Текст книги "ИЗ ЗАПИСОК О 1812 ГОДЕ"

Автор книги: Федор Глинка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

ПОДВИГ ГРАЖДАН ГОРОДА ВЕРЕИ

Воины-поселяне действовали в округе Верейской, а мещане верейские действовали при освобождении первого из русских городов, занятых 1812 года неприятелем, то есть Вереи. Этот лавр стяжал генерал Дорохов. На трудный, убийственный приступ вели его четверо верейских мещан. Не щадя жизни открытою грудью бросались они на валы крепостные и на груди их блеснули военные знаки Георгия-победоносца.

Храня в незабвенной памяти -подвиг граждан верейских, Дорохов, уклонясь за болезнию с поприща военного, писал к жителям Вереи: "Если вы слышали о генерале Дорохове, который освободил ваш город от врагов Отечества нашего, то в воздание дайте мне три аршина земли для вечного моего успокоения при той же церкви, где вместе с храбрыми вашими гражданами я взял приступом укрепление неприятельское. Дети мои будут вас благодарить, а я и в могиле награжден буду любовью вашею".

ДЕЙСТВИЕ ПРИРОДЫ. ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ 1812 ГОДА

Упомянул я, что никакие сношения, существовавшие до нашествия, не могли известить меня о семействе моем, но тут природа взяла свои права. А как, увидим.

Наступил день первого октября. Наступил день, в который угодно было провидению назначить первые движения Наполеону к выходу из Москвы, а мне, горестному страннику, назначить первую встречу с семейством. Расскажу сперва о последнем обстоятельстве. Первого октября с мыслями туманными в десять часов утра вошел я в спальню Ивана Петровича Архарова.

Радушный мой гостеприимец лежал еще в постели, а подле него сидел незнакомый мне человек в мундире морской службы. Завязался общий разговор.

Незнакомец пристально всматривается в меня и прислушивается к моему голосу.

Порывисто встает он и говорит: "Позвольте спросить, как вас зовут?" Я откликнулся вполне, а незнакомец продолжал: "Извините, что не зная вас, я отнесся к вам. Голос ваш сходен с голосом вашего братца Ивана Николаевича, который теперь с князем Лобановым в городе Горбатове, где и семейство ваше". Вестником по сходству голоса был мичман Сущов.

Перекрестясь в восторге душевном, я поспешил за подорожною и полетел в Горбатов. Быстро мчалась моя тройка, еще быстрее сердце стремилось к милым.

Сердце и мысли мои были у колыбели дочери и с матерью ее. Молнией примчался я в Горбатов в шестом часу вечера, то есть в тот самый час, когда за месяц перед тем выехал от неприятеля из Москвы. Был еще только четвертый год нашего супружества. Мы пошли к алтарю брачному не по расчетам.и не по уставам светским, нас вели к нему сердце и любовь. Что же чувствовала подруга моя в продолжении целого месяца, слыша, что я был и при армии и в тех местах, куда ожидали неприятеля? Тут говорят одни слезы, а что они говорили, того не выскажет перо. Вот повесть о разлуке нашей. В то самое время, когда в Коломне пошли мы перевязывать рану брату нашему Григорию Николаевичу, ехавший с нами полковник Кочубей отыскал роту двоюродного брата нашего Владимира Андреевича Глинки и известил обо мне мое семейство.

Немедленно разосланы были гонцы отыскивать меня и братьев моих. Тщетны были все их поиски. Между тем весть о приближении неприятеля в Коломну час от часу усиливалась. Родственник мой, получив приказ следовать с артиллерийскою своею ротою в Орел, присоветовал семейству моему ехать по Владимирской дороге. Под покровом одного провидения прибыло оно к темной ночи в городок Егорьевск. Карета, занятая в Москве, остановилась на пустой улице. Накрапывал дождь. Мрак ночи сгущался. Престарелая родственница жены моей, выехавшая с нею, готовила из истолченного хлеба пищу для нашей дочери-младенца, оставленной бежавшею кормилицею под Москвою. Вопли младенца и гробовая тоска истомляли душу ее матери. Вдруг слышит она голос:

"Поезжайте в богадельню, там вас примут". Быстро выглянув из кареты, жена моя увидела старика у кареты, опершегося на костыль с непокрытою головою.

Ветер развевал седины его. Жена моя готовилась его благодарить, но он исчез как призрак скоротечный. Следуя внушению старика, семейство мое направило путь к богадельне и принято было с христианскою готовностью. Есть пословица, что беда беду следит. Случается, что и отрада идет вслед за отрадою. На другой день пришли в Егорьевск полки князя Лобанова; на другой день брат мой Иван Николаевич, бывший при князе квартирмейстером, встретил мое семейство и сопровождал его до Горбатова, где неожиданная судьба и меня соединила с ним.

ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ДОБЛЕСТИ 1812 ГОДА

Не посягая на чужое, предложу только то, что непосредственно было сообщено мне. Много предъявлено и много еще не высказано доблестей, ознаменованных тем парением духа, который показывает свойства народные и жизнь душевную.

Мы видели времена необычайные; видели их и другие народы: и если собрать и соединить все то, что в них совершилось, то убедятся, что самоотречение вполне выражает жизнь душевную. В предъявлении жизни народной или, лучше сказать, жизни человечества, есть собрания вековых преданий поэтических.

Соберите все события самоотречения народного, и вы представите деятельную поэзию духа человеческого. А я предлагаю здесь о своих и из своего. Июля 17 Западная армия вступила в город Поречье. С выходом оттуда полков наших выходили и обыватели, с живою горестью прощаясь с семейными приютами своими. "В это время,-говорит офицер, сообщивший известие в "Русский вестник",– забежал я в дом, где был мой ночлег. И какое зрелище поразило глаза мои! Престарелый мой хозяин стоял на коленях и молился. По сторонам его стояли также на коленях жена его, невестка и пятеро внуков. Углубленный в молитву душевную, он не заметил прихода моего, встал быстро, вынул из киота образ спасителя, благословил им всех и каждого, отдал образ жене и сказал: "Возьмите все нужное на путь дальный. Бог с вами! Ступайте! А я останусь. Я стар: вам и без меня будет тяжело. Убьют: будь воля божия!" В последние дни до оставления Смоленска у всех была одна мысль: бог и Отечество. Воины и жители с братским радушием ходили по церквам, а когда 26 июля отдан был приказ идти вперед, обыватели, вооружаясь чем кто мог, спешили за войском. Снова возвратились полки наши в Смоленск, и упорный горел бой трехдневный. С четвертого на пятое число Наполеон с грозным напором всех сил своих порывался перехватить московскую дорогу, в удержании которой состояла главная цель вождя русского войска. А для этого нужно было удерживать и защищать несколько времени город. В стенах его Дохтуров сменил корпус Раевского, который и выдерживал и отражал сильные нападения неприятеля. Сменя Раевского, Дохтуров продолжал мужественные его подвиги.

Каждый шаг был оспориваем, и каждое мгновение увенчивалось отважностью.

Около трех часов пополудни Дохтуров и генерал Коновницын летят к Молоховским воротам. От яростного и жестокого напора сил неприятельских один из полков наших дрогнул. Вожди русские вскричали: "Ребята! Вы сражаетесь на родной земле за царя и Отечество! Вы храбро разили, новая слава вас ждет!" Загремело: "Ура!" Заблистали штыки, неприятель отступил.

Англичанин Вильсон, очевидец битвы смоленской, говорил, что одни русские так сражаются, как сражались они в стенах Смоленска. Русские достигли цели своей: дорога московская удержана. Началось отступление войск, и обыватели с ними только стали выходить из города. Но как описать то мгновение, когда из стен разгромленных, когда при пламени пожарном, поднята была икона Смоленской божьей матери! Не вопль отчаяния, но среди плача и рыдания, раздавался жалобный голос благоговейного умиления: "Заступница наша оставляет нас!" Смоленск вышел из Смоленска, и быстрая весть о том разлетелась из уезда в уезд, из села в село, из деревни в деревню и донеслась до Москвы.

Подмосковные отцы-поселяне спешили благословлять в ополчение жертвенное сынов своих и, прощаясь с ними, говорили: "Умирайте, а не сдавайтесь!" Подмосковного села крестьянин Никифор Михайлов трех сынов благословил на дело ратное. Трудно воевать с душами.

За несколько дней до битвы Бородинской убит был под Колоцким монастырем донских войск генерал-майор Иван Кузмич Краснов первый, который за отъездом М. И. Платова в Москву, занял место его. Объяснимся об этом.

Опытные полководцы орлиным взглядом высматривают свойства ума и дарования сподвижников своих. Суворов вполне разгадал тонкий, проницательный ум Кутузова и своими намеками передал и другим мнение свое о нем.

"Кутузова,-говорил он,-и де Рибас не обманет. Я не кланяюсь Кутузову, он поклонится раз, а обманет десять раз". Сбылись слова Суворова. Отправляясь к войску, Кутузов ни себя, ни других не обольщал славою будущих побед, он желал только обмануть Наполеона, который и в свою очередь называл его старою лисицею. Но против льва завоевательного надлежало употребить все оружия. К числу хитростей, уловивших Наполеона, Кутузов прикинул и мнимую ссору с Платовым. Колен-кур, который (как увидят в записках моих) жаловался на меня за статью, помещенную в "Русском вестнике" после Тильзитского мира и в которой явно высказано было то, что постигнет Наполеона, если посягнет на спокойствие России; Коленкур и себя и властелина своего обманывал:

"будто бы война турецкая истощила войско Донское и будто бы Дон опустел и обессилел". Кутузов и Платов знали об этой молве и разыгрывали притворную ссору. Чуждаясь самонадеяния, я, может быть, предлагаю это и как догадку, но то истинно, что когда донской атаман за несколько дней до битвы Бородинской прискакал в Москву на дачу к графу Ростопчину, разнеслась громкая весть о размолвке его с Кутузовым. Предполагали тогда же (как выше упомянуто), будто бы на даче находился и государь. Был ли там государь или нет и нужно ли было личное его присутствие для распоряжений касательно донских полков, которые быстрым прилетом под Тарутино были первыми вестниками победоносного преследования нашествия? Не входя об этом в исследование, обращаюсь к генералу Краснову.

За отсутствием Платова Краснов начальствовал в авангарде Донскими полками на высотах у Колоцкого монастыря. Жестоким огнем действовали неприятельские и русские батареи; Краснов молниею перелетал с одного крыла на другое под тучею пуль, картечи и ядер. Его приметили с французской батареи и направили роковой удар.

Умирающий герой, увидя внука своего, есаула Гладкова, недавно прибывшего с Дона, с ласкою сказал: "И ты здесь, очень рад, ты будешь мне нужен". В стенах монастыря тотчас отыскали лекаря. Но раненая нога так была раздроблена и измята, что невозможно было перевязать.

Между тем конница неприятельская усилилась с левого крыла, по малолюдству полки наши поотдалились. В то же время с ближайших батарей густо летели ядра. Надлежало спасать раненого не от смерти, но от плена. По дороге к Бородину дали отдохнуть Краснову, где, встретясь с генералом Иловайским пятым, сдал ему начальство и сказал: "Отражай! Гони неприятеля, и я радостно умру!" Немедленно препоручено было есаулу Гладкову препроводить Краснова в главную квартиру и отыскать знаменитого врача Виллие. Отнятие ноги сделано под открытым небом в присутствии Барклая-де-Толли и Платова, возвратившегося из Москвы. Войска двигались к Бородинским батареям. Раненый Краснов страдал и терпел. Один только раз, несколько поморщась, сказал Гладкову, который поддерживал его голову: "Скоро ли это кончится?"-"Скоро!"-ответил Гладков.-"А нога где?" Внук замолчал. На окровавленном ковре перенесли Краснова в квартиру Барклая-де-Толли.

Между тем пушки гремели непрестанно. Как будто бы пробуждаясь от тяжкого сна, умирающий герой спрашивал: "Что делают наши?" Гладков отвечал:

"Дерутся".-"Кто кого бьет?"-"Наши!"-"Хорошо ли?"– "Как русские!" Вдруг гусарский офицер вбежал в комнату с ложной вестью и сказал: "Даву убит!"-"Слава богу!-воскликнул Краснов,-он был злой человек!" "Приподнимите меня,-продолжал он,-я сам хочу посмотреть, что делают наши". Ему отвечали:

"Наши бьют французов".-"Слава богу! Дай бог!" Тут хотел он перекреститься, но правая рука уже была неподвижна. Краснов скончался через четырнадцать часов после раны. Внук препроводил тело его в Москву. Погребение происходило 27-го числа, когда носились неявственные слухи о кровавой битве Бородинской. Народ отовсюду стекался в Донской монастырь, где отпевали Краснова и где предан земле прах его. Вместе с ним сходили в могилу и последние дни Москвы, которой на поле Бородинском принесена была душою и кровью русской последняя за нее жертва.

На заре прекрасной жизни в исполинскую могилу битвы Бородинской пал и юный Павлов.

Едва разнеслась молва, что будет бой валовой, Василий Александрович Павлов, подпоручик гвардейской артиллерии, пылая восторгом благоговейным, исповедался и причастился в Колоцкой обители. Перед лицом даров господних он заранее отрекся от весенней жизни своей!

На рассвете гробового и великого дня Бородинского Павлов нарядился, как будто бы на какой-нибудь торжественный смотр. Отдавая пыльную одежду верному служителю своему, он простился с ним навсегда. Добродушный слуга порывался вслед за юным господином своим. Павлов сказал: "Оставайся здесь, там наше место".

При первых вестовых выстрелах грозной битвы Павлов с душевным восхищением сказал сотоварищам своим: "Вера говорит, что самая большая любовь полагать душу за братий своих!" Павлову было еще только девятнадцать лет. Щадя юношу, начальник хотел поместить его там, где, казалось, будет безопаснее. Павлов возразил:

"Никому не уступлю своего места; мы во ста верстах от Москвы; там моя родина, там моя мать!.. Время ли теперь мыслить о личной своей безопасности? Я отдал жизнь мою богу, царю и Отечеству!" Не успевала парить смерть в громах пушечных! У воинов русских была одна мысль: за нами Москва, мы сражаемся за Москву! Один только раз оглянулись они назад, когда, мысленными очами взирая на блестящие главы храмов московских, осенились крестом на жизнь или на смерть за Москву!

Под тучею смертною юный Павлов меткими выстрелами взорвал на воздух одиннадцать неприятельских ящиков. Генерал Ермолов, свидетель непоколебимого мужества Павлова, обнял его и приветствовал с царскою милостью. А юный герой, он – с приветом Алексея Петровича в четыре часа пополудни при громах и молниях убийственных отошел в вечность-досматривать оттуда конец боя.

Осиротевшая мать юноши, прочитав о нем известие в "Русском вестнике", препроводила к издателю следующее письмо: "Горячими слезами оросила я те страницы, в которых напоминание оживило для меня моего сына! Плачу и теперь. Не величаюсь твердостью духа матерей спартанских. Знаю, чего лишилась и что потеряла. Он произносил имя мое в последние часы жизни своей: не могу его забыть! Но как христианка смиряюсь перед судьбами провидения; а как мать россиянка, и в чрезмерной горести моей нахожу ту отраду, что любезное отечество наше не забудет моего юного, неоцененного сына".

Ни оружие сынов России, ни молитвы и слезы матерей не спасли Москвы. Видели мы вход в нее полков завоевателя, видели пожар московский, видим и горе исполина нашего века. Он просит и перемирия и мира. Лористон, посол его, совещается с Кутузовым, А умный наш вождь, забавляя посла Наполеонова мечтами о мире, ждет вспомогательного войска, высылаемого северною природою, ждет морозов и бурь зимних. Ждет он также с берегов тихого Дона и новых полков.

Морозы и бури зимние впереди, полки донские летят в стан Тарутинский.

И какие полки! Сыны заветной славы донской; двадцать полков, отслуживших по тридцати и по сорок лет. Вся ратная жизнь Дона устремилась с ними с родных пепелищ на новые труды, на бой и смерть. Думают, будто бы Кутузов не знал о походе тех полков. Он знал, но молчал о том, чтобы нечаянность распространила и приятное изумление и новое ободрение духа. Так и сбылось.

Появление ветеранов донских было праздником в стане русском. Начальники и рядовые говорили друг другу: "Как не постоять нам за себя, как не прогнать врага? И старики донские поднялись!"

НЕКОТОРЫЕ ПОДРОБНОСТИ О ГЕНЕРАЛЕ ДОХТУРОВЕ

26 августа 1812 года в день достопамятной битвы Бородинской Дохтуров начальствовал сперва серединою войск, а потом левым крылом. Учинясь преемником князя Багратиона, оставившего поле сражения за раною, поддержал он славу его и усугубил сияние своих подвигов. Вскоре по прибытии на левое крыло Дохтуров получил от князя Кутузова записку, чтобы держался до тех пор, пока не будет повеления к отступлению. Оживотворяясь любовью к Отечеству, честью и.долгом, Дохтуров был везде, где была опасность.

Ободряя примером своих воинов, он говорил: "За нами Москва, за нами мать русских городов!" Смерть, встречавшая его почти на каждом шагу, умножала рвение и мужество его. Под ним убили одну лошадь, а другую ранили. На грозном поприще смерти провидение охраняет героев в то самое время, когда они, отрекаясь от самих себя, полагают жизнь свою в жизни и славе Отечества. Дохтуров одиннадцать часов выдержал сильный и необычайный напор французских войск; он мог сказать по всей справедливости: "Я видел своими глазами отступление неприятеля и полагаю Бородинское сражение совершенно выигранным". Это слова Дохтурова. Относя все к другим, он молчал о себе. Скромность была с ним неразлучна. 12 октября 1812 года Дохтуров отмстил Наполеону за пепел Москвы, любезной его сердцу: он первый встретил французов под Малым-Ярославцем, первый вступил с ними в бой; тридцать шесть часов удерживал их от упорных покушений ворваться в полуденные области России. Семь раз штыки русские наносили врагам смерть и поражение, но силы их, непрестанно умножавшиеся, угрожали новою опасностью. При одном отчаянном натиске Дохтуров воскликнул:

"Наполеон хочет пробиться, он не успеет, или пройдет по трупу моему". Штыки и груди воинов, одушевленные голосом отца-начальника, удержали стремление врагов до прибытия подкрепления. Малый-Ярославец сделался венцом славы Дохтурова, и грудь его украсилась орденом Святого Георгия второй степени.

В то уже время, когда Дохтуров уклонился с поприща службы, сослуживцы его, сохраняя живое воспоминание о подвигах его под Малым-Ярославцем, препроводили к нему следующее письмо через генерала Капцевича: "Третий корпус, служивший с честью и славой под вашим начальством в знаменитую 1812 года кампанию, подносит чрез меня Вашему высокопревосходительству в знак признательности табакерку с изображением подвига Вашего при Малом-Ярославце и просит принять оную как памятник признательности".

ПУТЕВЫЕ МОИ ЗАПИСКИ С СЕМЕЙСТВОМ 1812 ГОДА.

ГОРБАТОВ

В числе выходцев из Смоленска встретил я в Горбатове и родственников, которые до приезда моего познакомились с семейством моим. Повторяю и здесь, что в переселении тысяча восемьсот двенадцатого года жизнь душевная и возобновлялась и обновлялась. За потерю имуществ и разорение услаждались сердечными свиданиями и напоминаниями о счастливых днях родственных. Тут сердце и мысли вызывали всех и все; в разговорах задушевных быстро улетало время.

Из Горбатова переход полку, состоявшему в запасном войске князя Д. И.

Лобанова, назначен был сперва в село Павлове, а потом в город Арзамас.

Свидание с семейством вывело мысли мои из оков тяжкой скорби. Снова судьба Отечества заняла всю душу мою. Во весь переезд от Горбатова до села Павлова по непривычке моей к карете и по охоте к прогулке я шел пешком. Ока, Волга и события минувшего напоминали о тех временах, когда Россия стонала под вековым игом монголов или татар. "Но,-думал я,-как исчезла Орда Золотая, потрясавшая царства и порабощавшая народы? Кто сдвинул се с лица земли русской? Одна земля русская без помощи заемной. Тяжело было России и 1612 года, но кто и тогда вытеснил сопротивников и отстоял Москву Москвою? Одни русские. Следственно, сила Отечества – в Отечестве. Рим ускорил падение свое захватом обладания всемирного; он тогда пал под секирами дикарей, когда силе нравственной не на что было опереться в обширном разгроме римского владычества и когда имя римлян, некогда изумлявшее народы, превратилось в оглашение уподления духа, корысти, лжи и разврата.

Много,-прибавлял я в мыслях моих,-доставалось мне за такие возгласы в "Русском вестнике". Но если возвращусь в Москву, то опять примусь за то же". Совесть моя удостоверяет меня, что я был прав в моих предчувствиях.

Пусть заглянут в книжки "Русского вестника" от 1808 до половины 1812 года; я шел одной дорогой, теперь перед нами раскинулось много дорог. Но и у провидения много своих путей, оно не раз спасало Россию Россией.