Текст книги "Наша амнистия"

Автор книги: Ф. Кон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Весь этот день мы посвятили тщательной проверке всех мелочей. Все было готово. Вечером мы присутствовали на генеральной репетиции. «Ротмистр», «старшой», «полицейские», одетые в форму, поглядывали не без насмешки друг на друга.

– Только рожи подгуляли, – заметил офицер-инструктор.

«Рожи» действительно мало подходили к ролям. Кое-кто предложил прибегнуть к гриму, но всем это показалось излишним.

– Сойдет и так. Пустое! Рожи уж, наверно, проверять не будут. Не до того им будет.

– Еще бы, «пошевеливайся», – на этот раз правильно произнес Юр. – Это их заставит побегать. Некогда будет всматриваться в лица.

– Ну, товарищи, – торжественно прервала Анна эти шутки, – завтра вечером думаем... Ей не дали докончить.

– Чем скорее, тем лучше. У нас все готово.

– Завтра, так завтра, – заявил Марцелий.

И сразу все умолкли... Так на момент смолкают солдаты на фронте перед решительным боем. Я воспользовался этим моментом.

– Товарищи! Мы все уверены в успехе, но, передавая от Центрального комитета привет и пожелание успеха всем участникам, я уполномочен Центральным комитетом заявить вам, что, как бы ни обернулось дело, попечение о ваших семьях партия берет на себя. Я, лично наблюдавший все время за приготовлениями,  не колеблясь, заявляю: успех несомненен, и если Центральный комитет велел мне сообщить вам о принятом решении, то только потому, что кое-кто из вас, считая, что участие в этом деле – его долг как партийца, все же мучается вопросом, что станет с его семьей в случае, если он погибнет. Пусть же каждый будет мужественным. Он выполняет свой долг по отношению к партии – партия выполнит свой долг по отношению к нему..

Меня окружили, жали руки.

У Анны блеснули слезы на глазах.

Офицер-инструктор, взволнованный, не проронил ни слова и только молча пожал всем руки.

А одиннадцать человек, которым предстояло на следующий день рисковать своей жизнью, с необыкновенной душевностью повторяли:

– Справимся... Освободим... Вот-то будет радость!

Настал роковой день. Тягостный, бесконечно длинный. Все готово, десятки раз проверено, и нечем заполнить время до позднего вечера, когда предстояло приступить к делу.

В семь часов вечера мы собрались в квартире на Иерусалимской улице. Все уже были одеты в форму.

Явился и инструктор еще раз проверить, все ли в порядке.

Разговор не клеился, и поэтому время тянулось томительно долго.

Пробило восемь. Только восемь. Еще два часа надо ждать.

В десять я встал с места.

– Ну, готовьтесь! Иду телефонировать. Не позже, чем через полчаса, я вернусь, и тогда пойдете.

Анна выпроводила меня и закрыла ворота.

Я отправился на заранее условленную квартиру и по телефону вызвал смотрителя подследственной тюрьмы.

– Кто у телефона?

– Смотритель подследственной тюрьмы.

– С вами говорит обер-полицмейстер.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

– Не позже, как через час, к вам явится жандармский ротмистр фон-Будберг с моим предписанием. К этому времени должны быть подготовлены к отправке в десятый павильон Варшавской цитадели арестанты. Запишите точно фамилии.

– Слушаюсь.

Я перечислил фамилии всех десяти смертников.

– Записали?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Прочтите.

Смотритель прочитал.

– Верно. Действуйте без замедления. К его приходу все должно быть готово. Приготовьте тюремную карету. Конвоя не надо: он приведет свой конвой. Все запомнили?

– Так точно.

– Смотрите, чтобы не было задержки.

– Слушаюсь. Все будет исполнено.

Я вызвал по телефону смотрителя подследственной тюрьмы.

Первый шаг был сделан. Я побежал обратно на Иерусалимскую.

Рукопожатия без слов, но красноречивее всяких слов.

Анна через ворота поодиночке выпускала «полицейских» на улицу. Я потушил свет в комнате и прильнул к окну, наблюдая, как они пробираются на середину улицы.

Собрались, выстроились, «ротмистр» отдал команду, и они, отбивая шаг, как заправские солдаты, пошли.

Анна вернулась в комнату. Она была взволнована.

– Главное упустили... Только теперь вспомнила об этом.

– Что?

– Как они будут называть друг друга? Как будет обращаться «ротмистр» или «старшой» к ним?

– Успокойтесь. Инструктор это предусмотрел. У каждого есть своя фамилия.

Она ожила, но от волнения у нее подкосились ноги, и она в полном изнеможении опустилась на стул. Но не надолго. Не прошло и нескольких минут, как она встала, вызвала хозяйку и уже спокойно начала распоряжаться:

– Проверьте, не оставили ли они чего, и сейчас же приведите все в порядок. Чтобы ни малейшего следа не осталось... >

– Успокойтесь. Приберем.

– Мы уходим.

– Анна... – Хозяйка замялась.

– Что? Впрочем, знаю, знаю. Хотите знать, как все обошлось?

– Да.

– Завтра сообщу.

Мы попрощались и ушли на квартиру, куда должны были стекаться все сведения.

* * *

Наши отправились в тюрьму. Их там уже ждали, и, как только «фон-Вудберг» передал ключнику пакет, «старшой» зычно крикнул:

– Открывай!

Ворота открылись. «Фон-Вудберг» торопливо поднялся по ступенькам на крыльцо тюрьмы и направился в канцелярию; конвой остановился перед зданием тюрьмы. Тут же стояла карета с кучером на козлах.

Еще с крыльца «фон-Будберг» крикнул старшему надзирателю:

– Зови скорее смотрителя!

– Уже ждут в канцелярии, ваше высокоблагородие.

Навстречу вошедшему «ротмистру» поднялся смотритель.

– Все готово?

– Так точно. Выведи арестантов! – крикнул он «старшому».

На пакет, врученный «фон-Вудбергом», смотритель почти не взглянул. Он вскрыл конверт и, приобщая бумагу к делу, сообщил:

– Его превосходительство уже телефонировали.

– Знаю,– сухо ответил «ротмистр».

Мы предупредили его, чтобы он не вступал ни в какие разговоры и третировал тюремное начальство.

В канцелярию вбежал зачем-то «старшой».

– Пошевеливайтесь! – крикнул «фон-Будберг». «Старшой» исчез.

– Уже выводят, – успокаивал смотритель.

– Бумага о сдаче заготовлена?

– Так точно.

– Давайте.

Взяв бумагу, он услышал на лестнице шаги и вышел в сени.

– Один, два, три... – аккуратно проверял он арестантов.

– Прикажете в канцелярию их вести?

– Не надо. Ведите прямо во двор.

На секунду он вернулся в канцелярию. Смотритель уже подписал бумагу. Под словом «сдал» «ротмистр» своей подписью удостоверил, что «принял».

В течение этих нескольких секунд «конвойные» на дворе выстроились в два ряда, образуя коридор от крыльца до кареты. Арестантов не всех сразу вывели на крыльцо, а поодиночке, с промежутками, для того чтобы было время усадить в карету.

Они знали, что их ведут на казнь, но, окинув шпалеры «полицейских» враждебным взглядом, спокойно разместились в карете – то ли уже свыклись с мыслью о предстоящей казни, то ли дошли до такого состояния, что предпочитали смерть ожиданию изо дня в день, с минуты на минуту рокового конца.

Только Юдыцкий, энергичный парень, выйдя на крыльцо, оглянулся по сторонам, словно ища щелочку, через которую можно было бы прошмыгнуть за ворота.

Но «старшой» оказался на высоте положения.

– Ну, ну, смотри у меня! – Он схватил Юдыцкого за плечо и грубо подтолкнул к карете.

На крыльце появились «ротмистр» со смотрителем и издали наблюдали за размещением арестантов.

– Буйные?– спросил «ротмистр».

– Есть и буйные...

– Иванов!

«Старшой» вытянулся в струнку.

– Пять человек внутрь, двое на козлы, ты и еще двое сзади!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

«Полицейские» разместились согласно приказанию, «старшой» ждал дальнейших распоряжений.

– Я поеду вперед и у ворот цитадели буду дожидаться.

– Слушаюсь.

– Трогай!

Ворота открылись, и карета медленно выкатилась на улицу. «Ротмистр», удостоив смотрителя рукопожатием, двинулся вслед за каретой.

Было половина первого ночи, когда,он подошел к квартире, в которой мы дожидались известий. Предупрежденный о том, что к нам будут являться люди, дворник, свой человек, партиец, сразу открыл ворота. Юр вбежал в комнату.

– Готово!– радостно сообщил он нам.

Мы бросились его целовать.

Он тут же сбросил форму и минут через пять ушел.

– Готово, но еще не совсем, – вздохнула Анна. – А как там дальше?.

* * *

Молча, со стиснутыми зубами, сидели в карете-клетке обреченные.

Молча, еле сдерживая себя, сидели и «полицейские».

И вдруг все сразу изменилось, ожило. Карета покатилась по мостовой. Грохот колес заглушал шум.

«Лысый», сорвав шапку с головы, радостно крикнул:

– Товарищи! Узнаете меня?.. Я – «Лысый». Смотрите! Мы украли вас, везем на волю.

Освобожденные глядели, пораженные, не веря своим ушам, не зная, действительность это или сон.

– Правда, правда! – подтверждали другие «полицейские».

В карете творилось нечто невообразимое. Люди обнимались, целовались, жали друг другу руки, на один момент совершенно забыв, что дело пе доведено до конца, что на пути к освобождению могут еще встретиться препятствия.

Один из «полицейских» прервал это ликование.

– Братцы, о револьверах забыли?.

Еще момент, и освобожденные были вооружены браунингами.

– На всякий случай, – пояснил «Лысый». – Нас двадцать... Если придется, пробьемся.

Вдруг карета остановилась.

– Что это?

Все вытащили револьверы из кобур.

– Что случилось? – сунулся было «Лысый» к окошечку в дверях кареты.

– Молчите! – прошептал по ту сторону двери Марцелий.

Это он остановил карету, крикнув:

– Стой! Колесо!..

Кучер слез с козел и подошел к колесу, над которым, нагнувшись, что-то мастерили двое «полицейских». Он тоже нагнулся, но в этот момент был схвачен внезапно, как клещами, за горло.

Ему заткнули рот платком и втиснули внутрь кареты.

– Трогай! Погоняй!

Только тогда сидевшие внутри сообразили, чем была вызвана остановка.

Кучер нагнулся, но в этот момент был схвачен внезапно, как клещами, за горло.

– Лежи смирно, а то убьем! – крикнул кто-то лежавшему без движения на полу, перепуганному насмерть кучеру.

А карета двинулась дальше, за город, к огородам. Ворота огорода открылись, карета врезалась в огуречные гряды, и ворота вновь закрылись.

Началось превращение «полицейских» в штатских. Стефан обходил всех, собирал револьверы и складывал их в мешок.

– Погодите. Тут для каждого летнее пальто и шапка. В кармане пальто адрес, куда ему явиться.

Об этом позаботилась Анна.

– Кучера запереть в карете, – распорядился Марцелий.

– Готово.

– Уходить со двора поодиночке, каждый по своему адресу.

И за несколько минут двор опустел. Остались лишь Стефан и Марцелий.

– Ну, Марцелий, идите и вы, а я запру ворота.

– Запирайте. Я переберусь через забор.

– Зачем?

– Когда вы будете уже с той стороны забора, я переброшу вам мешок с револьверами, это будет вернее... А то как раз кто-нибудь подвернется.

Заперев ворота, Стефан взобрался на забор.

– Никого нет, давайте.

Сошло и это. Ушли и они.

Марцелий отправился к нам с докладом.

На этот раз и его пробрало. Мы радостно бросились к нему. В другое время он «осадил бы нас назад», но сейчас он трогательно и нежно расцеловался с нами.

Четыре часа утра. На дворе уже светло. За чаем, который вскипятила Анна, Марцелий рассказывал нам, как все происходило.

Неожиданно кто-то сигнальным знаком постучал в двери квартиры.

– Кто это может быть?

Мы с недоумением глядели друг на друга. Кроме Юра и Марцелия, никто не должен был приходить к нам.

Вошел один из «полицейских» – Бартек. Он был бледен, как полотно.

– Адрес в шинели оставил. Торопился...

Сразу испарилось радостное настроение.

– Фамилию не помните?

– Фамилию помню – Павловский, но адрес…

Анна знала адрес.

– Вот что, – сразу решила она, – идите вы с Марцелием к Павловским и немедленно уведите их с квартиры куда-нибудь в другой район. Если успеем – часа через три, раньше нельзя будет, – мы вывезем и их пожитки, а не успеем – пусть пропадают, лишь бы людей спасти. Идите, надо торопиться.

Они ушли.

Мы не беспокоились за Павловских. Прежде чем найдут, разберут адрес и явятся с обыском, пройдет несколько часов, а тем временем Павловские уже будут в надежном месте.

Несмотря на это, радостное чувство, охватившее нас после появления Марцелия, рассеялось.

В семь часов, уже на другой квартире, мы должны были получить сведения, как обошлось дело с отправкой освобожденных по железной дороге к границе, а Стефан должен был туда же сообщить, поднята ли уже полицией тревога.

До шести приходилось оставаться на этой квартире без дела.

Это было особенно томительно.

– Как никак, а большое дело сделали! Что-то теперь скажет Ян? – развлекал я беседой Анну, почувствовавшую страшную усталость только после того, как дело было сделано.

Она прилегла, чуть ли не каждую минуту проверяя по часам, не пора ли итти.

В шесть мы отправились на другую квартиру.

Как нам стало известно впоследствии, как раз в это время подъехал на телеге к огороду владелец, остановил лошадь, отпер калитку и, как ужаленный, шарахнулся обратно.

– Караул!

Сбежался народ, позвали полицейского, и собравшаяся толпа валом повалила через калитку в огород. Стефан был в этой толпе.

– Не трогай, не трогай! – кричал перепуганный городовой, подавая свисток за свистком. Прибежали другие городовые и околоточный.

– Вишь, вишь, штуки какие!

Он велел полицейским очистить огород от собравшихся, поставил городовых перед калиткой, а сам отправился звонить по телефону приставу. Полчаса спустя явился и пристав.

– Другого места не нашли. Социалисты окаянные! Непременно в моем участке...

Взором опытного сыщика окинул огород. Увидев разбросанную но всему огороду полицейскую одежду, он догадался.

– Убили и тут же закопали, черти. Откапывать придется.

Он подошел к карете.

– Заперта. В ней, должно быть, убитые. Ничего не трогать до прихода следователя!– отдал он приказ околоточному, сел в пролетку и отправился в участок протелефонировать о случившемся обер-полицмейстеру.

С этими известиями явился к нам на квартиру Стефан и немедленно же вернулся обратно. Освобожденные в это время уже все мчались в поездах к границе.

Только часам к девяти прибыли на место происшествия жандармы.

Тщательно осмотрев весь двор, руководивший осмотром жандармский полковник подошел к тюремной карете. Он рванул что есть силы за ручку дверцы, но та не подалась.

– Слесаря!

Явился слесарь. Открыли дверцы... и оттуда вытащили еле живого кучера со связанными назад руками. Его не развязали, вынули только изо рта платок.

Он еле держался на ногах.

– Ты кто?

– Кучер.

– Кто?

– Кучер из подследственной тюрьмы.

– Кто это тебя так?

– Полицейские.

– Хороши полицейские! Ты был в сговоре с ними?

– С кем?

– Ну, там видно будет. С конвоем отправить его в охрану!

Только и удалось установить жандармскому полковнику, что карета из подследственной тюрьмы. Он отправился с докладом к обер-полицмейстеру Майеру.

На этот раз ему не пришлось дожидаться приема у обер-полицмейстера.

Обыкновенно кучер, отвозивший арестантов, возвращался немедленно же обратно в тюрьму. Этой ночью он не возвратился, в тюрьме беспокоились. Смотритель решился потревожить Майера и рано утром позвонил дежурному по полиции.

Это совпало по времени с сообщением пристава.

Жандармский полковник явился с докладом к оберполицмейстеру Майеру.

Обер-полицмейстер ждал доклада жандармского полковника.

Он рвал и метал.

– Я сам поеду с вами в тюрьму!..

– По чьему распоряжению вы отправили арестантов?– накинулся он на смотрителя

– Вашего превосходительства.

– По моему?

– Да, вы изволили телефонировать.

– С ума вы сошли!

– А вот и бумага. Обер-полицмейстер впился глазами в бумагу.

– Подпись моя, но я не подписывал. Арестовали и смотрителя. Из его допроса узнали о «фон-Будберге», о телефонировании. Кучер рассказал, как управились с ним.

– Вот они до какого нахальства дошли! —возмущался обер-полицмейстер.

Часа через три по всей Варшаве была расклеена наша прокламация с крупным заголовком:

«НАША АМНИСТИЯ»

В ней сообщалось, что мы не ожидаем амнистии ни от кого, а берем ее сами и перечислялись фамилии «амнистированных» нами лиц.

Доведенные до бешенства жандармы бросались во все стороны, производили обыски, аресты, но освобожденные были уже за пределами досягаемости, а из участников освобождения не пострадал никто.