Текст книги "Хоботок и Ленора"
Автор книги: Федор Кнорре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Хоботок капризно захныкал, и она спохватилась:
– Ну, снегу! Мороз трещит! Белки давно шкурки сменили. Зайчата, лисички – все в теплую шерстку оделись, одни чертенята по лесу ползают, шершавые, облезлые, и домой к Бабе-яге им нельзя никак: боятся!
И вот однажды ночью Лесоруб вдруг слышит: вроде котята! Что такое? Зима лютая, мороз, откуда котята? Выглянул: на снегу, у стенки его избы, мороженые чертенята.
"А-а, миленькие! – говорит Лесоруб. – Это вы мне все лето пакостничали?"
А они уже говорить не могут: одеревенели. Только один помаргивает: дескать, мы самые. Сознается.
"Ах вы, поганое отродье! – говорит Лесоруб. – Так вам и надо!" И все-таки ему их жалко стало. Черти, а малыши все-таки! Подхватил он их, как крольчат: кого за уши, кого за хвост, – и отнес четверых в хижину.
"Все тут?"
Они показывают, что нет: один, самый хиленький, в сугробе остался, не дополз.
Он и его подобрал, от снега отряхнул, к остальным на печку сунул.
Отогрелись чертенята, оживели, стали чего-то перешептываться, хихикать.
"Ну что ж? – говорит Лесоруб. – Оживете, опять безобразничать начнете?"
Те пошептались и отвечают:
"Этого мы еще не знаем. Вот думаем... А если мы тебя еще год будем выживать из лесу, уйдешь?"
"Нет, не уйду, хоть лопните..."
Так они в избе на зиму остались. Пришла весна. Баба-яга села в ступу, поехала проверять свои владения. Слышит издали: стук-стук, – рубит Лесоруб лес!.. Ах ты, чтоб тебе! А чертенята... Смотрит Баба-яга: один сидит, в котелке кашу веточкой помешивает, другой хворост тащит, двое ежом сковородку надраивают, чистят, а пятый на завалинке сидит, на балалайке играет!
– Это который хиленький был! – требовательно объявил Хоботок.
– Правильно! – сказала Ленора. – Он! Баба-яга со злости взвилась, помчалась, на шоссе выскочила да под самосвал и попала. Тут ей вместе с ее ступой и капут, и сказке конец!.. А теперь – спим!
"Что за сказки дикие у них!" – думал капитан Петр Петрович, все стараясь разобраться, хорошо это или очень даже вредно – все, что там происходит.
Утром, застегивая шинель, все-таки спросил:
– Что это еще за сказка?
С фальшивой, ледяной вежливостью Ленора подняла брови. С неискренней готовностью понять и разобраться слегка наклонила голову.
– Я не поняла. Сказка? Какая?
– Где мерзлые черти на балалайке играть учатся.
– А-а!.. Это просто так, детская сказка. Я маленьким рассказываю. Мамина сказка, когда я маленькая была, она для меня выдумывала.
– Ясно, – сказал капитан. – А ничего, вы одни останетесь в доме? Мне в рейс идти.
Ленора удивленно пожала плечами.
– Мы?.. Смешно. В первый раз?.. Конечно, я справлюсь. Если понадобится, к Бычковой жене забегу. Только ничего не понадобится.
– Алферов вернется скоро, – сказал Петр Петрович.
– Конечно, и Алферов. Да не понадобится ничего!
Капитан Петр Петрович ушел в свой рейс, на дворе потеплело, улицы становились все мягче от нового снега, который шел не сверху, а медленно плыл откуда-то со стороны моря, и мохнатые снежинки далеко пролетали над крышами, между деревьев и столбов, прежде чем тихонько присесть к кому-нибудь на шапку или на мягкий слой прилетевших раньше снежинок.
...Хоботок видел, как к дому подъехал грузовик, из которого выскочил человек и пошел во двор, то вглядываясь на ходу в бумажку, то всматриваясь в дом; опять в бумажку и опять в дом, точно решая, похоже ли он нарисован на бумажке.
Хоботок бросил в сугробе санки, обогнал человека на крыльце и, прислонившись спиной к двери, стал дубасить в нее каблуком, чтоб поскорей подозвать Ленору.
Ленора открыла дверь, прочла бумажку недоверчиво два раза, пожала плечами и нехотя согласилась, что адрес правильный.
Оказывается, к ним привезли мебель. Петька опять пошел доставать молоток и отвертку, чтоб отбить шпингалеты кухонной двери, и три здоровенных мужика, отпихнув сапогом по дороге санки, пронесли по двору и бережно пропихнули в дверь какую-то неповоротливую мебелину, всю замотанную в толстую рубчатую бумагу, обвитую веревками.
В кухне они развернулись, натоптав кругом по полу снегу, и спросили, куда тащить дальше.
– Поставьте прямо здесь, – сказала Ленора.
Мужики удивились, но поставили. Ленора расписалась на бумажке, и, так как мужики все осматривались, нет ли кого взрослых, она им сказала, что сейчас отца нет дома и он будет не скоро.
– Ну что ж: заказ есть заказ, – сказал старший. – Тащи сюда зеркало, и поехали!
Когда они ушли, приставив к стене узкую доску, завернутую в бумагу, зеркало, Ленора сказала Петьке:
– Задвинь шпингалеты. – Это было во второй раз за время их жизни в доме, что отбивали обе входные двери.
Закутанная мебелина стояла посреди кухни, загромоздив ее, точно в комнату привезли и поставили корову.
Чтоб потом не было заметно, они осторожненько распутали узел шершавой веревки и с одного края немножко размотали и отвернули бумагу. Оголилось нежное, полированное, розоватое дерево. Дальше под бумагой прощупалась доска, тумбочки с шишечками на ящиках: это был туалет. С выступами, полками, колонками и длинным зеркалом.
Они замотали обратно развернутый лоскут бумаги и затянули узлом веревку.
Одна Ленора еще помнила, что в спальной, где теперь жил отец, еще оставались у окна карандашные отметки на иолу, неровные уголки: куда ставить ножки туалета, когда он будет. И другие: куда ставить тахту, когда она будет. И уже просто кружочки, которые мама рисовала, расшалившись, ползая с Ленорой на коленях, где будут когда-нибудь стоять пышные пальмы в круглых кадках!
Теперь Ленора принесла тазик с горячей водой, посыпала стирального порошка и яростно отскребла, отскоблила кухонным ножом полустертые следы чернильного карандаша с пола.
Мальчики спрашивали:
– Что это? Зачем?
Она отвечала:
– Так!
С того дня, как туалет со своими замотанными в бумагу рогатыми столбиками въехал в кухню и прочно занял себе место в доме, там точно поселился враг, с которым уже нечем было бороться.
На всех соседок еще пуще напал повальный "спичечный растеряй"; все они теряли спички и забегали на кухню – глаз оторвать не могли от туалета.
Хоботок до того озверел, что, оставаясь один, перестал двери открывать, а спички швырял через форточку и незаметно показывал язык.
Вернулся из рейса капитан Бычков и принес подарок – ананас. Играть в подкидного дурака ему было некогда: он еще не успел побывать дома.
Наткнувшись на туалет, он долго на него смотрел, стоя с ананасом под мышкой, потом пробормотал совершенную глупость, что-то вроде "Ну что ж, туалет... в расцвете лет!", и ушел вконец расстроенный. Уже на выходе, вдруг вспомнив, сказал, что капитан Петр Петрович тоже вернется скоро – он уже на обратном пути со своим кораблем. Заметно было, что Бычков вовсе не может решить, хорошо это или плохо, обрадуются дети или нет этому известию... Да так оно и было: они сами не знали.
После его ухода в дверь постучали: Ленора взяла три коробки спичек и открыла дверь. Соседке спичек было не нужно, это была жена механика, который плавал с Петром Петровичем, она пришла тоже сообщить, что корабль возвращается.
– Спасибо, – сказала Ленора и спрятала в карман спички.
– А ваша Зойка, Зоя Павловна, у вас по двору ходила. Не видали?
– Нет, как-то не повезло.
– Да, ходила. И по забору шагами мерила. Со своей мамулей приходила... Ленорочка, если тебе что ни что! Ну что ни на есть что... понимаешь?.. Беги к нам сразу.
– Будем, если что, бегать! – криво, печально и зло улыбаясь, медленно повторила Ленора.
Вернувшись из рейса, капитан Петр Петрович тоже привез детям ананас. Спросил, хватило ли денег. Ленора открыла ящик стола и показала: деньги еще оставались – нарочно, с трудом были сэкономлены, показать, что не дурачки какие-нибудь хозяйствуют.
Потом он очень долго сидел в сторонке и смотрел, как ребята играют в подкидного дурака: Хоботок с восторгом, Петька с азартом, а Ленора снисходительно ради них обоих.
Прежде чем уйти, как всегда, в свою комнату за перегородку, он раза два попытался даже легко пошутить, вмешавшись в детский карточный разговор, но оба раза на него с удивлением оглядывались и даже игра на минуту останавливалась.
Лежа за перегородкой, по ту сторону которой уже улеглись пошептавшиеся дети, он все думал об этой перегородке. И она представлялась ему сложенной из тяжких и шершавых каменных кубов, из каких складывают волноломы в океанских портах... А кто ее такую сложил между этими двумя комнатами? Черт его разберет.
Он тяжелым усилием поднял руку, азбукой Морзе легонько стукнул в перегородку суставом согнутого пальца и вздрогнул – так быстро, почти мгновенно стукнула в ответ почти в то же самое место перегородки Ленора: точка... тире... точка... точка! Первая буква ее имени: "Л". Когда-то давно, когда она болела и выздоравливала, если ей становилось одиноко, нехорошо или страшно, она так постукивала маме; это было еще на старой квартире, но главное, в мамины времена, в сказочные, прекрасные, ушедшие мамины времена их жизни.
Наверное, она опрометью соскочила с постели, через секунду скрипнула дверь, и она стояла уже в его комнате и спрашивала.
– Тебе нехорошо? Звал? – быстро вглядываясь, спросила она. Капитан лежал не раздеваясь на диване, головой к окну, откуда лился снежный, лунный свет, смешанный с общим заревом города, стоявшим над крышами.
– Неужели ты помнишь? – спросил он.
– И всегда буду.
– Ты. А другие оба? – спокойно сказал капитан. – Вы всё одни.
– Кто как. Петька погладистый. Его погладить, он и ушки прижмет Братец Кролик! Хоботку будет худо. Он примирится, конечно, да кто разберет, с чем он примирится. С чем?
– Тебе говорили, что ты на нее похожа? – совсем тихонько спросил капитан.
– Ямочки?
– Что там ямочки... – Он помолчал. – Что там ямочки!.. Я не говорил, что я кончил плавать? Вернулся из последнего рейса. Пора. Когда-нибудь надо... Что ж ты босиком стоишь?
– А ты только что заметил?
Дня через два вернулся и дизель-электроход капитана Алферова. Петр Петрович ходил в гастроном и вернулся с большим, тугим пакетом, тяжелым от бутылок и еды, и сам стал расставлять тарелки и стаканы.
Туалет все еще стоял нераспакованный, нелепо забив кухню.
В кино ребят на этот раз не отсылали. Они сами забились пораньше в свою комнату по постелям, молча в темноте насторожив уши, точно зайчата, заслышав мягкие лисьи шаги у норки.
Они ждали долго, так томительно долго, что устали слушать и заснули один за другим...
Поздно ночью, вынырнув из глубокого сна, проснулась одна Ленора. В столовой шумел мужской разговор.
Гудел голос капитана Бычкова. В щели под дверью ослепительно сияла полоса света – зажжены были все лампы.
– Петр Петрович! – восклицал Бычков трезвым, только глубоко прочувствованным тоном, какой у него появлялся, когда он много выпивал. Друг Петр Петрович! Да ведь только один компас на свете, который никогда не ошибается и не дрогнет!.. Который неумолимо!.. Это компас с нарисованной стрелкой, капитан!
Капитан Алферов сосредоточенно-тихо говорил:
– Петр Петрович! Успел отдать якорь, застопорить, пока есть фут соленой воды под килем? Точка. Порядок!
– Удивление!.. – не давая договорить, хмуро твердил свое отец. – Вы меня вот как знаете, все знаете. Было у меня счастье! Было! А человек, у которого счастье было, – это есть счастливый человек! Это другим объяснять – очень ясно! А сам запутаешься: кажется, идешь курсом прямо на каменный мол со всего хода и поздно за руль хватаешься, а уж зубы стиснул, глаза прижмурил, ждешь, как ударит! И вдруг вся эта гранитная кладка прорывается, как бумага, как мокрая бумага, даже без шума... и ты сквозь все прошел, и чистая вода впереди до самого горизонта!
У Леноры все начало путаться в голове, и слова отца казались ей то обещающими счастье, то зловещими и двусмысленными. Совсем замучившись, она снова вдруг как утонула – уснула крепким тревожным сном, и когда опять открыла глаза, было оттепельное утро – серое, пасмурное, дымное, едва просвечивающее в окна.
Ей вдруг вспомнилось, откуда-то само выскочило слово "мальчишник", это когда пропивают перед свадьбой холостую жизнь! Ужасное, пьяное, сопливое слово (и где она слышала?). Долбило какое-то железо в доме, а в столовой, где шумели всю ночь, была тишина.
Все били железом в железо, и чем-то зловещим отдавался этот звук, и только когда он вдруг перестал, она вспомнила: это звук несчастья в доме звук отбиваемых шпингалетов кухонных дверей.
Тогда она рывком выскочила из-под теплого одеяла, дрожа от волнения и холода, натянула вытертый фланелевый халатик и, шмыгая шлепанцами, потихоньку скользнула в столовую.
Там на столе все было не убрано, набросано, но никого не было. Она прошлепала в прихожую и прислушалась: кругом все было тихо, только со двора неясно слышались голоса. Из кухни несло уличным холодом, и там стало странно светло, как-то просторно, и вдруг она поняла почему: туалета в кухне больше не было. Капитаны втроем, шагая в ногу, выносили туалет по снеговой дорожке к дожидавшейся на улице машине.
Шофер в морской шинели все пытался с какого-нибудь боку подсобить, но они его отстраняли, шагали в ногу, и нераспакованный рогатый туалет покачивался в их руках, нелепый среди снежных деревьев и сугробов.
Потом они приподняли с одного края и дружно втолкнули туалет в кузов. Шофер забил на крюки задний борт, а они все трое, не оглянувшись, отряхивая руки, пошли обратно к крыльцу, где, распахнув им дверь, тиская зажатый на груди халатик, замирая и дрожа, ждала их Ленора.
1967
