Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)"
Автор книги: Евгения Сафонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Первой встала Инлес.
«Ты больше никогда не увидишь нашего сына, – сказала сестра. – Никогда».
Они с Инлес всегда были похожи, но нрав слишком проявлялся в чертах, чтобы кто-то сторонний мог сделать им подобный комплимент. Сейчас перед Айрес стояло ее собственное отражение – и, глядя в лицо младшей, каким прежде она никогда его не видела, Айрес обреченно поняла: все завершится так, как и должно было.
«Жаль. Я надеялась, что вы поймете. Но так даже лучше. – Она сплела опущенные руки в замок, и голос ее сорвался в шепот. Айрес уповала, что в нем звучит вкрадчивость, а не слабость. – Я – королева. В моей власти забирать то, что должно быть моим. Он мой, он мой вассал, и я заберу его. Хотите вы того или нет».
…они всегда были похожи, но Инлес не была достойна короны. Даже в такой ситуации едва ли Айрес могла бы обезуметь настолько, чтобы глупо, так глупо – не думая о последствиях, не думая, кто ей противостоит, не думая, что ты лишь обычная слабая женщина, в девичестве носившая имя королевского рода, – схватить со стола нож и кинуться вперед.
Заклятие Лина, которым он пытался спасти жену – может, и сына, но это тоже было бы глупо, – Айрес отразила с такой же легкостью, как за секунду до того остановила сердце сестры. С ним все прошло еще легче.
Когда гвардейцы, которых об атаке на королеву оповестили чары, нашли ее рядом с телами, Айрес сама не совсем понимала, почему плачет. Наверное, капелька общей семейной глупости у них все-таки была.
По кому она плакала сейчас, глядя, как Уэрт замыкает круг, чтобы встать в центр, она тоже не совсем понимала. Плакала, как научилась плакать уже давно – без дрожащих губ, без жалобной гримасы, тихими, незаметными слезами, тающими в уголках глаз.
Сотню раз виденным жестом перекинув нож из правой руки в левую, Уэрт провел лезвием по ладони. Кровь окропила серебряное лезвие, белые руны, белые одежды – совсем чуть-чуть.
Когда ритуальный рисунок активировался, засияв ярче, и мальчик в круге раскинул руки, чтобы заклятием призыва вознести Жнецу свою последнюю молитву, Айрес запоздало поняла: теперь она точно не сможет сказать ему «прощай».
***
Наверное, когда Ева подлетела к площади, без магии ноги ее сбились бы в кровь. Алую, как выстлавшие ее дорогу маковые лепестки. Часть пути она пыталась преодолеть прыжками, активировав левитацию – но сознание, занятое чем угодно, кроме концентрации на полете, тянуло ее к земле, а счастливых мыслей Ева сейчас там не отыскала бы при всем желании.
Наверное, в другое время она бы полюбовалась по пути столь дивным зрелищем, как абсолютно пустые столичные улицы. Ни души не было ни на дворцовой площади, ни на широком проспекте, с которого ей пришлось свернуть на улочку поменьше. Даже лавки заперли до завершения ритуала. Это после жители и гости столицы разбредутся кто куда, чтобы веселиться и гулять до утра, и лавочников ждет отличный заработок, но сейчас лавочникам самим хотелось увидеть то легендарное зрелище, что Ева так спешила отменить.
Наверное, встреться ей на этих улицах хоть кто-то, она не преминула бы спросить, не маг ли он. Даже если ее не могли перенести прямо на трибуну, сэкономить пару бесценных минут уже было неплохо – хотя не факт, что она не потратила бы больше на расспросы и объяснения. Она надеялась, что Эльен сможет добраться быстрее, но все оказалось не так просто: летать местные призраки не умели, оставаясь привязанными к памяти о том, как перемещались при жизни, да и срезать путь, проходя сквозь дома, в столице не представлялось возможным. Дома с привидениями для керфианцев были обыденным явлением, но чужих призраков они не жаловали; так что на большей части домов в центре города лежали чары, благодаря которым хозяева могли не беспокоиться о непрошеных привидениях. Когда живешь в непосредственной близости от королевского дворца, ты можешь себе это позволить.
Все это ей путано, зачем-то в подробностях рассказывал Эльен, опережавший ее меньше чем на полшага. Дневник так и оставался у него в руках – отбирать его Ева не порывалась. Не до того сейчас было.
Пять минут – много или нет?..
Зрители толпились уже на подходе: там, где улица лишь приближалась к храмам, где нельзя было бы увидеть ничего, кроме ослепительный белой вспышки, которую так часто и с таким восторгом описывали летописцы. Вспышки, сопровождавшей нисхождение Жнеца, гаснущей лишь в миг, когда он оставляет Избранника. Конечно, керфианцы видели ее только раз, но этого хватило, чтобы теперь все тянули шеи, надеясь увидеть отблеск божественного света и крыльев за Его спиной.
Ева не стала кричать, чтобы они бежали. Просто принялась проталкиваться сквозь толпу – в ярости, что улица привела ее не к Храму Жнеца, откуда просто было бы докричаться до Мирка, а к Храму Садовода, ровно на противоположной стороне.
Если она успеет, бежать не будет нужды. Если не успеет – бежать будет бессмысленно.
– Дорогу! – закричал Эльен, каким-то чудом лавируя между зеваками разной степени разнаряженности и знатности, не теряя дневника – частичная материальность определенно облегчала дело. Позже Ева думала, что стоило отобрать у него дневник и послать вперед, чтобы он мог пройти сквозь толпу, но то было позже – и не факт, что помогло бы. – Дорогу королеве!
Глашатай из призрака вышел не хуже учителя и дворецкого. Даже в этот миг, когда над площадью уже повисла томительная тишина, люди оборачивались – и расступались, толкая недовольных соседей, провожая удивленными взглядами Избранную, отчаянно рвущуюся к помосту.
– Герберт!
Она уже видела его, раскинувшего руки среди сияющих отблесков рунного плетения.
– Герберт, стой!
Ее крик утонул в закате – несмотря на тишину. На нее оглянулись иные из зрителей, и только. Слишком много людей. Слишком большая площадь. Слишком много пространства между ней и трибуной, которое требовалось преодолеть. Руки… заклятие, он уже читает заклятие – и уже не сможет ее услышать, ведь гексаграмма Берндетта – настоящая гексаграмма – отрезает все звуки снаружи и изнутри; только вот тот, кто внутри, этого даже не поймет…
…«и руна Ройд запирает звук, ибо божественный глас верно не предназначен для смертных ушей»…
Строки из дневника ехидно прыгали перед глазами, пока Ева доставала смычок.
Невидимая струна расшвыряла впереди стоящих, заставив повалиться на соседей. Скелет, попавшийся на ее пути, от удара рассыпался, беспомощно запрыгав косточками по утоптанному снегу. Возмущенные крики кругами разошлись по людскому потоку, но Ева продиралась вперед, взрезая воздух волшебным хлыстом. Трибуна, нужно дойти до трибуны, подняться наверх – Герберт заметит ее, увидит и поймет без слов, и остановится, и…
Первыми ее заметили гвардейцы, охранявшие риджийцев – их помост оказался как раз между Евой и трибуной. По лицам людей Мираны Ева поняла, что те решительно не знают, как относиться к ее выходке: будущей королеве дозволялось, конечно, больше других, но не настолько. Вторыми – риджийцы: они сидели к Еве спиной, но крики не могли остаться для них незамеченными. Они стали оборачиваться, когда Ева уже приблизилась – и активировала левитацию, пытаясь перемахнуть через помост сразу на трибуну.
Почти получилось.
Ева не знала, как был устроен этот защитный купол, но она сквозь него провалилась вполне успешно. Упав прямо перед троном Повелителя дроу, торопливо откатилась к краю помоста: Дети Луны ощетинились клинками еще в момент ее прыжка. Вскочив, на миг встретилась с синими глазами Снежаны – Белая Ведьма следила за ней без удивления, лишь с сосредоточенным прищуром.
– Это ловушка, – все-таки выпалила Ева, прежде чем прыгнуть – уже с помоста, уже видя лицо Герберта, запрокинутое к небу, омытое плеском колдовского сияния. Секунды, считанные секунды…
…эти секунды – несколько мгновений полета до гранитного ограждения, над небольшой прослойкой зрителей между риджийцами и трибуной, над ошарашенными жнецами и лестницей в одиннадцать ступеней – так и остались самыми долгими в ее нежизни.
Что-то сверкнуло за спиной. Кто-то закричал: еще громче, чем кричали от Евиного шествия. Мрамор под ногами Герберта, заклинавшего небеса с закрытыми глазами, треснул с отвратительным, безнадежным звуком разбивающихся надежд.
Гексаграмма вспыхнула светом острее, чем клинки дроу.
Прежде, чем ее отшвырнуло от трибуны, коснуться которой Еве было не суждено, прежде, чем мир затопило сияние, от которого не было спасения, прежде, чем Ева успела понять, что все-таки опоздала – она все-таки увидела белые крылья, взвившиеся за спиной Избранного тем, к кому Герберт так стремился.
И стал свет.
Первая волна была прозрачной, как ветер, сбившей с ног всех, кто еще стоял.
Вторая – медленный, тягучий как патока свет, хорошо знакомый всем, кто хоть раз видел в действии Мертвую Молитву – лавиной катилась по площади, пока не уперлась в незримую преграду, повиснув над трибуной и брусчаткой туманным куполом.
О том, что случилось после, каждый из видевших рассказывал разное. Но крики ужаса, раздавшиеся, когда люди на площади поняли, что скрывает свет, все описывали примерно одними словами.
Первыми кости увидели те, кто поднял головы у самой границы купола. Потом и остальные, встревоженные воплями, осознали – пульсирующий свет, клубившийся в воздухе, белым прибоем ласкает скелеты в праздничных одеждах. Усыпавшие всю брусчатку от трибуны до того места, где неведомое чудо остановило ползущую по площади смерть.
У эшафота Мирана Тибель встала на ноги. Дауд Дэйлион прижал к себе дочь, широко раскрытыми глазами смотревшую на фигуру, сиявшую в центре площади снежной звездой: ее очертания терялись в густом сиянии – оно клубилось в воздухе перламутровыми разводами, словно тающее в воде молоко – но крылья виднелись даже отсюда.
Вцепившись в парапет храмового балкона, Миракл, лицо которого цветом почти сравнялось с мрамором, смотрел на площадь, заваленную останками его подданных.
Мертвая Молитва – сила, что Жнец дарует своим избранникам – заставляла человека истлеть за минуту. Сила, что сопроводила явление Жнеца в этот мир, за секунды убила сотни, испепелив плоть, обточив до костей тех, кто жил и дышал мгновения назад.
Вопрос, что заставило эту силу остановиться, пришел в головы видевшим почти одновременно.
Никто после не помнил, кто первым оглянулся на эшафот, где осталась свергнутая королева. Кто первым увидел ее, выпрямившуюся на камне, где проливалась кровь осужденных, воздевшую в воздух руки, окутанные серебристой дымкой творимых чар.
Кто первым увидел, что руки эти больше не обрамляют блокаторы, осколками блестевшие у ее ног.
– Не бойтесь, жители Айдена, – молвила Айрес тирин Тибель, держа защитный купол, отделивший людей снаружи от плещущейся в нем смерти. – Та, от кого вы отреклись, не отреклась от вас.
Цвет забытья – черный. Это Ева, до недавних пор с потерей сознания почти незнакомая, за последний месяц усвоила хорошо.
Цветом этого забытья, на пару минут – или часов, она не знала – погрузившего ее в ничто, был белый.
Цветом реальности, куда она вернулась, тоже был белый. Он лежал на брусчатке снегом. Он выглядывал черепами из платьев, еще хранивших тепло тел, недавно бывших живыми. Он клубился вокруг, тянул за руки, гладил по щекам мертвенным холодом, поющим вечную колыбельную, влекущим вечным покоем.
Ева села. Посмотрела на скелеты вокруг – не думавшие танцевать.
Посмотрела перед собой: туда, где на трибуне, от которой ее отшвырнуло первой волной силы, умертвившей половину людей, встречавших День Жнеца Милосердного сегодня на площади, угадывался сгусток крылатого света.
…в год двух лун придет чудище с Шейнских земель, всем и каждому гибель неся…
Свет шептал ее имя.
У реальности и забытья, куда она провалилась, когда ее швырнуло наземь, был общий цвет. Поэтому она не понимала, на что смотрит: на кошмар, который никак не мог стать явью – или явь, обернувшуюся кошмаром.
Она не могла не успеть. Не могла не остановить. Не могла допустить, чтобы случившееся случилось.
Не могла.
– …лиоретта!
Зов того, кто был не живым, но определенно менее мертвым, чем все вокруг, Ева расслышала не сразу.
– Я боялся, что вас… что вы… что вы тоже.
Большего Эльен, упавший на колени рядом, сказать не смог.
Большего и не требовалось.
– Мертвая Молитва убивает только живых, – сказала Ева глухо. – Мы к ним непричастны.
Происходящее она осознавала отстраненно, точно зритель в кино. Хотя и в кино у нее порой было чувство большей причастности: когда она верила тому, что происходило на экране.
В то, что происходило сейчас, она не верила. Не до конца.
– Мы… – Эльен все еще держал дневник, – мы должны рассказать.
Ева посмотрела мимо трибуны: туда, где сквозь море света, за границей купола угадывались очертания Храма Жнеца, у подножия которого за происходящим следила королева Керфи, так предусмотрительно не отрекшаяся от своей власти.
Значит, у Айрес все вышло.
…когда на троне воссядет та, чье сердце холодно и черно, и ужаса шепот звучать будет не громче, чем шорох листвы…
– А Герберт?
Ее голос тоже звучал едва ли громче, чем шорох листвы – немногим громче, чем потусторонний зов, отступивший, но все еще шелестевший подголосками в полифонии смерти, певшей сегодня на площади Одиннадцати богов.
– Придумаем что-нибудь.
Молчание, предшествовавшее ответу, было долгим. Непозволительно долгим.
Они оба читали, что Берндетт сделал – вынужден был сделать – с единственным Избранником Жнеца, удостоившегося чести стать Его сосудом: до этого дня.
…сердца огнем и клинком чудище дева сразит…
То, куда в конечном счете ведет ее путь, поприветствовавший иномирную гостью стрелой королева в осеннем лесу, Ева поняла на удивление просто. Может, потому что в глубине души поняла это уже давно: в тот самый момент, когда увидела витражи в королевском дворце и услышала запечатленную на них историю от величайшего убийцы Керфи. Или в тот, когда кузнец из Потусторонья так великодушно вернул ей клинок своей работы – зачарованную сталь, подобную той, что вонзилась в сердце Гансера почти четыреста лет назад.
– Люче, – сказала она.
Кожаная рукоять знакомо и уютно легла в ладонь.
Обнажив золотистое лезвие, бросив ножны наземь – на васильковую мантию, недавно лежавшую на плечах юного колдуна или колдуньи, теперь скрывавшую только кости, – Ева встала. Одновременно с призраком, непонимающе смотревшим на рапиру в ее руке.
– Шкатулка заколдована так, чтобы открыть ее мог лишь законный король и его наследник. Мэт сказал мне. Люди должны узнать. – Она кивнула вперед, мимо трибуны, туда, где живые ждали и заслуживали правды. – Идите, Эльен. Расскажите все. Я позабочусь о нем.
Эльен встал на ее пути прежде, чем она сделала хотя бы шаг.
Даже сейчас, даже когда его противником оказалась она, верный слуга Рейолей возобладал в нем над всем остальным.
– Лиоретта, вы не можете… я не могу вам позволить просто убить его. Я верю, есть возможность…
– Я не собираюсь его убивать. Только вызволить из ловушки. – Ее пальцы сжались крепче, греясь о кожу, еще хранившую тепло дома Мираны. – В этом мире смерть – не всегда точка. Вам ли не знать.
…и жизнью своею заплатит, мир ею купив.
Сейчас смысл пророчества Лоурэн казался таким простым, таким до боли очевидным. Хотя она не была уверена, понимает ли это Эльен.
Зеленые глаза, расширившиеся в болезненном прозрении, подсказали ей ответ.
– Нет, – сказал призрак.
– Вы сами пели мне эти баллады. Слова я помню.
– Это не может быть единственным решением.
– Если оно и есть, у нас нет времени его искать. – Ева мягко толкнула его в грудь. – Идите.
Он не стал обнимать ее на прощание. Как и прощаться. Просто посмотрел долгим взглядом, прежде чем отвернуться и побежать прочь. Может, думал, что успеет сделать что-то раньше, чем она успеет воплотить задуманное. Или что она не сумеет. В конце концов, ей требовалось приблизиться к тому, кто убивал все вокруг, отделенному от нее стеной магии и рун.
Но, делая первый шаг к трибуне, Ева знала: только так все и может закончиться.
Миракл думал, что судьбы не существует. Айрес думала, что ее можно обмануть. Герберт – что судьбу можно расположить к себе, разыграв спектакль, который заставит богов улыбнуться. Похоже, спектакли боги и правда любят не меньше демонов; только вот переписывать их сценарии смертным не дано.
И в минуты, когда боги улыбаются, актерам будет совсем не смешно.
Мирана пришла в себя раньше других.
– Как… – она подступила к самому эшафоту, держа в опущенной руке шпагу, сотканную из серебристого воздуха, – ты…
– Ни одна клетка не удержит меня, если я того не захочу. Я позволила, потому что мой народ не хотел видеть меня свободной. Теперь, когда он нуждается в защите, я не могла остаться в стороне. – Айрес смотрела на людей вокруг: непонимающих, испуганных, зачарованных божественным светом, неспособных даже бежать. Те, кто оказался перед самым куполом, отступили подальше, но и только. – Я не знаю, что пошло не так, но рада, что сумела предотвратить гибель всех.
Она как будто усилила голос чарами – а, может, он сам собой далеко разносился в морозном воздухе, пронизанном страхом и тишиной.
Мирана посмотрела наверх, на балкон. Миракл исчез, но она успела увидеть, как последний из охранявших его жрецов скрывается в храме. Посмотрела на Айрес – без блокаторов, не думавшую ни бежать, ни призывать оружие для расправы со своими тюремщиками.
Многие матери в этой ситуации едва ли смогли бы мыслить ясно, охваченные ужасом за себя и за сына. Многие женщины зарыдали бы в панике – и мужчины тоже. Но Мирана Тибель была воином, а воин, который не способен хранить трезвость мышления в любой ситуации, редко доживает до повышения в должность Советника по военным делам. Потому сейчас она не волновалась за Мирка, которого охраняли проверенные ею храмовники, и не позволяла думать обо всех, чьи кости усыпали снег на площади. Сейчас ее куда больше интересовало, какую роль в происходящем сыграла Айрес – и почему не воспользовалась этим для побега. Или хотя бы мести тем, кому отомстить ей очень хотелось.
Может, у королевы просто не было сил. Учитывая, кто держал купол на половину немаленькой площади, благодаря которому они все еще дышат.
Против Мертвой Молитвы не существовало блоков. Ни одному магу не удавалось защититься от нее куполом – никогда. С другой стороны, ни один маг – во всяком случае, за немаленькую жизнь и немаленький опыт Мираны Тибель – не был настолько силен, чтобы блокаторы разлетелись на его запястьях без посторонней помощи. Люди вокруг тоже об этом думали: Мирана заметила, как смотрят на свергнутую королеву даже ее собственные гвардейцы.
Благоговение в этих взглядах могло бы ее взбесить, если бы в этот миг Мирана позволила себе чувствовать хоть что-то.
– Что произошло? Почему…
– Наверное, Уэрт ошибся с рунами. Призыв удался, но сила Жнеца прорвалась сквозь гексаграмму. Не знаю. – Айрес стояла на эшафоте, но смотрела сверху вниз тем же взглядом, каким взирала на подданных с тронного возвышения. – Я пойду к нему… постараюсь понять, что случилось. Думаю, мне удастся подойти достаточно близко.
Мирк выбежал из храма одновременно с тем, как Айрес подняла руки чуть выше. Мирана вскинула клинок, но о зачарованную мантию короля не разбилось ни смертоносное заклятие, ни арбалетный болт.
Лишь купол над трибуной немного сжался, отодвинув убийственный свет дальше от перепуганных людей.
– Надеюсь, Жнец скоро покинет его тело. – Кожа королевы выцвела почти добела: сдерживать божественную силу даже ей давалось нелегко. – Вам лучше уйти. На случай, если у меня ничего не выйдет.
– Ты…
– Забирай Мирка и уходи. – Обведя взглядом толпу, она даже улыбнулась немного. – Не бойтесь. Я сделаю все, чтобы сегодня в Керфи больше не оборвалась ни одна жизнь. Мы и так потеряли слишком многих.
Мирана не знала, действительно ли бывшая королева усиливает свой голос чарами.
Как бы там ни было, ушей слушателей он достиг.
Мирана не заметила, кто первым протянул руки к эшафоту. Должно быть, кто-то из тех, кто остался верен Айрес: такие были. Но благоговейное «спасибо, моя королева» она услышала – слова эхом зашелестели над площадью, сперва робко, потом все громче, по мере того как ширился лес рук, благодарно протянутых к женщине, сохранившей им жизни.
Так, должно быть, почти четыреста лет назад на этой самой площади протягивали руки к Берндетту.
Айрес не улыбнулась. Лишь коротко, почти незаметно склонила голову – великодушным, королевским жестом. Оглянувшись на гвардейцев, согнувшихся в поклоне за ее спиной, кивнула и им, точно командуя «вольно».
Когда она медленными, осторожными шагами, словно удерживая на вытянутых руках невыносимую тяжесть, двинулась к лесенке, чтобы спуститься вниз – Мирана поняла, почему Айрес Тибель не собиралась ни убивать их, ни бежать. В этом не было нужды.
Только что свергнутая королева спасла всех заблудших, неблагодарных детей, которых боги определили ей в подданные. Пока новый король беспомощно смотрел, как они умирают.
Только что свергнутая королева благородно рискнула жизнью, чтобы свергнувший ее племянник мог спрятаться под матушкиной юбкой – или фалдами мундира, неважно. Спастись, бежать, отсидеться в стороне, ибо ничего большего он сделать не мог.
Только что Айрес вернула свое королевство без боя.
Мирана посмотрела на сына, сосредоточенно просчитывавшего что-то на ступеньках Храма Жнеца. На Дауда, обнимавшего дочь. На Соммитов, прижавшихся друг к другу в стороне. Если убийца следил за королевой с прищуром кота, готового к охоте, на лице главы семейства Соммит читалось обреченное осознание проигрыша.
Но Айрес не могла знать, что все будет так. Или могла? Даже если это ее рук дело, сейчас они бессильны: им ничего не доказать, не остановить ее, не атаковать без риска для города и его жителей, не обвинить так, чтобы люди не начали роптать…
– Уходите, – повторила Айрес, неотрывно глядя на трибуну, где затерялся в белом свете ее наследник. – Надеюсь, я смогу ему помочь.
– Лжешь, тварь.
Одинокий, полный ненависти голос разнесся над толпой звонко, как пощечина.
Айрес посмотрела на того, кто проталкивался к помосту сквозь сбитых с толку людей – и мысок ее туфли завис над первой ступенькой короткой лесенки.
– Вы подлая, лживая, двуличная тварь, Ваше Величество, – сказал Эльен, поднимая над головой книгу в старой, истрепанной веками коже. – Потому что вы поможете ему лишь одним способом – кинжалом в сердце. И вам это прекрасно известно.
– Если что, именно это я и подразумевал под глупостями.
Ева не ответила. Хотя слышать голос Мэта в кои-то веки было приятно. Всяко приятнее, чем шепот смерти впереди и хруст костей под ногами: она старалась переступать через тех, кому не суждено было сегодня покинуть праздник, но их было так много, что прикрывающая кости одежда почти закрыла собой и брусчатку, и снег.
До трибуны оставалось немного. Едва ли тридцать шагов. Ее отбросило дальше, чем тех, кто стоял на земле – наверное, из-за того, что в момент призыва она весила чуть тяжелее воздуха, – но не настолько далеко.
Очень маленькой, очень трусливой части ее хотелось бы, чтобы этих шагов было больше.
– Ты обещала…
– …не творить глупостей? Прости, соврала. Скрестила пальцы за спиной. Не говори, что не заметил.
Двигаясь сквозь море влекущего света, Ева думала о странных вещах. Например, что это не так уж плохо – закончить жизнь на фортиссимо. И, наверное, даже в мажоре. Чакона Баха, да и только. В оригинальном скрипичном варианте ее завершала пустая квинта – мажор, минор, дорисовывай сам. Учитывая, что во времена Баха мажор звучал устойчивее, он напрашивался, но маленькой Еве нравилось дорисовывать минор. Она вообще любила трагедии… когда-то. Их легко любить, когда ты толком не понимаешь, что за ними стоит, а в твоей жизни чертовски мало вещей, по-настоящему трагичных; родители морщились и убегали от страданий и крови на экране или книжных страницах, а она внимала этому взахлеб.
От воспоминаний Ева почему-то улыбнулась – в ситуации, меньше всего располагавшей к улыбкам.
Надо же, какие глупости лезут в голову, когда остаются последние шаги до небытия…
– Ты всерьез думаешь, что эта идиотская затея сработает? – за привычной демонской издевкой сквозила легкая паника. – Ты труп, если забыла. Тебе нечего ему предложить.
– Я попытаюсь.
Вместо ткани и костей ноги ощутили ледяную брусчатку – перед самой трибуной откуда-то возник просторный прямоугольник, чистый даже от снега. Лишь когда он остался позади, Ева поняла: совсем недавно здесь высился помост для почетных гостей.
А у риджийцев, похоже, всегда наличествовал козырь в рукаве…
– Ты ведь не хочешь умирать!
– Смерть – друг наш, а не враг. Ты сам говорил.
Когда-то эти слова казались ей еще одной издевкой. Сейчас – добрым советом.
Интересно, видят ли ее снаружи? Едва ли: крохотная белая фигурка в белом свете, густом, почти непроглядном. Наверняка Айрес заметила, как она пробивалась к трибуне, но это ничего не изменило. Теперь девчонка, из-за которой все планы королевы едва не полетели к чертям, вряд ли могла казаться ей опасной. Айрес позаботилась о том, чтобы Люче превратились в кусок светящегося железа, и ей точно не докладывали о нежданном гномьем великодушии. Даже знай королева, что клинок, способный умертвить вместилище бога, остался при ней, едва ли это ее взволновало бы: она мерила все немножко другими категориями – и наверняка не думала о дурацких старых песнях. И Ева не походила на девочку, способную убить того, кто любит.
Она и сама не знала, сможет ли сделать то, что должна сделать, если Мэт окажется прав.
– Есть вещи куда хуже смерти. Например, предательство. Эгоизм. То, что я сделала с человеком, которым восхищалась, потому что не хотела умирать. – Она замерла перед трибуной, запрокинув голову. – Спасибо за урок, Мэт. Тогда я боялась. Теперь – не боюсь.
Фигуру того, кто стоял в центре гексаграммы, не было видно даже отсюда. Все заслоняло белое сияние, которым полыхали границы круга, судорожно пытавшиеся удержать внутри чудовищную силу, пойманную в капкан из крови, заклятий и рун. Лишь крылья – огромные, размашистые, шире не только круга, но и трибуны – теперь можно было разглядеть отчетливо до рези в глазах.
Наверное, если б Ева могла чувствовать хоть что-то, она бы и правда ее ощутила.
Тихий, внезапный смешок раскатился в ушах одновременно с тем, как Ева шагнула на первую ступеньку, перешагнув через разбитые, выпавшие из рук музыкантов скрипки, лютни, флейты.
– Спасибо за веселье, златовласка. – Она никогда не думала, что голос Мэта может звучать умиротворенно – в тон тому, что мерцало в ее душе. – Занятное у нас вышло шоу. Заканчивай его, как считаешь нужным.
Ева снова улыбнулась. Несмотря на все плохое и хорошее, что ей сделали; а, может, благодаря этому, ведь хорошее все-таки было.
Если бы не Мэт, ее – единственной, кому под силу пройти сквозь смертоносный свет, чтобы закончить эту историю совсем не так грустно, как она могла бы закончиться – сейчас бы здесь не было. Как и Люче в ее руках.
– Досмотришь конец из Межгранья, – сказала она, поднимаясь навстречу финалу. – Думаю, там тебя уже заждались.
– Не могу сказать, что соскучился по товарищам.
– Прощай, Мэт.
– Если что, я всегда за то, что шоу должно продолжаться, но…
– Вон. Из моей. Головы.
Когда Евины босые ноги коснулись расколотого мрамора наверху, она не слышала ничего, кроме шепота света: шепота, твердившего, что она сполна заслужила все, что сейчас произойдет.
Жизнь за жизнь. Ее – за жизни всех глупых мальчишек, которых она не смогла спасти. Лешки. Герберта. Кейлуса, лелеявшего в душе обиженного ребенка, которому так и не дали вырасти.
Она чувствовала, как ее зрачки впитывают белизну, выжигавшую все сожаления.
Я хотела вернуться, Дин, подумала она, прежде чем шагнуть за сияющую границу. Правда хотела.
Надеюсь, ты поможешь маме бросить курить.
– Дневник Берндетта, – сказал Эльен, пока сотни глаз вглядывались в книгу, что призрак держал над головой. – Который хранился в королевской сокровищнице, в шкатулке, что может открыть лишь законный король. Который ты хранила. Все это время. Все эти годы.
Лицо Айрес осталось спокойным и уместно скорбным.
– Вижу эту вещь впервые в жизни.
– Берндетт никогда не призывал Жнеца! – чтобы перебить ропот, всколыхнувшийся над толпой после подобного кощунства, Эльену пришлось почти кричать. – То, что все тогда увидели на площади, было представлением, спектаклем, вдохновившим керфианцев пойти за ним, объединиться, сбросить путы! Он видел призыв своими глазами, он сумел воспроизвести его досконально, сплести иллюзию столь блестящую, чтобы ни у кого не осталось сомнений – Жнец действительно снизошел в тело смертного у них на глазах! Он прочел Мертвую Молитву, и даже следившие за ритуалом магическим зрением увидели его окруженным невероятной, несомненно божественной силой… только гексаграмма, которую он чертил, могла удержать внутри силу, дарованную ему богом, но не силу самого бога.
Многие в этот момент смотрели на призрака, на вещь, которую он держал в руках. Но Мирана смотрела на Айрес – только на нее.
Свергнутая королева владела собой лучше, чем кто-либо из живущих, но от Мирану не укрылось, как перед следующим ответом пальцы ее чуть дрогнули: точно в мыслях их обладательница смыкала руки на чьем-то призрачном горле.
– Эльен, у нас нет времени на безумные теории. – Не опуская рук, Айрес чинно шагнула на лестницу, чудом не путаясь в длинной юбке, подобрать которую у нее не было возможности. – Твой господин нуждается в помощи, и я…
– Берндетт пытался совершить призыв. Но его держало на этой земле слишком многое, а Жнеца может призвать лишь тот, кто ради столь высокой цели готов преступить через все! Его соратники тоже пытались – и умирали, или сходили с ума, или попытки их оставались безуспешными… пока Гансер, вернейший его друг, талантливейший сподвижник, не предложил внести в заклятие еще одно изменение. – Призрак открыл книгу с резкостью, не совсем дозволенной при обращении с таким раритетом, как утраченный дневник самой знаковой фигуры в истории Керфи. – Он предположил, что в одиночку с призывом не справиться ни одному смертному. Ты умираешь, если тебе не хватает на это сил, или разум твой не выдерживает прежде, чем ритуал доводится до конца… Но если создать нерушимую ментальную связь между двумя, связь, подобную той, что соединяет некроманта с его слугой… если эта связь будет до последнего держать призывающего в этом мире, ритуал сработает – и прежде, чем совершить свою попытку, Гансер принес Берндетту клятву вассала.
Позже Мирана не раз думала: в тот миг Айрес отдала бы все, чтобы тоже быть Избранницей Жнеца. Только им дана власть упокоить мертвых – или хотя бы заставить их замолчать.
