Текст книги "Смех сквозь слезы"
Автор книги: Фаина Раневская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Шварц считал, что достаточно просто приказа, девочка послушная, побежит выполнять. Янина Жеймо сопротивлялась, объясняя, что нет, нужно добавить еще что-то.
Начинаем съемку, реплики так и нет, как нет разрешения на нее.
Я уговариваю, Золушка молчит, требую, она молчит, хотя уже должна бы выполнять. Жеймо прекрасно вошла в роль, она внутренне сопротивляется, я просто чувствую это. Чем можно сломать сопротивление строптивой девчонки? Только угрозой отцу!
– А то я выброшу твоего отца из дома…
Янина вынудила меня добавить фразу, которую не желал дописывать Шварц.
Сам автор услышал это и с удовольствием продолжил:
– Фаина Георгиевна, еще добавьте «… и сгною его под забором».
Вот что бывает, если человек не играет роль, а живет ею. Янина Жеймо жила Золушкой, ее девочка не могла просто так подчиниться.
Обожаю таких актеров, которые вынуждают откликаться всем существом! Как жаль, что они редко встречаются.
Надежда Кошеверова, которая была режиссером фильма, молодец, все, что нужно, выбила, на площадке почти не мешала, к репликам или жестам не придиралась… Позволяла творить в разумных пределах. Результат радует сколько лет!
Обидно, что позже Надежда умудрилась испортить не только фильмы, но и сами отношения со многими, в первую очередь со мной.
Я еще снималась у нее в «Осторожно, бабушка». И роль никакая, и фильм дурной.
Поссорились. Прошло время, и вдруг…
Хуже всего кинодеятели, считающие актеров разменной монетой своих амбиций.
Дом отдыха в Комарово мы все очень любили, казалось, где и отдохнуть измученной душе, как не там. Все хорошо, даже толпа немного знакомых, а то и вовсе незнакомых, но возжелавших познакомиться, пока не доводила до белого каления. Довела одна крайне неприятная особа.
Появилась всклокоченная дама с полусумасшедшим взором и выражением лица «ага, попалась!». Сначала я с испугом подумала, что это сбежавшая из психиатрической лечебницы поклонница Мули, сейчас начнет приставать с восторгами. Но рядом с дамой администратор-киношник, более вменяемого вида. Вдвоем из психлечебницы едва ли бегают, значит, медицина ненормальными не признала.
Однако дама сверхэкзальтированна и столь же уверена в себе.
Оказывается, я должна (!) немедленно ехать с ними на какие-то съемки. Я пытаюсь вспомнить о подобном уговоре с кем-либо и не могу. Решаю, что совсем плохо, если память так подводит. Осторожно интересуюсь, с кем и когда я могла договориться об участии в съемках, и слышу в ответ то, что вводит меня во временный ступор.
С другой стороны, это облегчение – из нас двоих не вполне нормальна она, а не я.
Я ни с кем не договаривалась, просто эта ассистентка привезла мне некий шедевр и настоятельно требовала, чтобы я немедленно, просто через полчаса, помчалась с ней на съемки этого чуда киношной мысли.
Положение дурацкое. Как объяснить человеку, что прошли те времена, когда я хваталась за всякую работу не потому, что стала лучше играть или уже народная артистка, а потому, что в возрасте, что мне на отдых пора, а не задрав хвост мчаться на любые съемки?
Попыталась отговориться дежурными фразами, мол, сценария не видела, о роли ничего не знаю, потому никакого разговора о съемках быть не может. Уважая ее настойчивость и даже бесцеремонность, попросила дать почитать сценарий, мол, прочту на досуге и скажу свое мнение.
Не тут-то было, дама продолжала наседать, обещая «все рассказать по пути» и о сценарии, и о моей роли. Твердо осознав, что она не в себе и что зря я вообще начала разговор, напомнила уже жестко, что нахожусь на отдыхе и не намерена участвовать в каких-либо съемках. Понятия чужого отдыха для этой особы не существовало вообще, она продолжала наседать, причем с каждой минутой все настойчивей и громче.
Со всех сторон уже послышались смешки, все же вестибюль дома отдыха в Комарово не самое лучшее место для громкого выяснения вопросов. Эта сумасшедшая принялась упрекать меня в лучших, вернее, худших, традициях производственных собраний в наплевательском отношении к студии, ко всем, кто задействован в фильме, ко всем, кто так старается создать шедевр, в то время как я… Никакие попытки урезонить напоминанием, что не давала согласия на съемки и до нынешнего дня вообще ни о чем не подозревала, не помогали. Пришлось отвечать резко.
Стоит ли говорить о том, что окружающие уже внимательно прислушивались и даже начали высказывать свое мнение, кто за меня, а кто и против, мол, что эта Раневская себе цену набивает. Ужасное положение: согласиться – значило признать себя продажной девкой, которой можно, свалившись на голову, приказать немедленно мчаться на съемочную площадку, задрав хвост. Я вообще очень осторожно соглашаюсь на роли, сначала должна внимательно изучить текст, прикинуть, смогу ли, по мне ли, понимаю ли, как играть… А тут вот так вот…
Но еще ужасней я себя почувствовала, услышав, кто снимает фильм – Надежда Кошеверова! После «Золушки», в которой я просто купалась, мы с Надеждой подружились. Но потом был фильм «Осторожно, бабушка!», пустой, откровенно провальный, который я возненавидела тем более, получив после фильма звание народной артистки СССР. Этот фильм рассорил нас с Кошеверовой. Я чувствовала себя мерзко и потому, что фильм не удался, и потому, что получила за него награду.
Вдвойне ужасно услышать, что Кошеверова не приехала предлагать мне неожиданные съемки сама, а прислала эту сумасшедшую, просто не ведающую, что такое такт и приличия, не говоря уже об уважении к пожилому человеку.
В запале я выкрикнула что-то вроде: «Пусть сама и приезжает!»
Парламентерша отбыла, а я осталась в состоянии тихой истерики. Никогда еще меня так не унижали, никогда так не оскорбляли. Получалось, что все, что я успела и смогла сделать на сцене и на экране, ничего не стоит, мне можно подослать вот такую бешеную, позволяющую себе на меня орать, еще и в присутствии стольких «доброжелателей». Дом отдыха на несколько дней превратился в клуб по обсуждению «зазнавшейся Раневской».
Ах, я зазналась?! Вы еще не видели, как я умею зазнаваться!
Надежда Кошеверова притащилась уговаривать меня сняться в картине.
Второй шок я испытала, когда услышала о самой роли. Директор цирка, обожающая животных. Хуже было только предложить роль секретаря парткома ткацкой фабрики или передовой доярки. Я люблю цирк, но только не дрессированных животных! Мне их неимоверно жалко, не могу смотреть, когда зверя заставляют выделывать то, чего он никак делать не должен. Как этого добиваются, ведь тигра не уговоришь прыгать через огонь, можно только заставить. Свободное, красивое животное силой заставляют превращаться в послушную кошку. Бр-р…
Как сказать об этом Кошеверовой? Если скажу, что не могу общаться с цирковыми животными, потому что мне их до слез жалко, решит, что я невменяема не меньше ее ассистентки или что это сентиментальные капризы старой дуры. И я начала капризничать иначе. Потребовала себе двойную оплату и массу совершенно неприемлемых удобств.
У Надежды глаза полезли на лоб, она ведь помнила меня еще по «Золушке». Это был незабываемый спектакль, я попросту играла роль зловредной, капризной звезды, рискуя нарваться на откровенное осуждение даже в прессе.
Если вам нужно вынудить кого-то отказаться от неприятных планов по вашему поводу, выставьте неприемлемые требования. Казалось бы, все так просто. А чтобы было наверняка, утрируйте все до неприличия. Наговорив, вернее, натребовав с три короба, я отправилась отдыхать с чувством глубокого удовлетворения – уж на такие условия студия не пойдет ни за что. Спала всю ночь как младенец, будучи твердо уверена, что завтра Надежду уже не увижу.
В чувстве злорадства есть своя прелесть, особенно если выход из дурацкого положения найден не сразу. Но я зря радовалась, Кошеверова никуда не делась. Почему Надежде понадобилась на эту роль именно я, не знаю, наверное, ее писали под меня.
Это крайне редкий случай, когда именно для меня что-то создали, кстати, эта ненормальная с бешеным взором и вопиющей невоспитанностью оказалась права, роль прописана хорошо. Сценаристы – Юлий Дунский и Валерий Фрид, недавно выпустившие «Семь нянек», а потом написавшие много прекрасных сценариев, например, «Старую, старую сказку» или «Служили два товарища». И текст был приемлемый, и режиссер видел, что именно я должна создать в результате, а не просто водил в воздухе рукой: «Сыграйте что-нибудь…»
И при этом полное нежелание играть. Почему? Вовсе не потому, что не люблю дрессированных животных, это можно было бы как-то обойти. И не из вредности. Это яркий пример того, что клубника хороша только под сметаной, но никак не г…ном. И бочку меда можно испортить не только ложкой дегтя, но и г…ном тоже. Сделать для меня роль и все испоганить нелепой попыткой меня в нее загнать.
Кошеверова продолжила атаку на мои позиции, а я продолжила кочевряжиться. И чем больше она давила, тем нелепей и бессмысленней становились мои требования. Например, отдельное купе только в середине вагона!
Подписала ведь, со всеми моими сумасшедшими требованиями подписала договор! Я сдалась, тоже поставив свою подпись. Конечно, немыслимые условия стали достоянием гласности, особенно возмущала всех выделенная мне «Волга», номер в «Европейской» с видом на Русский музей и двойная оплата.
Я потребовала максимально много, максимально и получила, только совсем не того, что требовала. Подписали все, не выполнили и половины. Но дело не в оплате, я давно уже перестала интересоваться деньгами, тратить все равно не на что. Никакой двойной оплаты не получилось, на студии прекрасно понимали, что Раневская требовать не придет. «Волгу» мне выделили после того, как я заявила, что в меньшей машине у меня зад волочится по асфальту. А с «Европейской» и номером с видом на площадь Искусств получился конфуз.
Номер я выбирала сама, потому придраться было не к кому. Естественно, ко мне вечером заходили ленинградские знакомые, и мы весьма неосторожно рассуждали на темы нынешнего житья-бытья. Нелицеприятные суждения, критика и прочее… И вдруг дирекция едва не со слезами на глазах просит переселиться в другой, не менее шикарный номер. На вопрос «почему?» мнутся, но объясняют: этот с прослушкой, должен приехать какой-то иностранец, очень нужно его послушать…
Через четверть часа я была в другом номере, честно говоря, ожидая вызова в органы по поводу своих рассуждений. Больше всего беспокоилась за тех, кто вместе со мной легко рассуждал на любые опасные темы. Конечно, середина шестидесятых – это не тридцать седьмой год, но все же.
Не знаю, поселили ли в том номере иностранца или это просто была попытка выселить меня саму подальше от чужих ушей, но урок я получила хороший – не все, что выходит окнами на Русский музей или Невский проспект, в действительности столь заманчиво.
Со зверьем оказалось еще сложнее, чем с администрацией гостиницы или подслушивающими органами. Стоило подойти к клетке со львом, как плакать пришлось не от жалости к угнетенному животному, а от… вони. Лев умудрился прямо у нас на виду навалить огромную вонючую кучу, тем самым откровенно продемонстрировав, насколько ему нас…ть на какую-то там народную артистку СССР.
Этот фильм стал последней каплей, на сей раз данное слово близко не подходить к киностудии я выполнила.
Нет, я еще озвучивала фрекен Бокк в «Карлсон возвращается». Очаровательная работа с Ливановым, чьим голосом говорил Карлсон. Домомучительница – это по мне, это мое. А уж соседство у микрофона с Ливановым и вовсе счастье. Мальчишка, лет тридцать – тридцать пять, не больше, но какое чувство роли! Зову Василием Борисовичем для солидности, а самой так и хочется сказать: «Мальчик мой…»
Я всех, кого люблю, зову мальчиками – от Станиславского до… своего обожаемого верного пса. И точно знаю, что Константин Сергеевич не обиделся бы, загляни он хоть разок в глаза моей собаке.
Просто, кроме актерского таланта, поэтического дара, вокального, художественного, математического, наконец, бывает еще талант дружить, быть верным и преданным. Очень редкий талант, между прочим. Вот мой Мальчик обладает им в полной мере, даже в большей, чем я. Он верный, прекрасно умеет дружить и хороший человек, несмотря на то, что собака.
Я знала много хороших людей, умеющих дружить, но, к сожалению, пережила их всех. Вот у Ливанова глаза человека, дружить умеющего. У него даже откровенный бездельник Карлсон получался таким, что хотелось полетать над крышами.
В таком кино я бы с удовольствием поучаствовала еще, но… больше не приглашали.
Хуже кино только телевидение.
Как все-таки у нас заболтали некоторые слова.
«Телевидение несет культуру в массы, преследуя благородную цель просвещения».
Когда я слышу о том, что искусство преследует благородные цели, очень хочется сказать:
– Оставьте уже благородные цели в покое, сколько можно их преследовать?! Загоняли совсем.
Остается только пожалеть культуру, массы и цели, причем неизвестно, что больше.
Спрашивала у Глеба, как писать мемуары. Он сказал:
– Пишите, что хотите, просто записывайте мысли и воспоминания, потом обработаем.
Может, так и надо, просто писать?..
Я много с кем была знакома и знакома сейчас, много с кем служила вместе, даже дружила, воевала или просто встречалась.
Но мне хотелось бы не этого. Что толку от того, что я перечислю всех актеров Камерного или Театра Моссовета? Подробно опишу каждую стычку с Завадским? Расскажу, как познакомилась с Алисой Коонен или Таировым? Или об Орловой и Александрове?
Интересно, конечно, но это могут рассказать и другие.
Я уже пыталась, даже записывала, рассказывала о своей жизни. И сейчас рассказываю.
Но ведь для меня самой интересней не это.
Мне важней донести до следующих за мной мысли о театре, о том, как жить ролью, донести то, что я сама узнала от Павлы Леонтьевны Вульф, что увидела у тех, кто царил на сцене до изобретения кино, о ком остались только воспоминания и фотографии.
Даже если великие написали о себе сами, если они постарались рассказать о том, каким должен быть театр, может, и моя малая толика помогла бы нынешним и будущим актерам?
Но я сама училась только у Павлы Леонтьевны и на собственном опыте, я не имею права писать актерские наставления. Зато имею право высказать собственные мысли по этому поводу.
Роли
Я умру недооцененной, недоигравшей.
Однажды услышала, как дама прошептала своему спутнику:
– Как не стыдно так говорить Раневской, у которой есть все, даже любовь власти и зрителей.
Подмечено точно: любовь власти и зрителей, только я бы переставила: зрителей и власти. Наград и милостей у меня хватает, как и популярности. Только это не то.
Сталинские премии получены за роли, которые я сама считаю пустыми, всенародная популярность пришла после дурацкой фразы о Муле. Даже если бы дорога от театра к моему дому была выстлана красной ковровой дорожкой, а унитаз поставлен золотой, это не то.
Однажды меня в интервью спросили, какие роли я мечтала сыграть, но не сыграла.
– Все.
– Как это «все»?
– В Москве я не сыграла ни одну из ролей, о которых мечтала.
Это не кокетство и не старческий маразм, хотя так полагают многие. Мне ли жаловаться?..
Я не жалуюсь, я сокрушаюсь. Могла, но не сделала…
Почему?
Что причиной тому – время, мой строптивый нрав, слепота режиссеров или все сразу, – не знаю.
Провинциальные театры – кладбище моих ролей, в них я играла много и разнообразно, но время было такое, что это разнообразие пришлось не ко двору, требовались яркие образы передовиков производства и революционных героев.
Конечно, Качалов и в провинции играл гениально, но его не заставляли изображать передовиков производства.
Я сыграла очень много, больше 200 ролей, но кто об этом знает?
Были героини-кокет со свалившимися на несчастного героя-любовника декорациями горы или полинявшей прямо во время спектакля крашенной чернилами лисой (я, как Эллочка-людоедка, выкрасила ставшую грязной белую лису в черный цвет и накинула ее для шика на шею, в результате партнер, увидевший мою грязную шею, лишился дара речи, а публика, быстро сообразив, в чем дело, рыдала от хохота). Были многочисленные гоголевские, чеховские, даже шекспировские героини, сыгранные в самых разных провинциальных спектаклях, но сыгранные малопрофессионально, потому не запомнились ни мне, ни зрителям.
Любимые роли?
Можно по порядку…
Дунька в «Любови Яровой».
Марго в пьесе Алексея Толстого «Чудеса в решете». Марго – девица легкого поведения, старательно изображающая аристократку и ведущая в ресторане светскую беседу, соответственно своим представлениям об аристократизме.
– У моих родственников на Охте свои куры. Да-да! Так, представляете, они жалуются, что у кур чахотка.
Она слышала что-то об аристократической болезни чахотке, но понятия не имеет, кто ею болеет. Не сами же аристократы, пусть лучше их куры.
Один романс «Разорватое сердце», специально написанный для этой роли, чего стоит.
Конечно, Зинка из «Патетической сонаты» в Камерном театре. Пусть спектакль шел совсем недолго, но сняли-то его не по моей вине, а Зинка пользовалась большим успехом не только у себе подобных.
Васса Железнова – моя мечта и несомненная удача. Единственная роль, оцененная власть имущими по достоинству, за нее я получила звание заслуженной артистки РСФСР. Остальные звания и премии давали за роли, которые я сама вовсе не считала ни удачными, ни достойными наград.
Васса Железнова, женщина незаурядная, с сильным характером, ломающая ради своих принципов и свою собственную жизнь, и жизнь своей семьи, готовая ради сохранения семьи и дела на все, давно была моей мечтой. Но я боялась даже мысленно подступиться к этой роли, а когда на нее назначили, отказывалась, просила дать роль попроще, например, Анны Оношенковой, но Елизавета Сергеевна Телешова (она была главным режиссером театра) настояла, она верила, что я смогу.
Показать не проститутку-неудачницу, а женщину, по-своему состоявшуюся, властную, сильную, готовую даже на преступление, чтобы только все было шито-крыто, показать трагизм этой одинокой личности, трагизм матери, дети которой откровенные неудачники, хозяйки, прекрасно понимающей, что, как только ее не станет, все, что она создала, нажила, многими спорными поступками собрала, будет развеяно по ветру… Она готова пойти на любые жертвы – приказать убить, отравить, выдать невестку жандармам, прекрасно понимая, что за этим последует, только чтобы сохранить для своей последней надежды внука Колю, наследника, – огромный капитал и имя семьи.
Не удалось, но не по вине Вассы, она, несомненно, пошла бы до конца, однако внезапная смерть прерывает ее старания. И никому нет дела до умершей, за короткий срок все действительно растащено, пущено по ветру.
Играть сильную личность, в угоду стяжательству погубившую и свою собственную, и чужие жизни, очень интересно.
Я могла внести много своего в картину жизни купеческого общества. Однажды Павла Леонтьевна спросила меня, есть ли в моей Вассе что-то от моего отца? Вопрос не в бровь, а в глаз. Задумавшись, я поняла, что есть. И дело не в том, что отец был купцом второй гильдии, а в его готовности ради дела и репутации семьи пожертвовать многим. Не пожертвовал ли он мной, когда строптивая дочь, как он считал, неудачница решила поступить по-своему? Кто знает, какими бы были наши отношения, не разразись революция и Гражданская война?
Отец вычеркнул меня из своей жизни и из жизни семьи, мое счастье, что я встретила Павлу Леонтьевну, и та заменила мне родных. Гирши Хаимович мог поломать мне жизнь в угоду семейной репутации и благополучия Фельдманов? Подумав, могу честно ответить:
– Мог.
И поломал бы, не окажись я столь упорной и не перевернись в России все из-за революции.
Наверное, в характере моей Вассы Железновой есть что-то от Фельдмана.
Это единственная заглавная роль, к тому же, повторяю, оцененная по достоинству властями и зрителями.
Играли спектакль тяжело, новое здание театра еще не построено, в старом одна гримерка на всех, поделенная ширмой на мужскую и женскую половины, сцена маленькая, тесная, всюду сквозняки, акустика и освещение никудышные. Но это не мешало, нам ли, столько игравшим в провинциальных театрах времен Гражданской, бояться каких-то сквозняков! Нет стрельбы на улицах, и не сводит желудок от голода, и то хорошо.
Над ролью Вассы пришлось работать самостоятельно. Мне некому было подсказать, дорогой Павлы Леонтьевны рядом не было. Ира, закончив обучение, работала в этом же театре, вышла замуж за Юрия Завадского, но Юрий Александрович чем-то не угодил вышестоящей инстанции, открыто обвинить его не смогли, зато почетно сослали в Ростов.
В Ростове отгрохали новый театр, огромный, помпезный. Москва щедро «поделилась» творческим коллективом под руководством Завадского.
В 1936 году отказываться от почетного поручения поднимать театральное искусство в Ростове было не просто нелепо, но и опасно для жизни, можно было отправиться играть в самодеятельной труппе Гулага или вообще на Колыму. Завадский благоразумно предпочел Ростов. С ним уехала весьма приличная труппа – Николай Мордвинов, Ростислав Плятт, Вера Марецкая, конечно, гражданская супруга Ирина Вульф и теща Павла Леонтьевна Вульф.
За время вынужденного пребывания в Ростове культурный десант поставил много прекрасных спектаклей, создал настоящую труппу, передав традиции московских театров.
Там, в Ростове, Ирина встретила новую любовь и разошлась с Завадским, что не помешало им остаться в хороших отношениях. Завадский вообще любил многих женщин, но не одна из них не стала его врагом: Марина Цветаева, Галина Уланова, его супругой была и Вера Марецкая, родив сына Евгения… Иногда мне кажется, что враждовал Юрий Александрович только со мной, зато как! О… я не могла понравиться ему как женщина, зато могла дать сдачи, а потому Завадский воевал со мной, как с мужчиной.
А у меня до самой эвакуации в Ташкент были только роли в кино, о них отдельно.
В 1939 году на экраны вышел испоганивший мне полжизни фильм «Подкидыш». Отменный сценарий Рины Зеленой и Агнии Барто, умопомрачительные реплики, хороший юмор, возможность додумывать и придумывать, доброжелательная атмосфера на съемочной площадке, бешеная популярность. А фильм и роль ненавижу!
Конечно, за фразу (кстати, сама и придумала, обругать некого) «Муля, не нервируй меня!». Эта чертова Муля, вернее, этот Муля, преследует меня всю оставшуюся жизнь. Нужно было придушить его прямо в кадре, хотя актер ни в чем не виноват. Зрители забыли, что Мулей звали моего экранного супруга, а саму героиню Лялей, перенесли это имя на меня.
Да и сами съемки на улице – это не съемки в павильоне. Как бы ни старалась милиция, вокруг собирались толпы любопытных, прорывая любые кордоны. Играть под светом прожекторов и перед камерой – это одно, делать дубль за дублем на виду у толпы, когда из-за шума не слышно почти ничего, а уж криков режиссера тем более, – это все равно что мыться в бане без стен посреди площади или обнаружить, что во время помывки в баню привели санитарную комиссию.
Даже вспоминать не хочется.
Но тогда же состоялась моя самая главная, самая важная киноработа – фильм «Мечта» с ролью Розы Скороход. Не помните что-то? Конечно, есть фильмы, судьба которых складывается неимоверно трудно, а то и вовсе не складывается.
Я полагаю, мы вовсе не знаем советских фильмов. Если порыться на полках Госфильмофонда, можно обнаружить немалое количество шедевров, так и не увидевших свет или увидевших его только на спецпоказах.
В предвоенные и военные годы кино руководил человек, заслуживший проклятья в полной мере, – некто Большаков. Шариков – в высшей степени его проявления, но Шариков уже обтесавшийся, умеющий подать себя, сделать значительный вид.
Говорили, что от него мало что зависит, но Большаков умеет делать вид, что что-то все же зависит. Это не так. Да, он ноль, Шариков, Держиморда, кто угодно, а зависело от него многое. От его дури зависело, будет ли фильм запущен или продемонстрирован хотя бы узкому кругу лиц, он мог доложить или не доложить Сталину о каком-то сценарии, режиссере, актере, фильме. А мог доложить.
Надо ли говорить, что, страшно боясь обвинений во всем чем угодно, Большаков делал все, чтобы хоть сколько-нибудь серьезные фильмы, не прославляющие трудовой героизм советского народа, не имели хода, даже если бывали сняты?
Не раз слышала мнение, что до войны снимали одни пустые развлекательные картины или просто сказки. Нет, нет и нет! Снимали очень разное кино, и сценарии писали разные, да только не все сценарии имели ход, не все режиссеры получали возможность работать, не все снятые фильмы доходили до зрителя.
Наш фильм «Мечта» имел такую же незавидную судьбу. Нет, он не был смыт с пленки (а у некоторых бывало и такое), не остался лежать на полках Госфильмофонда, он увидел свет… например, в США, где его высоко оценили люди, вкусу которых можно доверять, – Теодор Драйзер, Чарли Чаплин, Мери Пикфорд, президент Рузвельт…
Но Рузвельт Большакову не указ.
Впрочем, надо по порядку.
Кто такая Роза Скороход? Это Васса Железнова, дожившая до наших дней. Настоящая еврейская мама, для которой обеспечить жизнь своего сына – главное дело жизни. Она меньшего размаха, чем Васса, а потому и мерзость особенно заметна. Гигантские страсти и преступления выглядят хотя и страшными, но по-своему притягательны. То же, загнанное в мелкую душонку, особенно страшно.
Алчная, грубая, властная, развернувшись до уровня Вассы с ее огромным делом, с ее масштабом, Роза, может, и была бы менее жалка, но все ее возможности – захудалый пансионат в панской тогда еще Польше. Смысл жизни – сын, полное ничтожество и подлец. И дело не в том, что она отдает лучшие силы этому подлецу, а в том, что она не заметила, как своей ненормальной материнской любовью и потаканием этого подлеца вырастила. Ведь это ее, прежде всего ее вина в том, что он такой.
Сыграть крах человеческой судьбы, крах надежд, падение… Эта роль дорогого стоила.
Играли прекрасно все, а уж о Михаиле и говорить нечего. Так бережно, нежно со мной никто никогда не обращался. Он буквально нес меня на руках весь фильм, подсказывая, объясняя, помогая. Ромм величайший режиссер именно с точки зрения работы с актерами, это подтвердят все, кто у него снимался.
Он учился у Эйзенштейна.
Миша рассказывал, что перед первым съемочным днем, между прочим, «Пышки» спросил у учителя:
– Как мне завтра снимать?
Эйзенштейн ответил:
– Так, чтобы, если послезавтра с вами что-то случится, я мог даже первые кадры с гордостью показать потомкам.
Вот так и снимали «Мечту», с постоянной оглядкой: что если отснятое сегодня завтра придется показывать Эйзенштейну? Вот это требование!
Сняли фильм, как последний, словно именно по нему нас будут судить потомки. Удалось, получилось, хотя и не всегда легко.
Закончили перезапись звука в ночь с 21 на 22 июня 1941 года!
Стране стало не до «Мечты», к тому же рассказывающей о панской Польше, уже захваченной немцами, а кадры с освобождением Западной Украины и Белоруссии войсками Красной Армии и вовсе выглядели насмешкой.
И все же, если бы пленки просто легли на полку, полбеды. Над ними продолжали «работу», пытаясь изуродовать. Кто? Незабвенный Большаков собственной персоной.
За Розу Скороход я была готова Большакова убить! Да-да, действительно убить. Ромм написал из Москвы в Ташкент, где мы были в эвакуации, что Большаков решил вырезать сцену свидания матери с сыном в тюрьме – одну из самых сильных в фильме и в роли Розы Скороход. Почему? Фильм и без того длинный, сцена ничего к сюжету не добавляет, только затягивает действие.
Наверняка выбросили бы, но случилось Большакову прилететь в то время в Ташкент. Его Величество хозяин всея кинематографии Советского Союза Иван Григорьевич Большаков собственной персоной прибывал в Ташкент.
Я записалась к нему на прием, пришла в столь взвинченном состоянии, что мало понимала, что делаю и что говорю. Помню только, что вошла к нему в кабине и остановилась столбом. Ему неудобно садиться, пока я стою.
– Если вы вырежете сцену в тюрьме, я вас убью!
Готова была убить, и он понял, что это так. Губить лучшую часть работы просто в угоду дури какого-то чиновника я не могла позволить. Он что-то мямлил о том, что это заставляет сопереживать отрицательной героине… Я тихо повторила:
– Убью.
Что он мог со мной сделать? Конечно, арестовать, не сам, но с помощью… Даже посадить за угрозу жизни. Мог, но посмотрел в глаза и…
Сцену восстановили, только фильму хода не дали. Многие ли видели «Мечту»?
А Большаков с тех пор меня терпеть не мог, да он и раньше не слишком любил.
О чем я пожалела, так это о том, что в кабинете не было камеры, съемочной, разумеется. Такой кадр пропал! Пожалуй, Большаков мог бы иметь бешеный успех у зрителей.
Сразу после возвращения в Москву это, конечно, моя любимая Щукина – беззащитное существо, способное довести до умопомрачения кого угодно. Охлопков в Театре Революции, который потом переименовали в Театр драмы, нарочно ставил «Беззащитное существо» Чехова под меня. Во всяком случае, он утверждал так.
Я поверила, играла Щукину с превеликим удовольствием!
Если кто не помнит этот ранний рассказ Чехова: жена коллежского асессора Щукина, когда-то служившего в военно-медицинском ведомстве, а теперь работника частного банка, приходит к руководителю отдела этого банка Кистунову с нижайшей просьбой – вернуть 24 рубля 36 копеек, которые вычли из зарплаты мужа в военно-медицинском ведомстве.
Никакие попытки толково объяснить, что банк к ведомству отношения не имеет и ничего не высчитывал, не помогают, Щукина стоит на своем:
– Ваше превосходительство, пожалейте бедную сироту. Я женщина слабая, беззащитная… Замучилась до смерти… И с жильцами судись, и за мужа хлопочи… Только что и слава, что пью и ем, а сама еле на ногах стою. Вот кофей сегодня пила безо всякого удовольствия…
Доведя Кистунова до белого каления, она все же умудряется выбить согласие выплатить требуемую сумму, несчастный решает сделать это из собственного кармана. Иначе как отдав ей двадцать пять собственных рублей, от «беззащитного существа» не отделаться.
Очаровательная роль, замечательный материал, репетировала и играла с огромным удовольствием.
В Театре драмы была еще одна замечательная роль – Берди в «Лисичках» Лилиан Хелман. Эту пьесу недаром называют американским «Вишневым садом».
Тема действительно сродни чеховской.
А для меня снова перекличка с собственной судьбой.
Берди одинока в семье, где все подчинено власти денег, где любые поступки только ради выгоды. Противостояние властной Реджины и мечтательницы Берди приводит к внешней победе Реджины, но всем ясно, что победила, по сути, Берди.