Текст книги "Записки графа Е.Ф.Комаровского"

Автор книги: Евграф Комаровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Посреди сего двора, блестящего золотом и серебром, Наполеон в простом офицерском, егерского полка, мундире делал величайшую оттенку. Я признаюсь, что вид его произвел на меня впечатление, которого я никогда не забуду. В сей день Наполеон имел, по мундиру, нашу Андреевскую ленту.

Посол наш князь Куракин превзошел всех богатством своего одеяния: на нем был золотой глазетовый кафтан [70]70
  Он имел этот же кафтан на себе во время бала, который давал князь Шварценберг в Париже по случаю женитьбы Наполеона на Марии-Луизе. В бывший тогда пожар у князя Шварценберга, когда танцевальная зала его сгорела, князь Куракин обязан был сему кафтану, как сказывают, что он только имел некоторые части тела обгоревшие, а не совсем сгорел.


[Закрыть], пуговицы, пряжки, эполет, который поддерживал на плече ленту, звезда Андреевская, шпага, петлица на шляпе и пуговицы на оной были все бриллиантовые.

Аудиенция началась тем, что посла нашего ввели в тронную комнату, подле той, в которой мы все находились. Сказывают, что Наполеон сидел на троне и наш посол ему говорил речь. Мы были представлены князем Куракиным; у меня Наполеон спросил, в каких войсках я служу, то есть в кавалерии или в пехоте. Подле меня стоял князь Н. Л. Шаховской, который был в прусской ленте Красного Орла, ибо другой у него тогда не было, и имел подвязанную руку, в которую он был жестоко ранен. Наполеон, по глядя на него пристально, сказал:

– Вы, конечно, служили в последнюю войну; а в каком деле ранены?

– При Гельсберге, – отвечал князь Шаховской. Наполеон пошел далее.

Тогда уже начались слухи о близком разрыве Австрии с Францией. Наполеон подошел к князю Метерниху, австрийскому послу, сказал ему:

– У вас вооружаются; если это против меня, то я пошлю женщин сражаться с вами, – и, не дождавшись ответа, пошел прочь.

Пусть представят себе положение бедного Метерниха, услышавшего такие уничижительные изречения для своего государства при собрании представителей всех европейских государей.

В тот день ввечеру давали в Гранд-Опера «Весталку», куда мы поехали. Каково было наше удивление, когда мы увидели посла нашего, князя Куракина, сидящего одного в своей ложе, в том самом кафтане и во всех бриллиантах, в которых он был поутру на аудиенции у Наполеона. Признаюсь, что самолюбие наше очень страдало, когда мы увидели, что весь партер обратился на него и занимался более им, нежели оперою. Князь А. Б. Куракин имел прекрасные качества; он был гостеприимен, весьма добр и учтив, но слишком держался старинного обыкновения и имел слабость выставлять на себе множество орденов [71]71
  Князь А. Б. Куракин имел почти все европейские ордена, которые он, большею частью, получил во время управления его, как вице-канцлер, коллегией иностранных дел в царствование императора Павла.


[Закрыть]и драгоценных вещей, без коих его редко можно было видеть.

По сравнению, я нашел большую перемену в Париже до революции и в Париже во время империи. Тогда не было видно ни одного почти военного мундира, теперь же, напротив, их встретил столько, как бывает в военном стане. Прежде по всем улицам слышны были песни и видны всякого рода увеселения, ныне же повсюду молчание и род какого-то уныния. Словом, вид на всех лицах переменился. Говорили, что правительство употребило большие суммы денег, дабы нанимать паяцев и разных шутов для забав народа, особливо во время карнавалов.

Мы представлены были Жозефине, жене Наполеона, Гортензии, дочери Жозефины, и жене Людовика, бывшего тогда королем голландским, принцессе Боргезе, сестре Наполеона, и матери его, Летиции Бонапарте; она имела также свой двор. Камергер, представлявший нас сей последней, спросил, не любопытны ли мы видеть портрет великого Наполеона. По изъявлении нами согласия он ввел нас в одну комнату, где мы увидели портрет во весь рост мужчины в коричневом французского покроя кафтане, средних лет и довольно приятной наружности.

Все русские, находившиеся тогда в Париже, как двором, так и первыми министрами были принимаемы как нельзя лучше, во-первых, потому, что сие было скоро после заключенного в Тильзите мира, которым Россия признала Наполеона императором французов, всех королей, им сотворенных и все приобретения, им сделанные; во-вторых, по случаю предстоящего разрыва с Австрией, ибо союз России, с той или с другой стороны, мог произвести большой перевес в успехах войны.

В Тюильрийском дворце всякий четверг был спектакль, потом собрание в комнатах и ужин, в котором мужчины, однако же, не участвовали, а одни только дамы. Зов делался дежурным камергером билетом на имя каждого из приглашаемых. Сей билет должно было при входе во дворец показать швейцару, который раздирал его пополам, одну половину оставлял у себя, а другую должно было отдать стоящему при входе в театр лакею. Ничто не было величественнее и вместе с тем воинственнее, как вид на каждой ступени высокой лестницы Тюильрийского дворца стоявших по обеим сторонам в медвежьих шапках гренадер императорской гвардии, мужественного и марциального вида, украшенных медалями и шевронами, державших свое ружье, – которое столько раз обагрено было кровью неприятелей почти всех земных стран, – смиренно у ноги.

Наполеон как итальянец любил и музыку итальянскую предпочтительно перед французской. Его капельмейстер был Paer, известный своими превосходными сочинениями нескольких итальянских опер. Славный певец Крементини [72]72
  Наполеон так любил талант Крементини, что сделал сего певца кавалером маленького Креста ордена Железной Короны.


[Закрыть]и певица Грассини принадлежали к императорской капелле. Почти беспрестанно давали в Тюильрийском театре итальянскую оперу «Ромео и Джульетта», в которой играли Крементини и Грассини; ничего невозможно было слышать восхитительнее, как сии два голоса вместе, ибо Грассини имела превосходный contre-alto. Хотя сия опера представляема была так часто, но всякий раз ее можно было слышать с новым удовольствием.

Мы видели также там несколько и французских пьес, как то: трагедию «Рим спасенный и Манлий», торжество славного Тальма и водевиль «Флибустьер», в котором австрийцы были выведены на сцену в самом карикатурном виде. В Тюильрийском театре назначены были две ложи для всего дипломатического корпуса.

Граф Толстой, бывший нашим послом [73]73
  Сказывали, что граф Толстой по приезде своем в Париж, увидевшись с Фуше, бывшим тогда министром полиции, просил его приказать приискать людей для его услуги, под предлогом, что он как иностранец не знает, к кому адресоваться, говоря при том, что он уверен, что окружен будет шпионами полиции, то предпочитает их подучить из первых рук. Вообще, граф Толстой поступал и вел себя во время его там пребывания со всем возможным достоинством российского посла и приобрел и оставил по себе уважение от самих французов, что я слышал от маршала Массена.


[Закрыть], нарочно, сказывают, опаздывал в театр, чтобы садиться позади всех; а так как те ложи были против Наполеоновой, то он не мог сего не заметить и кончил тем, что приказал нашему послу назначить особую ложу; подле оной сидел всегда итальянского королевства министр граф Морескальки.

Я всегда был в ложе нашего посла, которая была через две ложи от Наполеоновой. Надобно сказать, что Наполеон никогда в театре не аплодировал, а оттого царствовала всегда в оном глубокая тишина. Один раз случилось, что Крементини пропел известную его арию «Ombra odorata aspeta» с таким совершенством, что бедный Морескальки как итальянец, в исступлении от восторга, несколько раз громко закричал: «Bravo, bravo!» – и вдруг, опомнившись, спустился со стула на пол и на четвереньках выполз из ложи. Между нашей ложей и Наполеоновой никого тогда не сидело. Я сам испугался за несчастного Морескальки и взглянул на Наполеона, за которым в продолжение всего спектакля всегда стоял Ремюза, директор театров и дежурный камергер. В ту самую минуту, как услышал Наполеон сей, можно сказать, никогда небывалый крик в театре, оборотясь, бросил взор на Ремюза, который, поклонясь, вышел вон из ложи, но чем это кончилось, мне не было известно.

Наполеон во время представления всегда читал ту пьесу, которую играли на театре. Против его ложи находилась Жозефинина; за императрицей также во время всего спектакля стояли ее двора гофмаршал и дежурный камергер.

Нельзя было с большим, можно сказать, пренебрежением трактовать придворных чиновников, как при Наполеоновом дворе. Мне случилось видеть однажды, что во время танцев в Тюильрийском дворце, произведенных первыми танцорами парижских театров, приглашенные дамы сидели на табуретах [74]74
  На сей вечер приглашен был находившийся тогда в Париже персидский посол; а так как для мужчин не было в той комнате стульев, то и должны были стоять. Посол, постоявши немного, сел тут же на пол, поджавши ноги; с тех пор велено было для него ставить табурет.


[Закрыть], а императрица, королевы гишпанская, голландская и принцесса Боргезе – на креслах; за каждой из них стояло по одному камергеру; принцессе Боргезе захотелось поставить свои ноги на скамеечку; она оборотилась, сделала только знак своему камергеру, который тотчас пошел, принес скамеечку, поставил ей под ноги и закрыл оную ее платьем, она даже и поклоном его за то не поблагодарила.

Сравните же с сими пришельцами высоких членов нашего императорского дома: с какою утонченною деликатностью они обходятся со своими придворными чинами.

Должно еще приметить, что Наполеон составил свой двор из особ знатнейших французских фамилий. После спектакля все собирались в комнате, так называемой Салон маршалов; в ней находились во весь рост портреты французских маршалов. Через несколько минут дежурные камергеры выходили из бывшей подле комнаты и приглашали избранных особ для составления партии в вист императрицы, обеих королев, принцессы Боргезе и мадам Рошфуко. Когда партии в карты были составлены, то отворялись обе половинки двери, и все мужчины и дамы должны были идти поодиночке отдать – так называлось – поклон императрице, обеим королевам: гишпанской, голландской и принцессе Боргезе, которые отвечали небольшим поклоном.

В сие время Наполеон стоял в той же комнате и как будто всем делал инспекторский смотр; иногда он подзывал к себе из мужчин того, с кем ему нужно было поговорить.

Для дам сия церемония была весьма затруднительна, ибо они, не оборачиваясь, а только отталкивая ногой предлинные хвосты их платьев, должны были маневрировать. Императрицын стол был один в поперечной стене комнаты, а прочие три – в продольной. Стало быть, надлежало дамам сделать три поклона, идя прямо к столу императрицы; потом, поворотясь несколько направо, сделать каждой из королев и принцессе по одному поклону, переходя боком от одной до другой, и идти задом до дверей [75]75
  Когда представлялась жена моя Жозефине, я ее провожал до той комнаты, где назначено было собираться. Гофмаршал императрицы, который нас ожидал, сказал мне: «Предупредите графиню, что она должна сделать императрице три поклона при входе и столько же, когда будет откланиваться, идя назад, не оборачиваясь; вчера одна дама так запуталась в хвосте своего платья, что упала на пол и меня чуть с ног не сшибла». Жозефине никто не представлял, а только гофмаршал, отворяя дверь, называл особ, входящих к ней. Наполеону же представляла дам m-me Lucay.


[Закрыть]. Когда все мужчины и дамы перебывали, таким образом, для отдачи поклона императрице, двум королевам и принцессе, Наполеон выходил в комнату собрания и делал круг, после коего он уходил к себе.

Всякий раз перед ним шли два привратника, или гоф-фурьера, чтобы очищать для него дорогу, когда он приходил в собрание или уходил из оного, крича во весь голос: «Император!» – а так как он ходил очень скоро, то нередко сии его передовые сшибали почти с ног попадавшихся на их дороге [76]76
  Я видел однажды Талейрана, который был тогда в немилости; у него одна нога короче другой. Когда закричали: «Император», он бросился бежать, и, к счастию, близко случился камин, за который он удержался, а то быть бы ему на полу. Он бы по справедливости мог сказать, «qie le parquet de la cour esl glissant» (что придворный паркет скользок).


[Закрыть].

За ужином столы накрыты были на восемь особ. За стол императрицы, равно как и за столы королев и принцессы Боргезе, приглашались дамы по выбору, а прочие наполнялись как ни попало. У императрицы Жозефины были приватные вечерние собрания, на которых она была чрезвычайно любезна. Королева Гортензия тоже иногда принимала к себе по вечерам.

Всякую почти неделю были большие званые обеды: у Камбассереса, архиканцлера, у Шампаньи, министра иностранных дел, у князя Талейрана, обер-гофмейстера двора, у князя Куракина, нашего посла, и у графа Н. П. Румянцева, у которого был стол лучше всех прочих, а Шампаньи, напротив, славился своими предурными винами и столом. Один раз я обедал у графа Румянцева вместе с кардиналом Мори; после обеда подошли мы к камину, он мне сказал:

– Какое счастие для Европы, что два наши императора заключили теперь между собой союз, а всего бы еще лучше было, если бы они разделили ее пополам и назвались бы один – северным, а другой – полуденным императорами.

Кардинал Мори, сказавши сие, ушел, не дождавшись моего ответа.

Глава VIII

Карнавал – Маскарады – Обращение Наполеона с дамами – Публичные заседания в законодательном собрании и в l'Institut de France – Музей Наполеона – Осмотр художественной выставки и других достопримечательностей – Люксембургский дворец – Дом инвалидов – Артиллерийский музей – Монетный двор – Агрономический музей – Ботанический сад – Институт глухонемых – Церковь les perils Augustins – Физик Беер – Фабрика гобеленов – Императорская консерватория – Пантеон – Панорама тильзитского свидания – Версаль – Трианоны – Сен Клу – Аббатство Сен-Дени – Ожидание войны между Францией и Австрией – Выезд из Парижа в Вену – Дорога – Объявление войны – Вена – Возвращение в Россию – Милостивый ответ государя – Лето в Городище – Возвращение в Петербург

Никогда, как говорили, такого веселого карнавала не было, как в тот год. Граф Морескальки, министр итальянского королевства, дал, между прочим, маскарад, для которого королева голландская составила кадриль из двенадцати дам, в числе коих и сама находилась, в русских костюмах, и каждая из них по очереди и все вместе интриговали графа Румянцева и князя Куракина. Наполеон на сем маскараде несколько раз переодевался. Камбасарес тоже давал маскарад премноголюдный и прекрасный.

У Шампаньи было несколько балов; на одном из них я был свидетелем странного случая. Я стоял подле жены Н. Н. Демидова; Наполеон, говоря прежде со многими, подходил к ней; она сделала пренизкий поклон и взяла веселый вид, ожидая от него какого-нибудь приятного приветствия; она знала его генералом Бонапарте, первым консулом и наконец видала уже императором. Наполеон, остановясь перед ней, довольно долго смотрел ей в лицо, переступая с одной ноги на другую, понюхал табаку, ибо в левой руке он держал всегда табакерку, наконец, спросил:

– Кто вы, сударыня?

Я взглянул на мою соседку и приметил, что она вся переменилась в лице и сквозь зубы сказала свою фамилию.

Потом он, обратившись к стоявшей на другой стороне Демидовой дочери Муравьева-Апостола, которая была с нею на бале, сказал:

– Это очень хорошенькая особа, которая служит вам здесь надзирательницей.

Надобно знать, что Наполеон почти никогда не дожидался ответа, и, сказавши сии слова, отошел прочь. Демидова, насилу опомнившись от такого грубого вопроса, ей сделанного, сказала мне:

– Он имеет непостижимые странности и рассеянности, и оные еще более в нем увеличились с тех пор, как он стал императором. Я уверена, что он сие сделал потому, что занят был другою какою-нибудь мыслью; можно ли ему было меня не узнать? Я была в самом коротком знакомстве с его женою, когда она была просто m-me Bonaparte, и с ним очень часто видалась.

Это точно доказывало, что Наполеон не имел ни малейшего понятия о приличиях в обращении с дамами, а может быть, и не хотел его иметь. Мы довольно часто после спектакля проводили вечера у Н. Н. Демидова, а по вторникам бывали у графа Сегюра, бывшего французским министром при дворе императрицы Екатерины II. Мы бывали также у князя Метерниха.

Мне случилось быть в публичном заседании законодательного собрания по случаю закрытия оного. Председателем сего собрания был тогда Fontanes. Он, по обыкновению, говорил предлинную речь, наполненную похвалами и лестию их законодателю Наполеону. Кончилось рукоплесканием и продолжительным криком депутатов «Да здравствует император!»

Заседание в Institut de France, в котором я также находился, гораздо более мне понравилось. Оным председательствовал граф Сегюр; Андиё читал при сем случае прекрасную басню его сочинения: «Королева Фенелона», и некоторые другие сочинения были читаны самими авторами. Я слушал два курса в Париже – в Французском Атенеуме за деньги, где лекции преподавали знаменитые Cuvier, Thenard и другие славные тогдашнего времени ученые; другой курс древностей gratuit, т. е. безденежно, преподаваемый профессором Melin. Он был вместе директором кабинета древностей Публичной императорской библиотеки, в которой, между прочими редкостями, находятся два глобуса необыкновенной величины, так что, невзирая на высоту комнат, они проходили во второй этаж.

В наше время в Париже находились все изящные произведения древней Италии, трофеи великой армии, в хранилище, называемом Наполеонов музеум, в Луврском дворце устроенном. Описывать красоты Аполлона Бельведерского, Венеры Медицейской, Лаокоона и проч. статуй было бы излишним, и я не в состоянии того сделать; впрочем, кому неизвестны сии мастерские произведения из множества описаний, изданных в свете? Но достойно примечания: то, чем славилась вся Италия, классическая страна Европы, и куда стекались отовсюду любители изящного, – здесь собрано в одном месте, и в несколько часов сложно было видеть лучшие произведения резца и кисти, ибо в Наполеоновом музеуме находились не только все лучшие статуи, но и картины первейших древних итальянских живописцев, даже «Преображение Христа Спасителя» Рафаэлево, которое почитается единственным в свете произведением живописи. Каково же было французам расставаться в 1815 году с сими сокровищами, которые, по Парижскому трактату, долженствовали быть возвращены прежним их владельцам.

В Луврском же дворце в тот год была выставка национальных произведений искусства. В Париже все удобства придуманы: куда ни приедешь видеть любопытное, швейцар или привратник при входе за несколько су предлагает купить описание того, что предстоит видеть. Таким образом случилось и с нами при входе на выставку; по сему подробному каталогу мы осматривали все произведения живописи и скульптуры. Тогда славились как живописцы Давид Жерар, Жироде старший и некоторые другие.

Картина коронования Наполеона папою Пием VII, кисти Давида, останавливала всех зрителей. Она представляла ту самую минуту, когда сей верховный святитель возлагал на Наполеона, сидящего на троне, императорскую корону; в картине находилось до тридцати фигур, во весь рост, и все списаны были с натуры. Одно, в чем упрекали живописца, это то, что он всех принцесс Наполеоновой фамилии нарядил в белое платье и поставил почти на одной линии, как фрунт солдат, зато изображение папы сделано было превосходно.

Картина, представлявшая Марию Стюарт в темнице, написанная Жироде, получила всеобщую похвалу, равно как и портрет генерала Лассаля во весь рост, державшего в одной руке ключи взятой им крепости, живописца Жерара. В сей же выставке мы видели статую из белого мрамора, резца знаменитого Кановы, изображающую мать Наполеона, сидящую в длинных креслах, в виде Агриппины. Странная мысль, но неизвестно, кому она принадлежала – скульптору или оригиналу статуи.

Сверх сего, мы старались употребить наше время, оставшееся от веселостей, на осмотрение всего любопытного как в Париже, так и в окрестностях оного, сколько было возможно. Мы руководствовались книгою Pariseum, дабы знать дни и часы, когда можно было видеть какое-либо заведение; а путеводителем нашим был один француз, m-r de la Bontraye.

В самом городе мы были в Люксембургском дворце, где находится галерея картин славного фламандского живописца Рубенса, представляющая, во-первых, портрет Генриха IV, короля французского, и жены его Марии Медичийской; во-вторых, то время, когда ей сделано было предложение о вступлении в брак с Генрихом; в-третьих, их сговор; в-четвертых, их бракосочетание; представлены и другие обстоятельства относительно сего случая; все сие писано было с натуры. В сем же дворце, в превосходных живописных картинах, изображена жизнь св. Брюна и полное собрание видов французских гаваней славного Вернета.

Ездили в Инвалидный дом и осматривали оный во всех подробностях. В библиотеке, куда сходятся читать повествования о деяниях своих предков-героев сии изувеченные воины на поле чести, из коих часто видно у троих не более двух ног, – находится портрет Наполеона, верхом, в плаще, обуреваемом ветром, когда он был на вершине горы Сан-Бернарда, первым консулом, перед баталией при Маренго, за которой, как известно, Наполеон завоевал вторично всю Италию. Умилительно было видеть в больнице, где – как раненые, так одержимые и другими телесными недугами – сии защитники отечества успокаиваются и ухаживаются сестрами милосердия. Мы видели сих благотворных сестер, шьющих белье и приготовляющих пищу для больных инвалидов; мы были в той столовой, где Петр Великий, налив кубок вина, выпил за здоровье сих увечных воинов. Купол с превосходною живописью, равно как и вся церковь инвалидного дома, почитается мастерским произведением архитектуры; в сей церкви сохраняются все военные трофеи, взятые у неприятелей.

В Артиллерийском музее, между прочими достопримечательностями, мы видели один из бочонков, начиненный порохом, принадлежащий к адской машине, machine infernale. Мы купили там несколько секретных замков, видели из таковых один, который привинчивается к двери. К сему замку приделан небольшой пистолет; когда отворишь дверь, пистолет делает выстрел и искрами от кремня зажигает маленькую свечку, подле полки находящуюся, и, таким образом, хозяин разбужен, и комната освещена. Сии замки изобретены против воров.

В монетном дворе мы видели род медных тумбов, на которых выбивается монета; на сих тумбах была надпись: «Сии тумбы вылиты из меди пушек, взятых у русских под Аустерлицем». Какое непростительное самохвальство, тем более, что я нарочно спросил у чиновника, который показывал нам монетный двор: была ли в оном какая перемена и не сделали ли некоторых прибавлений? Он мне отвечал, что как сей монетный двор был до революции, в таком положении и теперь находится. Чиновник, видно, не подозревал, что я русский. Какая разница между нашим монетным двором и Парижским: у нас видна опрятность, а там ужасная нечистота; на нашем монетном дворе действующая сила есть паровая машина, а в парижском, по крайней мере, как я его видел, употреблена была человеческая сила, и работали на оном преступники.

В Агрономическом музеуме я видел множество машин и орудий для хлебопашества, подобно как у нас в Вольном экономическом обществе, но с тех пор сия часть сделала во Франции великие успехи.

Мы с великим любопытством рассматривали все растения в Jardin des Plantes (ботанический сад). Директор оного m-r F. Jussieu по знакомству своему с de la Bontraye, который нам предложил видеть сие редкое в своем роде заведение, принял нас в своих комнатах и приказал показать нам сад во всех подробностях. Тогда находилось там и большое собрание редких зверей. Мы видели также и Шенбрунский ботанический сад, но Парижский кажется гораздо полнее. В первом мы видели белых орлов, которые, сказывают, очень редки.

Нам случилось быть на публичном испытании знаменитого Института глухонемых аббата Сикара. Славный Malhio был тогда уже его помощником. В комнате, где происходило испытание, видны были два портрета в натуральный рост: один изображал аббата де л'Эпе, незабвенного изобретателя способа, служащего к образованию сих несчастно-рожденных и основателя сего института, с тем из его воспитанников, который служил сюжетом написать известную комедию, а другой портрет представлял аббата Сикара и Malhio, а внизу написан его удивительный ответ: «Благодарность – память сердца».

Нельзя было без чувства сострадания о сих несчастных и вместе без удивления видеть, до чего может дойти терпение человека, посвятившего себя какой-либо части. Между сими воспитанниками много было с такими приметными дарованиями, что им недоставало только возможности объясняться, чтобы быть полезнейшими людьми в обществе.

Во время революции все мавзолеи и гробницы, бывшие в Аббатстве Сен-Дени, истреблены, и, не помню кем-то, остатки оных собраны и помещены в упраздненную церковь les petits Augustins. Сии обломки древних памятников были расположены по векам с большим тщанием и искусством. Стекла в окошках даже были того же века, которого находились в том отделении куски памятников, ибо совершенно целого ни одного почти не было; сие доказывает, до какого исступления зверства доходил во время революции народ! Например, видна была часть лошадиной головы от монумента Генриха IV, несколько звеньев цели, которою окованы были четыре народа, побежденные Людовиком XIV, от памятника, в честь сего короля воздвигнутого на площади, называемой la place des Victoires. На сей площади Побед теперь находится, кажется, бронзовая статуя, изображающая генерала Deshixs.

Нас возил г-н de la Bontraye к славному тогда физику Бееру; он наиболее занимался отводами громовых ударов, и у него сия часть так была усовершенствована, что в саду его находилась беседка на китайский манер, вокруг всей крыши коей было навешено множество колокольчиков, подобранных звуком в роде карилиона, и при малейшей электрической силе в воздухе сии колокольчики производили звон самый стройный и приятный; он делал сей опыт в бытность нашу у него. Беер, узнавши, что мы русские, и не из обожателей Наполеона, повел нас в свою спальню, снял со стены небольшую картину, под которой в стене сделано было отверстие, закрывавшееся небольшой жестяной дощечкой; он пожал пружинку, дощечка отскочила, и сквозь стекло, как у небольшой зрительной трубки, видно было изображение Людовика XVI, освещенное ярким светом, и он представлялся в некотором отдалении, совершенно как живой.

Мы видели славную во всем свете гобеленовую фабрику aux Gobelins (семьи Гобеленов); в ней ткали тогда Наполеона верхом, во весь рост.

Посетили также Императорскую консерваторию, где образуются музыканты, певцы, певицы, актеры, актрисы, танцоры и танцорки для всех национальных театров. Все первые из французов таланты в сих родах получили свое образование в сем превосходном заведении.

Из церкви Сен-Женевьев во время революции устроен пантеон, великолепнейшее здание во всем Париже, посвященное для принятия праха великих мужей, отличившихся на поприще жизни. Мы видели тут гробы, между прочими, Руссо и Вольтера. Вид с пантеона представляет весь Париж, как в панораме.

Тогда любопытство всех парижан привлекаемо было Тильзитскою панорамою, которая сделана была с большим совершенством, особливо для тех, которые там находились. На Немане виден был тот павильон, в котором встретились оба императора. По улицам города представлены были в параде наши гвардейские полки, которые объезжали верхом Александр и Наполеон с многочисленною свитою.

Мы ездили в Версаль; в каком состоянии я нашел сие всегдашнее и любимое пребывание французских королей! Видно было, что революция прошла через царские чертоги, которые, хотя несколько возобновлены Наполеоном, но уже нет и признака раззолоченных лож в королевском театре. Славные фонтаны совсем не существуют. Сказывали, что водопроводные свинцовые трубы все вытасканы из земли. Странно, что в бывших королевских комнатах сохранились портреты мадемуазель де ла Вальер и мадам Помпадур. Большой Трианон отделан Наполеоном; он ездил туда на охоту. Маленький Трианон, любимое жилище королевы Марии Антуанетты, совершенно почти разорен. Проводник наш, уроженец версальский, показывал нам в саду то место, где будто королева имела тайные свидания с кардиналом Роганом, чтобы получить от него известное драгоценное ожерелье. Так поддерживалась еще молва, помрачающая честь сей несчастной принцессы.

На возвратном пути мы останавливались в Сен-Клу; сей дворец был в весьма хорошем состоянии, ибо Наполеон часто в нем живал. Мы были в той оранжерее, из которой генерал Бонапарте, по возвращении своем из Египта, введенными им гренадерами принудил 500 членов национального собрания, имевших заседание в сей оранжерее, для спасения своей жизни выскочить в окошки.

Мимоездом в Париж мы осматривали главную фарфоровую фабрику в Севре. Оная превосходнее венской (в которой мы купили много фарфора для стола и для десерта) своими приятными формами и имеющимся секретом наводить на фарфор синий цвет, которому ни одна фарфоровая фабрика подражать не может; зато в ценах вещам никакого нет сравнения.

В аббатстве Сен-Дени, где до революции покоился прах толиких поколений французских королей, в наше время устроен был запасный магазин хлеба для продовольствия парижских жителей. Привратник соборной церкви, под сводами которой находились гробы королей, рассказывал нам, что за несколько дней перед тем приезжал Наполеон с кем-то сам-друг, чтобы осмотреть то место, которое он назначил для себя, велел зажечь свечу, взял ее в руку и пошел один в темное подземелье.

– Этот разбойник – без страха, – прибавил привратник.

Мы любопытны были видеть место, которое, по тогдашним соображениям, могло действительно вмещать в себе останки сего великого человека. Но сколь все человеческие предположения ничтожны противу неисповедимых судеб Всевышнего!

Мы хотели воспользоваться пребыванием нашим в Париже, чтобы найти гувернантку для дочери нашей Анны; и хотя Витали очень хорошего поведения, но он был весьма слабого здоровья и не мог быть гувернером при сыне нашем Егоре, то и для него нам нужно было иметь другого человека. Для дочери мы нашли m-lle Anne, пожилую девицу отменной нравственности. Она воспитывала старшую дочь Лукьяна Бонапарте. Из представлявшихся во множестве, желающих определиться к сыну нашему в гувернеры, мы решили взять m-r Place, который был весьма учен, но оказался впоследствии неспособным исполнять принятую им на себя обязанность. M-lle Anne должна была с нами ехать в Россию, a m-r Place весною приехал в Петербург морем.

Между тем война у австрийцев с французами казалась неизбежною; положение всех русских, находившихся тогда в Париже, сделалось затруднительным, ибо мы не знали, которую сторону возьмет наше правительство; нейтральною же оставаться России казалось невозможно. В таких обстоятельствах все почти наши соотчичи вознамерились оставить Париж. Мы решились в конце марта месяца 1809 года ехать опять в Вену.

Проезжая французские владения до реки Рейна, мы видели уже множество войск, идущих на границу. Я принял в Вене к себе в камердинеры одного из дезертиров французской армии, служившего в оной унтер-офицером, по имени Лапиер. Когда мы поехали в Париж, то я в своем паспорте назвал его Штейном, уроженцем из Курляндии, и так его все и называли. На возвратном пути мы остановились в городе Нанси, чтобы переменить лошадей; Лапиер сидел тогда на козлах четвероместной нашей кареты. К счастью, он купил еще в Вене для дороги шапку с длинными наушниками, которыми он завернул себе все лицо и оставил только одни глаза. Покуда нам закладывали почтовых лошадей, Лапиер узнает множество солдат того самого эскадрона, в котором он служил, ходящих вокруг наших экипажей. Каково же было его положение! Он сидел ни жив, ни мертв, ибо если бы он кем-нибудь из его сослуживцев был признан, то его бы взяли, и он был бы расстрелян.

В Страсбурге мы ходили смотреть в протестантской церкви мраморный монумент фельдмаршала де Сакса. Фельдмаршал изображен во весь рост, у ног его открытый гроб, куда уже он одною ногою вступил, и Франция, в виде женщины, его останавливает. В этой же церкви находится несколько столетий в стеклянном футляре совсем почти неповрежденное тело какого-то графа Нассау.

В Мюнхене баварского короля тогда уже не было, и все находилось в большой тревоге; однако же нам предложили осмотреть дворец; картины и прочие вещи были уложены в ящики. По всей дороге беспрестанный был проход войск. В городе Браунау, на австрийской Гранине, пришел ко мне комендант и сказал, что декларация о войне с французами уже публикована, и, узнавши, что я русский, весьма желал узнать, которую мы возьмем сторону. Я ему отвечал, что, так как я оставил давно Россию, мне вовсе неизвестны намерения нашего правительства. Комендант меня предварил, что мы найдем большое затруднение в почтовых лошадях и в самом проезде по дороге, и, действительно, мы часто должны были на станциях дожидаться по нескольку часов лошадей, а дорогой останавливаться, покуда пройдет колонна войска; особливо затрудняли нас понтоны и тяжелая артиллерия. Мы, можно сказать, вояжировали по военным этапам и окружены были с обеих сторон войсками, сперва как будто нас провожающими, а потом идущими к нам навстречу. За несколько станций до Вены мы встретили императора Франца и эрцгерцога Карла, едущих к своей армии на границу.