Текст книги "Его библиотека (СИ)"

Автор книги: Федор Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Список на лето дали огромный. В книжный магазин Егоров не пошел: сто раз там был на прошлой неделе – все забито Ленином, Марксом и детскими раскрасками. Побежал в школьную библиотеку.

  – Есть Дартаньян?

  Библиотекарша спокойно подняла глаза поверх очков, и снова опустила их на стол, заваленный библиотечными карточками.

  – 'Три мушкетера' есть, а? – спросил Егоров несколько громче, на тот случай, если она его не расслышала с расстояния сорока сантиметров.

  – Конечно же нет, – отвечала она, не отрываясь от любимых карточек.

  – Совсем нету? Прям ни одного?

  – Я же сказала – нет: все на руках.

  – На каких руках?! – у Егорова появились слезы.

  – Ну, что-нибудь другое возьми, – спокойно сказала хозяйка миллионов букв.

  – А что, другое-то?

  – Дай свой список, – вздохнула она и протянула руку.

  Егоров достал мятую клетчатую бумажку.

  – Так, Дефо, Диккенс, Дюма.., ага, ага. Нет ничего по твоему списку.

  – Мне нужны только мушкетеры!

  – Ну, я же тебе сказала! – удивилась она егоровской глупости.

  Он развернулся и пошел прочь. По пути домой встретил двух одноклассников.

  – Куда ходил-то?

  – Туда, – махнул он рукой в сторону школы, и пошел дальше.

  – Мушкетеров хотел? – спросили они вдогонку.

  – Да! – крикнул Егоров не оборачиваясь.

  – Мы тоже хотели!

  Но он уже их не слышал.

  Как часто бывает в жизни – помог случай: книгу дали соседи, но только до четверга. На дворе стоял понедельник и Егоров тут же начал одолевать Дюма. За эти четыре дня, вместе с героями романа, он протыкал врагов шпагой, влюблялся, добывал подвески для королевы...

  Прочитав последнюю страницу, он понял, что еще осталось несколько часов до окончания срока возврата книги. Эти часы, сотканные из сотен минут, были остатками воды на дне жестяной кружки. Он впитал в себя еще полсотни страниц и напился.

  На следующее утро, выбежав на улицу, он хотел обращаться к своим товарищам не иначе как 'сударь' и 'месье'. Пытался крикнуть: 'Слово дворянина, черт побери!', но удерживался. Когда стоишь с брызгалкой – огромным пластиковым бутылём из-под шампуня, и отражаешь атаки сопляков-товарищей в мокрых штанах и грязных футболках, пропитанных ржавой водой, ты похож не на сударя, а на гигантскую крысу с мокрыми розовыми лапками...

  С книгами в те годы невозможно было дружить: когда нет друга – нет и дружбы. Попадались лишь редкие 'знакомые', из других библиотек. И дружить с ними разрешалось только месяц. А то что накупили родители во времена своей молодости, читать было неинтересно, ведь взрослые книги написаны на непонятном языке! Приятелями становились другие вещи: рогатка, телевизор, магнитофон, мальчишки с соседних домов, но они не в счет, потому что всегда были рядом, и их не нужно искать.

  Детство слишком торопилось убежать и спрятаться в темных уголках памяти, чтобы иногда выплывать отдельными картинками в поседевшей голове. Капризный ветер, налетевший в самый интересный момент жизни, сдул веселье и бесстрашное любопытство...

  Было тепло и солнечно, пока током не ударило из подъездного щитка, или выбило глаз взорвавшимся баллончиком, когда вся компания сидела подле озорного костерка; или машина сбила насмерть дружка, который только вчера был, а теперь его нет...

  Не один десяток лет навалился вдруг темной громадой воспоминаний на растерянного человека, будто застигнутого врасплох на месте преступления, которое состояло в том, что тот торопился жить и многое упустил. И лишь случайные вспышки вводили в заблуждение: в твоей ли жизни все это было, или же оно само навыдумывалось?

  Егоров уже учился в университете, когда стал замечать множившиеся книжные развалы, понатыканные на каждом шагу. Особенно много было их в центре города – на Кировском проспекте. Стояли продавцы у своих, наспех сколоченных, столов, покрытых тепличной пленкой от пыли, дождя и снега. Продавали кучи книг в ярких обложках с неизвестными названиями. Летом, лузгая семечки, попивая кока-колу; зимой, красные с мороза, полупьяные, веселые, всегда добрые – они с жаром советовали, что интереснее всего читается. У многих людей, оказавшихся в тот момент на Кировском, резко поднималось настроение – Боже, ну все есть! Было бы с собой побольше денег, скупили бы все лотки, а то когда еще сюда вернешься, если ты из деревни.

  Егоров ходил от развала к развалу: смотрел, выбирал, приценивался. В один из солнечных морозных дней он купил сразу три книги! И, ведь, взял мастеров американской фантастики и мистики.

  С покупками сразу побежал в универ, чтобы успеть к третьей паре – все равно народу будет не много: 'Методика преподавания истории' – кому она нужна?

  Успел. Кинул пальто в гардероб.

  – Номерок возьмите! – донеслось вслед.

  – Блин, спасибо, забыл.

  Взбежал на второй этаж – там уже сидели девчонки-сокурсницы, почти все приезжие, как и он. Раскрыл сумку, достал три тома, блеснувших целлулоидом:

  – Смотрите, на развале взял.

  – А что это?

  – Да, какой-то Саймак, – он открыл книгу, прочитал первую попавшуюся фразу: 'На спине грифона сидела Диана в кожаном костюме. Ее красно-золотые волосы разметались в пылу битвы, в ее руках сверкал боевой топор, испачканный красной кровью и чем-то черным, что вытекало из злобной твари, убитой Дунканом'.

  – О, про кровь, классно! – сказал Егоров, порхая страницами и вдыхая запах свежей типографской краски. Подобных строк он никогда не встречал в книгах, что приятно удивило.

  – Так, 'Изгоняющий дьявола' – ну это кино я смотрел. И 'Тень власти'.

  – Да! – сказала Наталья, городская девчонка. – Кровь, значит, любишь?

  – Ну, интересно же! – ответил Егоров, не отрываясь от нарисованных дракона, каких-то двух зеленых уродцев подле пня, и мужика с секирой – главного героя.

  Послышался шум за дверями аудитории, около которой сидели Егоров со товарищи. Вышли пять-шесть человек со скучными лицами. У двоих широко открывались рты для полноценного зевка.

  – Правильно, что не пошли, – сказал Коля из Пензы.

  – Мы знаем, – гордо ответила Наталья, и толкнула Егорова локтем. – Обедать пойдем?

  – Ел уже, – ответил он, и отвернулся.

  – А почему без меня? – ее очки сверкнули отблеском неоновой лампы.

  – У меня с тобой аппетит портится, – ответил он чуть тише, в надежде, что она его не услышит из-за людского шума.

  – Чего говоришь?

  – Да я говорю, аппетита нет совсем – что-то с погодой не то!

  – А, ну-ну.

  Он знал, что нравится ей, но виду не подавал: старался не реагировать на провокационные вопросы, случайные взгляды или прикосновения, которые и делались-то неумело. Он таких не любил – худых в очках, чересчур заумных – с ними всегда пусто, даже когда кругом полно народа. Другое дело – Катька, наполовину казашка, наполовину русская: смугловатая кожа, большая грудь, темные полные губы, жизнерадостная. Но у нее, якобы, кто-то был, а заниматься 'чужими' девушками у Егорова не было охоты – он уже однажды нарвался на своего.

  Сейчас, главное – вот эта покупка, бесценная вещь из трех предметов с книжного развала.

  Он вернулся, когда уже стемнело. Выложив книги на стол, стал переодеваться.

  – Как ты все это домой потащишь? – спросил равнодушно Леха, с которым он снимал квартиру.

  – Ты понесешь, – ответил Егоров.

  – С чего это?

  – А кто читает все, что я приношу?

  – И что?

  – И ничего: читаешь – неси.

  – Ладно, что там новенького?

  – Сам посмотри – мне еще жрать готовить.

  Пока Леха молча перелистывал пестрые тома, Егоров накидал грязной картошки в кастрюлю, прихватил консервы и пошел на кухню – сейчас очень хотелось ушицы из скумбрии.

  Желание побаловать себя 'литературными' кушаньями с каждым днем усиливало отвращение к обычной человеческой пище. И само собой решилось – денег на еду, кроме хлеба, не тратить. Но Егоров был никудышным 'кулинаром', поэтому в его дорожной сумке огромной кучей набилась 'фантастика' вперемешку с 'историей', а, случайно купленная, 'мистика' придавила 'философию'.

  Он все больше походил на волка, однажды вкусившего человеческую плоть: раз попробовав, невозможно остановиться, пока не нагрянут охотники и не перебьют всю волчью семью. Детский книжный голод, сидевший внутри до сих пор, заглушался, когда перед глазами возникали золотые тисненные буквы на корешках толстенных фолиантов полного собрания кого-бы то ни было. Яркие, болезненные воспоминания всеобщего безкнижия заставляли делать в горячке бесконечные покупки, а настойчивый голос внутри всё нашептывал: 'Бери, пока есть – скоро опять ничего не будет'.

  – Читаешь, что понакупил? – спросила Наталья, поймав Егорова после лекции.

  – Не-а, некогда, – ответил он, шумно потягивая яблочный сок.

  Он думал, что она сейчас уйдет, не перенеся такого хлюпающего 'свинства'. Во всяком случае, надеялся, что произойдет это быстрее, чем обычно.

  – Что так? – скакнули очки на переносице, коротко и больно резанув солнечным бликом по его глазам.

  – У меня по 'Философии' конь не валялся, а послезавтра наша группа идет.

  – Запасаешься значит? – оскалилась она.

  Как он не любил в такие моменты ее плотно сжатых зубов, обрамленных тонкими губами, с неумело нанесенной помадой не в тон. За три года он только три раза видел помаду чужого цвета и прочий макияж, сделанный без должного женского понимания подобного рода процедуры.

  – Запасаюсь, – ответил Егоров, швырнув пустую пачку мимо мусорной корзины.

  – Ну-ну, копи, – она отвернулась и ушла, оставив в необъяснимом счастье человека, вдохнувшего, пусть и несколько застоялого воздуха, но полной грудью.

  Две недели пролетели незаметно, но 'плодотворно' – два 'хвоста', две любовные интрижки наспех, и восемнадцать новеньких книг, с которыми уже 'знакомились' родительские.

  Егоров посмотрел на старые полки. Достал Гомера, пролистал и захлопнул. Серая пыль превратилась в серебристую, весело закружившись в толще солнечного луча.

  – Когда ты все это прочитаешь? – спросила мать в сотый раз.

  – Успею, – ответил Егоров, впихнув в свободное пространство полки второй том 'Океанского патруля'.

  – Успеешь? А ты раздели общее число страниц всех книг на ежедневно читаемую норму, и посмотри что получится. Хотя бы примерно.

  Он разделил. Примерно. Получилось пять человеческих жизней. 'А если удвоить, нет, утроить скорость чтения?' – спросил он себя, и рассмеялся беззвучным смехом: утроить можно было только то, что уже и так давно покрылось пылью.

  Легкое непонимание Егоровым того, что владело им в последнее время, перерастало в необъяснимую тревогу. Ему чудилось, будто библиотека обладает ненасытной утробой, требующей постоянной 'подкормки'. Вот и еще одна порция литературного 'корма' втиснута в узкое пространство последней полки – 'История философии в кратком изложении', 'Огонь' и'Триумфальная арка'

  Все. Забито. Занят каждый свободный сантиметр – даже новорожденному таракашке поместиться некуда. Но жажда не унималась: всё-таки чего-то не хватало, к тому же оставались свободными подоконники и, наконец, дощатый пол.

  Он продолжал ходить по магазинам, когда бывал на сессиях или сдавал 'хвосты', скупая, что приглянется. Толпы людей, стоявшие у книжных стеллажей, были ему отвратительны: ему нужен был воздух, ничем не ограниченное пространство. Он должен быть один в те мгновения, когда смотрит и выбирает книги. Иногда ему казалось, что идя в книжный, ему хочется лишь порадовать глаз (хотя радовался только ящичек кассового аппарата), насытиться видом ярких корешков, ощутить в ладонях тяжесть пятисотстраничного тома любого автора. После часа такого 'созерцания', его глаза все больше уставали и 'наедались' ярким безвкусным раскрасом бесчисленных 'шедевров'. Его не смущали однотипные рисунки и малоизвестные имена на обложках – он их все равно брал, потому что был должен, просто обязан 'подкормить' библиотеку.

  Егоров не мог отделаться от ощущения, что не он, а библиотека 'собирает' его, как хитроумную мозаику. Теперь читателями стали её книги, которые 'перелистывали' Егорова в ту самую секунду, как только он к ним прикасался. Библиотека знала о Егорове всё, и ей нравилось наблюдать за этим причудливым, по-своему, интересным биологическим экземпляром. В такие моменты он мог только взять книгу, прочитать титульный лист или просмотреть ее так, будто перед глазами старая не нужная инструкция от выкинутой бытовой техники. Потом он валился от неимоверной усталости, весь какой-то высосанный и выжатый, с бледным лицом, тяжелым дыханием, со всеми признаками утомительной, изматывающей болезни.

  Вскоре обнаружилась еще одна вещь: книги могли мстить, если их давать кому-нибудь почитать. Однажды у Егорова состоялся разговор с Соколовым, в ходе которого было установлено наличие общих интересов на почве истории России. Егоров, под впечатлением того, что, нашлась родственная душа, дал Соколову почитать 'Куликово поле'. Два месяца книга читалась. Егоровскому терпению подходил конец, и он решил, мягко так, попросить книгу обратно. На что Соколов ответил, что куда-то ее дел, а искать нет смысла, потому как нет ни сил, ни желания. Егоров не любил истерик и смирился с потерей. Через два дня после этого разговора Соколова уволили без объяснения причины. Жалко было только книгу.

  Доверчивость, наивность – губительные вещи для человека, который не может отказать в пустяковой просьбе. Что же в итоге? Через полгода 'заиграли' Флобера. Егоров подумал, что результат будет, как он сам это называл – 'соколовским результатом'. Но здесь вышло все наоборот – с работы чуть не вышибли его самого, и тоже по какой-то ерунде, вроде как бумажку бросил мимо урны. Тогда же он поторопился поделиться с кем-то своими открытиями. Разговор предполагал некую таинственность, но секрет мгновенно обрел статус слуха. Тогда сослуживцы долго в отрытую смеялись над ним и крутили пальцем у виска.

  – А барабашек у тебя дома нет? С духами не общаешься?

  – А на метле не летаешь?

  – А..?

   'Добрые ребята, но лучше бы вы пистолеты приставили к своим дурным башкам', – думал Егоров в такие минуты.

  Как-то он дал почитать сразу несколько книг, и через неделю попал в больницу.

  В понедельник, за день до выписки, он лежал в больничной койке, с длинным, широким, грубо зашитым швом посреди живота, и думал о симпатичной медсестре Маше со светло-серыми глазами... И вдруг он понял: не язва стала причиной госпитализации, а глубокая внутренняя причина. Он понял, кто может так предупреждать и устрашать.

  Лежа в палате с пятью мужиками, Егоров не мог ни с кем делиться своими бредовыми открытиями: 'Библиотека умеет мстить ему. У нее есть душа, которая прячется между страницами книг. И невозможно познать ту душу, пока не перечитаешь все до последнего листочка'.

  С того понедельника начала расти ненависть к тому, что он так долго и жадно собирал. Книги, которые можно было осилить, не давались ему -постоянно вмешивались то учеба, то любовь-нелюбовь, и проблемы на работе...

  Во вторник его выписали. В тот день Егоров решил просто отдыхать от всего: смотрел до ночи телевизор.

  В среду он пришел в бешенство, когда опять не удалось прочитать хотя бы одну страницу из 'Анны Карениной'. Как озверевший регбист, из-за которого оплошала вся команда, Егоров швырнул об пол гадкий, до отвращения аккуратно подшитый мерзкими белыми нитками, проклеенный ненавистным клеем, неприлично желтого цвета, томище из семиста с лишним страниц.

  И тогда Егоров решил все продать, даже маленькие брошюрочки. Завтра. В четверг. По десятке за штуку, хотя бы по рублю, плевать – он отдаст все книги.

  Он заснул, как молодой здоровый человек. Такого крепкого сна не было с далекого, полузабытого детства. Ему не было слышно подозрительного шороха, доносившегося с книжных полок. Что-то мелкое, будто по команде, вылезало из своих мест, сливалось, как ртуть, в одно огромное темное нечто. Оно все росло и росло, превращаясь в бумажную гору, зависая над спящим. Накопившись до предельного состояния, оно тут же рухнуло всей своей полуторатонной массой на спящего предателя. Через минуту голова врага начала просыпаться, но тут в левый висок ткнулся третий том 'Войны и мира', в котором на сорок четвертой странице торчала пожелтевшая закладка – клетчатая узкая полоска, отметившая порог читательского терпения. Первый том хотел было заступиться за спящего, легонько боднув нападавшего в твердую обложку, чтобы тот изменил траекторию и не нанес второго точного удара. Но четвертый, последний из квадрологии великой эпопеи, доделал черную работу. Вонзившись острыми краями переплета в правый висок егоровской головы, он прорвал вену и освободил горячую кровь.

  Из виска тоненьким ручейком лились годы и дни, часы и минуты, потраченные на попытки осилить 'километровые' тексты. В грязный старый ковер впитывались буквы, слова, фразы... Остальные книги просто добивали, впиваясь смертельными уголками ярких обложек в безжизненное тело.

  Когда это кончилось, легко шурша страницами, всё встало на свои места – в том же порядке, в каком изначально было установлено человеческими руками. Теперь те руки искали в далеких потусторонних уголках новые, еще нечитаные книги. Ведь библиотеке нужен свежий 'корм'.

  Ища новое на неведомых полках, Егоров опять не услышал шороха – кто-то подошел сзади. Чья-то рука похлопала по плечу. Он обернулся. И тут ангел говорит:

  – Вставай! Слышишь? На работу опоздаешь, – сказал ангел женским голосом. – Больше будить не буду – у меня и так полно дел!

  В открытую дверь доносились земные запахи жареных котлет и репчатого лука, а за окном скреблись дворничьи лопаты.

  Москва. 2006 год.