Текст книги "Пустые шкатулки и нулевая Мария. Том 7 (с иллюстрациями) (ЛП)"

Автор книги: Эйдзи Микагэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– И что я, по-твоему, должен увидеть, а?!

«Изменение, которое ты произвел».

Изменение? Единственное, что изменилось, – это что я съехал с катушек; ну и еще, может, что влюбился в Моги-сан. И что с того? Это все не имеет значения.

«Не совсем так, – отвечает "я". – Взгляни, какое красное небо!»

– …

Ну да, небо красное. И?

Я возвращаю взгляд ко «мне», чтобы понять, о чем это он говорит. Он сидит со страшненькой улыбкой на «моем» лице – единственное полноцветное изображение на фоне горы трупов, похожих на дешевые наброски. Я замечаю шрам на «моей» правой ладони.

Шрам?.. Какое у него было значение? Какую решимость он символизировал?..

«Знаешь, что заставляло тебя так страдать? Твоя привязанность к миру, где все счастливы! Ты не мог заставить себя отказаться от этого мира, потому что тебе нравилось быть влюбленным в Касуми Моги. Без этого чувства не было бы нужды в таком количестве трупов».

Трупы были бы не нужны?

– …Ты хочешь сказать, что в этой горе трупов есть смысл?

«Совершенно верно! Подумай сам: мертвым телам нет места в "мире счастья", не так ли? Они противоречат самому понятию счастья, не так ли? Эта гора символизирует бунт против этого фарса! Ты действительно веришь, что она совсем ни на что не влияет?»

– Она бессмысленна! Все бессмысленно! Я даже забыл ее и-…

«Кончай притворяться! – орет "я" резко изменившимся тоном. – Кончай притворяться, что ты забыл ее имя».

«Я» сердито смотрит на меня.

«Не сбегай. Не ищи убежища в фальшивом счастье. Гляди в лицо реальности. Гляди в лицо этому миру. Тебе не хватает силы воли, решимости посвятить себя ей полностью, душой и телом. Твое подсознание знает, что тебе нужно сделать и какие последствия это будет иметь. Ты сдерживаешься, потому что знаешь: дальше на этом пути лежит еще большее отчаяние».

– О ч-чем ты –

«Ты прекрасно знаешь, о чем я. Ты заявлял, что сделаешь ради нее все, но не смог заставить себя пройти точку невозврата. Ты не смог отбросить свою человечность. Ты сбежал от последнего решения под предлогом того, что у тебя нет шрама на правой ладони».

«Я» неотрывно смотрит на меня.

«Ты не можешь спасти ее без "Пустой шкатулки"? Ты настолько слаб?»

– …Но… я не знаю, что делать…

«Выкрикни ее имя, и ты поймешь, что делать!»

Я резко вдыхаю и отчаянно мотаю головой.

– Н-но я забыл ее имя! Я даже не помню, какая она была…

«Нет, ты ее не забыл. Кто-кто, а ты никак не мог ее забыть. Ты ведь ее "спаситель"!»

На «мое» лицо возвращается мягкая улыбка.

«Теперь давай прикончим этот мир».

С этими словами «я» исчезает, и гора трупов тоже.

– …

Мой разговор со «мной» был просто галлюцинацией – бредом, рожденным моей головой. Однако антоним бреда, «реальность», здесь не существует. Нет в этом мире ничего определенного; он тонок, как бумага, и его можно легко разорвать.

Даже бред может пронзить и уничтожить этот мир.

Так что я последую совету «меня» и взгляну на ситуацию прямо.

– …Ах, вот оно что!

Я думал, что красное небо – это галлюцинация, но я ошибался. Теперь-то я вижу, что ошибался!

Небо давно уже стало красным, а это означает:

Я действительно наносил урон этому миру.

Я, чтобы сохранять память, убивал себя снова и снова, действуя вопреки самой сути цикла счастья. В результате я медленно, но верно повреждал этот мир – все равно что рыл подкоп из тюремной камеры. Конечно, я бесчисленное количество раз сдавался сладкому искушению фальшивой повседневной жизнью, но в конечном счете это не останавливало меня от того, чтобы сопротивляться этому миру. В конечном счете я не отклонился от своего пути.

Я вытягиваю руки к красному небу и кручусь волчком.

Смотрите, это кровавое небо создал я!

Хорошо. Я сделаю, как «я» сказал.

– …Я прикончу этот мир.

Бессчетные повторы все-таки прошли не зря. Чувство продвижения вперед укрепляет мою решимость.

Аах… какое возбуждение я сейчас испытываю. Такое сильное, что даже глаза пульсируют болью.

Я ухожу с крыши и сбегаю вниз. Прежде чем вернуться в класс, я заглядываю в кабинет домоводства, чтобы прихватить кое-что. Проходящие мимо меня люди все размытые, с низким разрешением. Блин, почему я до сих пор не замечал эту размытость?

В классе я нахожу девушку в инвалидной коляске. Касуми Моги.

В отличие от затененных учеников вокруг нее, она яркая.

– Моги-сан!

Похоже, она в замешательстве от того, как я ее позвал – с широко раскрытыми, возбужденно горящими глазами. Да, я явно веду себя ненормально.

Но мне плевать.

Я беру Моги-сан за руки и спрашиваю:

– Как ты думаешь, что такое любовь?

Полностью сбитая с толку моим загадочным поведением, она лишь склоняет голову набок. Я, продолжая сжимать ее ладони, заглядываю прямо ей в глаза.

– Аай… что случилось, Кадзуки-кун?

– Быстро отвечай.

– Мм… любовь? – неохотно начинает она. – Если тебе… кто-то очень сильно нравится, наверное? И вы заботитесь друг о друге?

Я качаю головой.

– Нет, этого недостаточно! Я уверен, что любовь – это намного глубже. Она гораздо более необратима. Это больше, чем просто забота друг о друге, это длится, пока двое не переплетутся так, что уже не разделить. Они образуют единую сущность. Становятся единым целым. Они не могут отделиться друг от друга. Вот это любовь, я считаю, – выпаливаю я. – Да. Вот почему ее фрагмент, который я ищу, находится прямо здесь, – я указываю себе на грудь. – Я не мог найти его нигде в мире. Я думал, его просто не существует. Ха-ха… я такой идиот, правда? Фрагмент прямо здесь! Мне нужно только разрезать себя!

– Что?.. Я совсем не понимаю, о чем ты… Мне страшно!..

– Но, к сожалению, этого недостаточно. Недостаточно, чтобы добраться до нее. Мне нужна такая среда, в которой я смогу полностью сосредоточиться на том, чтобы почувствовать ее. Как ты думаешь, что я должен сделать?

– …Пу-сти!

Моги-сан стряхивает мою руку.

Я потрясен? Да, я потрясен. Я ведь люблю Моги-сан. Ну и ладно.

Никто меня не понимает. Потому что я бросаю вызов этому миру.

– Если она внутри меня и я хочу прислушаться к ней, то решение простое…

Я достаю кухонный нож, который прятал под одеждой.

– …Я просто должен сделать так, чтобы остаться в одиночестве.

– …Что… А!..

Я бью ножом Моги-сан в грудь.

Как можно стереть человека из этого мира?

Моги-сан в «Комнате отмены» добивалась этого, просто убивая тех, кого хотела «отменить», поэтому сейчас я проверяю этот метод на ней.

Я выдергиваю нож, и кровь начинает хлестать из раны. Когда она попадает на мое лицо, меня начинает мучить совесть. Я убил девушку, которую искренне любил. Я убил невинную девушку, которая не может ходить из-за аварии. Если бы я вспомнил хоть небольшую часть наших с ней счастливых моментов, несомненно, вина захлестнула бы меня с головой, и я сошел бы с ума.

Но я и так безумен. И поэтому могу послать к черту мораль и накрыть тяжелой крышкой те воспоминания.

По всему классу распространяется паника, а я тихим голосом произношу, почти пропеваю:

– Любовь.

– Любовь.

– Любовь.

Не прекращай думать. Не колеблись. Сохраняй решимость. Избавься от совести. Отбрось будущее. Не сверни с правильного пути. Иди только вперед. Ради любви. Ради любви. Убей их всех ради любви.

И я кричу.

Я кричу имя девушки, которая ждет меня в конце пути.

– Мария!

Да, так ее зовут –

Мария.

Мария Отонаси.

Я выбрал ее. Я выбрал Марию.

Поэтому…

– Исчезни, Касуми Моги! – кричу я и снова вонзаю нож ей в грудь.

…Кстати говоря, Моги-сан однажды пыталась убить меня так в «Комнате отмены», но в итоге не смогла. Она не смогла перейти последнюю черту и убить того, кого любила. Она сохранила в себе человечность.

А я эту черту перешел.

Прощай человечность. Прощай, Кадзуки Хосино.

Внезапно на мое правое плечо обрушивается удар. Я роняю нож и падаю. Подняв глаза, чтобы выяснить, что произошло, я вижу стоящего надо мной Харуаки с распахнутыми от потрясения глазами. Похоже, он меня таранил своим телом.

– Какого… какого… что ты наделал, Хосии?!

Харуаки пытается что-то сделать с ранами Моги-сан, но это бесполезно. Как человек, который ее ударил, я вижу, что ее не спасти.

Я убил Касуми Моги.

Однако на этом все не заканчивается. Моги-сан, конечно, приковывала меня к этому миру сильнее всех, но остальные тоже участвуют. Особенно опасен Харуаки.

Зарезать и его?

Такая мысль у меня мелькнула, но я тут же от этой идеи отказался. Убить его сейчас будет трудно – он сильный и к тому же настороже.

Если я останусь здесь, Харуаки и остальные будут меня костерить; их слова могут забрать мою решимость. Возможно, их протесты заставят меня прекратить убивать.

Я должен отступить. Я должен сбежать, пока ко мне не вернулась совесть.

Я воткнул кухонный нож себе в горло.

Повсюду вопли. Я падаю. С улыбкой провожу пальцами по собственной крови.

Давай, Кадзуки! Еще безумнее!

Обезумей вконец и отмени всех, кроме себя!

Избавься от всех, и тогда ты сможешь сосредоточиться на Марии внутри себя!

124424-й раз

…Мария.

Как только я прокричал ее имя, мысли у меня в голове закрутились, как бешеные. Мозг буквально трясет, мне кажется, что я сейчас развалюсь на части. Эй, мозг, будь поаккуратнее со своим хозяином!

Однако воспоминание, пришедшее на смену боли, полно блаженства. Оно начинает проигрываться, как видео.

Тривиальное воспоминание о самом обычном дне.

Кажется, это было во время сезона дождей. Я был в квартире Марии, где пахло мятой.

С напряженным выражением лица я стоял на кухне и неуклюже готовил вытащенный из холодильника удон.

– Кадзуки.

Ее голос не был сильным и уверенным, как обычно. Ах… ну да. Мария единственная, кто зовет меня просто по имени. Только у нее есть такое право.

Чтобы ответить, я ушел из кухни, не положив палочек. Мария лежала в своей полутораспальной кровати, укрывшись одеялом по горло, и смотрела на меня; лицо ее было красным. На лбу у нее лежал пакет со льдом. Вряд ли правильно так говорить – ведь у нее сильный жар, – но сейчас она выглядела более миленькой, чем когда-либо.

– Что такое, Мария?

Она кашлянула и довольно улыбнулась.

– …Хи-хи, ничего…

– А? – я реально удивился: совсем не в ее характере звать меня без причины.

– Говорю же, ничего. Просто захотелось тебя увидеть… кха! кха!

Больше она ничего не сказала. Похоже, действительно она позвала меня только за этим.

Я вернулся в кухню, скребя в затылке. Закончив готовить удон, я отнес миску в гостиную.

Мария встала и, хоть и шатаясь от слабости, все же добрела до своей подушки. Сев на нее, она, однако, почему-то не взяла палочки, а лишь молча смотрела на миску.

– …Что-то не так?

– Просто кажется, что он очень горячий. Слишком горячий; даже если подуть, все равно есть нельзя.

– А, понятно. Ну, ешь не спеша, – ответил я. – Что? Чего ты дуешься?

– Какой же ты тупой. Вместо того, чтобы самому… кха! кха! …остудить их для меня. Какой же ты мужчина?

– Эмм…

Она говорит таким слабым голосом такие смелые вещи. Короче, она хочет, чтобы я дул ей на лапшу и сам кормил?

– …Ээ…

Эй, я же стесняюсь!.. Так ведь делают только парочки, у которых, ну это, любовь-морковь?..

– Быстрее.

– …Но я это… я стесня-…

– Быстрее, я сказала.

Похоже, она собиралась на меня так вот сердито смотреть, пока я не подчинюсь. Поэтому я сдался и сделал, как она велела.

Я взял своими палочками несколько лапшевин, подул на них и поднес ко рту Марии. Однако та есть не стала.

– …Эмм, что-то еще не так?

Она молча ухмыльнулась.

– Ты же не хочешь, чтобы я тебе сказал «скажи "ааа"», нет?.. – нерешительно спросил я.

– Кажется, на этот раз ты понял. Давай.

– …Скажи «ааа».

– Громче.

Вот блин!

– Скажи «ААА»!!! – и я выставил палочки. По-моему, я стал еще краснее, чем Мария с ее жаром.

Наконец-то она открыла рот и показала мне свой беззащитный, красный язык.

Должен признать, при виде такого ее лица мое сердце забилось сильней.

– Мм.

Она всосала лапшевины и, довольно улыбнувшись, сказала:

– Пресновато.

Вот же придира!

– Да, и остальное я съем сама, а то мороки много.

А несколько секунд назад она о чем меня просила?!

Однако Мария свою пытку только начала. Покончив с удоном, она принялась раздеваться. Внезапно. Без предупреждения.

Разумеется, под пижамой у нее ничего не было, кроме белья.

– Ч-что ты делаешь?! – завопил я, отчаянно отводя глаза.

– Моя пижама вся потная, потому что я ее не меняла весь день. Кроме того, я только что съела горячее. Ощущение такое отвратительное!

– Это еще не повод раздеваться у меня на глазах! Мария, ты что, от жара эксгибиционисткой стала?

– Ну, я, конечно, предпочла бы сходить в душ, но что если я там упаду в обморок? И потом, когда болеешь, душ неполезен. Поэтому, Кадзуки, оботри меня, пожалуйста, влажным полотенцем.

– …Т-ты шутишь, да? Посмотри на себя! Ты, блин, в одном белье! Тебе должно быть стыдно! В смысле, ты же девушка, да еще на год младше меня!

– Неважно. Давай.

Она стала не только придирой, но и извращенкой.

– А что если, эээ, а что если твоя голая кожа меня возбудит и я на тебя наброшусь?

– Не имеет значения – я все равно только наполовину в сознании и все забуду. Так что это не будет считаться.

Это звучит еще более неприлично!

– …Эхх… – глубоко вздохнул я, отказываясь взывать к ее разуму. Такой человек, как Мария, от своих слов не отступится. И потом, наверно, ей действительно было неприятно из-за пота. Наверно.

Наполнив таз горячей водой, я намочил в нем полотенце, выжал и приложил к худенькой спине Марии.

У меня перехватило дыхание.

А как еще я мог среагировать? Я видел ее белый лифчик, хоть и старался изо всех сил смотреть в другую сторону.

Гхх… кажется, я сейчас сорвусь.

– Думаешь, сейчас сорвешься?

– Ни фига! – ответил я.

Я бы не набросился на нее, даже если бы сорвался. Я не хотел заниматься сексом с Марией под влиянием импульса. Мария дразнила меня, потому что прекрасно это знала.

Черт побери… она вертит мной, как хочет, да? Блин…

Это манекен, начал я убеждать себя. Просто манекен. Манекен.

Когда я кое-как закончил обтирать ей спину, не свихнувшись по ходу, я перешел к остальным частям тела. Снова выжав полотенце, я принялся обтирать руки Марии.

Стройное тело Марии вовсе не обладало девичьей мягкостью. И ребра были отчетливо видны. Ее тело еще не созрело полностью.

– Гх…

Я невольно напомнил себе, что она не манекен. Мои руки застыли.

– Что случилось? Давай быстрее.

Мария ухмылялась до ушей. Она явно ловила кайф от происходящего.

Чисто к сведению: я тоже хочу к тебе прикасаться! Мне тоже это нравится! Мы тут на равных!

Подбадривая себя этим враньем, я закончил обтирать ее тело. Мое сердце так колотилось, что я полностью вымотался, и мне пришлось лечь, чтобы отдышаться.

Однако Мария продолжила свою пытку.

– Кадзуки, мне холодно!

– Чего?

Мария сделала вид, что дрожит. От ее следующего приказа я пришел в ужас.

– Согрей меня.

Закончилось все тем, что мы легли вместе в одну кровать, причем на Марии поверх белья была только футболка.

Ее длинные волосы лезли мне в нос. Я чувствовал ее спину и ноги, прижимающиеся к моему телу.

Теперь-то можно, да? Мне разрешено на нее наброситься, да? Она же ясно дает мне понять, что не против!.. Но – да, я знаю! У меня кишка тонка взять и на нее напрыгнуть!

Поскольку мы лежим спина к спине, я не вижу ее лица, но уверен – она сейчас довольно улыбается.

Однако почему-то Мария ничего не говорила, чтобы подразнить меня еще. Я слышал только ее дыхание. Она лишь молча сжимала мне ладонь, и больше ничего.

Я спросил себя: «Она уже уснула?» – и как раз тут она наконец тихо произнесла:

– Это навевает воспоминания… – и она чуть шевельнула головой. – Каждый раз, когда мое тело меня подводит, как сейчас, я вспоминаю запах медпункта в моей старой школе. У меня были слабые легкие, и я плохо ладила с одноклассниками, поэтому часто, как только приходила в школу, шла прямиком в медпункт. Тогда, кроме сестры, у меня…

Тут она замолчала.

– Мария?

О своем прошлом Мария никогда не рассказывала. Вообще-то из-за «Ущербного блаженства» она ничего и не помнила.

– …От жара моя голова начала выдумывать какие-то глупости… Забудь, что я сказала.

Я не стал задавать вопросы. Если бы и задал, все равно она бы не ответила.

– Прости, Кадзуки, – прошептала она, по-прежнему лежа ко мне спиной. – Я не хочу, чтобы ты подхватил от меня простуду. Прости.

«И ты об этом говоришь только сейчас?» – захотелось сказать мне, но я сдержался, решив, что беспокоилась она об этом все время, просто не решалась произнести вслух.

– Не волнуйся. Я нисколько не против. У тебя такой сильный жар, что за тобой в любом случае нужно кому-то присматривать, и я не хотел бы, чтобы это делал кто-то другой.

– Я знаю, что ты говоришь серьезно, но это-то меня и беспокоит, – ответила она. – Ты такой ласковый, что я беспокоюсь. Правда.

– …На самом-то деле не очень сильно беспокоит, а?

– Сильно. Я не должна так полагаться на кого-то… Я должна быть одна… и все-таки я хочу быть с тобой всег-…

Ее слова угасли.

– Мария?

Я услышал ее спокойное дыхание. Сперва я подумал, что она притворяется спящей, но потом понял, что она на самом деле спит.

Обычно Мария не выказывала свои слабости так открыто. Должно быть, из-за жара она не вполне себя контролировала.

– …Я останусь с тобой, даже если тебя это будет беспокоить, Мария. Я буду с тобой, даже если со мной случится что-нибудь похуже простуды. Я сделаю все, чтобы остаться с тобой. И отдам все.

И, обняв ее хрупкое тело, я прошептал:

– Давай будем вместе всегда.

Я не пытался признаться в любви или сказать что-то особенное. Слова сами собой сорвались с моих губ.

Я знал, что мы уже связаны прочнейшими узами, что мы уже существуем как одно целое.

Одна лишь Мария верила, что нам еще не поздно разделиться вновь.

– Даже если ты исчезнешь в каком-нибудь другом мире, Мария, – прошептал я, ласково гладя ее по волосам, – я обязательно тебя отыщу.

Это воспоминание запечатлело обычный эпизод нашей повседневной жизни, но эта повседневная жизнь, которая была у нас с ней вместе, и есть причина, которая заставляет меня вставать.

Моя мотивация достаточно сильна, чтобы я создал целую гору трупов.

Я всегда говорил, что я рыцарь Марии. Я всегда говорил, что уничтожу все, что между нами, что убью каждого, кто стоит у меня на пути, что перелезу через горы обломков и горы трупов, чтобы прийти ей на выручку.

Я просто готовлюсь действовать. Ничего больше.

***

Оставим в покое наш флэшбэк и перенесемся в фальшивую реальность, которая держит меня в плену.

Я неподвижно стою посреди коридора.

– «Давай будем вместе всегда», – напоминаю я себе и опускаю взгляд.

Передо мной лежит труп Харуаки.

Едва я это осознаю, у меня начинает кружиться голова. Ощущение такое, будто кто-то лупит меня бейсбольной битой.

Мои руки и нож скользкие от крови. Она стекает между пальцев. Все звуки вокруг меня эхом отдаются в голове.

Аа, понятно, я убегал от реальности. Я не мог принять тот факт, что я убил Харуаки, и пытался сбежать в воспоминания.

Такое применение мыслей о Марии – хорошая идея. Это поможет мне сохранить рассудок.

Если я этим не воспользуюсь – просто не вынесу того, что собираюсь сделать.

Я не постесняюсь драться. Я запятнаю кровью очаровательные украшения этого фестиваля. Я сменю их улыбки на вопли, убивая их. Я уничтожу все.

– Что случилось, Кадзу? – спрашивает Дайя, подбегая ко мне. – Какого?.. Что ты сделал с Хару?..

Он морщит брови и сжимает кулаки. По его лицу видно, что он не въезжает в ситуацию, хотя, что именно случилось, совершенно очевидно.

– …Дайя.

В реальном мире Дайя совершил непоправимую ошибку и исчез еще раньше, чем я. Здесь, однако, он примирился со своим прошлым и встречается с Коконе. Он не знает о существовании «шкатулок».

Мы могли оставаться здесь лучшими друзьями – очень притягательная мысль.

Поэтому…

– Я должен убить и тебя.

Дайя – препятствие на моем пути, связывающее меня с этим миром.

– …Какого… какого черта ты делаешь?..

– Всего один вопрос, Дайя, – говорю я. – Ты знаешь Касуми Моги-сан?

– Кончай нести хрень! Какая еще, нафиг, Касуми Моги?!

Отлично, Моги-сан перестала существовать в этом мире. Она исчезла из памяти его обитателей. Значит, в предыдущем мире я убил ее успешно.

В следующем мире не будет существовать и Харуаки.

Когда все, кого я люблю, исчезнут из этого мира, ничто здесь не будет искушать меня остаться.

Я убью Дайю кухонным ножом, пока он еще не поверил своим глазам. А если не получится, то я просто покончу с собой.

Однако –

– …Ай…

Нож со стуком падает на пол. Он выскользнул у меня из пальцев.

– УАААААААААААААА!!!

Сам того не желая, я разрыдался.

Конечно. Это больно. Это страшно больно. Хоть я и убивал сам себя уже тысячи раз, но убийство другого – это совершенно иной уровень. Я забыл, как выглядит реальный мир, так что убийство в этом, фальшивом мире ощущается жутко настоящим; я не могу убедить себя, что оно ненастоящее. Плюс еще то, что убитые мной люди исчезают навсегда. Это необратимо. Нет. Это мучительно. Я не хочу. Это все равно что убить себя, только не напрямую. Моя душа исчезнет. Я исчезну.

– Уу… гх…

Но все в порядке. Все так и должно быть. Ведь если я растворюсь, то Мария внутри меня станет видимой. Когда это произойдет, возможно, я уже буду не я, но я смогу с ней встретиться. Думаю, я уже сломаюсь – нет, наверно, я уже сломался? И уже слишком поздно?

Неважно.

Я заставлю свое тело двигаться, произнеся то заклинание.

Любовь. Любовь. Любовь. Любовь. …Любовь.

Шум вокруг меня усиливается, пока я неподвижно стою над столь же неподвижным телом Дайи. Сейчас ученики слишком боятся меня, чтобы как-то вмешаться, но вскоре они меня скрутят.

С трудом взяв себя в руки, я прохожу сквозь толпу и направляюсь к лестнице. Ученики все еще не решаются что-то предпринять; я перехожу на бег, поднимаясь на крышу. Наконец сзади доносится топот ног.

Без малейших колебаний я прыгаю с крыши и умираю.

124425-й раз

Я позвал Коконе на крышу и убил ее.

Потом убежал из школы, пока никто не заметил. И теперь обдумываю, что делать дальше.

Убивать людей по одному – это очень медленно. Мне нужно какое-нибудь устройство, позволяющее убивать эффективнее. Возможно, стоит сымитировать происшествия, время от времени случающиеся в США, и устроить пальбу из автомата. Или, раз уж я могу не заботиться о собственном выживании, привязать к поясу динамитные шашки и взорвать себя, как какой-нибудь террорист? …Нет, это все нереалистично. Раздобыть автомат или взрывчатку не так-то просто. Конечно, я не имею ничего против, если мне придется нарушить закон и убить кого-нибудь, чтобы их заполучить, но все равно это трудно. Какое-нибудь тяжелое оружие, возможно, удалось бы достать за несколько дней, но в моем случае все сбрасывается через один день, и эти варианты исключены. Тогда что насчет яда? Я могу найти какой-нибудь аконит и сварить из него яд. Или попробовать достать где-нибудь цианистый калий. Это, наверно, более разумно? Ну, по крайней мере не выглядит невозможным.

…Блин, заняться массовыми убийствами на удивление трудно.

Для начала я достаю бензин на заправке и хожу по школе, разливая его повсюду. Из-за вони учителя засекают меня очень быстро. Мне все-таки удается его поджечь, но результат разочаровывает.

Я выжил, хотя был почти в центре пожара. В итоге мне пришлось перерезать себе горло.

124426-й раз

Судя по всему, от пожара, который я устроил в предыдущем мире, никто не погиб. Школьный фестиваль проходит как обычно. Я пробую осуществить свой план с массовым отравлением, но раздобыть яд достаточно быстро мне не удается.

Я решаю отложить отравление. Вместо этого я влезаю в грузовик, припаркованный возле магазина, и убиваю водителя молотком. Я хотел отправиться на грузовике в школу и переехать кого-нибудь из учеников, но водить я не умею и врезаюсь в другой грузовик на перекрестке.

Авария не смертельна, но мне раздробило правую ногу. Продолжать убивать, будучи калекой, я не могу, поэтому перерезаю себе горло.

124427-й раз

Мне удалось раздобыть яд. Во время церемонии закрытия фестиваля после костра я подсыпаю его в пластиковые бутылки с улуном. Убедившись, что все корчатся от боли, я бегу на крышу и прыгаю.

124428-й раз

Выжило на удивление много народу, хотя доза была заметно выше летальной; исчезло всего три человека. Раз так, бегать весь день в поисках яда вряд ли имеет смысл. Я попробую еще раз, но, если результат опять будет посредственный, надо будет попробовать что-нибудь другое.

124429-й раз

Внезапный приступ совести заставляет меня покончить с собой прежде, чем я успеваю сделать что-нибудь стоящее.

124435-й раз

После еще нескольких суицидов я наконец собираю достаточно силы воли, чтобы продолжать убивать. Надо прекратить пользоваться ядами. Убивать людей по одному ножом эффективнее.

124444-й раз

Я убил всех одноклассников, но ничего не произошло. Фестиваль по-прежнему проводится, хотя наш кабинет уже пуст.

Похоже, этот мир отличается от «Комнаты отмены», где вовлечен был только наш класс. Убить всех одноклассников недостаточно.

Как мне покончить с этим миром? Убить все население? Как мне этого добиться, если так трудно оказалось избавиться всего лишь от одноклассников?

Атакованный отчаянием от нескончаемости задачи, я срываюсь и убиваю себя.

124445-й раз

Одного самоубийства оказалось достаточно, чтобы я успокоился. Конечно, мой рассудок пострадал, но я снова могу думать.

Мое единственное утешение в том, что трещина в красном небе растет – медленно, но верно. Я успешно отменяю этот «мир счастья».

Моя цель на ближайшее время – истребить всех людей в школе.

Я решил снова угнать грузовик. На этот раз я не теряю управление и сбиваю нескольких учеников, наслаждающихся костром. Я умираю, врезавшись в школьное здание на ста километрах в час.

124446-й раз

Однако в аварии погибло всего трое. Я никогда не думал, что так тяжело убивать людей эффективно. Чувствую уважение к оружию, разработанному специально для этой цели.

Для повышения эффективности я решаю собрать всех в одном месте. Оказалось достаточно взять в заложники нескольких учеников и убить одного из них – остальные послушно выполняют мои приказы. Я заставляю их связать друг друга и убиваю тех, кто связан недостаточно крепко. Потом разливаю повсюду бензин и поджигаю. Самому мне не удается вовремя выбежать из спортзала, и я сгораю заживо.

124447-й раз

Ничего удивительного, что народу в школе стало более чем вдвое меньше. Я не выдерживаю угрызений совести, срываюсь и убиваю себя.

124480-й раз

В последнее время я все чаще теряю рассудок и не могу нормально думать. Были дни, когда я вовсе не мог заставить себя двигаться, но всякий раз, когда мог, я убивал как минимум одного ученика.

И вот наконец я избавился от всей школы.

Однако ничего не происходит. Фестиваль, конечно, уже не проводится, но в городе еще толпы народу.

Их мне тоже надо убить? Надо продолжать убивать невинных людей и страдать еще больше?

В отчаянии я вновь прыгаю с крыши. Удар.

124481-й раз

Я убил Рю-тян и всю семью. Теперь блюю без остановки.

124491-й раз

Я пробую угнать самолет, чтобы врезаться в небоскреб, но мне не удается даже добраться до самолета. Я кончаю с собой, откусив себе язык.

124502-й раз

Я угоняю поезд, полный людей, и свожу его с рельсов. Пока что это мой самый большой успех. Надо будет повторить еще несколько раз.

124609-й раз

На этот повтор я прервал свою убийственную деятельность и просто лежу на спине на крыше школы.

Людей не становится меньше. Я убил так много, а осталось еще больше. Ощущение такое, будто никакого прогресса нет.

Убив столько людей, я осознал кое-что: человечество крепче, чем я думал. Тараканы и рядом не стоят. Катастрофы могут стирать целые страны, эпидемии могут убивать тысячи людей, планета может стать необитаемой, пришельцы могут напасть из космоса, солнце может превратиться в сверхновую; в результате человечество может почти истощиться, но некоторые все равно выживут. И те, кто выживут, продолжат размножаться. Истребить их полностью невозможно. Вот так я себя чувствую под гнетом задачи безостановочно убивать людей.

Тема «цены жизни» – одна из самых обсуждаемых; но я интуитивно нашел ответ на этот бесконечный вопрос. Жизнь сама по себе лишена веса; эта концепция создана сторонним наблюдателем и не имеет какой-либо определенной формы. Эта теория пришла мне в голову не потому, что я хотел как-то оправдать то, чем занимаюсь. Жизнь по сути своей – это не множество отдельных сущностей, а один массивный колышущийся ком. Тела, формирующие этот гигантский ком, мы называем «жизнями». Суть жизни во всех нас, она не может быть «украдена» или «рождена». Пока суть жизни продолжает существовать, жизнь не может ни увеличиваться, ни уменьшаться, и тем более она не может исчезнуть.

Мне не требуется, чтобы кто-то мне поверил. Я уже перестал смотреть на людей как на своих родичей. Я уже не считаю себя человеческим существом.

Я давно уже погрузился в море отчаяния, однако чувство, что я опустился до состояния нечеловека, ранит меня еще больней, искажает еще сильней, делает еще более пустым. Если мое равновесие склонится еще чуть-чуть в сторону отчаяния, я сломаюсь раз и навсегда. Я так и продолжу убивать себя раз за разом.

Но я уже не остановлюсь. Ведь моя деятельность принесла свои плоды.

Красное небо все в трещинах. Я чуть ли не слышу треск.

Я действительно по кусочку уничтожаю этот мир, но в то же время я уже не могу отличить трещины в багровом небе от собственных глюков.

В школьном дворе гора трупов – там все те, кого я убил. Галлюцинация, конечно. В том числе я вижу там лица своих любимых, но имена их уже не помню. Я уже не вижу людей как людей. Не отличаю комки плоти один от другого. Я дерьмо. Дымящийся кусок дерьма.

Удар.

…О? Когда я успел спрыгнуть? Черт, это стало у меня вредной привычкой.

Однако я не умираю мгновенно. С полурасколотым черепом я ползу куда-то. Хорошо бы мне найти где-нибудь надежду, которая тут просто лежит, но, конечно же, ничего подобного нет, а если бы и была, я не смог бы ее подобрать.

Я истекаю кровью со страшной скоростью и – ну вот, наконец-то – снова умираю.

124611-й раз

Уписав в Икэбукуро миску лапши, я достаю из чемоданчика бензопилу и начинаю кромсать людей в ресторане. Закончив, выхожу на улицу и принимаюсь за пешеходов. Это просто ад на земле, но в то же время все кажется таким далеким, что я даже не чувствую себя участником происходящего. Когда я разрезаю какую-то женщину, одетую горничной и что-то рекламировавшую, пила отрубается. Ошеломленная толпа замечает, что пила замолчала. Скорей всего, бравые обитатели Икэбукуро того гляди меня скрутят. Я должен убить себя, прежде чем это случится. Но почему-то не могу найти нож. На моем лице столько крови, что я почти ничего не вижу. Кстати, свинина в той лапше была очень вкусная.

Кто-то хлопает меня по плечу.