Текст книги "Невинный Азраил и другие короткие рассказы"

Автор книги: Фаик Гуламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Как все были в этот день счастливы!

После работы Тереза тем же автобусом ехала домой. Водитель узнал ее и слегка покачал головой. Сойдя на своей остановке и расплатившись за проезд, женщина сказала водителю, что вчера она забыла заплатить за проезд и протянула ему деньги. Со словами «я тоже забыл» водитель отвел ее руку и закрыл двери автобуса, чтобы продолжить маршрут.

Закат солнца обложил красным заревом все вокруг, а город собирался прорвать эту блокаду. Ведь все равно вечер вступит в свои права и принесет столь ожидаемую прохладу.

Музыка неведомой богини

Гармония, Этика и Эстетика в веселом расположении духа возвращались из очередного посещения Нимрудских памятников[8]8
  Нимруд (ассир. Кальху, др. – евр. Калах) – древний город в Месопотамии, на территории современного Ирака. Его руины находятся к юго-востоку от города Мосул, у реки Тигр. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Теперь они следовали к берегам Кипра для реминисценции рождения Афродиты. Пролетая над одним из городов Малой Азии, Гармония сказала:

– Слышу чудесную музыку – игру на виолончели. Кто бы это мог так играть?

Первой ответила Эстетика:

– Насколько мне известно, в этом городе ни особых памятников старины, ни других ценностей искусства не сохранилось. А музыка может звучать всюду. Ведь люди играют всегда. Но поистине красивую музыку могут играть лишь красивые люди.

– Я – Этика, и мне не пристало с вами спорить. Но, по-моему, прекрасную музыку могут озвучить лишь благородные душою, – сказала Этика.

Гармония продолжила:

– Давайте остановимся и отдадим должное этим звукам. Судя по вашим словам, пальцы, озвучивающие в данный момент виолончель, должны принадлежать какому-то великому обладателю. Проверим.

Гармония, Этика и Эстетика прервали свой полет и стали кружить над городом, пока не остановились над одним из зданий. Это был музей.

В это же время на скамье городского парка, в тени акаций, сидел композитор со своей женой и обсуждал вкус торта, которым они угощались вчера на банкете в их честь. Они приехали сюда из другого города. Композитор хвалил торт, а его жена – наоборот – критиковала: шоколадная глазурь была кисловатой.

Этика отметила про чету на скамейке:

– Им очень скучно, и они не знают, как провести свободное время. Ведь всегда скучно, когда нет благих намерений.

– Я их тоже вижу, – поделилась наблюдением Эстетика, – мужчина с лысиной, в очках, ну а что касается женщины, то ее макияж вовсе не соответствует ее годам.

Гармония провозгласила:

– Да здравствует соответствие и согласие! Предлагаю направить их в музей. Там их покинет скука, и увидим, насколько мы правы про исполнителя прекрасной музыки, которую слышим.

Придя к согласию, Этика, Эстетика и Гармония возбудили интерес у композитора и у его жены к ценностям старины. Откуда-то потянуло запахом жареной рыбы. Мужчина, только что говоривший о вреде переохлажденного пива с пересоленной рыбой, после небольшой паузы сказал своей жене:

– Зачем мы здесь сидим? Встань, пойдем хотя бы местный музей посмотрим. Мне вдруг захотелось увидеть какую-то старину.

Женщина с радостью встала и взяла свою сумочку.

– И правда, пошли, – сказала она.

– Но я даже не знаю, где находится здешний музей, – сказал мужчина.

Торговец жареной рыбой, невольно слышавший их разговор, показал им, как пройти до городского музея, добавил при этом:

– Это на той улице, где и родильный дом. Попросите, и любой прохожий может вас проводить. Все мои дети родились в этом родильном доме. Там отличный уход за новорожденными.

Хотя композитору и его жене за долгие годы совместной жизни посчастливилось обойти все залы римских музеев, Лувра, Прадо, Метрополитена, но сейчас, спонтанно, в них зародилось убеждение, что без посещения этого провинциального музея им никак не обойтись. Музей оказался, как и следовало ожидать, приятно безлюдным. Композитор обратился к заспешившей к ним смотрительнице:

– Нас интересуют все, что связанно со стариной и все, что относится к искусству.

– Могу помочь, – ответила смотрительница, – для начала скажу: «Добро пожаловать в наш музей, где вы увидите много интересного!» Одно время наш город был обиталищем крестоносцев. А до них через него на Запад и Восток проходили армии древних греков и персов. Думаю, пока вам этого достаточно. Походите, посмотрите на наши экспонаты, и если у вас возникнет какой – либо вопрос, позовите меня.

Жена композитора, немного осмотревшись, обратилась к смотрительнице. Ее заинтересовало, как она сплела кружева для своего воротничка. Сам же музыкант продолжил осмотр. Тут были стенды с фотографиями археологических раскопок в окрестностях города, что мало интересовало его. Хотя, может быть, он был недостаточно внимателен в осмотре. Собираясь подойти к беседующим женщинам, он вдруг услышал игру на виолончели. «Как хорошо, что включили подходящую запись», – отметил он. Но потом понял, что слышит живую музыку. Играли наверху. Звуки доносились, кажется, со второго этажа. Услышанная музыка вызвала у него непривычное ощущение. Он стал внимательно вслушиваться, пытаясь вспомнить, чье сочинение играли там, наверху. Но тщетно. На его памяти было множество музыкальных сочинений, и современных и классиков, но то, что он слышал сейчас, не походило ни на одну школу. Оно было очень сложным для исполнения и в то же время чарующе приятным для восприятия. Композитор мысленно заключил, что это очень странная музыка, для обозначения которой известная система нот вряд ли пригодится, тут потребуется нечто сверхвозможное, вернее, сверхновое. Под действием музыки он легко взбежал на верхний этаж, чтобы послушать игру вблизи.

Композитор осторожно двигался по второму этажу, пытаясь установить место, откуда доносились звуки. Но музыка внезапно оборвалась. Он остановился в ожидании продолжения, но звуки не возобновились… С другого конца зала шла прелестная девушка с распушенными по плечам волосами. Она несла себя так грациозно, так воздушно, что замер даже старый скрипучий паркет. В то время, как под ногами композитора паркет скрипел даже сейчас, когда он просто стоял. Он собрался спросить у нее, кто так чудно играл на виолончели и почему игра прервалась. Она как бы все поняла и остановившись перед ним, посмотрела печальным взглядом и смутившись произнесла:

– Знаете, у меня лопнула струна на виолончели…

– Которая струна? – поинтересовался композитор.

– Первая. Не знаю, что мне теперь делать…

Тембр ее голоса и манеры походили на саму музыку.

– Скажи, как тебя зовут? – спросил музыкант.

– Меня зовут Илаха[9]9
  Илаха – семитское слово, в переводе означает: богиня. Также и женское имя.


[Закрыть], – ответила она. Глаза девушки были так доверчиво распахнуты, что в них можно было погрузиться. Нет, вернее сказать, утонуть, потому что они напоминали глубокое озеро со сверкающей поверхностью.

– У меня лопнула струна, не знаю, что теперь делать… – вновь повторила она и, повернувшись, ушла.

– Не волнуйся, лопнула струна – не беда, поставишь другую, новую, – сказал ей вслед композитор, пытаясь успокоить девушку и в то же время удивился ее беспокойству из-за какой-то там струны. А вообще-то струна лопнула действительно очень не кстати. Ведь он хотел дослушать. Не долго раздумывая, он решил достать для нее струну и спустился вниз. Женщины все еще разговаривали. На улице, расспрашивая прохожих, он добрался до магазина музыкальных аксессуаров, что на удачу было недалеко от музея. Здесь он купил комплект самых лучших из того, что там было, виолончельных струн.

– Куда ты ходил? – по возвращению в музей спросила его жена, – пойдем, я хочу тебе показать кусок ковра.

– Понравился вам музей? – спросила смотрительница.

– Да, очень, – но композитора интересовало другое, и он спросил: – где сейчас та девушка, игравшая на виолончели?

– Когда, здесь? – услужливо спросила смотрительница.

– Здесь, минут пятнадцать тому назад. Звуки доносились из верхнего этажа.

– Не могу понять, о ком вы говорите, – ответила женщина, – подождите, я спрошу у нашего директора, может он знает?

Смотрительница пошла за директором. В это время жену композитора заинтересовал какой-то экспонат. Она подозвала мужа:

– Посмотри сюда, вот на эти обломки фарфора. По-твоему, это кофейный сервиз?

– Не может быть, во времена, соответствующие возрасту этих обломков, в этой стране кофе не пили и даже не знали, что это такое, – ответил ей муж.

– Тогда зачем им был нужен этот кофейный сервиз? – удивилась женщина.

С приходом работников музея, муж и жена отошли от обломков старого фарфора.

– Здравствуйте, – приветствовал их директор, – говорят, вы кого-то ищете. Какую особу вы хотели видеть?

– Ее зовут Илаха. Так она мне представилась, – ответил композитор.

– У нас музей небольшой и здесь не бывает много народу, обычно: смотрительница, кассир и сторож. Среди них нет той девушки, которую вы ищите, и никто здесь на виолончели не играет. Хотя, – директор посмотрел на свою работницу, – может, здесь были студенты?

– Нет, – опровергла смотрительница, – кроме этого эфенди и его супруги никого на сей час в музее нет.

– И я здесь никого не видела, о ком это ты? – спросила жена музыканта.

Не может быть! Композитор все прекрасно помнил. Он видел Илаху всего каких-то пятнадцать-двадцать минут назад.

– А есть ли у вас в музее виолончель? – спросил он у директора.

– Да, – ответил директор, – есть у нас одна виолончель. Но это не экспонат. Ее нам принес посторонний человек на реставрацию. Мы здесь этим тоже занимаемся, иногда. Инструмент старый, нуждается в обновлении покрытия. Я собираюсь нанести новый лак на него.

Музыкант возразил:

– Зачем обновлять покрытия? Вы не боитесь, что это нежелательным образом отразится на звучании инструмента?

– Кажется, вы правы. Но я же выполняю заказ, и моя задача вернуть инструменту прежний блеск, – ответил директор.

– Можно мне посмотреть на инструмент?

– Можно, почему же нельзя?

Директор повел гостей за собой. Они вместе поднялись на этаж выше и вошли в одну из комнат в самом конце зала. Виолончель, о которой говорил директор, стояла посередине комнаты, прислоненная к какой-то мраморной статуе в человеческий рост, на которой были заметны следы окаменелого воскового покрытия. Рядом была табуретка со смычком на ней. Виолончель была с единственной лопнувшей струной, свисающей с нее.

– Поразительно! – воскликнул композитор. – Разве можно сыграть ту сложную музыку с одной лишь первой струной? Невозможно…

Директор осмотрел инструмент, потрогал болтающуюся струну и задумчиво произнес:

– Сюда никто не входил, дверь была заперта на замок. Это похоже на самопроизвольный обрыв. В комнате очень тепло.

– А что за статуя? – спросила супруга композитора.

– Это богиня. Какая-то нам неведомая богиня.

– Почему неведомая? – женщина подняла с табуретки смычок и села.

– Потому что у нас о ней очень мало сведений.

Композитор стал внимательно осматривать статую с разных сторон. Он узнал ее. Это была Илаха. Только сейчас в мраморном облике. На лице статуи была едва заметная улыбка.

– Кажется, мы с вашей неведомой богиней уже знакомы, – сказал он и, достав из кармана платок, вытер с лица пот. Директор и смотрительница растерянно улыбнулись. А жена композитора, уже давно и навсегда уверовавшая в ум и всезнание своего мужа, решила, что он про эту статую мог знать и раньше.

– Ну как, посмотрели на виолончель, теперь можем уйти? – поспешно спросил директор музея.

Женщина встала, композитор, не торопясь, достал и положил на табуретку комплект новых струн для виолончели. Директор и смотрительница ничего не поняли.

– Виолончельные струны для неведомой богини, то есть, для Илахи, – пояснил музыкант.

Посетители покинули музей и после небольшой прогулки по городу пришли в гостиницу. Вечером в номере женщина сказала своему мужу:

– Ты правильно сделал, что подарил струны музею. Но со стороны это выглядело странно. Люди к таким жестам не привыкли…

– Значит, пора привыкать. Я до сих пор нахожусь под впечатлением той чудной музыки, но никак не могу воспроизвести ее отчетливо. До такой степени, чтобы сделать ее нотную запись. Он подошел к окну.

– Посмотри на ночное небо. Сколько звезд… видишь? И все имеют свое место и порядок, как в оркестре. Ты их слышишь? А я слышу. Музыка – она есть всюду, только ее надо уметь слышать. Она во всем прекрасном, досягаемом и не досягаемом. Музыка – это слуховое видение, сочетание обозримого с ощутимым.

Женщина тоже смотрела на ночное небо. Она заметила что-то и воскликнула:

– Звезда упала! Посмотри вон туда! Только что одного из небесных музыкантов удалили из оркестра.

– Видно на пенсию пошел, – пошутил музыкант.

В эту ночь, когда жена уже спала, композитор пришел в то приподнятое творческое состояние, которое обыденно называют вдохновением: чтобы не растерять этот рабочий настрой, он достал из дорожной сумки папку с нотными листами, чтобы записать звучащую в нем музыку.

Он был уверен, что ему удастся создать нечто значительное, превосходящее все то, что сделал до сегодняшнего дня. Музыка звучала уже не только в нем, она раздавалась где-то выше, над всем городом. Ее исполняла Илаха, неведомая богиня.

А Гармония, Этика и Эстетика с наслаждением созерцали все происходящее, пока не спохватились, что им надо продолжить свой путь. И они полетели дальше, туда, где их ждали пенистые волны, родившие вечную Любовь и Красоту.

Азиз

Всему свое время. Много веков тому назад величие Сасанидов[10]10
  Сасаниды – династия персидских правителей (шахиншахов), правивших в Сасанидской империи с 224 по 651 годы и правителей отдельных областей (шахов, кушаншахов) этого государства и зависимых территорий, позднее Табаристана (нынешняя территория Ирана). – Примеч. ред.


[Закрыть] достигло своей вершины. По всем направлениям велись успешные войны. Все соседствующие народы были покорены, а их земли захвачены. Шахиншах[11]11
  Шахиншах или шаханшах (др. – перс. – «царь царей») – древний персидский (мидийского происхождения, заимствованный Ахеменидами), позже иранский монархический титул, приблизительно соответствующий европейскому титулу императора. Титулование – Его Императорское Величество. Титул впервые был принят правителями Ирана из династии Сасанидов. – Примеч. ред.


[Закрыть] правил у себя в Ктесифоне[12]12
  Ктесифон – один из крупнейших городов поздней античности, располагался примерно в 32 км от современного Багдада ниже по течению Тигра. Во II–VII вв. Ктесифон служил столицей Парфянского царства, а затем – царства Сасанидов. – Примеч. ред.


[Закрыть], а народы, заселявшие его необъятные владения, жили там, где им было предписано судьбой. Лишь немногим избранным было суждено жить в Ктесифоне и служить у самого царя. Ктесифон был городом роскошных дворцов, где не утихали пиры и веселья. Много вольных слуг и невольников было занято поддержанием праздного ритма в этих дворцах. Они обслуживали царя с его свитой и непрекращающийся поток посланников, прибывающих из разных концов света. Все гости приносили дары, что пополняло царскую казну. На приемах у Шахиншаха хвалили его и его семью, желая им всех благ этого мира, а также мира потустороннего. За лошадьми и верблюдами прибывающих гостей присматривали конюхи царской конюшни. Самих гостей развлекали множество шутов, танцовщиц и музыкантов. Несколько десятков поваров были заняты приготовлением сотен угощений, чем Ктесифон также славился. Царь был щедрым и не возражал, если его гости во время пьяных оргий желали воспользоваться услугами свободных девушек и невольниц. Часто от таких связей рождались дети, которые пополняли ряды рабов царя. Некоторых мальчиков брали служить в гвардию, а остальные мальчики и девочки становились слугами и хозяйственными работниками. Так появилась на свет Анаит, родившая в свою очередь мальчика от придворного музыканта. Малыша назвали Азиз[13]13
  Азиз – обозначает: близкий, обожаемый, родной. Также мужское имя.


[Закрыть]. Детям, родившимся в Ктесифоне, предстояло научиться покорности и угодливости, чтобы избежать злой кары.

Слуги и служанки считали себя высшим слоем простонародья и свысока смотрели на земледельцев. Сами земледельцы и кочевники говорили с восторгом и не без зависти, если кто-нибудь из них имел хоть малейшее отношение к кому-нибудь из придворных слуг. У ночных костров слагались сказки вроде той, как заблудившийся во время охоты некий принц ненароком встречает дочь пастуха и влюбляется в нее с первого взгляда. Или как молодой пастух благодаря своему блистательному уму и храбрости спасает страну от нашествия врагов и за это получает право жениться на очаровательной царевне. Дети засыпали сладким сном, веря, что такое может произойти с каждым из них. Ктесифон был мечтой для бедных, недовольных своей тяжкой судьбой – жить на сухой почве под палящим солнцем. Воды было мало. Во время обильных дождей бывали и обильные урожаи. В такие сезоны от переедания у людей, как и у верблюдов, накапливались запасы жира на случай голодной засухи, отложенные в бедрах и в складках живота. Полные люди пользовались доверием и почетом. Толстый слой подкожного жира свидетельствовал об их благосостоянии, а об уме судили по количеству морщин на лбу. Таковы были традиции и верования.

И Ктесифон жил своей привычной жизнью, где все было в изобилии, как в вечном раю. Всего было вдоволь – даже существовало воровство, хотя это и было наказуемо. Каждый знал свое место по отведенному рангу и воровал по мере возможности. В такой среде рос Азиз, сын женщины-винодела и музыканта.

Уже к семи годам Азиз привлекал внимание окружающих: он никогда не кричал и не плакал, а молчал, пока его не спросят о чем-то. Если ему задавали вопросы, он, сначала приоткрыв рот, внимательно слушал и только потом отвечал. Ему нравилось находиться среди женщин. Они его очень любили, гладили и целовали в щеки. На тяжелые работы обычно посылали других мальчиков – Азиза мало беспокоили. Он больше прохлаждался в кругу женщин, слушая их пересуды. Но вскоре ему нашлась работа. Ему вменялось в обязанность помогать жрецам в подготовке проведения обрядов: он сжигал ароматные травы у каменных львов. Это он делал охотно, с улыбкой на лице.

К семнадцати годам Азиз стал белым упитанным юношей с большими черными глазами. Он начинал все больше и больше привлекать внимание царских жен. Они под разными предлогами вызывали его к себе и не упускали возможности поразвлечься с ним. Азиз их развлекал шутливыми беседами на любовные темы, а иногда и любовными играми.

Вскоре Азиз получил более высокое назначение: стал сопровождать молодых принцев во время их охоты. Он помогал им хорошо провести время, готовил ночлег в палатках, приводил и уводил для молодых принцев понравившихся им юных девочек из простонародья. Девочки на это соглашались с восторгом. Быть возлюбленной принца было мечтой каждой из них. Ведь это позволяло им хоть на время оторваться от тяжелой повседневности. За это девочки были весьма признательны Азизу. Во время таких развлечений Азиз разжигал костры, делал шашлыки, разливал вина. Говорил он мало, а слушал больше. Мог не открывать рта часами, если от него не ожидали ответа. На каждое замечание собеседника, кем бы тот ни был – принц или слуга – он одобрительно кивал головой. Когда это надо было, он мог широко раскрыв глаза выразить недоумение или удивление – смотря на обстоятельства. Был услужлив и очень любил красиво угощать, чем тоже прославился. Естественно, угощал он из царского котла или из других котлов, своего котла он никогда не имел.

Отказывать кому-нибудь в чем-либо он также не умел – ему приходилось просто лгать. Но и лгал он так красиво и так любезно, что ложь его доставляла немалое удовлетворение окружающим. Своих обещаний он в основном не выполнял и обычно старался на некоторое время не показываться на глаза просящему. Да на него и сильно не обижались. Было достаточно встретить его услужливый взгляд, посмотреть на его гладкое улыбчивое лицо, как пропадал весь возникший гнев. Люди в нем нуждались и прощали ему все. Он мог выслушивать в любое время, не уставая и сочувствуя. Он никого ни в чем не упрекал и не выражал недовольство кем-либо. Людям доставляло удовольствие общаться с ним.

Азиз был другом для всех. Он каждому давал понять, что уважает его и согласен с его мнением и никогда про него не подумает плохо.

Став пожилым человеком, Азиз выглядел приятным полным мужчиной. У него была жена, когда-то полученная в подарок. Ее звали Зейнаб[14]14
  Зейнаб (женское имя) означает: полная, упитанная.


[Закрыть], она была дочерью кочевника из пустыни. Зейнаб служила своему господину верно и была обязана рожать ему здоровых детей, что и делала старательно и с большим удовольствием. Азиз никогда не воевал и, естественно, не был ранен. Он жил ради собственного удовольствия и от жизни сумел взять все, что представлялось возможным. Он умер, оставив много детей. Умер также тихо, спокойно, как и жил. При жизни его любили все, кто его знал или о нем слышал. Да так, что родители своих детей, а молодые своих возлюбленных стали называть «азиз». За всю свою жизнь этот человек не совершил ничего примечательного, но тем не менее был любим. Его любили просто так, не отягощаясь вопросами. Самого Азиза не стало, а его имя по сей день живет на языках народов, населяющих земли, когда-то входящих в состав Сасанидской державы.

Из любви к поэзии

У деревенского учителя литературы родилась дочь. Это известие он принял спокойно, даже можно сказать хладнокровно, сидя за своим письменным столом – был занят сочинением стихов. Это занятие было его стихией уже давно. Он писал стихи по любому поводу и читал их во время всяких деревенских торжеств и даже на похоронах. Слушающая публика состояла из тех, кто более или менее удачно сочинял стихи или предпринимал такие попытки. Надо сказать, что в этой деревне все обожали стихи, но наивысшей славой обладал, конечно, учитель литературы. Спустя неделю после родов жена учителя в сопровождении пожилых женщин деревни вернулась из больницы домой с новорожденной.

К ним стали заходить люди с поздравлениями по поводу рождения первенца в семье. Еще не окрепшая после родов жена учителя накрывала на стол, угощала их, чем могла. Некоторые гости приходили заранее выпившие и создавали много шума, выкрикивая красивые слова в честь малышки. Некоторые говорили: «Желаем, чтобы твоя доченька поскорей выросла и узнала, какой талантливый поэт ее отец!» Люди ели, пили и уходили веселыми.

Проходили дни. Девочке исполнилось сорок дней. В этот день учитель сидел в своей комнате, которую именовал кабинетом, где стояли книжный шкаф, полный толстых потрепанных книг и письменный стол. Над головой учителя на отсыревшей стене висел тар[15]15
  Струнный щипковый народный инструмент.


[Закрыть]. Подобная обстановка его вполне устраивала. Именно при таком порядке вещей у него возникало особое, нужное для творчества, настроение. Но вдохновение приходило не всегда, и тогда учителю приходилось его усиленно вызывать.

Он взял одну из авторучек и стал заправлять ее чернилами, делая это крайне аккуратно и как можно дольше. В такие моменты нередко возникали строки очередных куплетов. Он должен был писать, в противном случае, что о нем могли подумать люди?! Ведь благодаря стихам он создал себе репутацию.

Замерший учитель засмотрелся на чернильницу, когда к нему вошла жена и прервала ход мыслей. Ее лицо выражало обеспокоенность:

– Всю женскую бригаду вызывают с лопатами на чайную плантацию. Как ты думаешь, мне пойти или остаться дома? – спросила она.

Учитель, приподняв голову, пощупал свою гортань и недовольным голосом ответил:

– Так пойди, уж если вызывают. Работа есть работа. Все люди работают. И я, – он обеими руками указал на бумаги на столе, – как видишь, работаю. Деньги надо зарабатывать трудом, они сами не приходят.

– Я бы пошла, – смутилась женщина, – как ты знаешь, сегодня ребенку исполняется сорок дней от роду. Не знаю, у кого можно ее оставить? Она еще такая слабая… Может, мне отпроситься от работы на несколько дней? Ты мог бы поговорить об этом с нашим бригадиром?

– Кто он?

– Он такой вредный мужчина… – женщина сделала брезгливое выражение, – все время обижает работниц. Ты его знаешь. Он раньше работал у вас в школе учителем по трудовому воспитанию.

Учитель опять взялся щупать свою гортань.

– Так мы с ним в ссоре и не разговариваем давно. Не буду же я унижаться перед ним, прося для тебя разрешения.

– Да, ты прав, я пойду, конечно, – сказала женщина, – но я тебя очень прошу, присматривай за ребенком. Она спит около печи на подушке. Сейчас холодно, пожалуйста, не забудь про нее, ладно?

Женщина бросила доверительный взгляд на своего мужа и вышла из комнаты. Перед уходом на работу она немного покачала дочь, затем поцеловала несколько раз ее розовый носик и положила на подушку, потом взяла свою лопату и ушла на работу.

Немного поработав, учитель почувствовал усталость и отбросив ручку, по обыкновению хотел крикнуть, чтобы ему принесли чай, но потом вспомнил, что жены дома нет. Что делать? Когда она еще вернется с работы? Учитель не любил лезть в домашние женские дела. Он неохотно встал, пошел на кухню и принялся заваривать себе чай. Огня в печи было недостаточно, ему пришлось подбросить туда пару поленьев, а затем поставить чайник на огонь. На подушке у печи спала его дочь. Она была укутана в рванную серую тряпку. Он вспомнил, что до сих пор даже не разглядел ее как следует. Малышка спала с полуоткрытым ртом, даже был виден ее маленький влажный язычок. Учитель изучающее понаблюдал ребенка, потрогал ее лобик пальцем.

– Ну почему мне не везет, – подумал он про себя, – что будет, когда она подрастет? Потребуется много затрат на ее учебу, на приданое. Черт бы побрал тех, кто выдумал эти обычаи! Да еще парни начнут за ней ухаживать… Придется выгонять их со двора. Им, бездельникам, ведь нечем заняться. Да и парней-то умных в деревне не осталось, все, чего-то стоящие, в далеких краях, на заработках. А здесь остались одни шизофреники и лентяи. Не выдавать же мне свою дочь за ненормального? Эх, если первенцем у меня был мальчик… Мальчик и сам себя может прокормить.

На кухне стало невыносимо жарко. Дрова в печи сильно разгорались. Вскоре и чайник закипел. Учитель приготовил себе стакан чая и вернулся в свою комнату. Чай был очень горячим, и он решил немного подождать. Из кухни доносился плач ребенка. «Этого еще не доставало – расстроился он, – где же это жена пропала?»

Ребенок беспрерывно плакал и кричал. «Она не имела привычки плакать. И чего сейчас разревелась? Может она голодна? Но чем мне ее кормить? Придет жена и накормит», – подумал он и взялся за перо.

Малышка проплакала еще минут десять, потом ее голосок умолк. Жена учителя литературы вернулась под вечер сильно уставшая. Из комнаты мужа доносились звуки тара. Учитель наигрывал Чахаргях[16]16
  Фольклорная музыка.


[Закрыть]. Увидев жену, он прервал игру и спросил:

– Почему так задерживаешься?

– Только один грузовик был. И было очень тесно. Я со всеми остальными женщинами на работу и обратно ехала, стоя в открытом кузове. Ветер и дождь обессилили меня. Пойду-ка на кухню и проверю ребенка. Как она? Не замучила тебя?

– Да, пойди и принеси мне что-нибудь поесть. Я сильно проголодался, – сказал мужчина, продолжив игру.

Из кухни раздался жуткий крик:

– Ребенок! Ах! Ах! Мой ребенок!

Учитель прекратил играть и пошел на кухню. Там его жена рвала на себе одежду. Перед ней на подушке был ребенок. Лицо малышки было покрыто пеплом. Часть лица, близкая к печи, обожжена, а край серой тряпки, в которую была завернута девочка, дымила.

Соседи, услышавшие крики, уже столпились на кухне.

– Мой ребенок! Она мертва? – кричала сквозь рыдания мать.

Сам учитель литературы, держа в руке тар, молча стоял у головки своей мертвой дочери.

Соседи побежали за деревенским врачом. Пришел врач, а за ним и остальные жители деревни. Врач пальцем приоткрыл ротик малышки и произнес:

– Вот, смотрите, сколько черной пыли у нее в ноздрях и на языке. Бедный ребенок, она задохнулась от угарного газа. Кто это умудрился набросать столько дров в печь, когда рядом ребенок без присмотра?

Теперь пришел и глава местной власти. Все оформили как несчастный случай и на следующее утро девочку похоронили в саду у дома, под деревом. А деревенский мулла долго читал молитву за невинную душу младенца.

Учитель выглядел растерянным. Впервые в своей жизни он закурил, взяв сигарету у соседа, и тут же закашлялся. Его глаза покраснели. Но он продолжал курить и продержал сигарету между пальцами, пока она не обгорела совсем, только почувствовав боль, он выбросил окурок.

Мулла говорил о том, что согласно божественной книге, душа ребенка обязательно отправится в рай, так как она еще не успела нагрешить в этом мире. И еще он добавил, что наука, знания одного ученого равна заслугам семи шахидов, павших за веру в священной войне.

По местному обычаю мать умершей девочки поднесла собравшимся людям сладкие лепешки. Они брали по одному и ели. Учитель подошел и стал рядом с муллой:

– Мне очень понравилось то, что вы сказали, – обратился он к нему, – а как насчет стихов, их тоже можно считать наукой или они больше относятся к искусству?

Мулла, перебирая свои четки и немного подумав, изрек:

– Можно отнести и к тому, и к другому. Ведь смотри, все священные писания созданы на языке поэзии, и кто посмеет сказать, что они не научные? Безусловно, поэзия тоже есть наука.

…Всякая боль, какой бы она ни была, проходит. Вот только проходит она не без следа. У матери умершей малышки долгое время душа болела так, словно залитая кипятком. Она не знала, кого винить в смерти ребенка – себя или мужа. Скорее всего, они оба были виноваты. Но отец ребенка вроде бы обо всем очень быстро забыл. Он громко читал свои стихи, а деревенские любители поэзии по прежнему с изумлением слушали его. Проходили дни, каждый шел на свою работу: учитель литературы – в школу, а его жена Наида – на плантацию, где у нее уже никто ничего не спрашивал и не напоминал о случившемся. Только этим она и была довольна. Но почему-то женщина стала очень рассеянной. Иногда во время работы она отрешенно замирала, а во время коротких рабочих перерывов засиживалась дольше остальных женщин. В работоспособности она уступала всем остальным работницам. Да и внешне она казалась слабой: высокая, тонкая, как молодая сосна. Бригадир хозяйства на первых порах как бы не замечал ее, но позже в нем пробудился какой-то сатрап, и тон его обращения к Наиде становился жестче и жестче.

– Не отставай от других женщин! Ты смотри, если тебе не хочется работать, то напиши заявление об увольнении и отнеси в контору, – сказал он ей однажды.

Слова «контора» боялись все работницы. Там они получали зарплату, ставили свои подписи, и бригадир мог на них пожаловаться в ту же контору. Теперь Наидиной жизнью распоряжались двое мужчин: ее муж, приказывающий ей дома, и бригадир – на работе. Она боялась их обоих. Но от бригадира еще зависела ее зарплата. Напуганная Наида ускорила темп работы и бригадиру вроде не в чем стало ее попрекать.

С приходом осени на плантации началась кропотливая сезонная работа и она продолжалась, несмотря ни на какие погодные условия. Над головой ползли темные облака, время от времени сыпались холодные капли. Работницы с ножницами в руках косили обросшие кусты. Издали в своих разноцветных платках они сами напоминали вялые цветки, растущие вдоль сухих чайных рядов. Женщины были огрубевшими и, казалось, они только и созданы, чтобы держать в руках ножницы и косить, согнувшись, продвигаясь вперед, пока не закончатся ряды кустов. И если среди них была женщина, похожая на настоящий цветок, то это была Наида. Ведь она была еще свежа и молода.

Женщины отдыхали, когда на плантацию подъехал джип председателя коллективного хозяйства. Он пожаловал, чтобы поинтересоваться ходом полевых работ. Бригадир подбежал к нему навстречу еще до того, как водитель притормозил машину. Он лакейским жестом открыл дверцу и председатель, не спеша, по-королевски, сошел с джипа. Они пожали друг другу руки и прислонившись к машине, завели разговор. Председатель давал указания, а бригадир покорно слушал. Потом председатель сел в кабину, и водитель завел мотор. Прежде чем тронуться с места, председатель вспомнил что-то и подозвал бригадира к себе. Они опять немного поговорили и ухмыляясь, расстались. Джип отъехал.