Текст книги "Жизнь продолжается. Записки врача"

Автор книги: Евгения Дорогова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Поводом собраться вместе на Родине за праздничным столом послужило не только завершение заграничной службы, но и особое событие. Мы стали дедушкой и бабушкой. У нас родилась внучка.

Принимая поздравления от друзей, мы делились тегеранскими новостями. Супружеская пара наших сокурсников, вернувшихся ранее, рассказывала о столичных событиях. Товарищи из Ленинграда и Киева обсуждали перемены в своих городах. Тегеран для всех ушел в прошлое, но остался в воспоминаниях.

Наш сокурсник, Анатолий, руководивший теперь одной из московских больниц, спросил: «А помните нашу поездку в Исфаган?» Все помнили.

Как-то, имея два предстоящих свободных дня по случаю местного праздника, мы собрались на дальнюю экскурсию. На большом больничном автобусе

выехали из города в конце рабочего дня. Миновав пригороды и предгорья, остановились на короткое время в религиозном центре страны Куме. Однако не оставили без внимания знаменитые кумские вазы с персидскими росписями.

За городом началась бескрайняя, однообразная, песчаная пустыня, пересекая которую шла совершенно пустынная современная автострада. Быстро темнело. До самого горизонта кроме шаров «перекати-поле» ни людей, ни строений, ни животных видно не было. Буро-желтые, как бы плывущие, барханы сливались с багрово-серым небом. Появилось жутковатое впечатление – будто бы мы попали на другую планету. Однообразный пейзаж оказывал гипнотическое воздействие. Чтобы не уснуть и, самое главное, чтобы не дать уснуть шоферу, мы непрерывно пели песни. С наступлением ночи женщинам разрешили дремать. Мужчины, сменяя друг друга, садились рядом с шофером (как его дублеры). На рассвете мы прибыли в древнюю столицу Персии – город Исфаган.

По плановому туристическому маршруту среди множества иностранцев мы осматривали старинные достопримечательности весь день. Не ошибусь, если скажу, что фотографий у каждого хватило на целый альбом.

С утра следующего дня мы свободно ходили по городу, выбирая на память знаменитые исфаганские серебряные изделия с бирюзой. Никто не уехал также без исфаганской чеканки. Художники-чеканщики занимали целые улицы города.

Прервав наши воспоминания, сокурсница Наташа сказала: «Если бы нам дома платили за работу втрое больше, никогда не поехала бы туда!» Женщины с ней согласились: «Господи, как хорошо-то у нас дома! Какое счастье – родиться в нашей стране!»

Сокурсник Толя продолжил разговор об Иране: «Разве не интересно было увидеть древнюю столицу Ирана с ее мечетями, гаремами, дворцами шаха Аббаса, с древними реликвиями персов? Кстати, я там чуть не умер от страха, когда ты потерялась в огромной подземной мечети Джомэ».

«Бывало, что и терялись, – сказал доктор, дольше всех из нас живший в Тегеране. – Как-то раз один из наших пошел на базар с женой и ее подругой. Его спросили: “Зачем тебе две жены? Продай одну”. Весельчак сказал только одно слово: “Чанде?” (“какова цена?”) – и увел женщин с базара. На следующее утро в своей постели вместо жены он нашел мешок урюка». Все притихли. Анекдот был похож на правду.

Тему поддержал новоиспеченный дед Иван. «А мне, – сказал он, – пришлось пережить настоящий стресс. Вдруг наш шеф снимает мою жену с приема и посылает в персидскую частную больницу. Жду, жду – ее нет. Потом директор этой больницы лично привозит ее с переводчицей домой. Ей, как консультанту, удалось не только переправить советскую армянку в Союз, но и ввергнуть коллегу в совершенное недоумение. Он решил, что эта женщина должна стать его седьмой женой, хозяйкой больницы, и, таким образом, многократно повысить его доход.

Но она – о глупая женщина! – не взяла у него часы, усыпанные алмазами, оттаскала за космы переводчиц, чтобы они не брали подарков и не пускали его к ней в кабинет.

Тогда иранский коллега пошел на хитрость. Чтобы вручить брачный контракт, он явился к ней на прием по нашему талону. Она приняла его как больного, велела раздеться и простучала своим молоточком по всем рефлексам. Боясь раскрытия своих тайн, жених спасся бегством. Мне же с тех пор выпала тяжелая служба охранника, чтобы хитрый соперник ее не выкрал!»

Гости смеялись до слез, но никто из них не подозревал, что рассказанный с блестящим юмором эпизод был близок к истине.

Мы часто спрашивали себя, что же двигало нами тогда? Почему, выполняя тяжелую работу, зачастую сопряженную с перегрузками и стрессами, мы оставались веселыми и счастливыми?

Не погоня за наживой была причиной нашей успешной службы за рубежом. Движущей силой жизни являлась любовь, жившая в нас. Это была любовь к Родине и любовь к своей профессии – медицине.

РОДИНА ПРЕДКОВ

Перестройка ввергла нашу семью в катастрофу. Реформы новой власти лишили ранее заработанных денег, цены повысились, пенсии стали нищенскими, материальное положение дочерей и стариков-родителей резко ухудшилось. Четверо маленьких внуков требовали заботы.

Помощь пришла со стороны родственников по материнской линии. Их тамбовское село из шестисот домов четырьмя улицами привольно раскинулось на берегу реки Иловай. По ней когда-то сплавлялся лес для флота царя Петра. Пойдешь вдоль улицы – упрешься в реку, пойдешь поперек – окажешься в лесу. Среди многочисленных тезок и однофамильцев жители села различались лишь по прозвищам. Так, для моей исчерпывающей характеристики достаточно было формулы «Митрошечки Кириллова Маньки дочка».

Большой, замшелый «дед-Кириллов» дубовый крест, скрепленный чугунными болтами, возвышался над кладбищем больше века. В семье прадеда один из мальчиков (мой дед) за свою пригожесть носил имя Митрошечка, пятеро его дочерей (в их числе и моя мама) славились как первые красавицы.

Преодолев на своем газике пятьсот километров от села до Москвы, приехала в гости моя двоюродная сестра и дорогая подруга Нина, по прозвищу Нинка

Монарь. Целый год, начиная с лета 1941 года, вместо того чтобы учиться в шестом классе, мы работали в колхозе имени Клима Ворошилова. Сестра числилась двадцать четвертой внучкой нашего дедушки, имевшего в старые времена шестнадцать детей, а я – двадцать восьмой. «Жень, – сказала Нина, – что ты загибаешься от голода в своей Москве? Поедем к нам!»

Продав какие-то вещи, мы наскребли новые рубли и купили зимний дом на Заречной улице села с большим земельным участком.

Оказавшись в родовом поселении, я ощутила, что именно здесь мое место, назначенное судьбой. Мне нравилось все: чернозем, уходящий вглубь на два метра, необыкновенное изобилие земных плодов, горячий сухой воздух, древний бесконечный лес, населенный кабанами, волками, лисами, бобрами и другими животными.

Односельчане приняли меня радушно. На высоком берегу реки у клуба стоял памятник погибшим воинам, на граните которого были высечены целые столбцы фамилий родных мне людей. Рядом с памятником находилась доска почета, с которой один из двоюродных братьев, Лешка, красавец– мужчина богатырского телосложения, смотрел на нас с улыбкой. Он был знатным сварщиком, стахановцем и известным в округе мастером на все руки.

В первый же день Лешка представил меня как свою сестру. Помощь его не была лишней. Муж, дочери и зятья уехали в Москву, я с детьми оставалась одна.

Алексей был искренне рад совершившемуся переселению и называл меня с каким-то придыханием: «Доохтур». Я опасалась, вдруг это слово прилипнет ко мне как прозвище. Однако старики и ровесники звали меня просто: Жень. Остальные обитатели села, смотря по их возрасту, теть-Жень или баб-Жень. Я была рада общению с этими простыми, опрятными, необыкновенно трудолюбивыми людьми, не бегавшими по врачам, но выполнявшими от зари до зари немыслимый для москвичей физический труд, и старалась своими врачебными знаниями помочь им.

Вместе со всеми в четыре часа утра под залпы пастушьих кнутов я шла на свое поле. В открывающейся панораме лугов и полей мелькали белые платочки соседок, и мой платочек от них не отличался. Позже дети, проснувшиеся от дневного света, бежали ко мне, и мы шли завтракать.

Доперестроечная деревня жила хорошо! Двери в домах не запирались, а если кто и вешал замок, то ключ клал под ступеньку. Авторитетный участковый милиционер не имел резиновой дубинки, и я не видела у него оружия. Одно его слово в определенных ситуациях восстанавливало порядок. Большие приусадебные участки позволяли жителям во множестве содержать различный скот и птицу. Нищих в селе не наблюдалось. Детям нравилось смотреть, как нескончаемые вереницы гусей с сердитым гусаком во главе шествовали утром к реке, а вечером безошибочно возвращались в свои дворы.

Прекрасную новую школу заканчивали все, а десятиклассникам не требовались репетиторы для поступления в вузы. Большинство внуков, правнуков и праправнуков по наличию сберкассовых счетов, хороших зарплат и доходов от хозяйства намного превышали материальное положение нашего деда, раскулаченного в тридцатых годах. Собственные машины имели не все, но мотоциклы не были редкостью, не говоря уж о велосипедах. К старинному селу прирос коттеджный поселок с городскими удобствами. Своеобразные филиалы села окружали современную птицефабрику и крахмалопаточный завод. Совхоз-миллионер КРС (крупный рогатый скот. – Примеч. ред.) имел возможность не только предоставлять своим рабочим жилье бесплатно. Не берусь перечислить все сельские блага и льготы, скажу лишь о стадионе на опушке соснового леса и о детях.

У леса были построены двухэтажные типовые здания яслей и детского сада с неограниченным числом бесплатных мест. Местные дети были крепкими, смышлеными и не знали наших московских ОРЗ. В школе детей кормили бесплатно, так как по утрам их матери были заняты хозяйством. Во дворе школы находилась «Избушка» – столовая. Для самых маленьких учебный день начинался там. Старшие классы завтракали на большой перемене.

Вернувшись из школы, моя внучка с восторгом рассказывала, какой сегодня вкусный был борщ с мясом, каша со шкварками и горячая пампушка с медом. Сельская интеллигенция имела высшее или среднее специальное образование.

Мы с мужем считали, что здешним жителям до коммунизма – всего один шаг. Однако шаг этот сельчане одолеть не могли из-за того, что водка и бражка лились рекой. Пили по какой-то нелепой привычке, соревнуясь, кто больше. Женщины обычно в попойках не участвовали и не курили, о мужьях говорили: «Мой (хозяин, сам) пьет, как обычно». К счастью, соревновались они не только в этом занятии, но и в работе, совершая трудовые подвиги. Они радовались труду и гордились им. Деклассированные алкоголики были единичны, известны всем. Сердобольные бабы их жалели. Часть мужчин вообще не употребляла спиртное. То, что скрывается под неизвестным тогда словом «секс», осуждалось и называлось развратом. Церкви в селе не было. Однако кроме государственных широко отмечались церковные праздники. Над усопшими родственники или близкие люди ночью при свечах читали Псалтирь. Новорожденных детей крестили в храме районного центра. Во льду реки на Крещение вырубалась «Иордань», в которой сельчане купались.

На выборах население всего района голосовало – за редким исключением – против новой власти, разрушающей благополучную жизнь. Однако, к своему большому изумлению, выборы оно проиграло.

Расстояние до Москвы было сравнительно небольшим, но диалект местных жителей значительно отличался от моего московского. Несмотря на клубную дискотеку (одну из первых ласточек перестройки), я с радостью замечала, что старинное народное художественное творчество было живо.

После работы, тихими, светлыми вечерами, молодые люди собирались у моста через реку. Под звуки гармошки устраивались веселые пляски, перемежающиеся песнями и частушками на тему дня. Я удивлялась остроумию и юмору неизвестных авторов.

Как-то поздним вечером, когда дети уже спали, оттолкнув залившуюся истерическим лаем собаку, перемахнул через загородку палисадника здоровенный парень Васька-Шатун. Несомненно, он был пьян, но, по-видимому, способен еще к разумным действиям. Обняв фонарный столб у крыльца, он тихим, совсем детским голосом сказал: «Теть-Жень, я на борону упал». В памяти возникла яркая картина прошедшего дня, когда по дороге на речку мы с интересом наблюдали за трактором, быстро перемещавшимся по вспаханному полю. Он тащил за собой связки стальных борон, которые, звеня цепями, подпрыгивая и блестя на солнце, обрушивались большими зубьями на глыбы земли и крушили их. Столкновение с такой бороной ничего хорошего человеку не сулило. Преодолев страх, вызванный внезапным вторжением Васьки, я поняла: требуется моя врачебная помощь.

Вид парня был страшен: лицо разбито, в слипшихся волосах запуталась солома, рубашка, пропитанная кровью и землей, висела клочьями. У его ног набегала лужица крови. Естественно, в помощи раненому отказать было невозможно. Чтобы разобраться в ситуации, я подтянула огородный шланг и, используя остатки рубашки в качестве мочалки, отмыла парня с головы до ног. Картина поражений оказалась грозной, требующей немедленного хирургического вмешательства. Кроме бороны, еще что-то обрушилось на парня. Я спросила: «Дрался?» Он тряхнул головой: «Да».

Село спало. До медпункта, находившегося за рекой, было далеко. Телефонов в домах не имелось, будить соседей Васька категорически запретил. Бинты я сделала из простыни. С большим трудом удалось остановить кровотечение. На его теле, что называется, не оставалось живого места от гематом, поврежденной кожи и нескольких серьезных ран. Кроме того, были обнаружены минимум три сломанных ребра. Я стянула грудную клетку длинным полотнищем. Убедившись, что видимых переломов больше нет, крупные артерии вроде бы целы, надела на Ваську рубашку мужа и написала направление в больницу. Парень, протрезвевший после ледяного душа и моих манипуляций с ранами, вежливо сказал: «Спасибо, теть– Жень!» Затем, махнув рукой в сторону села, добавил: «Если што, только скажи...» – и твердой походкой направился к дому соседа, владельца автомобиля, чтобы уехать с ним в больницу.

Утром пришла мать Васьки, миниатюрная женщина, вдова фронтовика. «Вот, молоко детям», – сказала она. Потом, заплакав, добавила: «Парень справный, но неслух, нешто с ним сладишь? Рубашка хороша, постираю, принесу». Рубашку я подарила, молоко, хранящее тепло коровы, взяла.

На другой день поздним вечером нас вновь разбудила собака. Одевшись и взяв с собой фонарь, я вышла из дома. Оказалось, по моему полю с включенными фарами бегает трактор, окучивая грядки. За считаные минуты на десяти сотках посаженной картошки он выполнил работу, потребовавшую бы от меня не менее двух недель тяжелого труда. В трактористе я узнала Ваську, которому надлежало в это время лежать в больнице. Поравнявшись со мной, перекрывая гул мотора и собачий лай, он пропел: «Моя Милка изменила, с Колькой под руку ушла, и чаго ж она такого в нем хорошего нашла?» Так доверительно он сообщил мне о своих душевных и физических проблемах. Я рассердилась.

Трактор, объехав поле, встал у калитки. При свете фар результаты моей вчерашней работы выглядели плачевно. Я пришла в отчаяние и эмоционально объяснила парню, к чему приведет его безответственное поведение. В ответ он спокойно сказал: «Ничо. Ты вылечишь!» – прыгнул в свой рычащий трактор и исчез в ночи.

В эту ночь я лишилась сна, когда, не находя себе места, металась по дому и ругала Ваську: «Тебе невдомек, что завтра начнется воспалительный процесс в осыпанных землей ранах, грозящий заражением крови! Кроме того, сильный удар в грудь, сломавший ребро над сердцем, мог задеть и его, то есть привести к инфаркту! Как “вылечишь”, – волновалась я, – не имея ни бинтов, ни лекарств, ни инструментов для обработки ран? При том еще, что хирургия – не моя специальность!»

Однако утром выяснилось, что я ошиблась, низко оценив интеллект Васьки. У него имелся свой план лечения. Лавируя между собирающимся стадом, у дома остановилась «санитарка». За рулем сидел сам Васька, а рядом с ним перепуганная фельдшерица Нюська. Сквозь слезы она поведала мне, что Шатун приехал в здравпункт на тракторе, обманом удалил шофера и привез ее вместо больницы ко мне. Парень полностью доверил мне свою судьбу. «Как хош, теть-Жень, в больницу не поеду», – тихо сказал он. Бросить раненого я не могла. Заперев в доме спящих детей вместе с собакой, я села в машину.

В здравпункте Васька взгромоздился на перевязочный стол и затих. Пришлось его снова вымыть, но теперь спиртом и йодом. Не могу сказать, насколько было эффективно проведенное мною местное обезболивание, но он ни разу не вскрикнул. Нюська помогала мне толково и грамотно, но чуть в обморок не упала, удаляя присохшие, черные от пыли и чернозема повязки. Раны удалось очистить и часть из них зашить. Сердце парня билось четко. Домой я вернулась на тракторе. Васька оставил меня у калитки и умчался в поля. В последующие дни он являлся на перевязки к медсестрам, но «санитарка» гонялась за его трактором по всей округе, чтобы сделать в поле трактористу, не пропустившему ни одного рабочего дня летней страды, инъекцию антибиотиков по моей схеме лечения.

Его тайну я разгадала. Страшно было подумать, что сталось с теми, кто с ним сражался. Скорее всего, их в это время «собирали по частям» в хирургии. Больничной койке Васька предпочел триумф победителя. Уходя из медпункта, он дегтем закрасил на лице разноцветные синяки, швы и наклейки. Я не возражала: деготь, как известно, был составной частью мази Вишневского. В диковатом виде он мчался на тракторе по селу, распугивая орущих кур и сельчан. Какая-то озорная девица прокричала вслед: «Васька-шут, остановись, я тебя умою!» Одна эта фраза, по-моему, способна была заменить парню многие лекарства. Вскоре я увидела знакомую рубашку, мелькающую на гулянках среди пестрых девичьих платков и сарафанов.

В Поволжье, на родине мужа, мне приходилось встречать русских богатырей: голубоглазых, светло-русых, могучих и добрых. На родине предков я убедилась, что не только Приволжская, но и Тамбовская земля, несмотря ни на какие обстоятельства, продолжает рождать богатырей.

Не прошло и десяти лет с тех пор, как процесс переселения жителей городов и сел, сделав крутой вираж, изменил свое направление на обратное. Нашей семье пришлось вернуться в Москву. Жизнь села коренным образом изменилась.

Прошло еще десять лет. Упал и ушел в землю кладбища крест деда Кирилла. Потомки деда, бросив благодатную землю, леса и реки, устремились в Москву. Сегодня в качестве неквалифицированной рабочей силы они трудятся на бензозаправках и рынках. В расцвете своих сил они ютятся в съемных комнатушках. Столица обильно кормит их фальсифицированной зарубежной пищей из супермаркетов. Какие уж тут частушки? Из русского языка они используют пару десятков слов, перемежая их нецензурной лексикой.

Пустеющие села заселяются выходцами с Кавказа. Эти люди не хлебопашцы и не скотоводы. Тучные поля зарастают бурьяном, зато бурно процветает их теневой бизнес.

И снова встают сакраментальные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»

НЕПОЗНАННАЯ СИЛА

До пенсионного возраста для нас, как и для многих советских граждан, понятие «Бог» не существовало. Мы с мужем имели крепкую семью, благополучных детей, интересную и увлекательную работу, были счастливыми супругами. Однако в моих мыслях существовало что-то сокровенное, не совпадавшее с мнением мужа.

Помню первый студенческий год в медицинском институте, просторный класс на кафедре биологии. На длинных столах, стоящих в два ряда от двери до окон, были размещены для каждого из нас микроскопы.

Преподаватель уже на месте. Появляется офицер Иван. Окинув класс быстрым взглядом, берет свободный микроскоп с дальнего стола, направляется в мою сторону, втискивается между мной и соседкой. Ряд послушно отодвигается к окну.

Изучали развитие зародыша из куриного яйца. Из серии препаратов видно: вот – клетка, вот – две, вот пошло деление в геометрической прогрессии. Картина одинаковая: у меня, у сидящего рядом Ивана, у всех студентов. В каждом микроскопе видно, как идет процесс зарождения и формирования жизни. Если в этом процессе что-то нарушить, применив влияние внешней среды, то сформируется урод, например без глаза, без лапки или вообще без дальнейшего развития. Значит, не хаос случайностей,

а какая-то общая закономерность по определенной команде для всех властвует над этим процессом. Как же теория Дарвина, которую нам излагают? Непонятно! Я не могу с ней согласиться! Сомнения одолевают меня.

В перерыве пытаюсь поделиться ими со своими товарищами. Они шутят и смеются. Фронтовичка Рита говорит серьезно: «Женьк, не вздумай спрашивать у профессора! Выбрось все это из головы, если не хочешь возбудить к себе интерес Первого отдела!» Я послушалась, так как знала, чем может кончиться такой интерес. На экзамене по биологии мне поставили пятерку, но для себя с Дарвиным я не согласилась.

Снова к мыслям об этой теории я вернулась на четвертом курсе института, когда нас стали обучать определенным врачебным специальностям. Меня увлекла, целиком приковала к себе неврология. Конечно, я записалась в научный кружок на кафедре нервных болезней лечебного факультета.

Особый интерес вызывала тонкая картина строения мозга, изучаемая под микроскопом, – цитоархитектоника. Я, не жалея времени, серьезно занималась ею. Вот загадочные, огромные и серьезные пирамидальные клетки. Это элита. Они сидят царственно спокойно, имеют очень длинные отростки от нашей макушки до кончиков пальцев ног, а также отдают множество мелких соединений ко всем частям тела. Эти клетки «думают». Невероятно, но именно в них зарождается мысль и повелительная команда всему организму в целом. Это серое вещество мозга – кора.

А вот веселые, как будто созданные юмористом– художником, клетки мозжечка. Они умеют многое, но главное – обеспечивают четкую координацию наших движений. Так и хочется нарисовать их и вышить на ткани оригинальным орнаментом.

Во всех частях мозга прослеживается сложная детерминация. Удивительно, необыкновенно, непостижимо! А проводящие пути?! И снова пришли антидарвиновские мысли. Потрясающая целесообразность во всем! Такая целесообразная слаженность не может по всему миру образоваться из непредсказуемого хаоса по одной и той же схеме строения. «Это “непознанная сила”, – догадалась я, – создала все вокруг и внутри нас. Она – главное в мире!»

Ощущение моего открытия «непознанной силы» привело меня в состояние счастья, покоя и жизнерадостности. Я никому о ней не сказала, даже мужу. У каждого человека время от времени появляется ощущение чего-то хорошего. Спрашиваешь себя: «Почему радуюсь? Что же случилось хорошего? А! “непознанная сила”, она тут, со мной!» Любовь мужа, осознание присутствия «непознанной силы» составляли мое личное счастье. Оно было беспредельным. Вооруженная «этой силой», несмотря на серьезные житейские трудности, я постоянно оставалась веселой, жизнерадостной, училась легко, о чем свидетельствует мой врачебный диплом.

В особенно трудные моменты я сознательно призывала на помощь «силу», например, в 1950 году в тяжелых, осложненных родах. Ребенок, девочка, имела рекордный вес – четыре с половиной килограмма.

Сил моих было явно недостаточно, врачи уже приготовили щипцы, которые могли травмировать голову ребенка. Я взбунтовалась, не позволив применить их. Каким-то образом обратилась к неведомой «силе» и почувствовала ее помощь. Родилась девочка, удивительно похожая на отца. Убеждена, что без помощи «непознанной силы» я бы тогда не справилась.

После рождения ребенка наши отношения с мужем стали более тесными. Ваня проявлял ко мне и дочке необыкновенную нежность и преданность. Он просто светился счастьем. Я втайне была убеждена, что «открытая» мною «непознанная сила» живет и в нем тоже, делая его таким прекрасным мужем и отцом. В таком состоянии любви и счастья, не задумываясь о Боге, мы прожили десятки лет.

Занимая серьезную должность, работая над докторской диссертацией, помогая дочерям с новорожденными внуками, годам к пятидесяти пяти я стала уставать. Однажды, почувствовав себя плохо, решила уйти с работы домой, но была остановлена какой– то женщиной, что-то совавшей мне в руки. Взяток я не брала и хотела рассердиться. Однако она со слезами на глазах попросила: «Доктор, возьмите книгу. Я привезла ее для вас из Парижа!» Книгу я взяла и, положив в сумку, уехала.

Муж почему-то оказался дома. Не могу сказать, по каким признакам он увидел мое критическое состояние. Прямо с порога квартиры он привез меня к себе в больницу. В приемном отделении мне был поставлен диагноз: острый инфаркт миокарда. Я пыталась не сдаваться и сознательно звала на помощь свою «непознанную силу». Утром, открыв глаза, увидела мужа, спавшего в кресле у моей постели. В этот момент я впервые в жизни радостно сказала: «Слава Тебе, Господи!»

Пережив острый момент заболевания, я с изумлением обнаружила в своей сумке маленькую, прекрасно изданную книгу, оказавшуюся Библией. Ничего в ней толком не понимая, я читала ее в больнице и перечитывала в санатории, куда меня перевели для долечивания. Затем мне была назначена инвалидность; вернуться к прежней напряженной работе я не могла.

Не помню, как произошло знакомство с моей ровесницей Ольгой. Она была необыкновенной женщиной, обладавшей удивительной душевной красотой. Притягательными были ее доброта, простота в общении, радостное восприятие мира и всепрощение. Эти черты напоминали мне бабушку Полю, молитвенницу и мою самоотверженную защитницу. У меня возникли теплые, дружеские чувства к Ольге, стремление продолжить общение с ней. С первого взгляда, между нами не было ничего общего. Она – потомок эмигрантов первой волны, родившаяся и учившаяся за границей, имевшая двух детей, рожденных там. Я – потомок российских крестьян и рабочих-революционеров, родившаяся в СССР, типичный советский человек. Знакомство началось, кажется, с кулинарных рецептов. Неожиданно мы подружились. Ей я впервые рассказала о своем тайном убеждении в существовании «непознанной силы». Она восприняла это просто, сказав: «Я верю в Бога!»

Ольга привела меня в храм Пророка Илии, что в Обыденском переулке. Священник – отец Вячеслав Резников – приносил мне духовные книги, не издаваемые тогда у нас в стране. Я читала их с большим интересом, регулярно посещала церковь. Меня не крестили в детстве. Муж и не знал, что кроме родного отца появился еще и отец духовный. Отец Вячеслав был моим наставником в вере до самой своей кончины.

Моя «непознанная сила» превратилась в Бога. Пришла искренняя вера в Его Сына Господа Иисуса Христа. Отчаянно и искренне обращаясь к Богу, я получала ответ. Он одним ведомым Ему путем вел меня через многие конфликты беспокойной и напряженной жизни.

И все же муж не мог не заметить произошедших со мной после крещения перемен, но отнесся к ним мягко, говоря детям: «Мама у нас умный человек, простим ей некоторые чудачества!»

Каждое воскресенье я присутствовала на богослужениях. В перестроечное время с питанием и деньгами было трудно. Мы с мужем на дачном участке развели целую кроличью ферму. Каждый выходной Иван Николаевич ездил туда кормить кроликов, а одного из них привозил на жаркое. Время его отсутствия дома я посвящала церкви.

МИРОТВОРЕЦ

Я любила и часто вспоминала своего отца, Виктора Ивановича, беря с него пример в супружеской жизни. Поверив в Господа, так же, как и он, скрывала от неверующего мужа духовную литературу и посещение храмов. Пришлось «уйти в подполье», чтобы не нарушать мир в семье, переча мужу-атеисту.

Отец верил в Бога искренне, но скрывал это обстоятельство ради своей горячо любимой жены– атеистки, моей мамы, твердо храня мир в семье.

До сих пор не могу забыть ужасного скандала у нас дома. Детям было запрещено посещать церковные службы. Однако бабушка Марфа, которая была главой семьи и главным воспитателем детей, не могла оставлять дошкольников дома одних, когда ходила к обедне в храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Мы с младшим братишкой с удовольствием сопровождали бабушку. Однажды, вернувшись домой после праздничной службы, пятилетний Гошка, талантливый мальчик, врожденный художник, углем изобразил на двери очень точно Казанскую икону Божьей Матери. (Эту красивую большую икону и сейчас можно увидеть в храме на правой от входа стене.) Ни альбомов, ни красок, ни учителей рисования у брата не было. Ребенок выразил свои впечатления и жестоко поплатился за это. Могу представить, как страдали бабушка Марфа и отец. Но он был главным миротворцем.

Отец родился в Петербурге в пролетарской семье, работал слесарем на Путиловском заводе. Мой дед, Иван Егорович Иванов, трагически погиб на том же заводе при какой-то аварии. Овдовевшая бабушка Марфа с шестью детьми переехала в Москву.

В 1914 году отец был призван в царскую армию и направлен на службу в элитные тогда автомобильные войска. Будучи солдатом, он водил санитарную карету и рассказывал впоследствии нам, детям, как после боев людскую кровь из своей машины выгребал лопатой. После революции, работая шофером директора какого-то треста, отец безоглядно влюбился в девятнадцатилетнюю комсомолку – мою будущую маму. Отец был старше мамы на двенадцать лет. Имея лишь церковно-приходское образование, учиться дальше не стал.

Отец был красив, очень доброжелателен и скромен, не курил, вином не увлекался. При редких застольях охотно пел красивым баритоном народные песни. Он неизменно вызывал уважение окружающих и любовь детей.

С начала Великой Отечественной войны папа служил в автомобильных войсках и был демобилизован после Дня Победы. Выйдя на пенсию, отец трогательно заботился о своих двух внучках и до последних дней радовался четверым правнукам. После смерти жены, моей мамы, он вернулся в Церковь, священник приходил к нему домой для исповеди и причастия. Умер он на девяносто девятом году жизни.

АНГЕЛ

Однажды, разбирая подарки, принесенные детьми и внуками любимому дедушке в праздник его восемьдесят шестого дня рождения, я увидела небольшую красивую иконку Ангела в бледно-розовом одеянии.

Избегая ненужных комментариев мужа-атеиста, я унесла иконку в его комнату и, не снимая упаковки, укрепила на гвозде в стене рядом с кроватью. В последующие дни и месяцы муж иконку не замечал. На гвоздь, державший изображение, он вешал свою рубашку и галстук.

Иван родился в христианской семье и, конечно, был крещен. Но, не признававший Бога, он умирал тяжело.

Однажды, успешно закончив свой рабочий день в больнице, он направился к остановке автобуса, спокойно поставил ногу на его ступеньку и внезапно получил сложный винтовой перелом большеберцовой кости. Тут же его вернули назад, положили в отделение травматологии, окружили заботой и вниманием. Но, несмотря на лечение, для его старческого организма, отягощенного болезнями, перелом кости оказался роковым. Несмотря на интенсивное лечение, состояние здоровья ухудшалось с каждым днем.