Текст книги "Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи"

Автор книги: Евгения Строганова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Брак Салтыкова долгие годы был бездетным, и только в 1872 году, в возрасте 46 лет, Михаил Евграфович становится отцом: у него появился сын Константин, а через 11 месяцев и дочь Елизавета. Салтыков был чадолюбивым родителем и, несмотря на огромную занятость, старался участвовать в воспитании детей, которых мать слишком баловала, что, по его мнению, препятствовало их развитию. О любви и нежной заботливости отца можно судить по его переписке с детьми, когда они с матерью находились за границей: «Советую тебе писать по линейке. Ты еще маленькая, и надо привыкать писать прямо. Попроси маму, чтобы она вас по-немецки говорить приучала: теперь вы легко научитесь, а потом будет очень трудно. Я все дни сижу дома и скучаю. И делать ничего не хочется. Птицы тоже скучают без вас и одичали».

В мемуарах современников сохранился забавный эпизод, как знаменитый писатель безуспешно пытался помочь дочери в написании сочинения и получил то ли тройку, то ли двойку с минусом. Сама Елизавета Михайловна, к сожалению, не оставила воспоминаний об отце. Это сделал сын Константин Михайлович, издавший в 1923 году небольшую книжечку под названием «Интимный Щедрин». Судьба этих мемуаров печальна. М. Е. Салтыков, увиденный глазами любящего человека, представлен здесь домашним образом, не как великий писатель, а как частное лицо. Но именно это и не устраивало идеологизированное советское литературоведение, объявившее мемуары сына «книгой плохой, обывательской, во многих местах малодостоверной». Они были признаны источником, не заслуживающим серьезного внимания, и на долгие годы фактически выведены из научного оборота.

«Литература осветила его жизнь…»

По возвращении из ссылки Салтыков не сомневался, что будет заниматься литературным трудом и даже, видимо, предполагал оставить чиновничью службу. Уже во второй половине 1850-х годов он задумывается об издании собственного журнала, но эти планы остались нереализованными.

Из числа действующих журналов Салтыкову ближе других был некрасовский «Современник», отношения с которым, тем не менее, складывались очень непросто. Именно в этот журнал он первоначально предложил свои «Губернские очерки», но H. A. Некрасов, прислушавшись к негативному отзыву Тургенева («Это совсем не литература, а черт знает что такое!»), отверг их. Правда, успех книги заставил редактора искать сотрудничества Салтыкова, и он печатался там в 1857–1861 годах, но его отношения с редакцией носили сугубо деловой характер.

В январе 1862 года Салтыков подает в отставку, намереваясь издавать собственный журнал «Русская правда», соредакторами должны были стать A. M. Унковский и Алексей Андрианович Головачев. Он написал программу, обосновал его направление и обратился к Н. Г. Чернышевскому с просьбой о сотрудничестве. Но этот проект не получил одобрения со стороны властей.

В 1862 году журнал «Современник» переживал тяжелые времена: в ноябре 1861 года умер H. A. Добролюбов, один из основных его сотрудников; в июне на восемь месяцев было приостановлено издание журнала; в июле был арестован и заключен в крепость Чернышевский. Возобновляя в декабре издание «Современника», Некрасов просит Салтыкова войти в редакцию, и тот соглашается, но этот период сближения с журналом продлился менее двух лет. Сотрудничество писателя, явно далекого от революционной идеологии, в журнале, исповедовавшем радикальные идеи, некоторым современникам представлялось отступлением от убеждений. Но Салтыков, которому был близок демократический дух «Современника», оставлял за собой право на страницах этого издания выражать собственное мнение, даже если оно не разделялось другими сотрудниками. Этим нежеланием и неумением отступать от своей позиции объясняются разногласия Салтыкова с членами редакции, которых он называл «духовной консисторией» (М. А. Антонович, Г. З. Елисеев и А. Н. Пыпин происходили из среды священнослужителей), и его уход.

Возвращаясь к чиновничьей службе, Салтыков известил Некрасова о том, что остается «только сотрудником» журнала. Сотрудничество это постепенно перерастает в приятельские отношения с Некрасовым, который 1868 году, после закрытия «Современника», приобретает право на издание «Отечественных записок» и приглашает Салтыкова стать одним из соредакторов журнала. Салтыков принимает предложение и окончательно выходит в отставку. Новые «Отечественные записки» стали самым авторитетным демократическим журналом в России. В 1876 году, в связи с тяжелой болезнью Некрасова, Салтыков фактически возглавил редакцию, а в 1878 году был официально утвержден редактором.

В журнале Салтыков сразу же возглавил отдел беллетристики и сам стал его активнейшим автором. Все, что он писал в 1868–1884 годах, появлялось на страницах «Отечественных записок». В каждом номере журнала, за редкими исключениями, печатались его произведения.

Работал Салтыков неимоверно много, потому что «жить для него значило писать или что-нибудь делать для литературы» (С. Н. Кривенко). Поистине удивительна была его работа как редактора, о чем сам он впоследствии говорил:

«Наиболее талантливые люди шли в „Отеч‹ественные› зап‹иски›“, как в свой дом, несмотря на мою нелюдимость и отсутствие обворожительных манер. Мне – доверяли, моему такту и смыслу, и никто не роптал, ежели я изменял и исправлял». Существует много рассказов о том, как редактор Салтыков делал чудеса даже с самыми «неудобными для печатания» вещами. Не обходилось, конечно, и без обид, но в основном авторы доверяли редакторской правке. Внешне суровый, но добрый и заботливый по натуре человек, Салтыков был неизменно внимателен к авторам и их нуждам. Никогда не отказывал в материальных просьбах и, как свидетельствует современник, «сам даже предлагал иногда денег, когда узнавал, что человек нуждается, и предлагал людям, которых мало знал, лишь бы только они были писателями и из писаний их было видно, что они люди порядочные…»

Время работы в «Отечественных записках» становится временем «литературного генеральства» Салтыкова, его талант разворачивается во всем своем блеске, среди читателей находится множество людей, кого он по праву мог считать «читателем-другом», для них он становится учителем и пророком, в его произведениях они искали ответы на мучительные вопросы жизни. По словам А. П. Чехова, «две трети читателей не любили его, но верили ему все».

Литература «напоила ядом его сердце»

Между тем сам Салтыков не раз испытывал сомнения в пользе своей литературной деятельности, подобные сомнения и разочарования переживают и его герои-литераторы. Таков персонаж сказки «Приключение с Крамольниковым», в один прекрасный момент осознавший, что его слово не способно изменить мир. Особенно остро проблема отношений с читателем встает для Салтыкова после того, как в апреле 1884 года за «распространение вредных идей» были закрыты «Отечественные записки». Он, правда, продолжает печататься в других изданиях – «Вестнике Европы», «Русских ведомостях», «Русском богатстве», но утрату своего журнала воспринимает как отторжение от читателя – единственной «особы», которую любил. Болезненно реагирует он на любые симптомы разрыва с читателем, которые становились известны ему. Один такой эпизод, случившийся в родной Твери, он с горечью комментировал: «Чего со мною не делали! И вырезывали, и урезывали, и перетолковывали, и целиком запрещали, и всенародно заявляли, что я – вредный, вредный, вредный ‹…› мало того: в родном городе некто пожертвовал в местный музей мой бюст. Стоял-стоял этот бюст год или два благополучно – и вдруг его куда-то вынесли. Оказалось, что я – вредный». Постоянные болезни усиливали чувство «оброшенности», хотя те читатели, которые сочувствовали литературной деятельности Салтыкова, по-прежнему ждали его произведений и откликались на них.

«Литература осветила его жизнь, но она же и напоила ядом его сердце» – это сказано о герое рассказа «Похороны», но в первую очередь – о себе самом. И все же ничего важнее литературы для Салтыкова никогда не существовало. И сыну своему писатель перед смертью завещал: «…паче всего люби родную литературу, и звание литератора предпочитай всякому другому».

«Забытые слова»

В последние годы жизнь Салтыкова, небогатая внешними впечатлениями, определялась болезнью. Казалась бы, болезнь должна была целиком поработить человека и лишить его творческой энергии и сил, но, вопреки физическим страданиям, талант писателя не ослабевал и раскрывался новыми гранями. Салтыков с печалью замечал, что после 1884 года «утратил юмор». Действительно, его произведения последнего периода в большинстве своем лишены искрометного смеха, в них преобладает трагический элемент, но в художественном отношении эти изменения знаменовали новый виток его творческой эволюции.

Последним произведением Салтыкова стала хроника «Пошехонская старина», возвращавшая к чудовищным временам крепостной действительности, которая и спустя десятилетия после отмены рабства довлела русской жизни. Но, работая над «Пошехонской стариной», Салтыков задумывает новое произведение, от которого сохранился лишь небольшой фрагмент: «Серое небо, серая даль, наполненная скитающимися серыми призраками. В сереющем окрест болоте кишат и клубятся серые гады; в сером воздухе беззвучно реют серые птицы; даже дорога словно серым пеплом усыпана». В библейских, эсхатологических тонах выполнен дошедший до нас эскиз. Но благодаря воспоминаниям современников мы знаем, что в последнем замысле писателя все-таки жила его юношеская мечта о «золотом веке», который «находится не позади, а впереди нас»: обращаясь к своим современникам, он стремился напомнить русскому обществу забытые им слова – «совесть, отечество, человечество»…

Михаил Евграфович Салтыков скончался 28 апреля 1889 года и согласно его завещанию был похоронен на литераторских мостках Волкова кладбища рядом с могилой И. С. Тургенева (в XX веке могила была перенесена). Вся Россия откликнулась на смерть писателя: некрологи были напечатаны в изданиях, выходивших в разных уголках страны, родные получили сотни соболезнующих телеграмм, к гробу было принесено множество венков, тысячи людей пришли проститься с Салтыковым.

Официальный «Правительственный вестник» поместил некролог, в котором «наиболее выдающимися» литературными сочинениями Салтыкова были названы «Губернские очерки», «Господа Головлевы», «Пошехонская старина» – произведения, чей обличительный пафос не вызывал опасений у «начальства». И в самом деле, не упоминать же в правительственном печатном органе «Историю одного города», «Помпадуров и помпадурш», «Современную идиллию» или «Письма к тетеньке»…

Уже в тридцатых годах XX века появилась частушка:

 
Мы за смех, но нам нужны
Подобрее Щедрины
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали.
 

История повторяется. Писатель Салтыков всегда был опасен, и для любой власти он – «вредный, вредный, вредный». Но писатель Салтыков всегда был нужен России. Он и сейчас по-прежнему необходим ей.

В этой книге речь пойдет о Салтыкове как о литераторе и человеке. Мы оставляем в стороне его чиновничью деятельность, которой писатель вынужден был заниматься на протяжении многих лет и которая отвлекала его от главного дела жизни.

Первый раздел составляют не предназначавшиеся для печати тексты самого Салтыкова. Они извлечены из его писем к друзьям и во многих случаях имеют раблезианский характер. Это придуманные им очень смешные анекдоты об общих знакомых и некоторых известных деятелях, две сатирические сказки и фантастическая переписка императора Николая I (Статýя) с французским писателем Поль де Коком.

Во второй раздел входят воспоминания о Салтыкове самых разных людей. Прежде всего тех, кто знал его достаточно близко: сына, племянницы, ее матери, детей его ближайшего друга A. M. Унковского, лечащего врача и друга H. A. Белоголового и сотрудника по журналу С. Н. Кривенко. Эти воспоминания создают разносторонний и объемный портрет Салтыкова: родные и близкие пишут о нем в первую очередь как о частном человеке; доктор Белоголовый, опираясь на письма к нему Салтыкова, прослеживает историю его болезни, с медицинской точки зрения объясняя некоторые особенности его характера; сотрудник «Отечественных записок» Кривенко дает представление о редакторской деятельности писателя и его отношении к собратьям по перу. В этот же раздел включены фрагменты из воспоминаний и писем о Салтыкове, принадлежащих людям, в той или иной степени близким к литературе. Воспоминания всегда субъективны, поэтому, обращаясь к приведенным в книге текстам, надо учитывать это, особенно в тех случаях, когда мемуаристы не просто приводят эпизоды из жизни писателя, но дают собственную интерпретацию его личности или пытаются истолковать его политические взгляды, что далеко не всем удается. В отношении идейной позиции Салтыкова справедливо писал его сын: «Он стремился быть свободным в своих суждениях и, наверное, остался бы верным себе, что бы от этого для него ни произошло». Это совпадает с тем, что в 1930-х годах говорил о писателе директор Библиотеки им. В. И. Ленина старый большевик В. И. Невский, который в 1935 году был репрессирован и в 1937-м расстрелян. В разговоре с С. А. Макашиным, написавшим впоследствии капитальную четырехтомную биографию Салтыкова, он задал вопрос, имея в виду Чернышевского и Салтыкова: «Как вы думаете, если бы сегодня были живы и действовали Николай Гаврилович и Михаил Евграфович, где бы они были?» И сам же ответил: «Первый заседал бы в Политбюро, а второй гнил бы в Нарыме или Магадане»[2]2
  Макашин С. Изучая Щедрина (Из воспоминаний) // Вопросы литературы. 1989. № 5. С. 143.


[Закрыть].

В третьем разделе публикуются прозаические и стихотворные отклики на смерть Салтыкова, которые показывают значение его творчества для современников и глубину постигшей общество утраты. При этом не все современники могли осознать масштаб дарования писателя и его вневременное значение, многие, что вполне естественно, говорили о нем только с позиций своего исторического времени. В противовес этому можно привести сохранившееся в воспоминаниях А. Ф. Кони мнение А. Н. Островского, который считал Салтыкова «не только выдающимся писателем с несравненными приемами сатиры, но и пророком по отношению к будущему».

В приложение включены статьи, рассказывающие о семье писателя и судьбе его потомков.

Все тексты публикуются в соответствии с современными грамматическими нормами, даты приводятся по старому стилю. Допущенные в некоторых текстах купюры принадлежат публикатору и специально не оговариваются; в тех случаях, когда купюра сделана автором текста, это отмечено в примечаниях. Имена некоторых современников Салтыкова повторяются в разных текстах. Для удобства чтения, чтобы читателю не приходилось постоянно листать книгу в поисках пояснений, повторяющиеся имена в большинстве случаев комментируются неоднократно.

Произведения и письма М. Е. Салтыкова цитируются по изданию:

Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений: в 20 т. М.: Худож. лит., 1965–1977, с указанием тома и страницы в тексте.

Укажем также полные выходные данные книг, отсылки к которым многократно используются в комментариях:

Литературное наследство. Т. 13–14: Щедрин. Кн. 2. М.: Жур.-газ. объединение, 1934.

М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников: в 2 т. / Воспоминания собрал, подгот. к печати, комментировал и написал вступ. статью С. А. Макашин. М.: Худож. лит., 1975.

М. Е. Салтыков-Щедрин и его современники. Энциклопедический словарь / Сост. и ред. Е. Н. Строганова. СПб.: Росток, 2021.

Макашин С. Салтыков-Щедрин. Середина пути. 1860–1870-е годы. Биография. М.: Худож. лит., 1984.

Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. 1875–1889. Биография. М.: Худож. лит., 1989.

В книге использованы фотоматериалы, предоставленные Институтом русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук и Тверским государственным областным музеем, а также работы М. В. Наумова, 1981 г. р., г. Киров (Вятка): «История одного города. Голодный город». 2015 г., х./а., 60×50, «Как Салтыков Щедрина в Крутогорске повстречал». 2016 г., х./а., 60×50, «История одного города. Подтверждение покаяния. Заключение». 2015 г., х./а., 60×50.

Е. Н. Строганова

Бесцензурные тексты М. Е. Салтыкова

Михаил Евграфович Салтыков Фотография С. Л. Левицкого, середина 1860-х гг.

Эпистолярные анекдоты из «мушкетерских» писем

«Компанией мушкетеров» Салтыков называл тех людей, с которыми был близок во второй половине 1870-х – начале 1880-х гг. и проводил свой досуг: гурманские обеды, игра в карты, посещение театра. В их числе был известный либеральный деятель 1850–1860-х гг., присяжный поверенный Алексей Михайлович Унковский; инженер путей сообщения, карточный партнер Александр Николаевич Ераков; юрист и поэт Александр Львович Боровиковский; член Петербургского окружного суда, гласный петербургской думы Владимир Иванович Лихачев и некоторые другие. Непременное содержание их досуга составляла карточная игра, но, разумеется, не этим определялись приятельские привязанности Салтыкова. С. А. Макашин писал, что дружеское общение писателя питало его творческую фантазию, давая материал «для сатирической разработки типа „русского культурного деятеля“ из верхушки либерально-буржуазного общества». В общем и целом это так. Но неверно было бы предполагать, что Салтыков в своем дружеском окружении только черпал материал для художественных картин. Ближайшими знакомыми писателя были люди, способные его понимать, чьим мнением он интересовался и дорожил, – свои люди, с которыми существовал единый язык общения. И именно эта сторона дружеских взаимодействий Салтыкова прочитывается в его письмах.

«Мушкетерскими» в ближайшем смысле следует называть письма, адресованные членам «компании мушкетеров», но мы используем это именование расширительно, включая сюда все письма Салтыкова, содержащие шуточные рассказы и реплики, не предназначенные для печати. Эти письма к A. M. Унковскому, А. Н. Еракову, А. Л. Боровиковскому, В. П. Гаевскому, И. В. Павлову и др. отличает свой код, выделяющий их как особый пласт в салтыковском эпистолярном наследии. Признаками этого кода можно считать языковую раскованность, нетабуированность, свободное использование некодифицированной, в том числе и обсценной, лексики, «раблезианский» юмор, нередко эротического свойства. Действующими лицами шуточных историй оказывались друзья Салтыкова и некоторые симпатичные ему люди (Унковский, Ераков, А. Н. Островский, И. С. Тургенев), а также лица, к которым он испытывает явную антипатию (К. П. Победоносцев, Т. И. Филиппов и др.). За каждым из них закрепляются определенные признаки и характеристики: изображению Еракова сопутствуют эротические мотивы, Островского отличает «благообразие», Тургенева – «благовоспитанность», доминантой рассказа о Победоносцеве становятся противоестественные сексуальные наклонности, в рассказах же об Унковском акцентированы наклонности «естественные»: эротизм, чревоугодие, сквернословие. Такого рода рассказы сам Салтыков называл «анекдотами». Кроме анекдотов в письмах есть также тексты, обладающие иными жанровыми признаками. К ним относятся сказки «Архиерейский насморк», «Сенаторская ревизия» и «переписка» императора Николая Павловича с Поль де Коком, которые С. А. Макашин определил как «эпистолярные сатирические миниатюры». Это удачное обозначение может быть применимо и ко всем остальным текстам, что не отменяет необходимости видеть жанровые различия между ними и признавать, что основным видом «эпистолярной сатирической миниатюры» у Салтыкова был анекдот.

Понятие «литературный анекдот» отграничивает анекдот как культурный феномен, по функции близкий мемуару и составляющий часть «малой истории», от анекдота бытового, фольклорного. Однако под пером некоторых авторов анекдот становится и литературным жанром, как, например, цикл анекдотов Хармса о Пушкине или же псевдохармсовский цикл о русских писателях. Творцом именно таких литературных анекдотов был Салтыков.

Эпистолярные анекдоты Салтыкова отвечают одному из исконных признаков анекдота как «первичного» жанра: героями придуманных им историй являются реальные лица, курьезные же случаи, происходящие с ними, основаны не на фактическом, а на психологическом правдоподобии (В. Э. Вацуро). Иронизируя и злословя, Салтыков обыгрывает не только бытовые привычки, интересы и занятия, личные привязанности известных в свое время людей, чьи имена остались в истории русской культуры и общественной жизни, но также и те институции, с которыми ассоциируются эти имена. Его суждения о современниках и современности пристрастны, но всегда имеют под собой определенные основания. Анекдот, представляющий собой «текст в тексте», помещен в соответствующую эпистолярную раму и в каждом случае по-своему соотносится с ней, обладая, однако, свойствами изолированности и завершенности. Каждый анекдот, как правило, имеет пограничные приметы, хотя они не всегда бывают отчетливо выражены. К таким приметам относятся начальные формулы (вроде «кстати о…») и финальные пуанты (см., например, в анекдоте о Победоносцеве заключительную реплику: «А на другой день все либералы говорили: и не то еще будет, ежели доступ на высшие курсы будет для женщин затруднен»). Степень автономности анекдота от контекста различна в каждом конкретном случае. Так, письма к Боровиковскому часто строятся как серия известий об общих знакомых, своего рода отчет или сводка событий, что определяет каскадный принцип соединения – нанизывание различных историй, порой развивающих одну тему, венцом которой становится кульминационный анекдот.

Анекдоты Салтыкова, не рассчитанные на широкую публику, предполагают посвященного читателя, который без дополнительных комментариев способен понять, в чем соль, и не будет спрашивать, в каком месте надо смеяться. Такая ориентация на осведомленного реципиента, знание им актуальной исторической конкретики необходимы и для современного анекдота. Анекдоты же Салтыкова, подобно всем другим его текстам, нуждаются в комментировании, объяснении исторических реалий, положений и лиц. Современному читателю наверняка будет непонятно, почему советчиком Статуя (так Салтыков именует Николая I) оказывается именно Поль де Кок. А дело в том, что имя этого ныне почти забытого, но популярного в XIX в. французского писателя воспринималось как нарицательное обозначение фривольной литературы. Шутливая по форме «переписка» сатирически характеризует императора как представителя высшей власти: в своих политических решениях русский император пользуется советами легкомысленного француза, и само фантастическое сопряжение столь различных фигур создает комический эффект.

«Мушкетерские» письма Салтыков писал в 1875–1885 гг., в основном в те периоды, когда отсутствовала возможность непосредственного общения с близкими людьми. Обычно это было время пребывания за границей (1875–1876, 1880, 1881 гг.); постоянным и любимым адресатом его российских посланий был Боровиковский, длительно живший вне Петербурга (к нему обращено наибольшее количество «мушкетерских» писем). Анализируя датировки, можно заметить, что эпистолярные произведения появляются именно в те периоды, когда Салтыков не пишет для печати. Его писательская натура не выносила молчания. В 1876 г. он сетует на то, что не может продолжать цикл «Культурные люди», так как не хватает веселости и легкости для завершения большого замысла, но в письмах этого времени, как бы компенсируя свое публичное молчание, он создает продолжающуюся «переписку» Николая I с Поль де Коком. Или другой пример. В апреле 1884 г. были закрыты «Отечественные записки» и Салтыков прекращает писать для публики, сообщая одному из адресатов: «Пытался несколько раз и не могу» (20, с. 55). Но именно в это время он отправляет несколько «каскадных» писем Боровиковскому. Таким образом, эпистолярные произведения возникали как своего рода «параллельная», бесцензурная литература, в которой реализовалось стремление Салтыкова писать в своей любимой юмористической манере. При этом он предполагал, что его эпистолярный текст будет прочитан не только адресатом, но станет известен более широкому кругу лиц и разойдется в списках (именно благодаря этому сохранились сказки «Архиерейский насморк», «Сенаторская ревизия» и «переписка» с Поль де Коком). О том, что Салтыков стимулировал подобное тиражирование в среде своих близких знакомых, свидетельствует его фраза в письме к H. A. Некрасову: «Я сегодня послал Унковскому историю о том, как Ераков лишил целомудрия дочь нашей хозяйки. Но боюсь, что он прочтет А‹лександру› Н‹иколаевичу›, а тот, пожалуй, обидится. Прочтите это письмо Вы – наверное, улыбнетесь. Там же два письма из Поль де-Коковой переписки. Думаю, что Ераков тоже будет смеяться» (18–2, с. 279). Значительная часть эпистолярия Салтыкова, в том числе и «мушкетерского», к сожалению, утрачена: сохранилось ничтожное количество его писем к Унковскому, остальные же – более сорока! – были уничтожены.

В своих эпистолярных произведениях Салтыков использует те же приемы сатирической разработки, что и в профессиональном творчестве. Литературно кодифицированное соответствие им можно найти в «Пошехонских рассказах», что можно рассматривать как подтверждение «литературности» эпистолярных историй и аргумент в пользу того, чтобы рассматривать их в составе не только эпистолярного, но и художественного наследия писателя. В своих воспоминаниях В. И. Танеев передает рассказ Унковского о том, что в 1889 г. С. П. Боткин, лечивший Салтыкова, велел сделать анализ его мочи. Когда Салтыков получил результаты, то «положил их в конверт, запечатал и сделал надпись: „Моя моча. После моей смерти завещаю отдать сукину сыну Бартеневу[3]3
  Бартенев Петр Иванович (1829–1912), историк, издатель журнала «Русский архив».


[Закрыть] для „Русского архива“»[4]4
  М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 232–233.


[Закрыть]. Анекдот этот, показательный во многих отношениях, косвенно свидетельствует и о том, что сам Салтыков не исключал будущую публикацию своих писем, а соответственно и более широкую известность помещенных в них «параллельных» текстов.

1

Недавно я получил из Москвы письмо, что там какой-то аферист сватался и даже употребил девицу под моим именем, как вдруг явился обличитель, который доказал, как дважды два, что сей ‹– – –› совсем не тот.

Из письма к П. В. Анненкову [5]5
  Анненков Павел Васильевич (1813, по др. свед. 1812–1887), критик, мемуарист; близкий знакомый М. Е. Салтыкова. Подробнее об их отношениях см.: Тихомиров В. В. Анненков // М. Е. Салтыков-Щедрин и его современники. Энциклопедический словарь. С. 21–25.


[Закрыть] от 16 января 1860.

Рязань (18–1, с. 224).

2

Замечательнее всего, что переписка с Поль де-Коком[6]6
  Поль де Кок Шарль (1793–1871), французский писатель, чьи фривольные произведения были очень популярны в России, в том числе и роман «Gustav le mauvais sujet» (точное название «Gustave ou Le mauvais sujet» – «Густав-Негодник», в рус. изд. 1857–1858 – «Густав, или Любовь ветреного мужчины»).


[Закрыть] велась в форме рескриптов, в которых знаменитый автор «Gustav le mauvais sujet» везде титулуется: господин Статский Советник Поль де-Кок! Но что еще замечательнее: мысль о возбуждении вопроса по поводу ключей от храма Гроба Господня впервые возникла в голове Поль де-Кока, который прямо советовал воспользоваться господствовавшими тогда во Франции неурядицами (это было в 1848) и взять Константинополь. Что это действительно так, в том свидетельствует следующий рескрипт:

Господин Статский Советник Поль де-Кок.

Мысли Ваши насчет взятия Константинополя и отобрания известных вам ключей вполне одобряю и усердие Ваше к престолу нахожу похвальным. Но теперь я имею другое занятие: учу войска ходить по морю, яко по суху, в чем мне верный пособник генерал Витовтов[7]7
  Витовтов Павел Александрович (1797–1876), генерал-лейтенант, начальник штаба главнокомандующего гвардейскими и гренадерскими корпусами; участвовал в подавлении национально-освободительного движения в Венгрии в 1849 г.; генерал-адъютант (с 1849); тесть Ильи Евграфовича Салтыкова.


[Закрыть]. Когда они сего достигнут, то без труда до Константинополя добегут и оный возьмут. А впрочем, пребываю вам доброжелательный

Статуй.

Но в 1849 году, в виду агитации в пользу избрания Бонапарта президентом республики[8]8
  Имеется в виду политическая карьера племянника Наполеона I Луи Наполеона Бонапарта (1808–1873), который в 1848 г. стал президентом Французской республики, а в 1852 г. провозгласил себя императором (Наполеон III).


[Закрыть], Поль де-Кок опять настаивал и предупреждал, что с Бонапартом будет потруднее ладить, нежели с Ламартином[9]9
  Ламартин Альфонс де (1790–1869), французский писатель, политический деятель. В 1848 г. выдвигал свою кандидатуру на пост президента республики, но проиграл выборы Луи Наполеону Бонапарту.


[Закрыть]. На это Статуй отвечал:

Господин любезно верный полковник Поль де-Кок!

В воздаяния отличного усердия Вашего переименовываю Вас в полковники с зачислением в Изюмский гусарский полк[10]10
  Изюмский гусарский полк – один из русских полков, принимавших участие в венгерском походе.


[Закрыть], коего историю, по моему приказанию, пишет в настоящее время лихой ротмистр Гербель[11]11
  Гербель Николай Васильевич (1827–1883), литератор; в 1848–1851 гг. юнкер, впоследствии штаб-ротмистр Изюмского гусарского полка; участвовал в венгерском походе.


[Закрыть]. Но рекомендуемый Вами план кампании Витовтов принять не советует, а равно и комендант Башуцкий[12]12
  Башуцкий Павел Яковлевич (1771–1836), генерал от инфантерии, комендант Петербурга; генерал-адъютант (с 15 декабря 1825).


[Закрыть], которому я тоже приказывал сказать правду об этом деле. Во-первых, войска мои еще не научились ходить по морю, яко по суху, но скоро научатся. А во-вторых, и Нессельрод[13]13
  Нессельроде Карл Васильевич (1780–1862), граф, в 1816–1856 гг. министр иностранных дел.


[Закрыть] не надежен: того гляди, продаст. А впрочем, видя в Вас таковое усердие к составлению планов, остаюсь доброжелательный

Статуй.

В 1853 году наконец войска были выучены и решено было идти по морю, яко по суху. Вот в каких выражениях получил об этом известие Поль де-Кок.

Господин полковник Поль де-Кок!

Мысль, Вами в 1848 году заявленная, приводится ныне в осуществление. На сих днях Константинополь будет взят, и по совершении в нем молебствия с водосвятием, открыто будет Константинопольское губернское правление, а в Адрианополе – земский суд. В ознаменование чего, купив в гостином дворе орден Меджидие 1-й степени[14]14
  Орден Меджидие – учрежденный в 1852 г. орден Османской империи, которым награждались иностранные дипломаты, главы иностранных государств, военные и государственные деятели.


[Закрыть], повелеваю Вам возложить оный на себя и носить по установлению.

Статуй.

Любопытно, что Поль де-Кок действительно начал носить орден, но был уличен и отдан под суд за неправильное ношение орденов.

Скажите Семевскому[15]15
  Семевский Михаил Иванович (1837–1892), историк, публицист, издатель журнала «Русская старина».


[Закрыть], что если он хочет купить эту коллекцию, то пускай поспешит. Ее уж торгует один англичанин.

Из письма к А. Н. Еракову[16]16
  Ераков Александр Николаевич (1817–1886), инженер путей сообщения; ближайший друг H. A. Некрасова, близкий приятель Салтыкова. См. о нем: Строганова E. H. Ераков // М. Е. Салтыков-Щедрин и его современники. Энциклопедический словарь. С. 141–143.


[Закрыть] от 9/21 декабря 1875.

Ницца (18–2, с. 238–240).

3

Если будете продолжать характеристики писателей, то имейте в виду следующее:

Краевский Андрей[17]17
  Краевский Андрей Александрович (1810–1889), издатель-редактор журнала «Отечественные записки» (1839–1868) и газеты «Голос» (1863–1884).


[Закрыть]. В 1841 году, когда заблудившийся Чичиков ночевал у Коробочки, последняя в ту же ночь понесла, а через девять месяцев родила сына, которого назвали Андреем и который впоследствии соединил лукавство Чичикова с экономической бестолковостью Коробочки.

Стасюлевич Михаил[18]18
  Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826–1911), историк, редактор-издатель журнала «Вестник Европы».


[Закрыть]. По прошествии нескольких месяцев по рождении Андрея, Коробочка снова была в охоте, и к ней, заблудившись в хрестоматии, попал Алексей Галахов[19]19
  Галахов Алексей Дмитриевич (1807–1892), историк литературы, писатель, педагог; составитель «Полной русской хрестоматии…» (1843), которую критиковали за то, что в числе образцовых он поместил произведения современных писателей.


[Закрыть]. После чего родился сын Михаил, который соединил тупоумие отца с бестолковостью матери.

Пыпин Александр[20]20
  Пыпин Александр Николаевич (1833–1904), историк литературы, сотрудник «Отечественных записок», сотрудник и член редакции «Современника» и «Вестника Европы».


[Закрыть]. После того, через некоторое время, Коробочка вновь была в охоте и, гуляя в саду, почувствовала, что в нее заполз живчик. Живчик этот был принесен ветром из Общества любителей истории и древностей в общем собрании с Обществом любителей российской словесности. И хотя Коробочка могла сказать: «како могло быть сие? греха бо не знаю» – тем не менее достоверно, что через 9 месяцев родился сын Пыпин, который уже ровно ничего в себе не соединил.

Из письма к A. C. Суворину от 23 января/4 февраля 1876.

Ницца (18–2, с. 251).

4

Умер Авдеев[21]21
  Авдеев Михаил Васильевич (1821–1876), писатель. Его роман «Тамарин» (1852) критика оценивала как подражание Лермонтову. В романе «Подводный камень» (1860), посвященном Тургеневу, поднимались актуальные для 1860-х гг. проблемы, в том числе «женский вопрос».


[Закрыть]. На могилу его я сочинил след‹ующую› эпитафию. Авдеев, Михаил Васильев. Духом вольноотпущенный. Будучи крепостным, пел на манер Рубини[22]22
  Рубини Джованни Баттиста (1794/1795–1854), знаменитый итальянский тенор, в 1840-х гг. в составе итальянской оперной труппы выступал в России.


[Закрыть], играл на скрипке на манер Контского[23]23
  Контский Аполлинарий Григорьевич (1825, по др. свед. 1823/1824–1879), польский скрипач-виртуоз, композитор, педагог.


[Закрыть] и готовил котлетки на манер пожарских. Впоследствии приобрел привычку собак у каждого столбика ‹– – –›; ‹– – –› Лермонтова, ‹– – –› Тургенева, задумал ‹– – –› Льва Толстого, но смерть застигла его в этом намерении. Мир праху твоему, добрый человек!