Текст книги "Любовь и прочие обстоятельства"

Автор книги: Эйлет Уолдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22

Мы заходим в вестибюль и натыкаемся на Джека. Он болтает о бейсболе с новым консьержем.

– Иногда, мистер Вульф, я слегка завидую американским фанатам. Неохота это признавать, но…

– Ты меня просто убиваешь, Родриго.

– Говорю это только вам…

Джек качает головой:

– Честное слово, ты пал в моих глазах.

– Папа! – кричит Уильям. Он протягивает руки, но это не столько желание обняться, сколько жалоба.

– Привет, Уилл. Что с тобой? Ты весь в грязи.

– Эмилия бросила меня в озеро. Она бросила меня в ледяное озеро.

Я его не перебиваю. Просто качаю головой, иду вперед и вызываю лифт.

– Эм! – зовет Джек. – Что случилось?

Я снова качаю головой.

– Эмилия!

Родриго исчезает. Он скрылся в недрах здания или выскользнул наружу, под навес, чтобы переждать скандал.

– Давай поговорим наверху, – предлагаю я.

Мы молча поднимаемся на лифте. Слышно только, как Уильям драматически шмыгает носом.

Когда входим в квартиру, Джек повторяет:

– Что случилось?

– Эмилия бросила меня в озеро, – канючит Уильям и начинает плакать.

– Не говори глупостей, – огрызаюсь я и коротко объясняю, что мы поскользнулись и он упал в воду. – Это была просто случайность. Мы развлекались, – говорю я и морщусь, слыша в своем голосе жалобную, умоляющую нотку. – Честное слово, нам было весело.

Джек склоняется над Уильямом и большими пальцами стирает с его лица слезы.

– Давай-ка снимем мокрую одежду и примем горячую ванну с пузырями.

Он поднимает Уильяма, и тот немедленно обвивает его руками и ногами, как осьминог.

– Я весь промок, папа, – жалобно бормочет он.

– Это просто смешно, – замечаю я.

Джек молчит. Они уже на полпути по коридору, когда я кричу:

– Подождите!

Джек останавливается в дверях детской.

– Что? – спрашивает он. Голос у него вот-вот сорвется.

– Ты не собираешься сказать ему, что он преувеличивает? Что не стоит так волноваться из-за капельки воды? Нам было весело, Джек! Неужели ты ничего ему не скажешь?

Джек поджимает губы, ноздри у него раздуваются. Лицо бледное, почти белое от гнева, особенно вокруг глаз.

– Хочешь, чтобы я что-нибудь сказал, Эмилия? – Он буквально выплевывает каждое слово, словно что-то горькое. – Ты действительно хочешь, чтобы я что-нибудь сказал?

«Ничего не говори. Не произноси слов, которые вертятся у тебя на языке».

– Это была случайность, – настаиваю я. – Мы поскользнулись. Мы бежали и упали.

– Тебе наплевать. Он замерз и испугался, а тебе наплевать.

– Нет, не наплевать. И ничего он не испугался. Ты же знаешь Уильяма, Джек. Ты знаешь, что он всегда преувеличивает. Просто ему неприятна сама мысль о том, что со мной может быть весело. Мальчику кажется, что он предает Каролину. Но это же просто глупо. Ты должен объяснить ему, что это глупо.

Джек осторожно ставит Уильяма наземь, направляет его к двери и закрывает ее, а потом наклоняется ко мне и тихо говорит:

– Ты даже не представляешь, какое у тебя лицо, когда ты на него смотришь. Оно ледяное. Холоднее, чем это проклятое озеро.

Он рывком открывает дверь детской, заходит и захлопывает ее за собой.

Я никогда не была холодной. Наоборот, я очень тепло относилась к сыну Джека. Честное слово. Но его слова и мысли обрушились на меня, словно волна жидкого водорода. Это они меня заморозили, сделали хрупкой и неподвижной. Холоднее, чем когда-либо.

Я стою, белая от холода, и отчего-то вспоминаю совершенно другую ситуацию, которая была ужасно давно. Тогда я чувствовала себя так, словно кто-то открыл маленькую дверцу у меня на макушке и впустил солнечный свет в мое тело, наполнив его от кончиков пальцев до самого темечка. Эта минута казалась еще прекраснее из-за того, что именно привело нас к ней. Весь день и за неделю до того я была уверена – знала это так же твердо, как номер собственного телефона, – что Джек снова собирается со мной расстаться.

Поскольку Каролина выгнала мужа, мы встречались как настоящая парочка, как нормальные люди. Ходили ужинать и в кино, а еще – в театр, в оперу и даже дважды на балет, прежде чем я призналась в ненависти к этому виду искусства. Мы трижды побывали на бейсболе и сидели прямо за основной базой, потому что у Джека нашелся друг с абонементом, а я со времен колледжа питала слабость к «Ред сокс». У нас был служебный роман, не более тайный, чем бывает обычно. Мы больше не устраивали долгих перерывов на ленч, чтобы насладиться доставленными деликатесами и друг другом, не делали вид, что мы всего лишь случайные знакомые. Не то чтобы мы выставляли свою связь напоказ. Мы, конечно, не обнимались в столовой, но зато одновременно приходили поутру и даже стояли рядом в очереди за кофе. Мы занимались любовью по ночам, в новой квартире Джека на Аппер-Вест-Сайд, на пружинном матрасе, на полу спальни. Джек никогда не приходил ко мне. Я ночевала у него три-четыре раза в неделю – иногда реже, но никогда чаще – и не оставляла там своих вещей. Просто привозила большую сумку со сменой белья, зубной щеткой и косметикой. В кабинете у меня всегда висели два-три костюма в кофрах и несколько блузок, а под столом стояли пять-шесть пар туфель.

Я никогда не бывала у Джека, когда там находился Уильям, и приходила только, если мы договаривались об этом накануне. Мы проводили ночи вместе и вовсе не принимали это как данность. Если Джек звонил в течение дня и приглашал меня на ужин, я понимала, что сегодня мы переспим. Если я звонила во вторник и приглашала его на концерт в субботу, это значило, что тем же вечером мы будем заниматься любовью. Иногда, если мы оба работали допоздна, Джек звонил и интересовался, не хочу ли я поужинать у него или посмотреть кино. Всегда был какой-нибудь предлог для того, чтобы мы могли провести вечер вдвоем. Никто из нас ни разу не предложил просто пойти домой и побыть наедине, заняться любовью, поспать. Мы встречались – а это значило, что нужно заниматься чем-то еще, пусть даже всего лишь смотреть кино.

Но на прошлой неделе Джек позвонил лишь единожды, чтобы отказаться от похода на вернисаж в Челси в обществе Саймона и его парня. Мы собирались встретиться в семь, чтобы быстренько пройтись по выставке, а потом поужинать в «Мэн рэй». Джек сказал, что у него много работы, и остался глух к моим мольбам, хотя я уверяла, что без него не выдержу эту дурацкую выставку и дурацкий ужин в компании чужого любовника. После вернисажа художник, свежеиспеченный баловень Челси, соблазнил Саймонова парня, и в итоге мы с Саймоном вдвоем оплакивали мужское непостоянство над тарелкой жареных сардинок.

Мы с Джеком только один раз вместе поужинали на этой неделе, у него же в кабинете. Как-то вечером я захотела его удивить и заказала ужин, записав все на счет одного из своих клиентов. Я решила, что солидная компания может позволить себе лишнюю порцию темпуры [12]12
  Темпура – японское блюдо из рыбы, морепродуктов или овощей.


[Закрыть]. Джека не было в кабинете, и я обнаружила его в конференц-зале дальше по коридору, где он ел пиццу в обществе коллег (они уже не первый час усердно работали над ходатайством по истребованию дела, которое впоследствии было отклонено). Он увидел в моих руках бумажный пакет и положил недоеденный кусок пиццы на тарелку.

– Отдыхайте, – велел он молодым юристам. – Я сейчас вернусь.

Мы уже прошли полкоридора, когда за дверью послышался короткий взрыв хохота.

– Это было унизительно. Прости, – пробормотала я, заходя вслед за Джеком в кабинет.

– Ничего страшного.

Мы поели быстро. Судя по всему, кусок пиццы, который Джек оставил на тарелке, был далеко не первым. Он съел немного супа и совсем чуть-чуть лапши, после чего отложил палочки. Когда я насытилась, Джек снова занялся делами, а я отправилась домой. В субботу минуло пять дней с той минуты, как мы в последний раз спали в одной постели, и шесть дней – как мы в последний раз занимались сексом. Я ждала звонка, буквально витая над телефоном, как героиня Дороти Паркер. Заставила себя спуститься в закусочную за кофе и пончиком, но у меня не хватило сил оставить мобильник в квартире. Я сунула его в карман, включив одновременно звук и виброзвонок. К двум часам дня я с ужасом решила, что Джек собирается меня бросить. В четыре поняла, что он уже меня бросил. Поскольку терять было нечего, я отправилась к нему домой. В те времена я еще не разъезжала туда-сюда на такси, потому что по-прежнему выплачивала студенческий заем и терпеливо дожидалась поезда в метро. Я сидела в вагоне и смотрела на друзей по несчастью – городскую чернь, которой, как и мне, некуда было деваться на выходные. Никто из них, кажется, особенно не страдал, за исключением хромого старика, который перебирался из вагона в вагон на тележке, подвернув под себя скрюченные ноги. Я дала ему пять долларов – за то, что он несчастнее меня.

Иван, который иногда работает по субботам, позволил мне подождать Джека в вестибюле на диване – прежде я никогда не видела, чтобы кто-нибудь на нем сидел. Наверное, моя задница первой прикоснулась к его цветастой шелковой обивке. Если это так и если дамы с других этажей это выяснят, вряд ли они обрадуются. В конце концов, соседи меня никогда не любили.

Иван дал мне «Тайм» и песочное печенье, и я почувствовала себя ребенком. Маленькая мисс Гринлиф ждет в коридоре. Когда приехал Джек, с ракеткой для сквоша и спортивной сумкой, я уже успела трижды отклонить предложение диетической колы.

Джек, похоже, не удивился и не обрадовался, увидев меня. Он придержал дверь лифта и, как только мы оказались вне поля зрения Ивана, поцеловал меня в губы. Мы вошли в пустую квартиру – хотя Джек прожил здесь три месяца, он не обзавелся мебелью, не считая кухонного стола, стульев, пружинного матраса и уродливого комода, который ему силком навязал антиквар. Единственная полностью обставленная комната – это детская. Джек позволил Уильяму самому украсить комнату, и в результате получилось нечто среднее между научной станцией и пиратским притоном. Они с отцом купили в мебельном магазине в Нью-Джерси кровать и комод, в которых есть нечто от морского стиля – например, вместо ручек у комода веревочные петли. Уильям расставил на комоде и на полу перед шкафом свою коллекцию динозавров. У него десятки пластмассовых фигурок – все образцы, представленные в Музее естественной истории, даже те, о которых я никогда не слышала, вроде майазавров и гипсилофодонов.

Джек изо всех сил постарался дублировать содержимое книжного шкафа дома у Каролины, и есть что-то трогательное в рядах книг – «Бык Фердинанд», знаменитый «Дом на Восемьдесят восьмой улице», «Майк Маллиган и его экскаватор», «Динозавр Боб». Яркие, красочные обложки, твердый переплет, на страницах ни единого пятнышка, какие обычно остаются от детских пальцев. Джек бросил ракетку в угол пустой гостиной.

– Хочешь выпить? Вина или пива? Воды?

Я покачала головой.

– А я выпью пива, – сказал он. – Там чертовски жарко.

Я пошла за ним на кухню и стала смотреть, как он открывает холодильник и достает бутылку из картонной упаковки. Не считая пива, холодильник был набит безлактозными продуктами для трехлетнего ребенка, тортеллини, виноградом, пакетами соевого молока. Я смотрела, как Джек подносит бутылку к губам и запрокидывает голову. У него острый кадык – идеальный треугольник, который движется туда-сюда, когда он глотает.

– По-моему, мне следует переехать к тебе, – сказала я.

Джек поставил бутылку на кухонный стол и взглянул на меня своими бархатными глазами цвета ярко-синих чернил.

Вот что осталось несказанным:

«Я знаю, ты собираешься меня оставить. Не надо. Не оставляй меня».

«Прости, Эмилия. Я не могу этого сделать. Не могу так быстро начать новые отношения. Мой брак едва успел закончиться. Я не в той форме, чтобы начинать все заново».

«Но ты ведь меня любишь».

«Это не важно. Я просто не могу. Не сейчас. Я в смятении. Мне больно. Сначала я должен понять, как жить без Каролины и Уильяма, а потом уже думать о том, как жить с другой женщиной».

И этого мы тоже не сказали друг другу:

«Ты мой. Ты не можешь меня оставить, потому что ты мой».

«Ты слишком сильно меня желаешь. Твое вожделение просто нестерпимо. Оно разрушило мою семью, разлучило нас с сыном. Я не могу остаться с тобой – боюсь, что ты уничтожишь и меня. Не останется ничего, кроме углей и пепла».

«Но ведь ты меня любишь. Ты тоже меня хочешь. Я не разрушала твою семью. Ты сделал это сам».

«Может быть, ты и права, но тем больше поводов оставить тебя. Огонь, разрушение… Кому это надо? Убирайся отсюда».

И еще:

«Мой сын тебя не любит».

«Но это не важно. Моя любовь так сильна, что она наполнит тебя золотым сиянием. Она ослепит твои синие глаза, и ты забудешь о том, что я равнодушна к Уильяму».

Джек спросил:

– Ты сможешь жить без мебели?

Глава 23

С вечера воскресенья мы с Джеком общаемся на пониженных тонах, будто каждый разговор – это прогулка по льду, слишком тонкому для того, чтобы выдержать вес нашего раскаяния. Мы не говорим об Уильяме, о Гарлем-Меер, о том, как близки мы были к тому, чтобы сказать друг другу немыслимое. Ходим на цыпочках, преувеличенно заботимся о каждом слове, каждом жесте, словно двое сумасшедших, обитающих в весьма уютной клинике с тремя спальнями. Даже отказ от второй чашки кофе настолько меня удручает, что я, совершенно опустошенная, на два часа заваливаюсь поспать ради восстановления сил, когда Джек уходит на работу. Один из плюсов того, что Джек – компаньон фирмы, заключается в возможности приехать домой в десять-одиннадцать часов вечера, так что по крайней мере мы избавлены от нестерпимо куртуазных совместных ужинов.

Утром Джек просыпается рано и стоит надо мной, изящный и красивый, в темно-сером костюме и розовой рубашке. Волосы мокрые после душа, свежевыбритые щеки благоухают лосьоном.

– Ты не спишь?

– Нет.

– Хорошо спала?

– Да, очень хорошо.

– Вечером у меня слушание, так что я не смогу забрать Уильяма из сада.

– Ничего страшного.

– Или ты хочешь, чтобы я позвонил Каролине и попросил Соню посидеть с ним, пока не освобожусь?

– Не нужно, я его заберу.

– Уверена?

– Да.

– Никаких проблем, если…

– Я сказала, что заберу его, – резко отвечаю я. Правило вежливости нарушено, и я тут же съеживаюсь.

Джек наклоняется и стирает с мыска сверкающего кожаного ботинка невидимую ворсинку. Обращаясь к ботинку, он спрашивает:

– И чем вы будете заниматься?

– Не знаю. Наверное, швырну его в пруд. Если пруд замерз, то в озеро.

Он выпрямляется. Никакой улыбки.

– Конечно, я привезу его домой, – вздыхаю я. – Накормлю безлактозным ужином и буду играть с ним в «Лего» или в динозавров, пока ты не вернешься.

– Можешь взять фильм в прокате.

– Не хочу. Не забывай, ему не разрешают смотреть телевизор. Все будет в порядке.

– Если ты так считаешь…

– Я уверена. Все будет в порядке.

Джек кивает. Он застегивает пиджак, потом расстегивает его.

– Я подумал об этом мероприятии в парке… О Марше памяти.

– Да?

Я вообще об этом не думала.

– Ты все еще хочешь пойти? – спрашивает Джек и тут же продолжает: – Думаю, нам всем следует принять участие. Втроем. Это будет для нас небесполезно. Мы пойдем туда вместе.

– Хорошо, – отвечаю я.

Он наклоняется и замирает, его губы – совсем близко от моего лица. Я сокращаю расстояние. Мы целуемся впервые после случившегося на Гарлем-Меер, впервые после ссоры. Это самый обычный поцелуй, не слишком нежный или страстный, но знакомый и уверенный.

– Увидимся вечером, – говорит Джек.

– Не беспокойся, все будет в порядке.

Разумеется, нет. Когда Уильям видит меня в коридоре возле Алой комнаты, он хмурится, склоняет голову набок и, судя по всему, оценивает ситуацию и свои возможности. А потом говорит:

– Я не поеду с тобой.

– Сегодня среда, Уильям. По средам ты едешь к нам.

– Не сегодня.

– Но сегодня среда.

– Нет, Эмилия. – Уильям решительно качает головой. – Я не поеду с тобой. Никогда. Ты бросила меня в озеро.

– Я тебя не бросала. Ты поскользнулся. Мы оба поскользнулись. Это произошло случайно. Такое бывает. Надевай пальто.

– Нет! – кричит Уильям.

Из Алой комнаты выглядывает Шарлин, чье внимание привлек необычайно громкий крик.

– Используй внутренний голос, Уильям, – намекает она.

– Скажи Эмилии, что я не поеду с ней, – требует он, бежит к двери, ныряет у воспитательницы под рукой и скрывается в комнате.

– О Господи… – бормочу я и иду следом.

Две-три няни сочувственно улыбаются. Они-то знают, каково общаться с непослушным ребенком, которого нельзя наказать, но за чье поведение ты тем не менее отвечаешь. Матери, напротив, качают головами или бросают в мою сторону неодобрительные взгляды. Кто я такая, чтобы навязывать свое оскорбительное присутствие маленькому мальчику, которому нужна только мама. Настоящая мама, чье место никоим образом нельзя было занимать…

– Прошу прощения, – говорю я Шарлин, заходя в комнату. – Идем, Уильям. Нам пора.

– У мальчика был трудный день, Эмилия, – отвечает воспитательница. – Он пытался осмыслить то, что случилось в парке на выходных.

Я уже не восхищаюсь Шарлин. Она идиотка. Ей вообще нельзя доверять маленьких детей.

– Там нечего осмыслять. Он поскользнулся и упал, у него промокли ноги. Ничего особенного.

– Мне кажется, для Уильяма все гораздо серьезнее. Ему трудно чувствовать себя в безопасности с вами. Безопасность и защищенность очень важны для детей, особенно для тех, чье ощущение стабильности окружающего мира поколеблено разводом родителей или иной психологической травмой.

Шарлин сидит рядом с Уильямом. Он снял с полки огромную энциклопедию динозавров и читает, слюнявя палец и демонстративно переворачивая страницы. Я стою над ними, переминаясь с ноги на ногу. Мне жарко в пальто.

– Уильям, – обращаюсь я к нему. – Прости за Гарлем-Меер. Мне очень жаль, что ты промок, правда. Я просто хотела показать тебе эту часть парка. Гарлем-Меер – одно из моих любимых мест, и я хотела с тобой поделиться. Я надеялась, что тебе тоже понравится.

Уильям морщится и заслоняется книжкой.

– Уильям, – настаиваю я. – Если ты сейчас пойдешь со мной, я обязательно куплю тебе «Таинственный сад». Ты сможешь доказать, что эта книжка не слишком сложна для тебя. А еще мы купим остальные книжки про Лилу. Ведь у нас есть только «Дом на Восемьдесят восьмой улице».

Шарлин осторожно кладет руку поверх страницы.

– Уильям, ты готов ехать домой с Эмилией?

– Нет, – отвечает он.

– Ты скоро будешь готов?

– Нет.

Она убирает руку.

– Думаю, лучше позвонить Джеку или Каролине, – подводит итог Шарлин. – Не хотелось бы его принуждать, особенно когда он чувствует себя таким уязвимым.

Уильям уязвим не более сланцевых утесов над Гарлем-Меер.

– Прекрасно, – отвечаю я. – Я позвоню Джеку.

Джека, впрочем, нет в кабинете. И он не берет мобильник. Мэрилин говорит, что Джек на слушании и освободится только в пять.

– Уильям не может остаться здесь до вечера, – замечает Шарлин.

– Мы едем домой, – заявляю я.

– Нет! – орет Уильям.

– Боюсь, у нас нет выбора, – твердо чеканит Шарлин. – Я позвоню Каролине.

– Разумеется, – киваю я. – Почему бы и нет? Еще не все разлетелось в пух и прах. У меня даже сохранилось немного собственного достоинства. Позвоните Каролине и давайте скорее покончим с тем, что осталось.

– Эмилия, дело не в вас, а в Уильяме.

– Несомненно.

Я жду Каролину. Вовсе не потому, что мазохистка и заслуживаю мучений, которые она, несомненно, мне причинит. Но сегодня среда, а в среду Уильямом занимается Джек. Я не могу просто уехать и оставить мальчика в руках врага без малейшего сопротивления. Пусть Джек знает, что я боролась до последнего.

Каролина врывается в Алую комнату, точно ангел мщения или орлица, которая защищает своего птенца. Она вся блестит и сияет – блестящие волосы, блестящие губы, гладкая кожа, длинные стройные ноги, длинное кашемировое пальто. Я чувствую, как рядом с ней становлюсь маленькой и толстой. Через минуту я вообще превращусь в хоббита.

Каролина прижимает Уильяма к плоской груди и причитает:

– Уильям, милый. Ты в порядке? Бедный малыш. Испугался?

Шарлин, кажется, смущена столь бурными проявлениями абсолютно неуместной материнской тревоги.

– Все в порядке, Каролина. Просто на этой неделе у него были некоторые проблемы, вот и все.

«Конечно, предательница, теперь проявляй сочувствие», – думаю я.

– Уильям, милый, тебе вовсе не обязательно сегодня ехать к папе, – продолжает Каролина. – Соня ждет в коридоре. Ты едешь домой.

– Сегодня среда, – напоминаю я, будто дело только в этом.

Можно подумать, Уильям просто перепутал день. Как будто он не знал дней недели наизусть уже в полуторагодовалом возрасте.

Каролина злобно смотрит на меня. Она поднимает Уильяма и выводит, я иду следом. По пути к двери миную стенд с рисунками и немедленно замечаю рисунок Уильяма – он заклеен до середины. Я смотрю на него, пытаясь в подробностях разглядеть чуть заметного ангелочка. У малютки курчавые волосы, и она улыбается. Крылья хорошо прорисованы и украшены причудливыми завитушками, сердечками и даже почему-то знаками доллара. Из моей дочери получился чудесный ангел, Уильям постарался на славу.

– Разве не прелесть? – спрашивает Шарлин.

– Да, – отвечаю я и выхожу.

Когда двери моего лифта открываются, я вижу, что Каролина с Уильямом обогнали меня всего на пару шагов. Я проклинаю дурацкие лифты в детском саду на Девяносто второй улице, собираюсь с духом и иду за ними по пятам. Каролина протягивает Соне детскую подушку и крепко держит Уильяма за руку.

– Здравствуй, Соня, – говорю я.

Она кивает:

– Здравствуйте, Эмилия.

– Ну ты даешь, – обращается ко мне Каролина.

– Что?

– Ну и нервы у тебя, черт возьми. Попытаться силой забрать мальчика после того, что ты с ним сделала… Это ненормально. Ты больная, ты это понимаешь?!

В коридоре полно людей – посетителей тренажерного зала, пожилых женщин, идущих в социальный центр, родителей, детей постарше, которые посещают здесь внешкольные занятия… Каролина говорит негромко, но слышно, так что назревает скандал.

– Я ничего такого не делала с Уильямом. Это была случайность. Мы поскользнулись, и он немного промок. Черт возьми, он угодил ногой в воду, а не в кислоту!

– Да как ты посмела? – Каролина делает шаг вперед и приближает свое красивое лицо к моему. Глаза у нее бледно-голубые, даже белки – с голубоватым оттенком, точно снятое молоко.

– Что я посмела? – Я слегка отступаю.

– Ты повела его в Гарлем! – шипит она. – И даже не надейся, что я не знаю про каток! Ты вывела его на лед без шлема! Твое счастье, что он не убился!

Я вздыхаю. Уильям меня выдал.

– А что вы имеете против того, чтобы ваш ребенок побывал в Гарлеме?

Женщина, которая вмешалась в наш разговор, ростом не выше полутора метров. Она горбата и держит трость, точно меч. Голос у нее низкий и хриплый, даже слишком, для такого хрупкого, птичьего тела.

– Вы сказали «Гарлем» таким тоном, будто это что-то ужасное. Вам не стыдно, леди?

Каролина отскакивает от меня и с открытым ртом смотрит на мою престарелую защитницу.

Старуха продолжает, и ее обращенное к нам лицо напоминает сморщенную луну:

– Я много раз ходила в Гарлем на танцы, слушать музыку или ужинать. Одна или с подругами. У нас не было денег на такси, и мы шли домой пешком. Всю дорогу. И никто нас пальцем не тронул. Так что подумайте дважды, прежде чем критиковать Гарлем. И вот еще что… – Она воздевает скрюченный палец, но из-за малого роста устремляет его не в лицо, а в живот Каролине. – Страховку вы небось ей не оплачиваете – этой девушке, на которую сейчас кричите? И в пенсионный фонд денег не кладете. А как насчет сверхурочных? Вместо того чтобы ругать няню, которая показала вашему ребенку город во всей красе, вы бы лучше подумали о собственном поведении. Нечего вести себя как зажравшаяся кошка!

– Она не моя няня, – жалобно возражает Каролина. – Она жена моего мужа. И я бы попросила вас не лезть не в свое дело.

– Это мое дело, дружочек. Детей воспитывают всем миром. Тебе бы прочесть эту книжку [13]13
  «Всем миром, или Уроки, которые нам дают дети» – книга Хилари Клинтон, посвященная воспитанию детей.


[Закрыть]. Так вот, я и есть мир, девочка, нравится это тебе или нет. – Старуха опирается на палку и бредет прочь.

– Я не только жена Джека, – говорю я. – Я еще и мачеха Уильяма.

– И что? – спрашивает Каролина. – Это ничего не значит. У тебя нет никаких прав на моего сына. Никаких. Никаких, понимаешь? И если ты еще раз причинишь ему вред, если бросишь его в озеро или отведешь в Гарлем, или на каток, или хотя бы в Центральный парк, я подам на тебя в суд за жестокое обращение с ребенком.

Я замечаю, что Каролина не упомянула мороженое. Видимо, Уильям кое-что сохранил в тайне.

Каролина так придвигается ко мне, что ее длинный каштановый волос, повинуясь законам статического электричества, тянется ко мне и касается моей губы.

– Держись подальше от моего сына. – Она брызжет слюной мне в лицо.

– Каролина, – негромко зовет Соня. – Доктор Соул. Каролина… – Она легонько тянет ее за руку, отрывая от меня. – Только не перед мальчиком.

Соня указывает на Уильяма, чья рука зажата в крепкой хватке Каролины. Он стоит, отклонившись всем телом назад, словно катается на водных лыжах. Он смотрит вниз, и я вижу, как на пол летит слезинка, за ней другая. Уильям плачет – молча, без движений. Его тело не вздрагивает от рыданий, оно напряжено, как проволока. Мать тянет его за руку, а слезы срываются на грязный каменный пол коридора.

Соня обнимает Каролину и отводит в сторону, потом ослабляет ее хватку и сама берет Уильяма за руку. Как ни странно, Каролина позволяет себя увести, подчиняется спокойной силе этой молодой женщины. Она отходит, а потом вдруг несется через весь коридор к входной двери, оставляя нас троих стоять тесной группкой в вестибюле.

– Спасибо, – говорю я.

Соня кивает, подбирает детскую подушку, которую Каролина бросила на пол, и ведет Уильяма к выходу. Я иду следом и вижу, как они лавируют между клумбами. Каролина нетерпеливо ждет, уперевшись рукой в бедро. Я останавливаюсь возле дверей, подальше, и вижу, как Каролина ловит такси. Ей везет куда больше, чем мне, даже с проклятой детской подушкой. Она открывает дверцу и пускает вперед Соню, которая лезет в салон и закрепляет подушку. Уильям забирается в машину, и Соня пристегивает его, проверив ремни на прочность. Каролина наклоняется и что-то говорит водителю, а потом захлопывает дверцы и поднимает руку, чтобы остановить второе такси.