Текст книги "Пьеса – Женщина – Судьба"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Фаина Гримберг

Фаина Гримберг

ПЬЕСА – ЖЕНЩИНА – СУДЬБА

(о драме М.Ю.Лермонтова «Маскарад»)

Итак, «Маскарад» Лермонтова (маскерад – по сути) – в некотором общем впечатлении – что-то такое нарядное, пышное, красивое, из жизни того самого «света» первой половины девятнадцатого века, который так не любили, согласно советской школьной программе, русские классики. Классики, может, и не любили, но отнюдь не принадлежащим к этому самому «свету» читателям пьеса Лермонтова как раз и нравилась за возможность взглянуть на светскую жизнь, где не надо работать, заботиться о добывании хлеба насущного, где можно носить нарядные платья, ездить на балы и вообще – предаваться разнообразным развлечениям. Собственно, об этом нам рассказывают, то есть показывают фактически все постановки «Маскарада», причем неким в своем роде оптимумом выступает известный фильм С. Герасимова (1941), с прекрасной бравурной музыкой А. Хачатуряна, с ярким, но в темных тонах Николаем Мордвиновым – Арбениным и белоснежно-пышной Тамарой Макаровой – Ниной. Литературоведческий разбор пьесы тоже как-то не очень радует, речь всегда идет об этом самом «образе Арбенина», о пресловутом «демонизме» этого образа, о символизме понятия «маскарад»; именно об этом один из лучших разборов драмы – статья Ю. Манна «Бес мистификаций». Несмотря на то, что в пьесе все-таки два главных персонажа, Нина никому не интересна, что о ней говорить: кроткая, простодушная, невинная жертва демонического страдальца, добродетельная супруга... Впрочем, стоит упомянуть об одной занимательной монографии – Пеньковский А. Б. – «Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении» – автор рассматривает бытование имени «Нина», то есть – по сути – «образ Нины» – в русской литературе. Исходя из того, что в среде русской аристократии были приняты западноевропейские по форме «домашние» имена, заменявшие в бытовом общении полные русские, – Дарья – Долли, Екатерина – Кити, Степан – Этьен, Анастасия и Антонина – Нина, Пеньковский придает огромное значение полному имени и отчеству героини «Маскарада» – Настасья Павловна (в одном из вариантов пьесы – Настасья Алексеевна); по мнению Пеньковского, Арбенин под злонамеренным влиянием «иностранцев» – князя Звездича, баронессы Штраль и Шприха убил вовсе не «Нину», но простодушную, любящую русскую женщину – «Настасью Павловну (Алексеевну)». Кстати, Пеньковский не вполне не прав; ксенофобские мотивы в «Маскараде» выражены, но не более, чем в произведениях западноевропейской литературы (вспомним хотя бы роковую «фамфаталь» – русскую княгиню Федору в «Шагреневой коже» Бальзака), и в русской литературе, и в русской драматургии, в частности, – от «Горя от ума» до «Последней жертвы» и «Грозы». Мне-то в данном случае интересно лишь то, что в трактовке образа Нины Пеньковский, несмотря на все свои кунштюки, ничего не изменил, по-прежнему – простодушная, любящая, невинная жертва...

Когда читаешь, а особенно когда смотришь какую-нибудь постановку «Маскарада» (а существует и прелестный балет на музыку Хачатуряна), совершенно забываешь о том – ну, просто незначительном – обстоятельстве: перед нами ведь трагедия! Ну, хорошо, трагедия. Но какая трагедия? В чем эта трагедия заключается? В том, что ревнивец, демонически презирающий это нехорошее светское общество, отравил свою невинную жену? Или в том, что он тяжело, до безумия, переживает свою роковую ошибку? Или в чем-то другом? Так вот, в чем-то другом. И это самое другое может преобразить «Маскарад» в произведение чрезвычайно оригинальное, даже уникальное. Почему? Потому что из известной нам пьесы явственно выглядывает какая-то совсем иная пьеса. Но – опять же – а почему? Может быть, потому что не вполне ясно, о каком тексте идет речь, когда мы говорим о пьесе «Маскарад»? Ведь рукописи Лермонтова, то есть автограф «Маскарада», не известны. Известны несколько редакций (о третьей я еще скажу), лучше всего обо всем этом говорит известная статья Эйхенбаума «Пять редакций «Маскарада». Но мы сейчас будем разбирать самый известный читателям, канонический, по сути, текст – цензурную копию, хранящуюся в рукописном отделе ИРЛИ, именно этот текст и публикуется обычно. Впрочем, характеры персонажей фактически меняются только в третьей редакции, о которой, опять же, скажу отдельно.

Итак. Из пьесы «Маскарад» выглядывает (так скажу) какая-то другая пьеса. О чем она? Попробуем разобрать. И начнем с самого начала.

«Игроки, князь Звездич, Казарин и Шприх. За столом мечут банк и понтируют... Кругом стоят».

Действие происходит в Петербурге в правление Николая Первого, официально игорные дома запрещены, но ходить в гости все-таки разрешается. И вот мужская компания заядлых игроков собирается у кого-либо – как лапидарное пушкинское – «Играли в карты у конногвардейца Нарумова». Но зачем же сюда пришел Евгений Арбенин? Он давно уже не играет, он «занят любовью» (к жене, разумеется), ему не надо выигрывать деньги, он богат... Так зачем же он здесь? Арбенин и его старинный приятель Казарин саркастически перебирают присутствующих, сплетничают, по сути. Нельзя сказать, чтобы в комнате собралась огромная толпа. Тем не менее, Арбенин – совершенно вдруг – «замечает князя Звездича и подходит». Здесь необходимо еще одно маленькое замечание – в подобных «игорных гостях» собиралась именно мужская компания и отнюдь не всегда и не всех интересовала именно игра в карты на деньги. Некоторых интересовала именно возможность знакомств определенного свойства. Арбенин с князем Звездичем знаком, но именно теперь, когда Звездич проигрался, Арбенин получил возможность познакомиться с ним поближе, дружески сойтись, что называется, выручить из беды. Так зачем же Арбенин явился в это общество? Не ради ли молодого князя? Арбенин ведь опытный сердцеведец, психолог то есть, и выбрал подходящий момент для этого самого дружеского сближения. Однако... Сейчас самое время воскликнуть: оставьте нас в покое с вашим гомоэросом! Нет, и не было в сочинениях Лермонтова ничего подобного. Не было или было? Предлагаем небольшое отступление (или примечание, как вам больше нравится).

Открыто писать на гомоэротические темы и в странах Западной Европы, и в Российской империи было запрещено. Этот запрет породил две разновидности текстов: прямое грубоватое, насыщенное обсценной лексикой высказывание в прозе или в стихах, никак не предназначенное для печати; и – сочинения прямо противоположные, как раз для печати предназначенные, изящные, напитанные странной таинственностью. Здесь, конечно же, вспоминается придуманная Мериме испанка-драматург Клара Гасуль (в издании ее пьес помещен был и портрет, но легко было узнать, что у женского существа лицо истинного автора – Проспера Мериме). Конечно, не обойтись и без «Портрета Дориана Грея» и без «Саломеи» Уайльда (любопытно, что в оригинальной постановке Романа Виктюка Саломею замечательно сыграл премьер его театра Дмитрий Бозин). В русской литературе также примеров немало, наиболее яркое – «НеточкаНезванова» с описанием страстно телесной дружбы Кати и Неточки; общая постель Наташи и княжны Марьи, непростые отношения подростков, молодых людей в «Детстве. Отрочестве. Юности» ... Я не упоминаю Михаила Кузмина, поскольку его творчество дает примеры иного рода, примеры открытого высказывания, являющегося уже той самой высокой литературой.

Но что же Лермонтов? Не стану разглядывать его биографию, потому что в попытках конструирования жизнеописаний всегда легко попасть впросак, принять желаемое за действительное; так, холодный издевательский розыгрыш Екатерины Сушковой лермонтоведы определяют как месть пылкого влюбленного девушке, не ответившей на его чувства. Так что не будем. Заметим только, что, судя по всему, любили Лермонтова в течение его короткой жизни два человека: конечно, бабушка, и... крепостной грузинский мальчик двенадцати лет, отданный Лермонтову в услужение, Христофор Санукидзе, только он отчаянно рыдал над привезенным после роковой дуэли телом, больше не сожалел и не плакал никто. Но обратимся к текстам. Лермонтов оставил нам, читателям то есть, любовную лирику, выдержанную в стиле «поэтов пушкинской поры» (впрочем, ни о каких его серьезных увлечениях не известно; единственное, пожалуй, подобное свидетельство принадлежит самому Лермонтову: описание случая во время пребывания на Кавказе – маленький Мишель вбегает в комнату и видит играющую с подружкой в куклы белокурую девочку, которая и сама похожа на куклу. Кто была эта кукольная очаровательница, дотошныелермонтоведы так и не дознались. Предполагают, что та самая Эмилия, «Роза Кавказа»; но если так, то чувства взрослого Лермонтова к ней сильно изменились – однажды, когда Эмилия показала ему изящный кинжальчик, Лермонтов в присутствии гостей и родственников девушки сыронизировал, что таким оружием хорошо, мол, «колоть детей». Для не вполне освоивших русский язык позапрошлого века поясняю: Лермонтов прямо намекал на искусственное прерывание беременности, намекал девушке своего круга, девушке на выданье, что премудрые лермонтоведы опять же сочли за проявление справедливой мести представительнице нехорошего светского общества). Проза Лермонтова утонченно проста той аристократической простотой, которой русские прозаики первой половины девятнадцатого века учились у того же Мериме. Мы узнаём, что Печорин, возможно, любит Веру (однако не вспоминал о ней и даже не знал, что она второй раз замужем, инициатива возобновления их отношений принадлежит, в сущности, ей), фактически издевается над Елизаветой Негуровой и княжной Мери, из любопытства похищает Бэлу, но странно привязан к Грушницкому, вроде бы полагает его пошлым и смешным, однако оставить в покое не может; что до повести «Бэла», то искренние чувства любования, похоже, вызывают у Печорина разбойник Казбич и мальчишка Азамат. Но у Лермонтова есть и напрямую, что называется, гомоэротические тексты. Гомоэротика – постоянная тема его юношеских стихов (естественно, не предназначенных для публикации), например, «Оды к нужнику»:

Последняя свеча на койке Беливеля

Угасла... и луна кидает медный свет

На койки белые и лаковый паркет.

Вдруг шорох! слабый звук! и легкие две тени

Скользят по каморе к твоей знакомой сени...

...............................................................

Но вот, подняв подол рубашки,

Один из них открыл атласный зад и ляжки.

И восхищенный х@@, как страстный сибарит,

Над пухлой ж@@ою надулся и дрожит...

Здесь обычная лексика любовной лирики «поэтов пушкинской поры» – «луна», «легкие тени» сочетается с обсценным описанием гомосексуального соития, что создает эффект именно пародирования Лермонтовым классической любовной лирики.

Мы выяснили, что гомоэротика отнюдь не была Лермонтову чужда. Теперь самое время вернуться к «Маскараду». Итак, давайте с некоторой смелостью предположим, что в компанию карточных игроков, которая ему вовсе не нравится, и, по его мнению, состоит из глупцов и мелких подлецов, Арбенин, занятый «любовью» к жене (мы еще увидим, какая это «любовь»), приехал ради молодого князя Звездича. Но что же такое этот Звездич? И случайно ли Лермонтов как бы поставил его «в пару» с баронессой Штраль, умницей, интеллектуалкой, читательницей крамольных в России романов Жорж Занд? В рассуждениях баронессы содержатся элементы социальной критики:

...Что ныне женщина? создание без воли,

Игрушка для страстей иль прихотей других!..

Баронесса дает краткую емкую характеристику князю Звездичу, она знает ему цену; знает, что ее чувство к нему вызвано отнюдь не его высокими душевными качествами, которых нет. А чем же вызвано? Моралист Арбенин утверждает, в то же время как бы требуя объяснений:

Лишь объясните мне, какою властью

Вот этот купидон – вас вдруг околдовал?

Зачем, когда он сам бесчувствен, как металл,

Все женщины к нему пылают страстью?

Кажется, Арбенин излишне суров к Звездичу; тот вовсе не холоден, а скорее подростково горяч, любой «прелестный ротик» его тотчас воспламеняет; ему, в сущности, все равно, Нина, или баронесса, или другая какая, были бы «прелести твои» и чтобы «схватить и кончить дело». Но ключевое слово в монологе Арбенина – «купидон», то есть... красавец. Но как же баронесса характеризует Звездича?

Ты! бесхарактерный, безнравственный, безбожный,

Самолюбивый, злой, но слабый человек;

В тебе одном весь отразился век,

Век нынешний, блестящий, но ничтожный.

Наполнить хочешь жизнь, а бегаешь страстей.

Все хочешь ты иметь, а жертвовать не знаешь;

Людей без гордости и сердца презираешь,

А сам игрушка тех людей.

Оставим в стороне характеристику века; век, в котором живешь, всегда самый что ни есть дурной. Религия, похоже, не очень волнует Лермонтова, во всяком случае, в этом произведении. Что до остального, баронесса, пожалуй, в своей емкой характеристике князя несколько сгустила краски. Бесхарактерный, слабый, самолюбивый? Да, пожалуй. Но, конечно, не злой, хотя и не умеющий испытывать те самые «страсти». Безнравственен ли Звездич? На первый взгляд, да. А если приглядеться повнимательнее, то нет, князь не безнравственен, он (в отличие от Нины, кстати)... простодушен! Размышления – отнюдь не его конек; в их с баронессой «паре» носительницей «мужского ума», конечно, выступает она. Зато князь безусловно красив (купидон) и храбр – свои эполеты он «достал с честью», «заслужил не бегством от врага». Но неотъемлемой составляющей этой храбрости служит импульсивность. Вот князь проигрался и совершенно ясно, что возвращаться за игорный стол едва ли имеет смысл, но он не способен анализировать и скоро решается: «Ну, сяду...». Совсем по-ребячески простодушно-инфантильно он рассказывает и Арбенину, и баронессе историю с браслетом. Получив от Арбенина пощечину и отказ драться на дуэли, Звездич, не задумываясь, пытается ему хоть как-то отомстить:

Я расскажу, что с вашею женою –

О, берегитесь!.. вспомните браслет...

Собственно, это простодушие в сочетании с внешней красотой и храбростью и привлекает к Звездичу не только светских дам, но и... Арбенина. Молодой, красивый, храбрый, глупый вообще-то – да это же... Грушницкий глазами Печорина. «Отелло не ревнив, он доверчив», – обнаружил Пушкин. Князь Звездич – не безнравственен, он простодушен, то есть попросту глуповат; этим-то в сочетании с красивой внешностью и привлекателен для умных мужчин и женщин.

Но вот моралист Арбенин отыграл проигранные Звездичем деньги, прочитал ему порцию нотаций, надавал советов и предложил поехать в маскерад (мы еще увидим, что это за место – «маскерад у Энгельгардта»). Вроде бы Арбенин намеревался «отдохнуть в толпе», но почему-то не получилось:

Они все чужды мне, и я им всем чужой.

И снова невольно думаешь: как странно – человек, увлеченный любовью к жене, почему-то с ней разлучен, отправляется в общество игроков в карты, и затем –

Арбенин – Звездичу:

Рассеяться б и вам и мне не худо.

Ведь нынче праздники и, верно, маскерад

у Энгельгардта...

Князь рад сопровождать своего старшего друга.

В толпе «чуждых» Арбенин продолжает опекать Звездича, фактически хочет угостить его любовной интрижкой, подобно тому, как Михаил Кузмин угощал, как пирожным, своего «Юрочку» Юркуна хорошенькой Ольгой Гильдебрандт-Арбениной (вот странное совпадение!). Но, конечно же, никаких серьезных отношений простодушный «мальчик» не должен иметь.

Но несколько слов об отношении Арбенина к окружающим, к этой самой толпе, которая «пестреет и жужжит» перед ним. Конечно, симпатизирующий своему герою автор сделал все возможное для доказательства того, что «толпа» состоит из «жалких ничтожных личностей» (см. «Золотой теленок» Ильфа и Петрова). Но ведь никакого иного общества, кроме пресловутого «света» Арбенин не знает; он не Константин Лёвин, не противопоставляет растленный «свет» добродетельным пейзанам. Нет, это не «свет» презирает Арбенин, он просто-напросто людей не любит. Конечно, подобную мизантропию пушкинский Онегин и лермонтовские Печорин и Арбенин во многом позаимствовали у героев Байрона.

Собственно, первоисточником этой мизантропии является христианская традиция выражения презрения к тварному, мясистому, этому самому «реальному миру»; мир этот в традиции западноевропейского христианства презирался и осмеивался в стихах, фарсах, мистериях и моралите; мир этот с его священнослужителями, с его сниженными представлениями о высоком божественном, c его женщинами, судопроизводством и всем прочим был категорически дурен. Но уже в эпоху Возрождения причина презрения к миру, то есть глубокое религиозное чувство было забыто; осталось лишь само презрение; зачастую ничем не мотивированное, кроме тяжелого характера персонажа. В строгом русском православии презрение и осмеяние тварного мира делегировались отнюдь не карнавалу, не какому-то общему глуму, но определенной личности, юродивому, принявшему на себя этот духовный подвиг – быть «насмешником над миром» и самому подвергаться насмешкам и издевательствам. Любопытно, что последним в западноевропейской литературе автором, четко сознававшим причину и цель презрения и осмеяния тварного мира, был Франсуа Вийон; это может показаться странным, но его образ, встающий из стихов и судебных дел, явно тяготеет к традиционному для балканско-русской традиции образу юродивого, то есть истинного воплощения Христа.

Интересна совершенно русская черта в байроническом по сути мизантропе Арбенине: он ведь ненавидит «маскерад»; эта ненависть ко всяческим развлечениям свойственна русской литературе, начиная от протопопа Аввакума, поколотившего скромную группку скоморохов.

Однако продолжаем. Звездич «набрел на приключенье», Арбенин столкнулся с неким «Неизвестным», наговорившим ему кучу гадостей. И вдруг – ремарка: «На канапе сидят две женские маски, кто-то подходит и интригует, берет за руку.., одна вырывается и уходит, браслет спадает с руки.» Зачем, собственно, эта ремарка нужна? Только затем, чтобы объяснить нам, что Нина, жена Арбенина, никому свой браслет не дарила, а всего лишь случайно потеряла.

«Но вот и вечер кончен», Арбенин дома. И теперь мы многое узнаем о его семейной жизни. Жены дома нет. Но Арбенин беспокоится не о том, что с ней, может быть, что-то плохое случилось. Нет, он беспокоится о том, что вот, когда-то он многим мужьям наставил рога, а вдруг теперь и ему изменяет жена... Арбенин – записной донжуан? Как дон Румата – прыжок на балкон и братский поцелуй в щечку? Да, в мужской компании «выманивает из-за кулис танцовщиц и актрис», но главное-то – именно мужская компания азартных игроков, ну, и прочее. Литератор Мария Ходакова отметила, что в пьесе предостаточно пылких романтических монологов – любовь, кровь, месть, смерть... Ключом ко всему этому кипучему романтизму она полагает слова Казарина перед похоронами Нины:

Арбенин здесь? печален и вздыхает.

Посмотрим, как-то он комедию сыграет.

(Ему)

<…>

Да полно, брат, личину ты сними,

Не опускай так важно взоры,

Ведь это хорошо с людьми,

Для публики, – а мы с тобой актеры.

Да полно – действительно ли в финале пьесы Арбенин сошел с ума? И как же играть произнесение пылких монологов? Быть может, строя комические гримасы, поднося к лицу маску-бауту на палочке и говоря нарочито напыщенно?.. А еще стоит попытаться извлечь из пылкого монолога некое рациональное зерно...

Арбенин утверждает, что любит свою жену. Но, между прочим, она «как агнец Божий на закланье, мной к алтарю приведена», то есть... как жертва. Почему? Ее выдали замуж насильно? Тот же Казарин определяет брак Арбенина следующими фразами: «женат, богат, стал барин», «женился и богат, стал человек солидный». Обратим внимание на последовательность: сначала «женат, женился», а лишь затем – сделался богачом, «барином» и «солидным человеком». Как это? Взял хорошее приданое? Нина молода, но на ее похоронах нет ее родителей, из ее родных только «кузина». Что же Арбенин – сумел обаять опекунов богатой красавицы-сироты? Старая дама на похоронах Нины скажет о нем: «Дурной был муж, дурной был сын...» Стало быть, всезнающий «свет» знал о том, что якобы «занятый любовью» к жене Арбенин был на самом деле плохим супругом? Он что, бил ее, бранил на балах? Нет, он всего лишь пренебрегал ею, редко они являлись в свете вместе...

Вот и сейчас: ночь, Арбенин обращается к слуге –

Что, барыня приехала домой?

Слуга

Нет-с.

Арбенин

А когда же будет?

Слуга

Обещалась

В двенадцатом часу.

Арбенин

Теперь уж час второй, -

Не ночевать же там она осталась!

Слуга

Не знаю-с.

Арбенин

Будто бы? Иди – свечу

Поставь на стол, как будет нужно, я вскричу.

Сколько вопросов возникает, когда читаешь этот короткий диалог! Оказывается, Арбенин не знает, куда поехала его жена. Почему же она ему не сказала? Она в продолжение дня (и вечера) не имела возможности увидеться с ним? И утром не виделась с ним? А ночью? У них вроде бы разные спальни, в одной из ремарок фигурирует «дверь жены». И – вспомним – перед сценой отравления, только в своей спальне сняла бальные уборы, попросила горничную: «Саша, дай мне книжку...», явно не готовилась к визиту мужа, а он вдруг вошел, она почти что удивилась: «Ты здесь?».

Арбенин уехал с маскарада после ссоры с Неизвестным, насмешливо посоветовав Звездичу заменить таинственную даму в маске любой другой. А Нина? Нина уехала позже. Нина предупредила слугу Арбенина, что вернется в двенадцатом часу, вернулась на два часа позже. Куда едет, мужу не сказала. Могла остаться ночевать в каком-то «там». Разумеется, все постановщики пьесы полагают этого слугу, что называется, проходным персонажем, но – на мой взгляд – он персонаж чрезвычайно важный. Совершенно ясно, что это камердинер Арбенина, то есть – фактически – самый близкий ему человек, ну, как Матвей дляСтивы Облонского, а – возможно – Арбенина и «слугу» связывают и более близкие отношения, как Чайковского и его камердинера Алексея, к примеру. Арбенин и слуга разговаривают, как два близких человека; слуга нарочито почтителен, Арбенин доброжелательно ироничен. Слуга, конечно, знает о барыне больше, чем ее муж, – от горничной Саши, от кучера, но барина излишне огорчать не хочет. Кстати, о маскарадном наряде. Возможно, на Нине было домино, как на баронессе, то есть с помощью горничной Нина надела домино и, выйдя из дома, села в карету уже в маскарадном костюме. Возможно, целый день она провела в разъездах – светская дама, и только вечером приготовилась к поездке в маскерад. В любом случае муж не знал, куда она едет, где проводит время. Но вот она вернулась. Муж встретил ее не очень ласково: «... наконец! Давно пора». Она как будто удивлена: «Неужели так поздно?». Как нам поверить, будто она не знает, что уже и вправду поздно! Явно она хочет смягчить Арбенина и восклицает так по-женски кокетливо: «Ах, как ты мил!», а перед этим еще и «целует его в лоб сзади» (в лоб – как мертвого). Но Арбенин уже завел свою обычную волынку: «А думаешь... глупец?.. Он ждет себе... а я...» Это уже даже и не подозрение, а почти что обвинение в измене. И это у них не только сегодня вечером, это у них всегда так. Нина отвечает Арбенину чрезвычайно значимым монологом:

Ах, мой творец!..

Да ты всегда не в духе, смотришь грозно,

И на тебя ничем не угодишь.

Скучаешь ты со мною розно,

А встретимся, ворчишь!..

Скажи мне просто: Нина,

Кинь свет, я буду жить с тобой

И для тебя; зачем другой мужчина,

Какой-нибудь бездушный и пустой,

Бульварный франт, затянутый в корсете,

С утра до вечера тебя встречает в свете,

А я лишь час какой-нибудь на дню

Могу сказать тебе два слова?

Скажи мне это... я готова,

В деревне молодость свою я схороню,

Оставлю балы, пышность, моду

И эту скучную свободу.

Скажи лишь просто мне, как другу... Но к чему

Меня воображение умчало...

Положим, ты меня и любишь, но так мало,

Что даже не ревнуешь ни к кому!..

Нина, несомненно, умная и по-своему опытная женщина. Только что Арбенин фактически обвинил ее в измене, и вдруг она говорит, что он ее не ревнует. Она, в сущности, правду говорит. И Арбенин говорит правду, когда отвечает ей, что «ревновать смешно». Он вовсе и не ревнует ее, он просто не хочет выглядеть смешным рогоносцем, комическим светским персонажем, ведь мнением света он отнюдь на самом деле не пренебрегает. Оказывается также, что он «всегда не в духе», всегда смотрит на жену «грозно», всегда «ворчит». Но умная женщина тотчас же смягчает свою характеристику поведения мужа, напоминая ему, что он «скучает», то есть тоскует, когда ее рядом нет. Но нет ее целыми днями, вечерами и даже и ночами, потому что она ведет активную светскую жизнь, она блистает на балах, у нее хороший голос, ее просят петь... Но... Нина кокетливо восклицает, что готова оставить «эту скучную свободу». Кто же эту «скучную свободу» ей предоставил? Муж, конечно. И, конечно, до известной степени. Готова ли она эту «скучную свободу», эту светскую жизнь бросить? Здесь ключевым можно считать слово «схороню». Если бы она действительно этого хотела, то не сказала бы «схороню», а сказала бы, к примеру, что только в деревне, наедине с любящим и любимым супругом будет истинно счастлива. Но она так не сказала. Арбенин, в свою очередь, угощает Нину очередным романтико-демоническим монологом о том, как хорошо он знает жизнь, и как она не знает жизни. Однако, скорее всего, Арбенин не так уж хорошо знает даже свою жену. Он полагает, что Нина – «созданье слабое, но ангел красоты». «Слабое» не в том смысле, что подвержена частым простудам, а в смысле, что... не очень-то умна. И вот здесь Арбенин ошибается, она как раз хорошо понимает его и постоянно пытается смягчить то легким кокетством, то слегка капризными интонациями, то игрой в искренность. И все же Нина в постоянной опасности, именно потому, что Арбенин ее нисколько не любит, а всего лишь беспокоится о своей «чести», проще говоря, о том, чтобы не сделаться рогоносцем.

Но откуда же взялась Нина, кто она? Кто Арбенин, мы знаем, азартный картежник, кутила, соответственно – «дурной сын». А Нина? Не о ее ли детстве написал Лермонтов незаконченную «Сказку для детей»? Героиню зовут Ниной. Она отличается всеми приметами «ангела красоты» – маленькая ручка, головка, достойная кисти Рафаэля или Перуджино. Ее старый отец читает Вольтера. Нина воспитана в западноевропейской строгости, английской гувернанткой, но в душе ее бушуют страсти...

Ее смущали странные мечты.

Порой она среди пустого зала

Сиянье, роскошь, музыку, цветы,

Толпу гостей и шум воображала;

Кипела кровь от душной тесноты;

На платьице чудесные узоры

Виднелись ей, – и вот гремели шпоры,

К ней кавалер незримый подходил

И в мнимый вальс с собою уносил;

И вот она кружилась в вихре бала

И утомясь на кресла упадала...

23

И тут она, склонив лукавый взор

И выставив едва приметно ножку,

Двусмысленный и темный разговор

С ним завести старалась понемножку;

Сначала был он весел и остёр,

А иногда и чересчур небрежен;

Но под конец зато как мил и нежен!

Ум Нины «сметливый и здравый», даже самому Мефистофелю нечего ей посоветовать, потому что он –

... понял, что душа ее была

Из тех, которым рано всё понятно.

Для мук и счастья, для добра и зла

В них пищи много; – только невозвратно

Они идут, куда их повела

Случайность, без раскаянья, упреков

И жалобы. Им в жизни нет уроков;

Их чувствам повторяться не дано...

Любопытно, что, отправляясь в семнадцать лет на свой первый бал, Нина в волнении «... золотой браслет сломала...», а в маскераде на жене Арбенина «...Браслет с эмалью, золотой...». И здесь самое время вспомнить третью редакцию пьесы «Маскарад». Собственно, эту редакцию можно считать отдельной пьесой, у нее даже и название другое – «Арбенин». И сюжет другой – маскерад заменен балом, Нина отвечает взаимностью князю, но пытается обмануть мужа, уверяя, что князь влюблен в ее компаньонку Оленьку и пользуется взаимностью. Арбенин подает Нине лимонад и затем уверяет, что лимонад был отравлен. Нина признается в измене. Арбенин уезжает в деревню.

Лермонтов явно не хотел сделать Нину наивным невинным существом. У нее своя жизнь и своя тайна. Надо отметить, что в литературе девятнадцатого века – и в западноевропейской и в русской – бытовали два взгляда на измену женщины. Первый взгляд – измена не допустима, поскольку измена мужу – суть измена неким важнейшим правилам жизни, этот взгляд четко сформулирован Бальзаком в романе «Лилия долины», с героини которого «образован Татьяны милый идеал». Второй взгляд: измена суть бунт, этот взгляд также достаточно ясно выражен в крамольных для своего времени романах Жорж Занд. В свою очередь, Лермонтов рисует Арбенина таким деспотом, что бунт против его деспотизма представляется вполне законным и закономерным действием. Нине не довольно «скучной свободы», предоставленной ей Арбениным, она хочет жить и любить. Но до этого мы еще дойдем. А пока...

Арбенин обнаруживает, что на одной из рук Нины нет браслета. Роковой браслет начинает как будто играть роль платка, так неудачно потерянного Дездемоной, однако существует другой источник сюжетного хода с браслетом – повесть Жорж Занд «Жак». В этой повести налицо и ревнивый муж, и эмансипированная подруга, и влюбленный, ему случайно достается браслет, который героиня бросила мужу. Но браслеты Нины – парные, что немного странно. Парные браслеты носят женщины обычно на Востоке, в Европе парные браслеты не приняты. Мало того, что парные браслеты нужны Лермонтову для развития сюжета, не знак ли они в своем роде рабского положения Нины – «восточной рабыни» Арбенина (несмотря на «скучную свободу»)?

Слуга послан отыскивать потерянный браслет в карете, со строгим предупреждением: «... Избави бог / Тебе вернуться без него!», без браслета то есть. Но слуга вовсе не боится «барского гнева»; он спокойно объявляет, что «перешарил всю карету», а браслета не нашел, и тут же, что называется «сдает» барыню, фактически раскрывая свою неприязнь к ней: «Конечно, в маскераде он потерян». Слуга знает, что барыня ездила в маскерад, но этого не знает барин. Арбенин вовсе не в восторге от поездки жены в маскерад. Она ездила втайне от него. И куда же? Маскарады устраивались и в частных светских домах, в обществе, где все друг друга знали, но маскерад у Энгельгардта – это было нечто иное. Дворец на Невском проспекте отставной гвардии полковник Василий Энгельгардт преобразил в доходный дом с магазинами, дорогими апартаментами и огромным залом, где устраивались концерты и маскированные балы. Маскерад у Энгельгардта являлся настоящим маскарадом, где инкогнито собирались самые разные личности и поведение порой было достаточно вольное. Там возможно было встретить дам полусвета и уговориться о решительном свидании «на полчаса», но можно было встретить и самых что ни на есть светских дам. «И даже там бывают, говорят...» – начинает простодушный Звездич, но Арбенин поспешно его обрывает, Арбенин осторожен. А кто же все-таки бывает в маскераде у Энгельгардта? Об этом подробно рассказала в одной из самых популярных записей своего дневника Дарья (Долли) Фикельмон, внучка Кутузова, супруга австрийского посла в Петербурге и подруга императрицы Александры Федоровны, жены Николая Первого: