой её стороны. И что склонился над нею человек, которому он, Рум, обязан повиноваться. Знать он ничего не желал! Глаза его наполнились кровью, и когда Ветеринар, всыпав в кормушку горсть порошка и размешав это пойло, выпрямился, то увидел перед собой едва сдерживавшего бешенство зверя. Но человек сумел не подать виду, что испугался, только гыкнул, шумнул чуть громче обычного и бросил через изгородь палку, оказавшуюся под рукой. Удар метко брошенной палкой, пришедшийся Ру-му по шее, был для него не больнее, чем щелчок для любого из нас. Но он вдруг почувствовал необъяснимую власть над собой этого странного существа, человека, который никуда не убегал, не боялся, а упорно не сводил с него взгляда. И он был вынужден первым отвести взгляд, признать себя побеждённым.

Человек не спеша подвинул ногой кормушку, Рум уткнулся в неё всей мордой.

Неизвестно от чего – быть может, от чудесного порошка, всыпанного Ветеринаром, или от пережитых волнений, но обычная овсянка внезапно приобрела для него прежний и даже ещё более замечательный вкус. И он впервые за последние дни не отошёл от своей кормушки, пока не подъел всё дочиста.

С тех пор Рум понял: Ветеринар – человек не менее могущественный, чем Зубровод.

Третий был Учёный. Он оказался хитрее всех.

Однажды Рум увидел человека ростом пониже изгороди, в широкополой соломенной шляпе, похожего на высохший гриб. Сперва Рум не обратил на него особого внимания, решил, что это обыкновенный посетитель, посторонний. А к посетителям Рум относился пренебрежительно: хотя вреда от них не было, а даже наоборот – иногда перепадали вкусные кусочки, один раз даже целая сдобная булка досталась – всё же это были не главные люди. Слишком они суетились, шумели, взвизгивали при виде мчавшегося на них бизона, который любил делать вид, будто намерен разнести изгородь в щепки, а на самом деле всего лишь пугал, заигрывал: подлетит совсем близко и с полного хода остановится словно вкопанный. Кроме того, экскурсанты менялись, почти каждый день приезжали в питомник новые, а старые куда-то исче залп...

Итак, Рум подошёл вплотную к изгороди и стал делать то, чему успел научиться у одной престарелой зубрицы, общей любимицы: поворачиваться к изгороди то одним боком, то другим, шумно дышать, приглашая, чтобы его почесали и вообще обратили на него внимание. Он сперва не придал значения тому, что обычно посетители приходили к ним группой, а на этот раз был всего один человек, и что, несмотря на все старания Рума, человек-гриб не изъявлял ни малейшей охоты угостить его или хотя бы сунуть руку сквозь жерди – почесать.

Наконец Рум обиделся на такое невнимание к себе и хотел уйти. Но в это время к незнакомцу подошёл Зубровод, и тот принялся что-то ему втолковывать, объяснять. Всё дальнейшее показалось Рум у до того удивительным, что он, позабыв о собственной обиде, остался на месте, угрюмо внимая происходящему.

А происходило вот что: Учёный – а им и оказался человек чуть пониже изгороди – энергично жестикулировал под самым носом у Зубровода, который был почти вдвое больше, а значит, и вдвое сильнее. Маленький будто наскакивал на большого, теснил того, что-то доказывал своим тонким въедливым голоском. А большой, как ни странно, не делал даже попытки вступить с ним в поединок, чтобы себя защитить. Он только моргал да слушал, изредка вставляя слово, другое.

Рум родился и рос не в дремучем лесу, а в питомнике, учреждённом людьми. Но всё же его далёкие предки были дикие звери, для которых главный закон жизни – закон силы, он же закон справедливости. И Рум, хотя он знался с людьми и успел за недолгое время привыкнуть ко многим их странностям, всё же кровью был связан с предками. Вот почему он с таким недоумением глядел на этих двоих, и каждый раз, когда Зубровод пробовал заговорить, вставлял хотя бы словечко, Руму казалось, что сейчас начнётся то самое, что должно неминуемо привести к торжеству справедливости...

Впрочем, всё закончилось мирно. Последствием разговора было то, что Зубровод перелез в загон через изгородь и, ловко орудуя широко расставленными руками, а также увесистой палкой, принялся теснить Рума в узкий проход-коридорчик, который, как затем оказалось, заканчивался тупиком: был перегорожен двумя жердями. Перед ними, примерно на уровне земли, находилась дощатая платформа. Это были обыкновенные весы, на которых взвешивают животных, безобидное сооружение. Но ведь Рум этого не знал. Вот почему, очутившись внезапно в узком тупике, где Рум не мог даже повернуться, он опешил от неожиданности, почувствовал себя обманутым, загнанным. В тот миг он готов был разнести в щепки платформу и весь тупичок. Но жерди поспешно отодвинулись в сторону и пропустили его – их вытащил Зубровод, так как дело уже было сделано. Учёный записал в книжечку вес Рума и удалился.

Скоро Рум раскусил, что это была за «штучка» – Учёный. Он редко входил в загоны к животным, сам почти ничего не делал, но после его посещений в жизни бизонов и зубров всегда наступали какие-либо события, перемены. А Рум не любил перемен.

Рум отлично запомнил этого юркого маленького человечка и для себя на всякий случай решил, что лучше всё-таки его избегать.

Окончательно укрепило его в этой мысли вот какое событие: в один из дней, когда животные по сигналу трубы явились к кормушкам, на дороге за изгородью они увидели необычный зелёный фургон на толстых резиновых колёсах. От грузовика-фургона несло тошнотворным бензиновым запахом, возле него стояла кучка незнакомых людей, среди них и Учёный. Люди эти, казалось, нарочно не обращали на зубров никакого внимания – негромко переговаривались, курили. Тем временем Зубровод привычно наполнил кормушки – сперва бизону, потом всем остальным. Но в первую из кормушек он незаметно подложил круглую большую таблетку – снотворное. Люди возле фургона, оказывается, только и ждали, когда сонного бизона можно будет погрузить в машину. Едва он отошёл от кормушки, ноги его будто сами собой стали подкашиваться, и вот уже эти люди без особенных усилий загнали бизона по наклонным мосткам в фургон, где он рухнул на пол.

Всем этим руководил человек-гриб, распоряжавшийся людьми, подававший команды. Он же велел Зуброводу отогнать других зубров подальше, что тот и выполнил. Но то ли Зубровод был сегодня не в духе, то ли ему было жаль расставаться с бизоном, к которому привык, он всё это выполнял с неохотой и даже с какой-то ленивой злостью, отчего, вероятно, Руму и досталось по боку палкой, хотя он, кажется, ни в чём не провинился. Что поделать, у людей так бывает: вымещают злость не на том, кто действительно виноват, а на том, на ком проще, доступнее выместить...

Куда и зачем увёз бизона зелёный фургон – этого Рум, конечно, не знал. (Читатель же узнает об этом позднее.) Не знал и того, что тот больше не вернётся в питомник, а его место в стаде займёт чистокровный молодой зубр. Это само по себе не тревожило Рума – он был достаточно взрослым и самостоятельным, отец и мать давно перестали интересоваться своим детищем. Но когда кого-то из стада запихивают в фургон и зачем-то увозят – это, разумеется, неприятно.

В тот вечер Зубровод угостил его ломтём чёрного хлеба с солью и долго чесал за ухом. А если бы Рум мог понять, о чём говорили между собой Учёный и Зубровод, стоя перед загоном в двух шагах от него, без сомнения, ещё более изумился бы.

Но об этом будет рассказано в своё время...

6

История зубров и бизонов, если проследить её с далёких доисторических дней до наших, есть история истребления человеком этих огромных и красивых животных.

Некогда, как полагают учёные, первобытные зубры десятками, даже сотнями тысяч населяли пространства Европы и Азии, всю теперешнюю Сибирь, вплоть до Тихого океана. Эти миролюбивые, но не робкие от природы создания обитали в лесах, выходили пастись на опушки, не боялись ни жестоких морозов, ни зноя. А враги... ну кто из зверей, спрашивается, мог для них быть опасен?! Разве только гиганты-мамонты... Ну да ведь зубры жили ещё во времена мамонтов!

К счастью, мамонты тоже не были хищниками, первыми не нападали ни на кого.

В лесах зубры жили небольшими стадами, верней, семьями – бык, с ним несколько взрослых зубриц, молодняк лет до двух. Становясь постарше, молодые отделялись от родителей и начинали жить самостоятельно.

В лесу от деревьев тесно – особенно не разгуляешься, не побегаешь. Зато в степи – простор, места сколько угодно. Вот и вышло, что степные бизоны и похожи и не похожи на своих лесных родственников, на зубров. Зубр сильнее, зато у бизона ноги быстрее. Бизон вскинет голову и увидит всю степь, до самого дальнего края. А зубру в лесу от такого отличного зрения толку было бы мало: всё равно за деревьями ничего не увидеть. И пасутся бизоны совсем не как зубры: по сто, по двести бизонов в стаде! А такие же огромные, грузные, обросшие шерстью, как зубры. Недаром про них говорили, что когда стадо бизонов мчит по прериям, американским степям, то дрожит земля.

Задали зубры с бизонами людям загадку: как получилось, что ближайшие родственники оказались на разных материках: зубры – у нас, а бизоны – в Америке? Неужели смогли переплыть океан?..

Дело в том, говорят учёные, что переплывать им было не нужно: много тысячелетий назад на месте нынешнего Берингова пролива был узенький перешеек. По нему часть животных перешла с Камчатки в Америку.

А другие предполагают, что они перебрались по льду: в особенно лютые зимы пролив сплошь забит льдинами.

В Америке животные поселились в прериях – тёплых степях, где вдоволь сытной травы. Вот откуда взялись они здесь, степные бизоны...

Среди зверей бизоны и зубры не имели опасных врагов. Но вот люди...

Ещё первобытные охотники охотились на них и на мамонтов – с камнями, дубинками, копьями... Набегут толпой, загонят в яму, а потом празднуют праздник: вон какую гору мяса добыли – все теперь будем сыты! Шкура тоже небось пригодится – на одежду, на одеяла... Хотя и тяжёлая, зато прочная и тёплая.

Мамонтов скоро перебили, но зубры ещё водились – очень много их было.

А наверно, случалось и так: раненый зверь нападал на обидчика, поднимал на рога, топтал ногами... Опасное было дело – охота, а как без неё прожить?.. Люди ещё не умели сеять – не умели выращивать урожай; и ещё не умели приручать диких животных – ни кур, ни свиней, ни коров, ни лошадей у них не было. Но и потом, когда всё это уже было, люди продолжали охотиться. Они придумали порох и ружья, и охота стала куда проще и безопаснее. Теперь зверю не убе жать – пуля догонит.

Сначала охотились, чтобы с голоду не умереть, а потом понравилось, стало привычкой.

В недавние времена помещики, графы, князья охотились для развлечения: кто больше зверей убьёт? Чего уж тут хитрого – на конях, со сворой злых псов, с меткими ружьями!..

Сто лет назад в Америке водилось пятьдесят миллионов бизонов, теперь их почти не осталось: перестреляли.

Чем больше охотников – тем меньше бизонов и зубров. Остался доживать в зоопарке за железной решёткой то ли зверь, то ли просто диковина – корова горбатая. А это – зубр, один из последних. Шерсть клоками свисает Грязный, скучный, стоит посреди клетки неподвижно. А вокруг любопытные глазеют.. В соседней клетке томится винторогий козёл, дикий родственник нашей козы. Дальше – горный баран-архар. Для архара сделали горку из булыжников. Он взберётся на горку, потом спустится, потом снова взбирается – вот и есть у него занятие, да и людям смотреть интереснее.

Вообще в зоопарке клеток много. Где-то среди других затерялся невысокий коренастый конёк – с виду обыкновенная лошадка, только грива коротенькая и торчком. На табличке написано: «Дикая лошадь Пржевальского...» Где-то славные курочки и петушки – не домашние, а ещё не приручённые – переступают с лапки на лапку, клюют зёрнышки, им и горя мало, что вокруг сетка из проволоки: лишь бы корму хватало. А ещё дальше бегает из угла в угол без передышки, ищет выход из клетки лесная собака – волк. Голову пригнула, на людей не смотрит. На полу кусок мяса валяется, а она не ест...

– Чует серый, что плохо дело, – ухмыльнулся кто-то возле клетки.

А старушка, что рядом стояла, неожиданно вступилась за волка:

– Если б не этот серый, может, и собаки бы не было... Чего зря насмехаться...

А ведь и правда: это они, обыкновенные коровы и лошади, козы, овцы и куры, помогли людям выжить когда-то. С тех пор как человек приручил диких животных, стал пользоваться их шерстью, мясом и молоком, с тех пор как подружился с собакой, он почувствовал себя куда увереннее на свете. Больше он не останется голодным – даже если никого не убьет на охоте. И сможет защититься от холода тёплой одеждой. В дороге его повезёт быстроногий, выносливый конь. А дом будет надёжно охранять верный пёс. Это им, диким приручённым животным, мы обязаны тем, что одеваемся в красивые вязаные свитера, спим под шерстяными одеялами, по утрам пьём молоко... Чем же мы им за всё отплатили?..

С волками-то, может, ничего другого и не поделаешь – режут овец и телят, иногда нападают даже на человека. А вот, скажем, зубры – кому они помешали? Если и дальше так будем охотиться – где попало и сколько попало стрелять, – скоро вовсе не останется на земле ни зверя, ни птицы...

Люди договорились между собой: охотиться не всегда, а только в определённые месяцы. Редких животных не трогать. И ещё – объявить заповедники, где охоту совсем запретить.

Хорошо, а что всё-таки будет с зубрами?.. Произошли же когда-то коровы от диких животных. Что, если попробовать наоборот: загнать стадо коров в лес подальше – пусть там дичают...

Ничего не получится – наши коровы без нас не проживут. Зимой для них нужно сено: кору и ветки деревьев они разучились есть. А чтобы они не простуживались в мороз, им нужны тёплые коровники: шерсть у коровы совсем короткая. Чем же они провинились перед нами, за что мы их будем мучить?.. Даже если бы две или три из них чудом уцелели и привыкли снова обходиться без человека – жить в лесу, находить себе пропитание, к тому же обросли бы густой длинной шерстью. – это были бы вовсе не зубры, а просто одичавшие коровы. Ведь сколько собака ни дичай – всё равно она не волк; кошка, хоть вовсе отбейся от дома, всё равно не будет рысью...

Люди попытались спасти оставшихся в живых зубров. Из разных зоопарков их собрали и привезли в заповедник, в лес. Среди них было и несколько бизонов. Огородили для животных просторные загоны, чтобы им здесь никто не мешал и чтобы можно было за ними вести наблюдения – подкармливать, лечить, помогать им... И случилось как будто чудо: животные, которым угрожала скорая и мучительная смерть, ожили, у них появилось потомство. Сначала в питомнике их было меньше десятка, а спустя десять лет – уже несколько сотен.

Рум родился в питомнике, когда там уже было достаточно населения, и он чувствовал себя среди своих братьев, сестёр и всех остальных животных и среди вольной природы заповедника так, будто находился на полной свободе Он рос, набирался сил и привыкал к человеку, подчинялся тем же за конам что и его тысячелетней давности предки, и прислушивался к голосу медной трубы – в неё трубил Зубровод, созывая зверей к кормушкам. Впрочем, звук трубы – слишком громкий и резкий – был ему неприятен, и если он и спешил на её зов, то лишь для того, чтобы тот скорей прекратился.

Но он даже и не подозревал, что возможна иная жизнь, иная свобода – не ограниченная даже самым просторным загоном, без трубы, без кормушек и без людей, и что его предки когда-то именно так и жили...

Время шло. Рум из телёнка всё более превращался в могучего взрослого зверя. Грудь и плечи его раздались, голова сделалась ещё тяжелее и больше и была постоянно пригнута книзу, отчего горб выделялся заметнее, тёмно-бурая шерсть курчавилась, словно её завивали для красоты. Его ноги казались, быть может, слишком короткими для такого массивного туловища, зато бугры мускулов, которые перекатывались при каждом движении, свидетельствовали об их необычайной силе и выносливости.

Минуло в его жизни второе лето и вторая зима, и всё же он отличался от диких лесных животных, выросших без участия человека.

Рум видел лошадь и видел собаку – рыженькая лохматая собачонка, иногда прибегавшая с Зуброводом, жалась к ногам хозяина и заливалась озлобленно-трусливым лаем при приближении зубров, – оба эти четвероногие были слугами человека.

Но видел Рум и других. По деревьям сновали белки, которые не боялись человека, но и не доверяли ему, предпочитая оставаться на расстоянии, – шелушили свои шишки или просто сидели на ветке и цокали языком. Между прочим, Ру-му казалось, что они его дразнят, пользуясь своей недосягаемостью.

Зато бобр, проживавший в ручье, при виде человека немедленно скрывался куда-то, а вот Рум мог не раз наблюдать, как тот, выйдя на сушу, отжимает свою блестящую шубку или быстрыми зубами подгрызает стволы осин – бобр его не пугался, продолжал своё дело, когда Рум стоял на другом берегу или даже спускался к воде напиться.

Были здесь ещё крикливые сороки и сойки, чёрный дятел, целыми днями наполнявший воздух однообразным стуком, много других птиц помельче. В обилии водились лесные мыши и землеройки. Но это были существа совсем крошечные по сравнению с зубробизоном, и жизнь их была иной – заполненной мелкой суетой, копошением, писком, важными только для них заботами – Рум обычно не замечал их присутствия.

Однажды – это случилось ещё зимой, в феврале, – он всё же встретился с незнакомцем, который не уступал ему ростом, разве только был стройнее и легче.

Лосиха стояла за стогом, и поэтому Рум её не заметил, пока не столкнулся нос к носу. Он отпрыгнул, а она, не успев вытащить длинную, узкую морду, по самые глаза увязшую в сене, негромко и дружелюбно фыркнула, будто приглашая его тоже поесть.

Вдали послышался скрип полозьев по снегу, человеческий голос, и лосиха насторожила чуткие уши. В несколько громадных прыжков она оказалась возле высокой изгороди, без остановки перемахнула через неё, словно летать по воздуху было для неё так же привычно, как ходить по земле, лёгким пружинистым шагом вошла в лес и скрылась между деревьев.

Зубровод, привёзший свежего сена, отчего-то особенно пристально разглядывал следы на снегу и лосиный помёт и, видно, остался недоволен.

– На всех-то не напасёшься! – ворчал он, ровняя вилами стог. – Ишь, долгоногий, пронюхал!..

Рум догадался, что Зубровод был почему-то недоволен лосихой.

Но сам Рум не испытывал к ней ни злобы, ни ревности: корму для него хватало, и он был всегда сыт.

Лоси среди зимы продолжали появляться в питомнике, держась особняком и избегая людей, но, кажется, никто из зубров не был этим обеспокоен, вчуже поглядывая на каждого такого пришельца. Что они делают там одни, в дикой чаще, эти странные лесные звери? Почему боятся человека? Почему не хотят здесь оставаться? Многое было для Рума загадочным. Впрочем, для других зубров тоже, потому что тому, кто успел познакомиться с человеком и вкусить от его щедрых милостей, почувствовать над собой его власть, тому трудно отвыкнуть от всего этого. И почти невозможно понять другого, свободного зверя. Об этом в своё время и говорили между собой Учёный и Зубровод, стоя перед загоном, где находился Рум.

Впрочем, говорил, как уже нам известно, первый, а второй слушал.

Речь Учёного сводилась к тому, что зубры в питомнике могут вырасти слишком ручными, домашними и что этого следует опасаться. Опасаться же следует потому, что, домашние, они не захотят жить в лесу, а станут выходить в посёлки, в деревни, когда окажутся на свободе. И что могут перепугать в деревнях людей, разогнать скот. Разучатся сами находить себе пищу, а будут надеяться только на человека. И от этого самим зубрам придётся не сладко... Он говорил ещё много справедливого, из чего решительно следовало, что пора выпускать животных на волю. Особенно тех, кто постарше.

Ещё он говорил о том, что не стоило смешивать зубров с бизонами. Потому что бизоны – степные, из прерий, а нам нужны зубры, которые смогут прижиться в лесу... Пусть бизоны по-прежнему остаются у нас в зоопарках. (Так вот для чего приезжал зелёный фургон!..) И вообще – чистокровные зубры ценнее... Он был недоволен, что всё так случилось... Но раз уж случилось...

Рум стоял за изгородью и, казалось, внимательно слушал, о чём говорили люди. Он, конечно, не понимал, не догадывался – о чём. А если бы даже догадывался – что с того?! Ведь он был живой, и для него не имело значения – чистокровный он или нет, зубробизон или зубр. Он также хотел дышать этим воздухом и видеть вокруг себя этот лес и эти лесные поляны, жевать горьковатые плети осины или нежные листья травы и чувствовать под ногами твёрдую землю, а над головой только небо – единственное, что не изменилось с тех пор, когда Рум впервые открыл глаза и увидел его!.. Многое изменилось, но не это...

И когда наконец перед Румом распахнулись ворота, чтобы он мог идти куда хочет, он сначала не понял, для чего они распахнулись. Но когда поднажали другие и когда Зубровод швырнул палкой и крикнул: «Ну, пошёл же!.. Пошёл!..» – он понял, что надо идти. И пошёл, больше уже не останавливаясь. Он не видел, что человек ещё долго стоял у ворот и глядел ему вслед, словно запоминая, прощаясь...

С того самого дня началась для него другая, новая жизнь – жизнь свободного зверя, чудом выжившего, спасённого человеком, возвращённого им природе. Но, как ни странно, за это чудо Рум не испытывал благодарности ни к кому. Может быть, потому, что если бы он не выжил, не был спасён и вообще никогда не появился на свет, то вовсе не мог бы испытывать никаких чувств: ни боли, ни радости, ни голода – ничего. А если уж этого захотелось кому-то – чтобы он появился, – то он теперь тоже вправе хотеть: жить просто для того, чтобы жить! А что, разве это плохо?..

} СКАЗАНИЕ О СЕМГЕ

}

Рыба же безгласна и безответна... (Из старинной книги)

Приплыла к нему рыбка, спросила...

(Из другой книги)

1.

Каждому своё: птице – небо, человеку и зверю – суша, а рыбе – вода. И у каждого есть свой дом, своя родина, у рыбы тоже есть – здесь когда-то появилась она на свет из икринки, здесь сновала мальком среди серебристых прохладных струй, среди водорослей и разноцветных камней, отсюда потом уплыла... Рыба ищет, где глубже, а что глубже моря на свете? Но приходит пора, и опять из-за тридевяти морей возвращается она к тем речным перекатам и отмелям, о которых, оказывается, не забыто: это память о родине спустя долгие годы привела её снова сюда. Теперь, в свой черёд, она вымечет здесь икру и даст продолжение жизни...

Так живёт сёмга: появляется из икринки в реке, подрастает, становится взрослой, а затем устремляется в море, в большую солёную воду, далеко от родных берегов – плыви куда хочешь.

И плывёт куда хочет: из Белого в Баренцево и дальше в Норвежское море, к незнакомым холодным скалам, к чужим берегам – фиордам. Что манит её туда? Может, голос далёких предков, некогда обитавших в морях и лишь позже переселившихся в пресные воды? Или это извечная тяга всего живого и движущегося ко всему неизведанному, непознанному – охота к перемене мест? Или просто поиски пищи: море богаче реки, здесь найдётся, чем поживиться... Никто до сих пор не ответил на эти вопросы. Но ещё, может быть, загадочнее – по каким таким знакам-приметам за тысячи километров от дома находит она дорогу к дому? Птицы, совершая свои перелёты, видят мир с высоты – леса, горы, селения, реки... А что рыба? Вода глубока и темна – даже звёзд разглядеть невозможно, в море нет дорог, как на суше. Где здесь север, где юг, где восток и где запад? Не отличить, плыви, не зная куда...

И всё же она это знает – куда ей надо, потому что всегда безошибочно выбирает свой путь. Это тем более удивительно, что сёмга в здешних местах прежде никогда не бывала – только раз в жизни совершает она этот путь. Редко какой из рыб посчастливится его повторить.

Но вот она, кажется, у заветной цели. Ещё в море, но уже близ родных берегов. Позади преграды, опасности, бури, которые пришлось ей одолеть. Их было немало, и рыбе пришлось нелегко. Из тысячи, может, только одной удалось уцелеть и вернуться. Вернуться? Но ведь ещё предстоят испытания в реке. Дорогу, правда, искать уже не придется, но здесь, в реке, ее поджидают другие злоключения...

Попробуем же проследить путь хотя бы одной из рыб: от икринки до большой взрослой сёмги, от малой реки до огромного моря, от моря до родины...

Жила рыба в воде. И это была большая и сильная рыба. У неё были плавники и хвост, чтобы плыть, жабры, чтобы дышать, глаза – глядеть, рот и зубы – хватать добычу. И она так и делала: плавала, дышала, глядела, хватала, – так она и жила, и ей это нравилось. А когда пришёл срок и бокам её стало невмочь от свежей тугой икры, которая в ней поспела, она отыскала в реке место с ровным галечным дном и принялась копать глубокую яму – коп.

Так вот для чего ещё годились её плавники: оказывается, не только для того, чтобы плыть! Работая ими, она глубже и глубже зарывалась в сыпучую гальку, будто собиралась сама себя закопать в этой яме. Вокруг на почтительном расстоянии толпились рыбы помельче – несколько краснопёрых хариусов, большеротая щука, ерши, налимчики...

Они уставились на неё, выпучив пуговицы-глаза, будто чего-то ждали.

В сторонке, в любую секунду готовые ускользнуть от опасности, укрыться под боком ноздреватого валуна или в чаще речной травы, суетились мальки –    такие маленькие и похожие друг на Друга, что почти невозможно было определить, из кого кто получится, когда малёк подрастёт.

–    Откуда взялась эта рыбища в нашей реке? – шептались хариусы.

–    Мне кажется, что это сёмга, о которой нам столько рассказывал дедушка Лим, – сказал один налимчик другому.

Значит, она явилась сюда из самого моря?..

–    Какая огромная!.. Она всех может съесть! – осмелился высказаться малёк похрабрее, приблизившись к взрослым рыбам.

–    Глупец, сеголеток-, – разинула щука пасть, полную острых, как сапожные гвозди, зубов.

Малёк так и отскочил от неё подальше.

–    Настоящая сёмга питается только в море, – продолжала щука. – А к нам в реку приплывает она для того, чтобы метать икру, вкуснее которой нет ничего на свете!

И щука застыла с разинутой пастью.

А малёк – ему действительно было всего несколько месяцев от роду, – малёк теперь уже издали, притаившись в тени прохладного камня, в испуге следил: неужели они, эти рыбы, и правда собрались здесь для того, чтобы полакомиться сёмужьей икрой?! Он ведь и сам лишь недавно вылупился из полупрозрачной икринки – пусть это была икринка не сёмги, пусть обыкновенного окуня (и об этом он уже знал: когда вырастет, он станет окунем), – и у него на глазах из таких же точно икринок появлялись такие же точно мальки, его братья и сёстры. Он помнил об этом, а они, взрослые рыбы, наверно, забыли? И они станут есть ещё не родившихся?.. «Подождите, опомнитесь, так нельзя!» Но никто его не услышал.