Текст книги "Мой дневник. «Я люблю…»"

Автор книги: Евгения Мамина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Евгения Мамина
Мой дневник. «Я люблю…»

Что может сравниться по своей важности с пылкой страстью молодого девичьего тела, сгорающего от любви к прекрасному мужчине? Какие еще воспоминания могут столь глубоко и надолго врезаться в память юного существа, влюбленного и страдающего от неразделенного чувства – только саамы тонкие и горестные переживания ранимого сердца по поводу безответной любви. Именно ее, ЛЮБОВЬ, – мы, нежные и томящиеся пустыми надеждами, глупые, живущие в выстроенных нами же идеалах, непорочные создания, ищем с упоением, жаждая и призывая ЕЕ в девичьих грезах; когда же находим – быстро разочаровываемся в ее непостоянстве, неидеальности и недолговечности.

О, где вы, рыцари, и верные возлюбленные, мечтающие об ответном сильном чувстве? Где вы, готовые свернуть горы ради нежного взгляда любимой? Почему вас все меньше и меньше? Почему, сидя у окна и глядя в непроглядную тьму ночи, мы видим сквозь слезы, что не тебя, такую замечательную, он выбрал в качестве предмета своего вожделения; не с тобой он снова идет по дороге; не к тебе тянется его сердце и не для тебя открыта его душа? Возможно, когда-нибудь, он увидит тебя и поймет твои переживания. Тогда, скорее всего, будет уже поздно. Время не стоит на месте. И, уже при других обстоятельствах, ты будешь сгорать в объятиях другого мужчины. А из окна соседнего дома, так же как и когда-то давно, на вас будут устремлены чьи-то полные слез очи, страдающие от непонимания и неразделенной любви…

А может быть, существует вероятность и они все-таки могут встретиться, те, двое, не нашедшие друг друга в далеком прошлом? И их дороги жизни все равно неизменно переплетутся и соединят два сердца. И тогда окажется, что и рыцарь знал о существовании обладательницы заплаканных глаз у окна. И что уже тогда был сам к ним неравнодушен… В жизни всякое случается. Вот только концовка у историй разная…

«Дневник Татьяны Поповой»

1941 г. Весна, апрель.

 
«Они любили друг друга с детства
Когда были еще детьми.
И часто-часто они встречались и говорили о любви».
 

..Слова из песни не выбросишь. Как бы хотелось, чтоб и относились они ко мне. Почему кому-то сейчас хорошо на душе и весело, а я снова плачу? Его нет рядом, а моя подруга, наверняка, с НИМ сейчас. Какая же она мне подруга после этого? Знает же, как мне становится не по себе, когда ОН рядом со мной, и как дрожат мои руки и колена, а по телу пробегает электрический ток… Мне иногда кажется, что он тоже немного мною увлечен. Когда я рассказываю истории из книг о героях гражданской войны (отец у меня преподаватель истории в институте, и у нас дома большая библиотека исторических книг и сборников) в нашей компании, ОН подходит и с интересом смотрит на меня и слушает. Тогда у меня начинается жар по всему телу, и я сбиваюсь. Это нелепо и невыносимо. Я хочу поразить его своим красноречием, а у меня не получается. Этот проклятый ступор во мне, во всем теле… откуда он берется? Ну почему у Ритки такого нет? Она всегда начинает нести всякую чушь, когда вокруг нее собираются мальчишки. И они ее слушают с восторгом, как мне кажется. Хотя она ничего умного ни разу не рассказала. Может во мне играет обида на нее? Но за что? А может я просто глупая? Умом не вышла и чего-то не понимаю? Да, мне 17 лет. Я заканчиваю школу. Я считаю себя вполне смышленой, способной и симпатичной девчонкой. У меня есть комплексы. Да, они есть. Но они есть у всех! По крайней мере, у большинства моих сверстниц. Ох, наверное, у меня их просто, чересчур много. Одни говорят, что я не умею общаться с парнями. Ну, да, я же не ржу, как лошадь, реагируя на каждое их слово. И не говорю глупости, которые ребятам нравятся. Но зачем? Я же не ищу придурка, с которым и пообщаться нельзя. Я хочу встретить умного и интеллигентного парня, который мог бы понять меня. В классе у нас есть мальчик, Митя Безручкин. Он неплохой, дает списать мне физику (а то у меня стабильный «трояк», а с помощью Митьки, глядишь, и четверка в аттестате будет). И он мне симпатизирует. Но он всего лишь одноклассник. И на большее, чем на статус друга, он не тянет. Ну не воспринимаю его по-другому. А тут с месяц назад Рита пригласила меня к себе на День рождения. Там было еще несколько девчонок из класса и со двора. Еще там был старший брат Риты, которому уже исполнилось 19. Он позвал своих друзей. И среди них был Андрей…Андрюшенька…Андрейка… Когда я его увидела, то поняла, что пропала..

(конец апреля)

Не могла прошлый раз писать. Захотелось расплакаться лишь при одном упоминании его имени. Завтра майские праздники. Идем с классом на демонстрацию. Рита сказала, что в институте у брата тоже все идут на парад. Вот, может, увижу Андрея. Его серые глаза с золотыми ресницами…хочется целовать и прижиматься к ним бесконечно долго. Позавчера мы снова встретились с ним у подъезда. Я ждала его там. Признаюсь со стыдом, но лишний раз увидеть его – это такое счастье! Я сделала вид, что выхожу из дома, когда он входил. Мы столкнулись на этаже, и он сказал: «Привет!» Я коснулась его руки… Она такая… мягкая… Ой, что же я пишу… Если об этом узнают, меня ж засмеют. Мама говорит, что мне еще рано думать о любви, надо готовиться к поступлению в институт. А я только о нем и могу думать. Мне хочется его поцеловать (хотя бы в щеку).

Май 1941.

Ну, вот и прошли праздники. Близко пообщаться с НИМ мне удалось лишь один раз. Он все время с друзьями, а мы, наверное, слишком маленькие для них. Рите везет – брат приводит Андрея домой постоянно – вот бы у меня был старший брат! Я бы точно тогда познакомилась бы с Андреем поближе. А так что, одна дочка у родителей. Врачи сказали, что с маминым здоровьем рожать больше нельзя. Вот пойду в медицинский, выучусь и тогда все узнают, что мама у меня самая здоровая! (Болеет она последнее время. Все нервничает почему-то. От отца скрывает плохое самочувствие. Мне страшно за нее. А вдруг я не успею научиться тому, как ее вылечить? Как же я буду без нее?..)

Июнь 1941 г.

Идет подготовка к выпускному балу. Хорошо, что у меня такие замечательные одноклассники. Я говорю о Безручкине и Хлопине. Они оба почти отличники. О них все говорят: «Зазнайки!» А я думаю: «Молодцы, ребята. Далеко пойдут». Они помогли мне вытянуть физику и математику. Оценки в аттестате будут хорошие.

Июнь.

А на выпускной бал мы пригласили институтских. Ну, чтоб было веселее, и я думаю, что увижу Андрея. Вот уж постараюсь использовать этот шанс и потанцевать с ним. Это моя мечта. А мечты должны сбываться. Скорей бы 21 июня – самый лучший день в моей жизни.

Андрюша! Я тебя люблю!!!

24 июня 1941 г.

Боже мой. Вот этого не ожидал никто. Война! Что это такое – мы знаем из книжек, но то, что это так…ужасно… я не представляла. Отец пропадает в военкомате. Мама пытается удержать его дома, но, не имевший возможности воевать в Гражданскую из-за молодого возраста, теперь отец хочет «восстановить справедливость» и не ударить в грязь лицом. Он мечтает прославить нашу фамилию настоящими делами на фронте и быть похожим на тех героев, про которых постоянно рассказывал студентам на лекциях в институте. Мама в панике, я тоже.

Но ко всему прочему, у меня свое горе. Я поругалась (и сильно) с Олей Лапиковой. Мы сдружились с ней при подготовках концертов и вечеринок, и мне она казалась спокойной и рассудительной. А в реальности оказалась расчетливой и гадкой. Что она сделала? Ах, что она сделала! Она увела у меня моего Андрея! Увела нагло, из-под носа. Я вся в слезах…Успокоилась я лишь сегодня. А так я даже не могу произнести его имя. Я их обоих ненавижу. НЕНАВИЖУ! Ну, чем, чем она лучше? Весь бал был просто замечателен. И на «белый» танец я пригласила его. И он согласился. И я была в восторге. Мы танцевали и говорили о чем-то. Я не помню о чем. Это был вальс-мечта, вальс-сновидение. Мы парили, кружились в потоке танцующих и казалось, что кроме нас, нет больше никого…Мне так казалось…Я думала, что он тоже «горит» изнутри, как я. Я так была счастлива, что и не заметила, как Ольга почти вырвала его из моих объятий. Мы стояли с Андреем в стороне, а она пригласила его. Как так можно? Он же не был свободен, он был с девушкой, т. е. со мной. Он был занят. Разве было не заметно? Или она просто не считала меня чем-то видимым… Я бы объявила ей бойкот на всю жизнь. Но теперь так и получится. Они танцевали, а я кусала губы и сдерживала желание разрыдаться. Даже Ритка где-то кружилась в другом конце зала и ничего не знала о моих страданиях. Хоть бы кто посочувствовал! Правда, Митька Безручкин был рядом. Вот ведь друг настоящий! Но… всего лишь друг и одноклассник. С ним и танцевать то неинтересно – никакого чувства.

Утром на рассвете, мы выходили из школы вместе всей толпой. Вот тут-то и произошло самое ужасное в моей жизни. Андрей шел между мной и Олей. Остальные ребята тоже шли группами. А дальше была дорога в две стороны. В одной живу я, в другой – она. Конечно, оказалось, что некому проводить Олю, никто не шел в ее сторону. Я так умоляюще смотрела Андрею в глаза. Казалось, вот-вот, он отвернется от нее. Но тут все спутала Ольга. Сквозь тишину наших взглядов, раздался голос: «Рыцарь надеюсь, меня проводит?» Андрей ответил: «Конечно. Таня (так меня зовут), я провожу Олю. Иди с ребятами. Увидимся как-нибудь. Еще раз поздравляю с окончанием школы». Голос был ровный, ничего не значащий. Но потом он поцеловал меня в щеку. При том его рука скользнула по моей спине…Я до сих пор ощущаю это касание. Нежная рука, горячая и такая желанная… Ну, почему, почему она, а не я? Как теперь мне быть?

Июль 1941 г.

Прочитала последние строки предыдущей записи. Какая я все-таки была идиотка. Глупые, нет, ненормальные мысли были тогда в голове. О чем я думала в тот момент? Не понимала еще всю пошлость своего легкомыслия в тот день. Нет, не могла понять, как все изменилось, что появилось кое-что пострашнее в жизни всех людей в стране, чем мое личное, индивидуальное неразделенное чувство. Еще месяц назад, я была ребенком. А теперь? Теперь я не могу позволить себе быть ребенком. Я выросла и все, что теперь вокруг пугает всех – это два слова: война и смерть. Начали приходить первые похоронки с фронтов. Слезы, рыдания, крики…как теперь жить?

(через 2 дня). Этого не может быть. Это не должно случиться с нами. Нет, только не с нами…Похоронки? Зачем я про них написала? Накликала горе и боль… Зачем она пришла именно в наш дом? Зачем она пришла в нашу квартиру? Да, мой папочка, с трудом прорвался на фронт в июне. А в конце июля «геройски погиб в бою за Украину». Не могу писать по-другому. Только сухие фразы приходят в голову. Маме становится хуже. Чтоб хоть чем-то себя занять, я поступила на ускоренные курсы медицинского училища. Мама не знает, что курс ускоренный. Она думает, что я буду учиться 5 лет, как и положено, чтобы стать врачом, а ко времени окончания института, война уже точно закончится. Не знаю. Люди говорят разное. Вон у Риты брата тоже взяли на фронт. Пишет, что бои очень напряженные, но фашисты имеют такой перевес в технике, что нашим приходится все время отходить и бросать наши города на откуп врагам. Как это ужасно. Но, похоже, это только начало. К нам в подмосковный Серпухов стекаются беженцы из Белоруссии и Украины. Чего только они не рассказывают. Страсти и ужасы – волосы дыбом встают. Эмоций не хватает… А Андрея я больше не видела. Слышала, что и с Ольгой они больше не встречались, и что он пошел в связисты. Наверное, тоже на фронте…Все мальчики теперь солдаты и воюют. Я даже не знаю адрес Андрея, где он служит, куда написать. Знаю лишь его имя: Андрей Подольцев, и все. Кто знает, увидимся ли с ним еще…Не время пока.

Ноябрь 1941 г.

Кошмар. Иначе не скажешь. Война в разгаре, хотя многие думали, что она закончится через пару месяцев. Немцы под Москвой. Постоянно бомбят; голова болит, уши закладывает. Звон от сирены перед бомбежкой снится уже во сне. Мама болеет. У нас квартиранты из беженцев. Я учусь. На фронт не посылают. Наверное, жалеют. Все мы, молодые девчонки, только школу закончили. Разговоры лишь о родных на фронтах, да о завтрашнем дне: что будет дальше? переживем ли сегодняшний день?

Нас посылают рыть окопы. На улице уже холодно. Роем мерзлую землю. Пальцы рук быстро немеют. К вечеру сил не остается совсем.

Декабрь 1941 г.

Вот и практика была сегодня. Перевязывали раненых с линии фронта. Сколько же их!!! К концу дня мыслей не остается никаких. Усталость и все. Скорей бы все закончилось. Наступление началось. Скорей бы наши выперли фашистов! А что потом? А что теперь?

Теперь я тоже не знаю, как жить дальше. Неделю назад пришла на то место, где был наш дом. Там… яма в земле. А дома нет…Как и нет мамы, тети Тамары и Алешеньки (беженцев). Вот так: было, и нет…Слез тоже уже нет, словно что-то огромное и темное поселилось в груди. Оно не дает чувствам развиваться…как будто лед в сердце…просто раз, и нет моей семьи…Это сон? Плохая сказка? Как это осознать?..

Хочу на фронт. Все равно больше ничего не осталось: ни чувств, ни сил, ни слез. Писать тоже больше не могу. Плохо мне!

Январь 1942 г.

Прибежала с дежурства в госпитале. Сколько всего осталось далеко позади, в мирном прошлом. Сейчас кажется, что мы все время живем под бомбежками, со звуками постоянных орудийных залпов; с ужасными стонами раненых, для которых мир ассоциируется с отсутствием боли и кровавых тампонов на местах, где раньше были руки и ноги. Смерть. Везде смерть. Ежедневно и ежеминутно. Она меняет мировоззрение. Она меняет все ценности… А еще, непередаваемая усталость. Боли уже не чувствуешь. Если б еще полгода назад мне сказали, что я без страха и брезгливости буду помогать хирургу вынимать пули и осколки из всех частей тела раненых; перевязывать изуродованные шрамами и страшными ранами тела солдат, или то, что осталось от их тел после взрывов; что спокойно буду закрывать глаза тем, кто уже отмучился от страданий и без слез заполнять документы о смерти, – я бы просто в обморок упала от одного представления о таких ужасах. Оказывается, привыкаешь даже к такому. Прошли слезы, и боль притупилась после гибели мамочки (даже похоронить не удалось ее. Останки так и не нашли под завалами). И осталась такая ноющая ненависть к тем, кто придумал это гнусное слово «война» и решился прийти на нашу землю, и посмел поднять оружие на мою страну! Я их ТАПК ненавижу, что даже когда мне совсем плохо и не остается сил сделать шаг к вонючей кровати с больным… лишь ненависть помогает мне справиться с этим. И я снова перевязываю, сквозь зубы, призывая смерть на голову фашистов и Гитлеру.

Февраль 1942.

Наконец их погнали, наконец наши полководцы опомнились и взялись по-настоящему бить гадов. Как бы и мне хотелось вслед за ними стрелять и вешать фрицев.

Последний месяц был ужасным. Ужаснее себе я ничего не могла представить. Кровь, раненые, мертвые. Врачей не хватает. Линия фронта проходит недалеко от нас. Госпиталь, что организовывали в здании нашего училища, уже несколько раз переезжал глубже в тыл. Несколько девчонок, что учились на моем потоке, ушли на фронт, точнее… просто сбежали на проезжающих грузовиках. Я тоже хотела…но… двоих из моих сокурсниц, мы уже похоронили. Хирург сказал, что они были неподготовлены к реальной войне. И это отбило у остальных охоту лезть на рожон под пули до завершения обучения. А обучение было у нас не только теоретическое. Несколько раз мы вытаскивали бойцов с поля боя. Хорошо, что там, где мы ползали, уже не рвались снаряды, а по стонам можно было определить, где нужна помощь. Я не знаю, какой страх должны были испытывать солдаты под настоящим перекрестным огнем, но мне самой было безумно страшно, когда я тащила на себе вроде, и нетяжелого парня, но из-за постоянного ожидания возможного взрыва с любой стороны, мне казалось, что вес на моих плечах был полуторный. Я не трусиха, хотя так можно подумать обо мне по– рассказанному. Ведь не тот трус, кто БОИТСЯ, а тот, кто боится выполнить свой долг и умереть, и который идет наперекор своей совести. Думаю, что я почти готова к практическим действиям. Вот только как попасть в гущу событий…надо поговорить с главным.

Март 1942 г.

Мы живем в госпитале, в маленькой коморке, где посменно спим на широких лавках и почти сутками дежурим у кроватей раненых. За время моей учебы, практики, или, как это называется, военной жизни, я получила навыки не только сиделки, санитарки, медсестры, но еще и операционной сестры, что удалось не каждой девушке нашего курса. Кудряшов Виктор Иванович, наш педагог и параллельно врач-хирург госпиталя, при выдаче документов об окончании курса, пригласил меня и еще трех девушек остаться работать с ним его ассистентками. Я подумала и согласилась. Если добиваться цели, то с полным чемоданом знаний. А может закон самосохранения победил. Чего я стою на фронте и в бою, если мои знания заключены лишь в умении перевязывать, делать обезболивающие уколы и подавать судно. Конечно, я утрирую, но, понаблюдав за тем, как действует Кудряшов – врач с большой буквы, я твердо и осмысленно решила, что буду перенимать его опыт. Но было еще кое что, что заставило меня отложить выполнение замысла уйти на фронт сейчас: я вспомнила обещание, что давала когда-то маме – научиться лечить ее болезнь…Мамочка, тебе и твоей памяти, я посвящу свое решение. Обещаю, что стану хорошим врачом. А тебе не будет за меня стыдно…

1944 октябрь.

Здравствуй, мой потрепанный друг – дневничок! Как давно я тебя не открывала и не посвящала в свои дела и мысли. Даже не верится, что прошло 2 года после последней моей записи. Невероятно много произошло с тех пор. Я возила тебя с собой вместе в вещами. Мы колесили по всей стране. Но вот времени открыть тебя у меня не было. Прости, дорогой. Ты, мой друг, ты – мое прошлое, то, что связывает меня с детством и теми, кого уже нет рядом… Сейчас я уже взрослая женщина и смешно читать свои рассуждения и мысли двухлетней давности. Еще смешнее их писать теперь. Но может быть, мне это нужно?

Два года пролетело. Война продолжается, и как-то все вокруг свыклись с этой мыслью. Уже нет постоянного страха от возможности умереть. Все как-то сжились с постоянными жертвами войны. Сколько я сменила госпиталей и сколько раненых, измученных, умирающих на руках, повидала за это время. С другой стороны, сколько вылечившихся солдат говорили: «Спасибо, милая» за свои спасенные жизни. И хотя, многие из них покинули госпиталь искалеченными, их «спасибо» – это настоящая благодарность за то, что я умею делать. Пройдя многомесячную стажировку сначала операционной медсестрой, затем помощницей хирурга у Кудряшова, я получила опыт и овладела специальностью, которой могла посвятить всю жизнь. Постоянные операция – суточная практика в госпитале заменила мне все годы институтской учебы. Вряд ли обычный студент медицинского ВУЗа моего возраста владел теми навыками, которые были у меня. Я не хвалюсь своими успехами, просто оцениваю собственные знания и опыт. Времени на обучение было мало, но никто не ставил мне это в вину. В дни войны профессионалов ждут везде.

Итак, меня направили на Юго-Восточный фронт, под Сталинград, где не хватало врачей, и где я работала в паре с еще одним врачом-хирургом в небольшом полевом госпитале. Затем, после разгрома немцев под Сталинградом, где только не пришлось побывать уже в качестве самостоятельного хирурга. Но какая это огромная радость – испытывать ликование победы здесь, на переднем крае, видеть лица ребят, которые еще вчера кряхтели и изворачивались на кроватях от боли, а сегодня услышав сводки о наступлениях и победах на фронте, целуют тебя и пытаются прыгать от счастья, что они живы. Ведь единение нас всех от радости маленьких побед ведут нас к самому заветному дню для нашей страны – Дню Мира и окончания войны. Скорей бы!

Сейчас я нахожусь в Польше, рядом с границей с Советским Союзом. Здесь мой военный путь, должно быть закончится. В чем причина? Она нелепа, как и все события последних лет. Во время одной из операций я поранила руку. Оказалось, порез связки. Как это случается, – вовремя не приняла меры и т. д. и т. п. И теперь, короче, не быть мне классным хирургом. Не хочу об этом писать. Уже прошло нервное потрясение от шока, когда я поняла, что карьера моя практически завершена. В этой сфере. Ну, что ж, буду простым врачом, либо консультантом (знания то никуда не исчезли). Бред пишу. Я слишком полюбила то, чем занимаюсь уже несколько лет и днем, и ночью, уже 2,5 года. И не хочу зачислять себя в инвалиды. Не хочу быть, как мои больные, которых выписываешь без руки или ноги, но живых, и уговариваешь, что жизнь не закончена, и что жить можно и с одной конечностью. Но как тоже самое объяснить самой себе?

Ноябрь 1944 г.

Нас вывезли на Украину. Теперь я – начальник мобильного госпиталя при управлении тыловым штабом. Пока я даже не знаю, в какой городок нас забросят. Завтра иду к начальству за распоряжениями. Сейчас сидим в машинах, ждем когда нач. мед Кузьмич (начальник медицинской части, и мой непосредственный начальник, хотя отношения у нас с ним больше, как у отца и непослушной дочери.) даст приказ колонне трогаться. Кузьмичу лет 55, и он отчитывает меня по каждому поводу и без повода, словно девчонку. Я подчиняюсь ему, как старшему по званию, но как только заходит разговор об организации переезда, сборах, документах и бумагах – тут ему до меня далеко. Я оказалась очень хорошим организатором. Кузьмич не мешает мне, а лишь хмыкает в усы, хмурит брови и наблюдает за моими действиями, пока они не идут в разрез с его представлением о происходящем. Зато в своем командном деле, ему нет равных. Так что, мы дополняем друг друга в чем-то. А еще, его все боятся. И когда возникает какая-либо проблема с Кузьмичом, все идут ко мне. Мне попадает от него за «лишние» просьбы, зато вопросы решаются все своевременно. Да, рука моя так и не стала образцово показательной с хирургической точки зрения. Но возможно, я смогу все-таки приносить пользу людям? Я стараюсь ежедневно делать обход всех больных, знаю все о пациентах, их болезнях. Самый любимый мой момент во всей работе – когда я подписываю документы на выписку бывшим раненым, и они едут домой к семьям. Все раненые солдаты уже очень устали от войны, и никто особо не рвется в гущу военных действий. Да и война, похоже, близится к завершению. Раненые к нам поступают не самые сложные. Так, долечиваться едут. Так что, скоро ждем Дня Победы!