Текст книги "Надежда (СИ)"

Автор книги: Евва Лог

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Лог Евва
Надежда

  Часть 1. Дом Радости

Пробуждение – и узкие пустые коридоры, залитые голубым светом. Потом провал комнаты, где тебя ждёт с завтраком для ума и его вместилища твой владелец тела и всего, что к нему прилагается: разума, желаний и потребностей, достоинства, которого уже, наверное, не найти под солнцем этой проклятой земли. Быть может, рохо, данное мне в наследство мёртвыми Богами моей мёртвой земли, тоже в его власти?

Медленно иду по гладкой голубизне, а в душе поселяется пустота.

Ещё один день. Реальность ярче в снах, как и жизнь. А здесь – существование.

День, день-день... День – это что-то звонкое, струящееся и светлое, может даже радужное, похожее на пыль под огнём звезды. А это... Это пустое.

В голове ритмично отбивает дробь мечущееся сердце. Ну что ты, глупое, опять боишься? Не устало? Внизу – босые ноги, колени, каждым шагом вскидывающие ворох прозрачных лент. На лентах бубенчики звенят и тихо поют. Пол холодный. Голова в огне.

А может, я всё же умру? И этот счастливый сон действительно унесёт в глубины Материи и страшные встречи, и лишние знания, и бесконечную боль?

Зря мечешься. И ты это знаешь. Бесконечно долго знаешь. Всё повторится. В разных вариациях, но повторится.

Поворот. Ещё один. Голубой камень коридора сменился витиеватыми узорами: змейки, змейки, змейки переплетались в невиданные листья и цветы, хищно подсматривали за мной своими острыми глазками. Колокольчики замолчали.

Холодная скользкая рука почти нежно, по-отечески касается моего подбородка – и рывком откидывает голову назад. Орзуд. Хозяин Дома Радости недовольно щурится, не спешит. Но наконец тихий шипящий свист переходит в слова:

– Ты забыла, грязная ашева, своё место? Я быстро тебе напомню, кто купил твою жалкую рохо и сохраняет тебе жизнь! Ты здесь, потому что должна, слышишь, должна отработать своё жалкое существование! И не вздумай будить во мне злость.

Кольца боли сжимают в тугой узел моё вдруг ставшее неподвижным тело. Глаза в глаза, а значит вурхан управляет тобой, твоим жалким куском безвольной плоти. Змеиное отродье проклятой земли.

–Ты не повторишь вчерашних ошибок, Аасахан? – шипение мягко переползает с одной стороны на другую. – Я снова потерял одного из лучших олумов. А он платил немало.

Зато я узнала цену свободы. Жизнь.

Олумы были разные. За много лет приятного знакомства с Домом радости Орзуда я многих повидала. Кто-то питался болью и страхом, кто-то жизненной энергией, иным нужна была ласка и нежность...Формы получения удовлетворения были необычны и многообразны, в соответствии с разношёрстной толпой, готовой облегчить запасы добра на этом кочевом перевале вурханов.

Сбежать от вурханов было невозможно, потому что этот народ умел пользоваться даром своей холодной прародительницы – управлять телом и сознанием, ментально воздействовать. Правда, воинами они не стали, да и не смогли бы: слабое пухлое тельце стало насмешкой этих честолюбивых монстров, против одарённых идти не могли – дар пропадал. Жили как могли. Цеплялись за любое грязное дельце, приносящее выгоду. Для этого вурханы – потомственные работорговцы, скупщики всего прекрасного, умного и полезного в человеческом эквиваленте – коллекционировали представителей разных миров и народов: тем дороже и изысканнее были предлагаемые услуги. Они знали, как заработать на желаниях.

Таких как я было немного. Совсем немного. Я одна.

О боги, где вы? Неужели наши жрецы не были настолько праведными или вверенный вам народ не оправдал ваших ожиданий? Мёртвые Боги может вы ещё существуете, если я жива? По каким Туманным Долинам бродят рохо моих, отца и матери, братьев, родичей, ожидающих последнюю из когда-то существовавшего народа? Боги молчат. Они плетут паутину моей Судьбы, в середине которой бьюсь я. Я не могу так жить, но должна...

Часть 2. Сон.

Комната озарена тёплым светом, сверху льются и падают тяжёлые складки тканей. Их лабиринт лениво колышется, подталкиваемый знакомым жаром. Волны тепла обвивают мои босые ноги, лёгко откатываются назад и снова льнут и льнут.

Шаг. Ещё шаг.

Нежное обманчивое тепло манило, обещало и лгало. Закрыла глаза. Наслаждаюсь этим мигом забвения.

– Звёздных дорог тебе, милая Аасахан!

Изящная улыбка кривит красивые губы.

Выдох.

– Неужели ты не рада меня видеть, нежность моего каменного сердца?

Вдох.

Жёлтые глаза с насмешкой режут меня снизу вверх.

– Ну, порадуй меня – присядь рядом, поделись теплом и светом с самым жестоким Воином Путей.

Резким движением меня ловят в плен жёсткого тела, выстраивают преграду сильных рук, из которых по доброй воле не уходил никто и никогда. Воздуха не хватает.

Его дыхание согревает затылок. Жарко. Слишком.

Жесткой щекой прижимается к моей и мягко говорит:

– Хочешь, я развлеку тебя рассказами о своих дальних странствиях? Хотя вряд ли тебе это интересно. Может быть, тебе по душе картины кровавых битв или клубки ядовитых интрижек, заботливо сплетённые любящими подданными вокруг моих ног?

Я молчу. Тело – струна, готовая лопнуть, в ушах мерно стучит.

Медленно и нежно перебирает мои волосы, прядь за прядью перекидывает их на одно плечо, оголяя шею. Становится прохладно, но пот бисеринками проступает на лбу, ладони становятся липкими и предательски дрожат.

Он, будто не замечая этого, неспешно продолжает свою любимую игру: касается горячими губами уха – и от его шёпота горько замирает всё внутри.

– Ты сегодня молчалива и неприветлива. А я скучал по тебе.

Лёгкими поцелуями обжигает шею.

–Ты – глоток воды, прохладная тень после тяжёлого перехода, а таковых было у меня немало за последнее время. Усмири бурю разума, забери мою боль.

Горячие ладони сжимают плечи и медленно разворачивают. Глаза в глаза...

– Утоли жажду сердца, напомни, что я ещё жив и Пути не убили во мне крупицы света.

Разнимает мои влажные ладони и прижимает их к своему лицу, огрубевшему под ветрами и жаром Трёх Звезд.

Ветер колышет занавеси. Тишина.

Корчусь от боли.

Это Л"Даэр – Правитель Пустынного мира.

Кольцо его рук не даёт шевельнуться, потом вдруг резко разжимается – и я на дрожащих ногах пытаюсь устоять посередине комнаты. Плохо получается. Сквозь замутнённое сознание просачивается странно знакомое, близкое, давно позабытое, но такое горько родное. Музыка. Откуда-то сверху почти неслышно льётся нежная мелодия. Злая ирония. Это музыка любви и нежности двух сердец друг к другу, доверия и близости душ: всего того, что отсутствовало здесь, в этой клетке.

Меня поднимают, кружат в такт поющему воздуху, и тело совершает заученные движения, пока разум спит.

– Танцуй, танцуй со мной, утешительница! Только ты знаешь, как смирить лаву моей сути. Танцуй, танцуй!

Голос шепчет со всех сторон, увлекает и течёт, и я растворяюсь в нём и тону, и дна этому нет...

Надо мной склоняется недовольное лицо Орзуда. Вурхан чем-то очень рассержен. Он раздаёт кому-то указания и гневно размахивает короткими ручками.

Я плыву в спасительный сон.

Я не могу так жить, но должна... Должна, потому что со мной умрёт Память, наша Пра-Мать.

Эту песню пела мне мать. Врываясь маленьким смерчем в её покои, я кружилась и кружилась, чтобы затем в детском счастливом изнеможении раскинуть руки и упасть прямо в её нежные объятья, прижаться к груди, успокаиваясь под размеренное биение родного сердца. Мама бережно выпутывала веточки из моих растрёпанных и спутавшихся волос, редким гребнем расчёсывала их, улыбаясь радостям и невзгодам, выпавшим сегодня на долю её единственной дочери. Затем, тихо напевая, начинала выплетать косы, укладывая непослушные пряди в замысловатые узоры.

– Мамочка, а почему у девочек из других Домов волосы льются тяжёлой волной серебряного цвета? Косы их так красивы! А меня словно окунули в чан для покраски материи к Великому празднику!

Мама смеётся, изящные пальцы её ловко выбирают из моей гривы золотые нити:

– Память – это не всегда поддёрнутые серебряной пылью воспоминания, это счастливые и дорогие каждой рохо мгновения жизни, которые являются истинной ценностью, искупая все тягостные изломы Дороги Судьбы.

В косы вплетается тёмная змейка.

– Чёрное – это боль, раскаяние. Не познавший их не станет настоящим, достойным Дара Жизни, потому что не будет ценить рохо идущего рядом. Но иногда они подменяются ненавистью и злобой, тяжёлым грузом ложась на плечи.

Лёгкими касаниями освобождает из жаркого плена шею, и её обдувает тёплым маминым дыханием.

– Красные, отливающие рыжими всполохами – воспоминания и мысли, которые подталкивают нас, заставляют выбирать свои тропы на Дороге, освещают, ведут к цели. Но и они могут обмануть, заменив путеводный маяк костром мести. Этот костер погаснет и оставит тебя в темноте ложного Пути. Тогда рохо твоё будет скитаться, испепелённое внутри, по самым тёмным местам Туманных Долин и некому будет его позвать в благословенное спокойствие Материи.

Затем ложится белая полоса.

– Забвение, обратный лик Пра-Матери. Если бы его не было, то и мы не узнали бы силы нашей Богини. Иногда Дары её столь тяжелы, что разум не может позволить бренному телу идти дальше по Дороге. И тогда Милостивая посылает благословение, забирая боль и тяжесть, избавляя от ненужного груза.

Плетёт и плетёт напевая.

– Но только сам идущий выбирает тропы. Важно не ошибиться и взять с собой в Дорогу лишь самое необходимое.

Умиротворение царит в её светлых покоях, бликами играет на потолке, вплывает в окна ненавязчивым цветочным ароматом. Где-то за окном слышны отдельные звуки, напоминающие о бурлящей жизни. Но здесь – нега и покой.

Пригладила последний непослушный локон. Провела тёплыми руками по лицу, ласково сжала его ладонями и прижалась лбом к моему лбу.

– Радость моя, ты отмечена поцелуем Милостивой. Ты – Дар свыше, ведь таких не рождалось сотни Лун. Значит в тебе живёт особая сила.

Гляжу в небо её глаз и не могу насмотреться.

Она поднимает меня, отряхивает пыльное платье, подвязывает растрепавшиеся ленты. Увлекает за собой к кристальному фонтану, чтобы зачерпнуть ледяной воды и умыть нагулявшееся чадо.

– Посмотри, что ты видишь?

Недоумённо пожимаю худыми плечиками и всматриваюсь в успокаивающуюся зеркальную рябь.

Снова смеётся, обнимает меня. И мы вместе наклоняемся к водному зеркалу.

– Твои глаза. Они не голубые омуты, не серые льдинки, не медовые всполохи, и даже не чёрное спокойствие, как у твоего отца и братьев...

– Жаба подарила им цвет свей шкурки!

– Глупышка. Это цвет нежного молодого листочка – предвестника времени Пробуждения.

И мама поёт.

Поёт о радости, которая посещает каждый Дом вместе с первыми каплями дождя. Поёт о сверкающих дорогах, что соединяют родные сердца. Поёт о шёпоте трав и танце Звёзд.

Мне становится легко-легко, я вглядываюсь в воду, желая увидеть в себе то, о чем мне говорила мама, но в глазах рябит, затягивает в водоворот и несёт, несёт куда-то...

Резко выныриваю из сна. Жадно хватаю сухим ртом воздух.

– Пить.

Тишина.

Еле шевелю треснувшими губами.

– Пить.

Чьи-то руки приподнимают голову и вливают горькую тёплую воду.

Закрываю глаза. Откидываюсь на подушки.

Часть 3. Орзуд

Орзуд сидит рядом и пристально рассматривает меня. Потом переводит взляд на одно из дорогих колец на своём жирном пальце. Задумчиво поворачивая его со стороны в сторону, говорит как бы сам с собой:

– Кто бы мог подумать, что сегодня закончится всё именно так...

Отворачиваюсь от него.

– Что делать, – продолжает он – время неспокойное, тяжёлое. Многие Миры воюют, а другие падальщиками растаскивают лакомые кусочки. Торговцы не рискуют вести Караваны, олумов всё меньше и меньше. Беда-а-аа...

Да, я тебе верю. Ты же сам, как падальщик, хорошо разбираешься в том, что творится вокруг.

– Все благородные вурханы стараются не рисковать. Да и такими олумами не раскидываются. Сам....

Молчит многозначительно.

Такие имена вслух не называют, о таких гостях молчат, оглядываясь на свою тень.

– Ни один из ....э...столь благородных гостей не посещает бедные уделы вурханов. Это честь, честь! Не знаю, не знаю, к добру или к худу одаривает вниманием только тебя, только тебя...

Резко вскидывает голову и пытливо смотрит на моё лицо, надеясь найти ответы на свои вопросы.

Ищи. В ушах остаётся приторное послевкусие гнилых фраз.

И где грязная ашева? Или звон новеньких турманов облагораживает речи благородного Орзуда?

Вурхан тяжело встаёт и начинает бродить по комнате.

– Как опасно, как опасно стало жить и вести своё маленькое дело! А ашевы становятся всё хуже: слабее и неблагодарнее! – пухленькие руки страдальчески взлетают вверх, вопрошают Звёзды. Но Звёзды молчат, только их холодный свет кроваво подмигивает в глубине драгоценных камней на кольцах.

Долго молчит. Молчание затягивается.

Лицедейство. А где истинный твой облик, вурхан? Когда ты его продал за новенький турман, не задумываясь, что он мог быть фальшивым?

Орзуд подходит к постели, наклоняется и, четко чеканя каждое слово, говорит:

– К закату прибудут посланники из Ллаверса. Они направляются в Уцтке. Хотят повеселиться напоследок. Им нужна радость.

– Мне она тоже нужна, – выдавливаю сквозь спёкшиеся зудящие губы.

– Придержи язык, – затем небрежно бросает, – Аредэ ... Не сможет она сегодня. Поэтому ты будешь заменять её. Эти олумы хотят ярких танцев, весёлых песен, много красивых ашев, пьянящих напитков.

Разворачивается.

– И ты, слышала, именно ты устроишш-шь им незабываемое представление!

Тело застыло.

Послы из Ллаверса к уцтам. Видно не всё у них ладно. Невесёлая Дорога. Из разговоров, витавших по Дому радости, я помню, что место, куда направляются путники, не славится гостеприимством. Живущие в Уцтке отдалённо напоминали людские племена, схожие в чём-то между собой. Серые нелюдимые существа населяли топи, кое-где рассекаемые каменистыми тропами, чудом появившимися в этом зыбком месте. Они собирали болотные травы, варили из них отвары, чья целительная или противоположная этому сила проявлялась в зависимости от заказа и размера вознаграждения. Говаривали и про таинственные Болотные Огни. Что-то вроде оружия, сжигающего всё на своем пути: от живого существа до камня. Но чтобы они торговали им, никто не видел. Может кто и видел, но рассказать точно не сможет. Уцты не любили общаться, жили замкнуто, чужих не привечали, а если и привечали, то требовали плату. Жизнью. Тела их, вскормленные под тусклым светом топей, содержали мало энергии. А топи хотели есть. Их ублажали посланниками, неудачно вытянувшими жребий. Сытые топи давали больше трав и кормили своих детей.

Что же случилось с Аредэ? Эта нежная аргурская богиня радости озаряла своим смехом и радостью серость дней. Рядом с ней мир становился ярче и иллюзия свободы становилась почти осязаемой.

Неужели чья-то алчность и ненасытная жажда удовольствий сломала и этот цветок?

Вурхан видимо задумал неплохо разжиться на ожидаемых постояльцах, раз готов выставить меня на почти всеобщее обозрение. Безысходность и злость срываются:

– А не боишься , великоуважаемый Орзуд, навлечь на свою благородную голову гнев Высших? Или осторожность ушла из этого убогого места?

Больно.

Часть 4. Ночной друг

Надрываются колокольчики на ярком покрывале в моих руках.

Это не со мной. Это просто сон. Просто сон. Сон. Он сейчас закончится.

От бешеной пляски невыносимо горят ноги. Всё слилось в одну сплошную цветную полосу. Пьяные крики аккомпанируют этому дикому застолью. – Ещё, ещё! Давай! – несётся со всех сторон под улюлюканье. Визг разбитных подружек.

Душный вонючий зал, в котором воздух курится туманом благовоний, ещё немного и кажется, что его можно будет резать.

Чьи-то руки подхватили и дёрнули в гущу хаоса.

Всюду лица, лица, потные лица. Блестят глаза, улыбки, дешёвые украшения.

Сон не заканчивался.

В руки суют чашу с бурлящим напитком, что-то выдыхают прямо в ухо. Не хочу даже понимать что.

Отчаянное веселье порождает безумие. Выскальзываю грубых рук, вскакиваю на стол. Вслед одобрительное гоготанье.

Как там просил Орзуд? Незабываемое представление? Не перестараться бы с незабываемостью. А там... будь что будет...

...Дешёвый каменный мешок. Такой заказывает лишь отребье, подбирающее разбойничьи объедки на опасных путях, или совсем бедные путники, прибившиеся к Каравану, а иногда и бродяги, которым не страшно оставлять свои рохо на безлюдных тропах. Видно здесь и сейчас моё наказание.

Сижу в сумраке. Из щелей слезами сочится влага и скатывается на грязный пол. Поджимаю под себя босые ноги, стремясь сохранить остатки тепла. А на стене бьётся огонёк чадного светильника. Заворожённо смотрю на его отчаянную схватку с бескрайним мраком, нагло скалящимся из углов. Язычок пламени испуганно льнёт то к одному краю, то лижет другой, вдруг начинает мелко моргать, готовый спрятаться от пронизывающего сквозняка. Он также одинок, как и я. Мы в этом похожи. Бьёмся, цепляемся, но мрак не победить. Он огромен. Он везде.

Светильник вновь разгорается, пламя резко распускается, вытягивается, выхватывая из темноты лицо сидящего рядом. Некрасив. Угрюм. Мешковатая грязная одежда не скрывает гибкого тела хищника.

Огонь пляшет в его глазах.

– Поговори со мной,– странно, но улыбка преображает его, смягчает резкие черты.

Может не всё так уж плохо.

– О чём ты хочешь поговорить?

Начинает стаскивать с себя верхнюю рубаху из грубой ткани.

Нет, всё же не очень хорошо.

– Тебе не холодно? Если ты замёрзла, я буду непротив, если ты придвинешься ко мне поближе.

Отворачиваюсь.

Ощущаю движение за спиной.

– Не стоит.

– Не бойся, сегодня я хочу просто побыть рядом с живым человеком.

Почти верю. Почти.

– Разве ты не спросил у своих спутников, где тебе придётся переночевать? А? Тогда ты ошибся заведением. Здесь обитают вещи. Плати и пользуйся. Ты же, надеюсь, заплатил?

– Ты живая, – плечи укрывает рубаха, пахнущая пылью, кострами и ещё хранящая тепло своего хозяина.

– Приходится напоминать, что почти умерла, а не совсем.

– Хозяин этого милого притона тебя понял.

– Не понял.

Великодушное вступление. Поворачиваюсь к своему собеседнику. Пытаюсь разглядеть его лицо в тревожном сумраке.

– Зачем ты ведёшь столь милые беседы со мной. Неужели пытаешься понравиться или посочувствовать? Не стоит терять драгоценное время сна.

– А мне не спится. Да и полагается ли спать в этом прекрасном месте?

– До ближайшего перехода в миры долгая и опасная дорога. Силы тебе пригодятся. Отдыхай.

– Для ашевы ты слишком необычна.

– Благодарю за напоминание, благородный господин.

Обнимает сзади.

– Плохого не думай. Я как к сестре.

Спине горячо. Отодвигаться не хочется. Пока. Слишком устала. Хоть немного побыть в обманной неге. Не думать. Не сопротивляться. Ничего не желать.

Подкравшуюся на мягких сонных лапах дремоту прогоняет пристальное внимание моего ночного друга.

– Как ты здесь...

– А ты? – предупреждаю вопрос.

С ответом не спешит.

Слежу за пляской теней на потолке.

– Я ищу Знание.

Ещё один мечтатель. И если я в неволе обстоятельств, то он пленник своих заблуждений.

– Говорят, за дальними Перевалами есть забытые переходы в первые миры. Они скрыты и не всем подвластны, только истинным желаниям. Там обитают те, кому подвластны Знания.

– О... Ты желаешь править всем наравне с Высшими? Или управлять ими?

– Править – не мой удел. Я не рождён, чтобы управлять судьбами народов, вести переговоры с чужемирцами и разбивать сердца прекрасных жён.

– А тогда почему ты здесь, а не под тёплым небом своей родины? Ты же из Ллаверса? Или промышляешь таких же одиноких путников на дорогах?

– Нет. С Караваном из Ллаверса я пришёл сюда. Потом наши пути разойдутся.

Поспать бы. Давно забытое ощущение спокойствия, здесь, с бродягой, единственная ценность которого, накинутая на плечи, согревала меня в эту долгую ночь. Насмешка Богов.

Закрываю глаза. Слышу дыхание. Шорох голодной мыши углу. Откуда-то сверху слабыми волнами прорываются звуки оргии.

– Мой мир слаб,– тихо продолжает странный олум, – поражён изнутри, раздираем войнами. Болезни и бедность живут и множатся, вместо плодородных земель, тенистых лесов и глубоких озёр – камень, голый безжалостный камень. Народ гибнет. Никто не знает, откуда пришла такая смерть. Скоро моего мира не станет. Всё исчезнет, а моя сестра очень хочет жить. Она каждый день спрашивает меня: будет ли сегодня лучше, чем вчера, появится ли в колодцах вода и когда вернутся птицы. Что я ей отвечу? Что никто не знает, как остановить мор? Что люди впадают в безумие, убивают друг друга за глоток воды и кусок гнилой лепёшки? Я хочу попытаться изменить мой мир, но у меня недостаточно знаний и сил.

Несколько мгновений молчания.

– Помню, как мальчиком я прислуживал в нашем Храме, болтался под ногами странников, прислушивался к их беседам со жрецами. Единственное развлечение моих ранних лет. Однажды подслушал разговор старого жреца с одним из пилигримов, который побывал в первых мирах и встречался с их хранителями. Говорил он и о том, что они владеют Знаниями, которые являются ключами к миру, помогают понять его и изменить, найти пустоту и заполнить силой.

– И ты знаешь, где искать эти переходы? Странник раскрыл свои тайны?

– Я был мал. Тогда мне всё это казалось небылицами. Я всё не запомнил. Но верю, что они существуют. Я попытаюсь их найти и вернуться домой.

– Если бы ты знал дорогу туда, ты бы не рассказал это первой ашеве в захудалом Доме радости на отшибе вурханских земель. Ты не знаешь своих путей и обречён блуждать, а когда вернёшься, будет слишком поздно и жестоко по отношению к твоей сестре.

Чувствую, как напряглось его тело.

– У меня ничего нет,– слова падают тяжело и глухо. – Нет богатства, нет власти, нет иных способностей и умений волшбы. У меня есть только надежда.

– Прости меня за жестокость, но этого слишком мало, – бросаю мечтателю зёрна уродливой истины.

В ответ он лишь крепче прижимает меня к себе, укачивая, как заботливый отец своё испуганное заблудившееся и вновь обретённое дитя. Своды комнаты эхом возвращают его слова:

– Иногда этого достаточно.

Утро. Здесь всё так же темно, но откуда-то доносятся размеренные металлические удары, возвещающие об отправлении очередного Каравана. Холодно. Протягиваю руку в пустоту. Моего мимолётного ночного друга здесь уже нет. Что ж, пусть его Пути будут прямыми и светлыми, пусть ведут его к желаемому. Он достоин этого.

Медленно приподнимаюсь и сажусь, прислоняясь к влажной стене.

Кажется, в воздухе ещё слышны отголоски сказанного...

– Я вернусь. Я заберу тебя отсюда.

Светильник давно затух, остался лишь едкий дым.

Верю твоим словам. Всё может быть.

Надеюсь, я ему помогла.

Дверь открылась, в глаза ударил свет. Несколько резких отрывистых фраз, медленно отдираю окаменевшее тело от сырого пола и плетусь к двери. Поднимаюсь на скользкую ступень и пытаюсь переступить порог. Неожиданно сбивают с ног, запелёнывают в сеть и волокут.

– Тварь, слышишь ты, мерзкая тварь, отпусти! Тварь! Тварь!

Служка молча тащит меня по светлеющим коридорам вверх.

Извиваюсь и кричу, но мой личный палач глух. От удара об пол переворачиваюсь на спину и выгибаюсь. Невыносимо болит бок и плечо.

– Я вижу, что мои ожидания не оправдались, да?

От удара в лицо пропадает дыхание.

– И бродяга тоже их не оправдал!

Еще удар.

– Слабак, хоть с виду и не скажешь, зря про него болтали... Что ж, сейчас поправим дело!

В голове мутится.

– Видно я изъясняюсь недоступно для тебя, да? Я о чем тебя просил, а? О чём?

Удары сопровождают каждый его вопрос.

– Какую славу разнесут подлые соглядатаи моим врагам? Что я не в силах управлять презренными ашевами? Научить их послушанию?

Наклоняется и брезгливо морщится, рассматривая меня. Красные мясистые уши мелко дрожат.

– Надо было отдать тебя на растерзание грубым вонючим убийцам задворках, а не этому...вот тогда бы ты оценила каждый кусок еды, каждую дорогую тряпку, возможность учиться, что я тебе дал!

С трудом поворачиваю голову, чтобы не захлебнуться кровью: она заполнила рот, и слабые попытки сплюнуть её разбитыми губами приводят лишь к тому, что булькающая струйка стекает из угла рта.

Орзуд снимает обувь, служки тут же подхватывают и уносят её, заменяя испачканную об меня новой.

– То, что ты ещё не сдохла, чистая случайность, подарок Судьбы. Если бы у тебя не было столь опасных поклонников, то я бы скормил тебя своим шиарпам.

Турманы, турманы, турманы с ещё не просохшей кровью их прежних владельцев – вот та случайность.

– И ты знаешь, как я рискую, чем я рискую, ты знаешшшь...

Вновь испачкать обувь не решаешься жадный вурхан.

– Ну, ничего, ты будешь молить своих божков о смерти, будешь выть, я тебе покажу, каким могу быть, когда терпение иссякает, как вода в дырявом сосуде!

Змеи узоров прощально взвиваются на сапогах и уползают вместе с хозяином.

Несколько женщин-служек с измождёнными лицами безмолвно подтирают вымощенный дорогими породами пол, который посмела замарать моя презренная кровь. Вытаскивают меня из кокона верёвочного капкана, кидают на колючий мешок и выволакивают.

Лежу и прислушиваюсь к себе. Если тело болит, значит ещё жива. С трудом разгибаю пальцы и ощупываю лицо или почти лицо. Кажется, кости целы, но объяснили мне хорошо, старательно, чтобы не покалечить и не убить. Боится.

Пробую встать. Не получается. Отлежимся.

Всё даётся в меру сил. И это вынесем, перетерпим.

Я хочу выть, выть и рыдать, биться в слезах...Поворачиваю тяжёлую голову и прижимаюсь горящим лбом к спасительному холоду стены. Всё кружится и плывёт, утягивает в тоннель сознания, вдруг распускающегося туманной равниной, по которой навстречу мне кто-то идёт. Ближе и ближе, а я срываюсь и бегу, протягиваю к нему руки...Дымка такого знакомого лица, с которого на меня в тоской смотрят тёмные ласковые глаза ...Эверт, брат, помнишь, как ты вытаскивал меня из всех ловушек, подстроенных мне другими братьями? Они пытались воспитать в своей слабой сестре чуточку воинского духа, и лишь ты оберегал меня, объясняя недовольным наставникам, что мой удел – это игры, нежные песни и рукоделие? Кто мне ещё подарит такую нежность? Кто расскажет мне дивные истории о могучих воинах и торжестве правды? Кто будет считать меня чистой каплей росы на утреннем цветке?

Чистоты не осталось. Муть порождает ненависть. Представляешь, я научилась ненавидеть. И вместо росы остался яд. Но я пытаюсь сохранить в себе то, что ты мне дал. Твои уроки я помню хорошо. Пытаюсь не забыть. Я благодарна Судьбе, что у меня был такой брат. Ты не виноват ни в чём, никто не виноват, что я здесь. Вы сделали всё, что могли.