сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Как жаль, что у нас не ходят троллейбусы! – говорила она на третий день.
– Конечно, Матисс интересней, чем Сезанн. – говорила она на пятый.
– Интеллектуальная жизнь имеет все преимущества над жизнью биологической, – говорила она на седьмой.
А на восьмой день вернулся профессор Гамадрил.
Он мог бы доставить значительно большую радость, если б вернулся раньше на несколько дней. Все уже как-то привыкли к его отсутствию: Бабуин привык, Натти Бумпо привык, а уж о Чакме и говорить нечего. Она и прежде не стремилась видеть профессора, а теперь у нее возникла к нему какая-то неприязнь, то, что она бы назвала духовной отчужденностью.
Семь дней она приходила сюда, и здесь не было никакого профессора, и она сидела и смотрела, как спит Натти Бумпо, и ждала, когда он проснется, а когда он просыпался, они начинали говорить об авангардизме и гамма-лучах, и ели бананы, которые им бросал с дерева Бабуин, и говорили, говорили до самого вечера.
Семь дней Натти Бумпо просыпался и засыпал с чувством внутреннего успокоения, не думая о делах, за которые его могут уволить или, наоборот, принять
на работу. Он съел четыре десятка бананов и увидел четыре десятка снов, и ни в одном из них не было редактора европейской газеты.
Семь дней сосед Бабуин чувствовал себя гостеприимным хозяином, который не зря сидит у себя на дереве, потому что он нужен тем, кто сидит внизу. И он хлопотал, беспокоился, как бы не пропустить время завтрака или обеда, он выбирал для гостей самые большие бананы, а себе оставлял самые маленькие… Но он не был хозяином, хозяином был Гамадрил, который появился на восьмой день, если считать за день время между рассветом и наступлением темноты.
Он появился, как будни после праздников, как послесловие, которое никто не хочет читать, хотя оно многое объясняет. И, объясняя свое появление, он сказал:
– Ну вот я и дома.
Он сказал это, словно хотел подчеркнуть, что они-то не дома, что они у него в гостях. Чакма это сразу почувствовала.
– Пойдемте, – Натти, – сказала она. – Нам нечего здесь оставаться. Пойдемте отсюда в Роттердам.
– В Роттердам? – удивился профессор. – В какой еще такой Роттердам?
И Чакма ему рассказала. Она рассказала и о городе Роттердаме, и о городе Амстердаме, и об Александриях со всех четырех материков. Она сказала, что газы при нагревании расширяются, а Юпитер – это такая планета, а еще прожектор, который зажигают на киносъемках, чтобы артистам было светло играть. И еще она сказала, что работа в газете – сущая каторга (профессор не знал, что такое каторга, потому что никогда не работал в газете). Она сказала, что редактор может уволить за любую неверную информацию, и тогда ему нужно доказать, что информация была верная.
– И мы ему докажем, – заверила Чакма профессора Гамадрила. – Правда, Натти, мы ему докажем?
Сосед Бабуин сбросил с дерева три банана. Чакме не хотелось есть, она была переполнена всем этим огромным количеством информации, и Натти взял себе два.
– Человек рождается свободным, – говорила Чакма профессору Гамадрилу. – Человек – мера всех вещей. И если стоит жить на нашей земле, то лишь для того, чтобы быть на ней человеком. Правда, Натти?
Натти Бумпо не отвечал. Он занял очень удобное место под деревом и теперь думал, как бы не уступить его профессору Гамадрилу.
– Сейчас уже, наверно, часов пять, – сказала Чакма. – По среднеевропейскому времени.
Только Натти Бумпо мог сказать ей, который час, потому что в кармане у него были часы с месячным заводом. Но ему не хотелось лезть в карман за часами – да и не все ли равно, который теперь час? Пять или шесть – от этого ничего не изменится…
– Пойдем, Натти, – сказала Чакма. – Мы найдем твоего редактора и докажем ему, что ты был прав.
А почему, собственно, он должен быть прав? Разве человек, который непраь, дышит не тем же воздухом? Разве он не ходит по той же земле?
– Пойдем, Натти, – сказала Чакма.
Профессор Гамадрил пытался их удержать – в конце концов им совсем нечего торопиться. Пусть посидят у него под деревом, погостят.
– Нет, – сказала Чакма. – На погруженное в жидкость тело действует выталкивающая сила, равная весу вытесненной им жидкости. Две величины, порознь равные третьей, равны между собой. Мы не можем здесь оставаться. Пойдем, Натти!
Натти Бумпо подумал, что если он встанет и пойдет, то профессор Гамадрил тотчас же займет его место. Тут только встань, подумал он, только отойди на пару шагов…
– Возьмите чего-нибудь на дорогу, – предложил с дерева сосед Бабуин.
– Мы поедем на поезде, – успокоила его Чакма. – Потом на самолете. Потом на троллейбусе, трамвае и метро. Все будет очень быстро, правда, Натти? Ну что же ты сидишь?
– Я уже давно здесь сижу, – сказал Натти Бумпо, адресуясь больше к профессору, чтобы как-то узаконить свои права.
– Натти, – сказала Чакма, – не забывай, что тебя ждет редактор. Тебя ждут европейские газеты и весь цивилизованный мир.
– Я как встал, так и пошел, – объяснил Бумпо профессору. – А теперь сижу… Шел, шел, а потом сел. Так и сижу. Давно сижу.
Чакма готова была заплакать. Этот Натти был совсем не похож на того, которого она увидела в первый раз и которого видела потом каждый день, целую неделю.
– Натти, – сказала она, – неужели ты все забыл? Неужели ты забыл, что Земля вращается вокруг Солнца, а сумма углов треугольника равна двум d? Неужели и античастицы, и мягкая посадка на лунной поверхности для тебя теперь пустой звук?
Это был даже не звук, потому что Натти его не услышал.
– Прощай, Натти, – сказала Чакма, – раз ты остаешься, я ухожу одна. Я пойду к твоему редактору и докажу ему, что ты был прав… Тогда, раньше был прав… А потом я пойду в Роттердам… – Чакма заплакала. – Я буду гулять по городу Роттердаму, и по городу Амстердаму, и по Александриям я тоже буду гулять… И мне будет весело, мне будет хорошо и весело, слышишь, Натти?
Нет, Натти ее не слышал.
– Мне будет очень хорошо, – говорила Чакма, размазывая слезы по щекам, – потому что я буду чувствовать себя человеком. Потому что когда чувствуешь себя человеком… Ты же это знаешь, Натти, ты знаешь это лучше меня… Я научусь читать и прочитаю "Ромео и Джульетту". И "Тристана и Изольду". И я постараюсь быть такой же красивой, как были они… У меня 5удет красивое платье… И если мы с тобой когда-нибудь встретимся, ты меня не узнаешь… О Натти, ты никогда не узнаешь меня!
И она пошла прочь, маленькая, одинокая Чакма, вся мокрая от слез. Она шла туда, к своему человечеству, потому что теперь, когда из глаз ее текли слезы, она уже тоже была человек…
– Обезьяна, – сказал профессор Гамадрил, но было непонятно, о ком он это сказал.
Профессор Гамадрил иногда выражался очень загадочно.
