Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)"
Автор книги: Евгения Сафонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Глава 22. Apotheosis
(*прим.: apotheosis – апофеоз (муз.)
Когда за ней пришли, Айрес сидела перед зеркалом, глядя, как в отражении ее руки сплетают тугие темные пряди.
– Мы сопроводим тебя на площадь, – сухо сказала Мирана, переступив порог королевской спальни. Двое гвардейцев бдили за ее спиной, еще четверо ждали за дверью. – Ритуал начнется на закате, мы будем там загодя.
Солнце праздничного дня било в стекла косыми лучами, путалось в волосах королевы, ложившимися в тонкие косички с шуршанием тихим, как трепет крыльев мотылька. Лицо королевы отражалось бледной, гладкой стеклянной маской, и не изменилось, когда в зазеркалье ее глаза нашли лицо Мираны Тибель.
– Минуту, – мягко сказала Айрес. Не оборачиваясь, не ускорив мерных движений, будто прическа ее сейчас была куда важнее того обстоятельства, что по истечении часа ее племянник может испустить последний вздох.
Возможно, так оно и было.
Возможно, не только сейчас.
Мирана следила за солнечными бликами, плясавшими в черном шелке ее волос.
– Оставьте нас, – сказала госпожа полковник.
Если приказ и пришелся гвардейцам не по душе, они ничем этого не выказали. Королевская гвардия – не то место, куда могут попасть игнорирующие субординацию.
– Я не знаю, что ты задумала. Знаю одно, – сказала Мирана Тибель, когда они с бывшей королевой остались наедине. – Сделаешь что-то, в чем я увижу хоть намек на опасность для Мирка – я тебя убью.
Айрес вновь нашла в зеркале ее глаза; оттенок их был теплее, чем у Миракла, но выражение нивелировало разницу. Во взгляде Мираны не было ярости, не было угрозы – лишь расчетливая, рассудочная ненависть. Давно остывшая, из жгучего пламени, разрушающего себя и других, перековавшись в острый клинок: изящный, послушный инструмент уничтожения.
– Я учту, – с той же мягкостью пообещала Айрес.
Ее пальцы даже не дрогнули.
– Это не все. Сделаешь что-то, в чем я увижу хоть намек на опасность для девочки – я тебя убью. Сделаешь что-то, в чем я увижу хоть намек на опасность для риджийцев – я тебя убью. Сделаешь что-то, в чем я увижу хоть намек на опасность для Уэрта – я тебя убью.
– Забавно, что в твоем списке он идет лишь четвертым.
– Просто сохранила еще достаточно глупости, чтобы смотреть на тебя как на мать. Глазами матери, которая готова без раздумий пожертвовать многими, но не сыном.
Айрес аккуратно, без спешки закрепила на затылке последнюю косичку из четырех, убирая волосы с лица, позволяя им свободно падать на спину. Алому платью она предпочла черное – зимнее, тяжелое, из плотной теплой шерсти, украшенное лишь мехом на рукавах да серебряной вышивкой на талии. Рубиновый гребень в прическе был единственным, что напоминало о цветах королевского штандарта.
– Я признательна, – сказала бывшая королева, поднявшись с кресла. Накинула на плечи плащ, ждавший своего часа небрежно брошенным на спинку; поправив рукава, не скрывавшие блокаторы на запястьях, взяла с туалетного столика перчатки. – Если ты закончила, то я тоже.
Безмолвно отвернувшись, Мирана потянулась к дверной ручке.
В одном судьба Айрес Тибель не изменилась. Перед ней по-прежнему распахивали двери, вот только теперь – не все.
Впрочем, сегодня ей важна была лишь одна дверь. На волю.
Та, что открывалась в данный момент.
***
В витражное окно столичного Храма Жнеца тоже стучалось солнце, проливая раскрашенные лучи на белый мрамора, каким еще при Берндетте отделали круглый зал. Витраж светился точно над алтарем – черная плита, отполированная временем и ритуалами, что творили на ней веками – и статуей Жнеца, распростершей каменные крылья над россыпью свечных огоньков. Величайший из сынов Творца не требовал иных подношений, кроме свечей, коими многие поэты злоупотребляли как символом людских жизней – в день праздника те пылали не только на алтаре и в нишах по стенам, но и на полу, словно в зале с лета заблудилась стая светлячков.
В другое время витраж нарисовал бы на полу скелетов, танцующих меж песочных часов; пары им составляли девы и юнцы, с улыбкой сжимавшие костяные пальцы посланников того, кого в Керфи издавна встречали без страха. Сейчас рисунок, вытянутый умирающим светом, искаженной разноцветью окутывал юношу, застывшего на коленях перед алтарем. Синий печатью ложился на сомкнутые, обескровленные губы, красный – на склоненный лоб, желтый, песком сыпавшийся в часах – на белую мантию, в которой покидал этот храм каждый, надеявшийся повторить деяние Берндетта.
Избранник всегда готовился к ритуалу в одиночестве. Позже, на трибуне, Верховный Жрец благословит его, но главное благословение он мог испросить лишь у того, кто незримо смотрел на него из-под складок мраморного капюшона.
В тишине, которую не нарушали даже отзвуки немой молитвы, шаги Миракла прозвучали немногим резче, чем последовавшие за ними слова.
– В последний раз говорю: отступись.
Герберт не шелохнулся. Даже не отнял переплетенных ладоней от губ, не открыл глаз – только ресницы дрогнули да уголок рта дернулся в легкой досаде.
– Ты правда этого хочешь? Плясать под дудку Айрес? Воплотить амбиции отца? Или просто решил умереть, чтобы о тебе поплакала та, которую ты знаешь едва ли месяц?
– Я не умру. Не имею права.
Слова прозвучали отстраненно, словно говоривший оглядывался на мир из-за черты, за которой многое, смехотворно важное для живущих, не имеет значения.
Поверх плеча брата Миракл посмотрел на кинжал Берндетта, мерцавший у подножия статуи Жнеца.
Зачарованная гномья сталь, которой основатель династии пронзил сердце лучшего друга, которая взрезала его ладонь в день призыва, не затупилась и не поблекла. Смерть Берндетта лишила кинжал владельца, ослабив чары, не дозволявшие посторонним завладеть волшебным оружием, но никто не осмелился присвоить реликвию себе. У некромантов, решившихся повторить призыв, всегда был собственный ритуальный нож. Уэрт больше других имел право выйти сегодня на площадь с кинжалом предка, но между помпезностью и удобством он выбрал второе – и предпочел свой, резавший его руки сотни раз.
В молчании слышно было, как затрещали перчатки Миракла, когда пальцы под ними слишком резко сжались в кулаки.
– Отступись. Прошу. – Мольбы не пристали королю Керфи, но не в этом зале, не в эту минуту. – Еще не поздно. Я сам заткну рот каждому, кто осмелится…
– А я надеялся, что прошлое научило тебя верить в меня чуть больше. – Ладонь Миракла, все еще пытавшегося найти слова, легла на плечо под белой мантией – ее стряхнули одним резким, почти брезгливым движением. – Это. Мой. Путь. Единственный, что всегда был мне уготован. Единственный, что ждет и зовет меня. Хочешь помочь – оставь меня и не смей во мне сомневаться.
Огоньки прогоравших свечей замигали – огарков, почти оплывших, и тех, что лишь обтекали воском, длинные и бледные, как пальцы танцоров на цветном стекле. Это Миракл отвернулся, взметнув королевскую мантию за спиной, хлестнув свечи взлоновавшимся воздухом.
Когда Герберт, оставшись один, все же открыл глаза – почти мертвые, – скелеты улыбались ему.
***
– Не думала, что однажды увижу танцующих скелетов не в мультиках, – сказала Снежана, с помоста созерцая карнавал, круживший на площади перед храмом живых и мертвых.
К празднику столичные улицы украсили гирлянды с белыми флажками, паутиной тянувшиеся у крыш. Багряным конфетти замерзали на снегу маковые лепестки – ими осыпали крышку гроба, прежде чем на него падал первый ком земли, и ими сегодня осыпали брусчатку городов, городишек и деревенек до самых гор на востоке, до самого побережья. Хрусткое морозное небо накрыло площадь кобальтовым стеклом; одиннадцать храмов выстроились кругом, устремив ввысь покатые купола, схожие в своем многообразии. Цветочные лозы увивали колонны храма Великого Садовода, орнамент из стрел и копий вился на портике храма Великого Воителя, рунная вязь испещрила капитель храма Великой Ворожеи.
Каждому из них в должный день года на этой площади воздавали хвалы. Но лишь один храм сегодня удостоится визита короля.
– Мультиках? – уточнил Лод.
Он неизменно был рядом. И тоже говорил на русском.
– Это как фильмы. Только нарисованные. Я тебе не рассказывала?
– А, мультфильмы. Не знал, что их так сокращают. – Глядя на девушку, маленькую и смешную в пушистой шапке и громоздком теплом тулупе (на тулупе он настоял сам), колдун мельком улыбнулся. – Ты здесь не так долго, чтобы можно было рассказать мне все.
– В последнее время все чаще кажется, что целую жизнь. – Высунувшись из-за спинки трона, Снежана утащила из-под носа у Повелителя дроу имбирного скелетика. – А тот мир был просто странным сном.
Альянэл снисходительно следил, как девичья ладонь тянется к подносу с традиционными праздничными сладостями – сахарными черепами, пряничными гробиками и надгробиями, горячим вином с молоком и пряностями, белым, как крылья Жнеца. Сласти стояли на столике у каждого из четырех тронов, размещенных на помосте для почетных гостей; позади свите подготовили и кресла, и угощение, но Лод и Снежана предпочли занять стоячие места в первом ряду.
По многим причинам.
Без лишних сантиментов откусив от печенья кусок с глазурным черепом, девушка, в этом мире звавшаяся Белой Ведьмой, а в том, что все стремительнее оставался позади – просто Снежкой, задумчиво оглядела площадь.
Храмы выстроили в том порядке, в каком керфианцы чествовали богов в течение года, и над входом каждого следила за людским весельем статуя того, кому жгли свечи и возносили молитвы внутри. Первый – Творец Изначальный: создатель всего и вся, крылатый и юный, единственный, кого отлили из золота в тон помпезной отделке его обители. В начале круга ждали Великая Мать, приводившая души в этот мир и опекавшая в детстве, и Великий Садовод, хранивший людей в их весну, каждый год пробуждавший мир от зимнего сна. В конце – Великий Мудрец, старец, которому молились старики и ученые мужи, и Великий Жнец: могущественнейший из сынов Творца, прятавший бесстрастный лик под капюшоном, с острыми крыльями, словно отлитыми из гнутых лезвий ненужных кос. Бог смерти и жизни, приводящей к ней.
Бог, которого сегодня они могут увидеть.
Доедая печенье, тонкое и хрустящее, как корочка льда на осенних лужах, Снежка одарила трибуну в центре площади прицельным скепсисом долгого взгляда.
Место, где когда-то Берндетт Тибель первый – и пока единственный – раз призвал бога, являло собой круглую площадку с невысоким ограждением из серого гранита. Очень похожую на Лобное место, хорошо знакомое всем уроженцам златоглавого города на семи холмах. Даже ступенек, по которым на помост в зависимости от обстоятельств поднимались жрецы, короли и некроманты, было тоже одиннадцать, по числу богов и их отца. Сейчас на ступеньках разместились музыканты, заботливо прикрытые чарами Хитаскира – лишь терморегуляция могла позволить им сидеть на камнях и терзать струны, не рискуя отморозить не только руки без перчаток. Эти же чары укрывали деревянный помост, где восседали риджийские короли, и другой помост – каменный, приткнувшийся между храмами Жнеца и Творца. На нем обычно выслушивали свой приговор преступники слишком важные, чтобы от них можно было тихо избавиться в тюремных казематах. Иные сходили с него живыми, дабы отправиться туда, где доставят неприятности разве что камням на рудниках; иные оставляли на нем жизни – и кровь, в те времена, когда казни свершались не магией.
Учитывая количество гвардейцев, дежуривших вокруг, и одинокое кресло, поставленное посредине, Снежка догадывалась, что за преступница появится на эшафоте сегодня. И едва ли для казни.
– Им пора возвращаться, – сказал Альянэл, щуря янтарные глаза на последние лучи солнца. Оно давно скрылось за домами, клонясь в горизонту, но даже этот неяркий свет мог ранить дроу, привыкших к вечной ночи. – Закат скоро.
Пояснять, о ком он, не требовалось. Троны по обе стороны от Повелителя дроу пустовали: лишь Советник лепреконов ерзал на бархатной подушке, не слишком уютно чувствуя себя на королевском седалище со спинкой в два его роста. Поставить сидение поменьше керфианцы наверняка побоялись из боязни оскорбить.
– Короля Миракла еще нет, – справедливо напомнил Лод, взглядом указав на пустующий балкон храма Жнеца. – Его… спутницы и виновника торжества тоже. Без них не начнут.
Судя по тому, с каким лицом Альянэл следил за иными из тех, кто танцевал сейчас на площади, его едва ли это успокоило.
Праздник в честь Дня Жнеца Милосердного начался с рассветом и теперь был в разгаре. В обычные дни кульминацией стала бы молитва и проповедь Верховного Жреца, после которой гуляния продолжились до самого рассвета, знаменующего новый год – и завтра на этой площади будут чествовать уже Творца. Сегодня после молитвы им предстоит наблюдать божественный призыв; а пока люди, дроу и эльфы лакомились сластями, смотрели на кукольников, разыгрывавших комические истории из жизни Берндетта, и танцевали вокруг помоста, игнорируя стражников. В этот день слуги плясали с господами, аристократы с простолюдинами – пред Жнецом все были равны, ведь тому не было дела до титулов и благородства крови.
Плясали даже скелеты, которых прихватили на праздник хозяева или привели жрецы-некроманты. По традиции. Иные друг с дружкой, на потеху публике, иные с живыми, если находились охотники и охотницы. Одна, к примеру, сейчас кружила в объятиях гвардейца, усопшего где-то век назад – к празднику его принарядили в новенький мундир его полка, благополучно дожившего до правления Миракла тирин Тибеля.
Даже если бы плащ ее не выделялся солнечным пятном, Повелитель дроу и его советники все равно без труда узнали бы ее венценосную макушку.
– Вини молодец, – заметила Снежка вполголоса, глядя, как Повелительница людей смеется в костлявых руках немертвого кавалера, провожаемая одобрительными взглядами керфианцев. В посмертье сохраняя все умения ушедшей жизни, танцевали скелеты не хуже, а то и лучше живых. – Если так пойдет, к рассвету можно будет прощаться с мифом о страшных дикарях-риджийцах.
– Тревожить покой мертвецов для забавы живых – кощунство. Потакать им в этом – едва ли не большее, – бросил Алья вскользь. На риджийском, но в ответ на русский: проводя немало времени в обществе своих советников, для удобства Снежаны часто говоривших на другом языке, Повелитель предпочел потихоньку осваивать язык, а не оставаться в неведении.
– Тогда почему ты ее не остановил? – цепкий взгляд Лода наблюдал из-под отороченного мехом капюшона.
– Она делает то, что способствует успешному союзу, а я довольно ограничивал ее свободу в прошлом, чтобы делать это теперь. И покуда керфианцы не судят нашу веру, я не буду судить их.
Откинувшись на спинку трона, следя за Навинией из-под кошачьего прищура белесых ресниц, Повелитель дроу не мог видеть, как за его спиной Белая Ведьма уважительно отсалютовала ему еще одной печенькой.
Немногие из дроу рискнули смешаться с толпой, зато эльфы и люди веселились вовсю. Дэнимон кружил девчонку в васильковой мантии столичного магуниверситета, румяную от мороза и счастливой возможности танцевать с эльфийским королем. Ее товарки разобрали эльфов попроще, пока супруга Повелителя Детей Солнца улыбалась мальчишке лет пятнадцати, путавшемся в характерном балахоне будущего лекаря. Судя по невероятной, почти сверхъестественной лучезарности этой улыбки, Кристе регулярно наступали на ноги, но она умела держаться с истинно королевским снисхождением к досадным мелочам, когда ей того хотелось.
Снежана снова посмотрела на трибуну, ждавшую Избранника Жнеца.
Лишь Лодберг заметил, как девичьи пальцы шевельнулись, вычерчивая руны.
– С барьером все в порядке. С нашими чарами тоже, – произнес колдун вполголоса, чуть громче праздничного гула. – Я проверял.
– Проверить еще не помешает. – Снежка сосредоточенно плела магическую паутину, прощупывая купол вокруг помоста, выискивая малейшие уязвимости. – Это бог, Лод. Бог смерти. Или некая сущность, по могуществу сравнимая с богом – неважно, она все равно опасна.
– Если у тир Гербеуэрта все получится, надеюсь, твои сложные взаимоотношения с богами станут капельку проще. – Шутка в словах не совсем вязалась с серьезностью взгляда. – Я уже говорил: я прочел все, что смог достать, о Берндетте и его последователях. Независимые источники. В том числе из других стран. Худшее из всего, что может случиться – смерть призывающего, для зрителей ритуал абсолютно безопасен.
– Читала я в нашем мире о богах смерти. Ничего безопасного применительно к ним быть не может. Надеюсь, местный хоть своим избранникам тетрадь на память не оставляет.
– Ритуал не слишком отличается от призыва демонов. Гексаграмма, которую чертит Избранник, усилена элементом Алджьера – полная формула ведома только некромантам, но в любом случае руны отрежут от мира того, кто будет внутри, и защитят всех снаружи.
– Я помню, в чем суть элемента Алджьера, и все равно предпочла бы наблюдать за этим с задних рядов. Желательно вообще по зеркалу из соседнего города. – Снежка сжала ладони в кулаки: чары, которые они с Лодом наложили на помост (сюрпризом для всех керфианских магов), были на месте, но ее это не успокоило. – Перед кульминацией я активирую дополнительный барьер.
– Как и я.
– Сказал бы вам положиться на местных магов, чтобы вас не заподозрили в подготовке к атаке, – проговорил Алья, ничем прежде не выдавший, что слышал весь разговор, – но предпочту позже разбираться с их напрасными подозрениями, чем с оправдавшимися вашими.
На другой стороны площади по морю праздничной толпы волнами разошлась тишина: словно сам Жнец нежданно появился вовсе не там, где его ждали.
Снежка следила, как подоспевшая Айрес Тибель восходит на свой помост в окружении конвоиров.
Народ любит глумиться над сверженными королями. Знание, что тот, кто прежде смотрел на тебя с недосягаемой высоты, теперь пал ниже и презираем больше нищего в подворотне, пьянит успешнее хмеля. Но Айрес Тибель опустилась в кресло, как на отобранный у нее трон – и в той же тишине, что сопровождала ее выходы к подданным все последние годы.
Даже сейчас, лишенная власти, эта хрупкая красивая женщина вызывала у керфианцев больше священного ужаса, чем возможное явление бога смерти.
– Жители Керфи и Риджии!
Запоздало осознав, что бывший правитель неволей отвлек их от выхода настоящего, Снежка задрала голову.
Миракл Тибель сегодня снова облачился в красное – на белом, как кость, храмовом балконе цвет дома Тибелей смотрелся как никогда тревожно. Вместо синих мундиров гвардейцев короля окружали снежные одеяния жрецов; впрочем, не следовало думать, что это делало правителя Керфи более уязвимым. По меньшей мере половина служителей Жнеца была некромантами, и грози Мираклу опасность, с ней бы разобрались своими методами.
Тишину сменил восторженный рев.
– Я рад быть здесь, и возрадуюсь больше, когда окажусь среди вас, равный с равными.
Новый всплеск рева был еще восторженнее. Юные магички, напрочь позабыв об эльфах (свита Дэнимона сопровождала своего Повелителя к помосту, дабы занять положенные места), сверлили молодого короля влюбленными глазами; некоторые, кажется, плакали. На миг опустив взгляд, Снежка сощурилась – глаза, в родном мире страдавшие близорукостью, излечили магией не так давно, и ходить без очков Белая Ведьма пока не привыкла… хотя Айрес Тибель все равно сидела слишком далеко, чтобы самый зоркий глаз сумел разглядеть выражение ее лица.
К тому же керфианская Железная Леди никогда не выказала бы, как ненавистна ей неподдельная любовь толпы к тому, кто лишил ее всего.
– Сегодня мы не только славим милость покровителя, что выше нас, – продолжил Миракл; чары легко разносили его голос над площадью, – сегодня, если будет на то Его воля, он явится нам, чтобы взглянуть на нас глазами Его избранника.
Двери храма – как раз под балконом с королевской особой – распахнулись, выпуская наружу маленькую толпу служителей Жнеца.
Хмурясь, Снежка следила, как Верховный Жрец (смешной приземистый человечек с залысинами, слишком упитанный и добродушный, чтобы хоть немного походить на слугу Смерти) шествует к трибуне сквозь почтительно расступающуюся толпу.
Внезапность королевского выхода не удивляла. Иноземных гостей успели посвятить в протокол церемонии – король появлялся среди подданных лишь после молитвы, напоследок произнося еще одну речь, благодаря богов за уходящий год. На площади висели чары против мгновенного перемещения, дабы не облегчать работу магам-ассасинам (мало ли), но Миракла наверняка впустили в храм с заднего входа.
Удивляло другое.
Снежка покосилась на Лода: чтобы увидеть, как тот – конечно же – в свою очередь смотрит на пустоту по правую руку от короля Керфи.
– И где же прелестная лиоретта? – как всегда озвучив ее собственные мысли, сказал он.
***
– Ты чудовище, – возвестил Мэт.
Ева, отсутствующим взглядом созерцавшая гобелен на стене, оставила высказывание без внимания.
– Такое зрелище бывает раз в вечность, а ты лишаешь меня возможности увидеть его с вип-мест! Как же помпоны в поддержку любимого малыша? Плакаты? «Оле-оле-оле»?
Гобелен распускал золотые цветы на черной шерсти.
Праведным негодованием демона можно было поджарить попкорн – и это никак не могло убедить Еву встать и пойти туда, где ей по всем возможным соображениям следовало сейчас быть.
«Я не пойду», – сказала она под непонимающим взглядом Миракла. Здесь, в его спальне, в окружении проклятого багрянца Тибелей, подле несуразно огромной кровати, на которой теперь она ждала конца. Этой истории – и, опционально, Герберта.
Она до последнего была уверена, что будет на проклятой площади. Облачилась в дурацкое, белое, почти свадебное платье, щекотавшее руки колючим гипюром – поверх полагалось набросить что-то вроде пальто из теплой шерсти, но оно сейчас валялось в кресле. Накрасилась. Завила волосы в прическу, от которой теперь осталась спутанная грива да разбросанные по кровати шпильки, сверкавшие рядом с ненавистным обручальным венцом. Прибыла во дворец, откуда экипаж должен был торжественно доставить их с Мираклом к храму. Позволила гвардейцам препроводить себя к жениху, завершавшему приготовления к ритуалу, ему противному не меньше, чем ей.
И лишь глядя, как корона золотым блеском венчает его кудри, поняла простую истину, которую должна была понять куда раньше.
«Скажи что хочешь, – продолжила она, пользуясь тем, что собеседник потерял дар речи. – Что я заболела. Что жрецы не пустили меня в храм».
«Почему?» – только и сумел выговорить Мирк.
«Я не смогу на это смотреть».
Она должна была понять это куда раньше – и не могла. Потому что никогда раньше не доходила в мыслях о грядущем до этого момента. Потому что никогда раньше не позволяла себе поверить: то, что она так старалась предотвратить, все-таки случится.
То, о чем ей не хотелось даже думать, может случиться тоже.
«Настолько в него не веришь?»
«Я не смогу скрывать того, что чувствую. Особенно если что-то пойдет не так».
Это было жестоко. Это было трусливо. И это было правдой. Немногие будут смотреть на будущую королеву, когда на трибуне им предложат зрелище куда интереснее – но те, кто будут, увидят совсем не то, чего ожидают. Последнее, что нужно Мирку – сплетни и домыслы жрецов, которым поручили охранять их на том треклятом балконе. Которые наверняка заметят, каким взглядом их почти-королева провожает наследника престола, идущего навстречу смерти: в одном или другом смысле. Тысяча людей увидит, как она закричит или зарыдает, если этим смыслом окажется не успешный призыв бога, а встреча с ним на том свете.
Может, этим оправданием она прикрывала страх. Судя по тому, как обняли ее в молчаливом прощании – крепко, как брат, обнимавший Еву так редко, – даже если это был страх, ее не осуждали. Никто, кроме нее самой.
– Ты это мне назло, верно? Ох уж эти девочки, вечно дуются из-за всяких мелочей! Любимого композитора у нее убили, видите ли…
Оторвав остекленелый взгляд от гобелена, Ева посмотрела в окно: в апокалиптичном небе, синем в зените, алом у черепичных коньков острых крыш, догорал закат.
Бога смерти всегда призывают вместе с тем, как умирает солнце.
Если встать, можно увидеть праздничные улицы, к этому часу наверняка опустевшие. Едва ли найдется в Айдене хоть один человек, который не захочет одним глазком взглянуть на призыв – даже если он не увенчается успехом. Последний безумец, решившийся на это, умер на площади Одиннадцати Богов тридцать лет назад. Следующего многие могут просто не дождаться.
Если что-то пойдет не так, скольким людям это испортит праздник? А сколькие продолжат плясать и есть сласти, лишь немного взгрустнув по нелюбимому принцу?..
– Лиоретта, вы должны быть там.
Даже повернув голову к двери, Ева не сразу поверила, что услышанное – и увиденное – ей не мерещится.
– Эльен?
Призрак стоял по эту сторону закрытой двери. Без улыбки, без стука, без соблюдения приличий.
– Эльен, что вы тут…
– Давно я не бывал в этих стенах. – Дворецкий сделал два шага вперед, неслышных, как трепет белых флажков за окном. – Я могу покидать замок, если вы забыли.
– Но вы должны быть там сейчас! Если… если Герберт больше не сможет вас подпитывать, ваше существование поддержит замок, но вдали от него…
– Если господин Уэрт больше не сможет меня подпитывать, мое существование потеряет всякий смысл, ради которого его стоило бы поддерживать. Почему вы здесь?
Ева редко видела его лицо, не смягченное приветливостью. Пониманием. Сочувствием. Если подумать, так и вовсе никогда. И сейчас в его глазах не было солнца – лишь прозрачная прохлада талой воды.
Она не хотела, но все-таки опустила взгляд.
– Я не смогу на это смотреть, Эльен. – Она смогла бы месяц назад – но не сейчас, когда их с Гербертом связывает столько, когда у нее не осталось ни капли сил, чтобы держать маску. – Просто не смогу.
– Вы должны. Должны напомнить ему, почему он должен сделать все безукоризненно. Почему он должен выжить.
– Я не уверена, что это… не возымеет другой эффект.
– И это единственная причина?
– Нет. Не единственная. – Она говорила правду. – Но среди этих причин не только страх.
Можно было ожидать, что призрак подойдет ближе. Попробует взять за руку, уговорить, убедить. Но он просто стоял, отделенный от нее, так и сидевшей на кровати, двумя метрами тонкого пестрого ковра: тихий, немой, слегка прозрачный, как тень, которой по сути и являлся. Простым напоминанием, почему она, Ева тоже должна сделать все безукоризненно – если он, отделенный от небытия тонкой ниточкой магии, без раздумий поднес эту ниточку к огню фатального риска, чтобы сейчас оказаться здесь.
Если даже Айрес увидит то, чего так не хочет видеть она.
«Это и ее триумф тоже, – сказал Миракл, когда Ева неловко, тоскливо спросила, правда ли королева будет сегодня на площади Одиннадцати богов. – Я против. Мама против. Но Уэрт прав – она заслужила это увидеть».
– Я бы на твоем месте подумал еще. Над тем, будешь ли ты для малыша стимулом преуспеть или тем источником лишнего волнения, которое ему сейчас совершенно ни к чему.
То, что Мэт вновь безошибочно угадал течение ее мыслей – то, как оно мучительно пыталось развернуться в другом направлении, – Ева не удивило. Ничуть.
Удивило другое.
– Минуту назад ты разыгрывала драма квин, потому что я не хотела там быть. Теперь говоришь то, что может удержать меня здесь.
Она не стала пояснять вслух, к кому обращены ее слова. Знала, что Эльен поймет и так.
Театральность ответного молчания лишь подогрела робкую искру ее сомнений.
– Так ты хочешь, чтобы я пошла туда – или хочешь, чтобы я думала, что ты хочешь?
Все, кто мог ее слышать – призрак и тот, кто был даже более эфемерным, чем призрак, – молчали; и это заставило Еву спустить ноги с кровати, зарыв каблуки в шерсть, красную, как лепестки маков, разбросанные сегодня по улицам Айдена.
– А если на самом деле ты этого не хочешь, то лишь по одной причине: ты знаешь что-то, чего не знаю я. И Герберт тоже.
…ведь Айрес будет там. Хочет быть там. Пусть это просьба Герберта – она должна была быть там с самого начала. Еще прежде, чем восстание перевернуло все, лишив ее возможности наблюдать за ритуалом с балкона храма Жнеца, низвергнув на эшафот для преступников – почти под тем же балконом.
Ева подумала бы, что это иронично, если бы сейчас могла читать иронию хоть в чем-то.
Но ведь о ритуале известно все. Он описан в стольких книгах. Герберт столько прочел о нем, что увидел бы подвох.
Если только…
– Скажем так, – сказал Мэт, – я бы очень хотел на это посмотреть, будь я уверен, что при ожидаемом развитии событий ты не натворишь глупостей, шансы на что крайне малы. А мне твоя голова дорога как память и уютная квартирка.
Открытая вентиляция, подумала Ева. Пальцы сами собой стиснули парчовое покрывало. И закрытые двери.
В эту вентиляцию она могла влезть уже давно. Если б не монстры, что в ней прятались. Нет, этого монстра Ева не боялась: брезговала, ненавидела, презирала – это вставало на пути преградой куда более непреодолимой, чем страх.
Бывают минуты, когда приходится прибегать к услугам даже того, кого ненавидишь. Иначе возненавидишь себя.
– Чтобы ты знал, – сказала Ева, считая необходимым прояснить этот момент хотя бы для себя самой, – помощь от тебя мне нужна меньше всего на свете.
– Что я там говорил о девочках и мелочах?
– А я знаю, что не в твоих интересах говорить мне то, что не коррелирует с твоими планами.
– Планы на то и планы.
– Тем не менее. Ты хочешь увидеть все из первых рядов. Я обещаю не творить глупостей.
– Так это сделка?
Это демон почти промурлыкал.
– Моя. И на моих условиях. Я помогу тебе увидеть то, что хочешь, если поможешь мне. – Ева поднялась, балансируя на каблуках. – Ты заглядывал в голову Айрес. Ты говорил мне однажды. Ты знаешь, почему ей так хочется, чтобы Герберт призвал Жнеца?
Слушая опасную тишину в своей голове, она думала, хватит ли у нее сил стоять на своем, если Мэт захочет сделки совсем иного рода. Слишком мало неба уже оставалось между солнцем и горизонтом.
– Больше, чем любовь к спойлерам, мне чужда разве что бескорыстность, – сказал Мэт наконец. – Но ты уже оказала мне не одну услугу, сейчас взять с тебя все равно нечего, зато финал шоу при таком раскладе обещает выйти куда драматичнее. Да и за любимого композитора за мной должок… как-никак. – В тяжелом вздохе не было ни малейшей нужды, но Ева уже привыкла, что ее внутреннего демона отличает страсть к внешним эффектам. – В королевской сокровищнице есть то, что ответит на твой вопрос.
Ева смотрела в окно: облака пылали так ярко, что цветом сравнялись с узорчатой шерстью под ее ногами.
– Ты можешь просто сказать, что…
– Я и так сказал столько, что из демона рискую перековаться в бога. Из машины. Но если спустишься в сокровищницу, обещаю показать, что тебе нужно и где это лежит.
