355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгения Сафонова » Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) » Текст книги (страница 27)
Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)
  • Текст добавлен: 4 января 2021, 15:00

Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)"


Автор книги: Евгения Сафонова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Святые ежики. – Снежана на миг прикрыла глаза: будто не хотела, чтобы Ева увидела, как та их закатывает. – Шантажировать твоего короля было бы бесспорно увлекательно, но начинать с этого долгосрочные плодотворные отношения двух стран – едва ли хорошая идея. И твоя кровь нам точно в этом не поможет. – Отвернувшись, девушка провела рукой по поручню, на котором остался светлый круг. – Ну оглашу я правду, и что? Вряд ли меня вообще станут слушать. Даже если послушают, едва ли жителей страны некромантов твое состояние напугает в достаточной степени, чтобы непоправимо вам навредить. Зато отношения с нами точно испортятся безнадежно, а мы достаточно упорны в намерении восстановить достойное положение Риджии на мировой арене, чтобы бездарно провалить первые же переговоры с соседями.

Ева следила, как белый камушек, оказавшийся мелом, ловко расчерчивает темный камень, добавляя в круг шестиконечную звезду.

Ей следовало уйти. Но вместо этого она почему-то смотрела, как Белая Ведьма почти не глядя разрисовывает звезду рунными закорючками.

– В таком случае тебе вообще не стоило об этом заикаться, не считаешь?

– Я сторонник принципа, что почти любая проблема решается, если озвучить ее словами через рот. У тебя есть проблема. Мы могли бы ее решить. – В сумраке глаза собеседницы казались почти черными, провалами выделяясь на белом лице. – Некроманты не могут воскрешать мертвецов… по-настоящему. Иначе бы тебя уже воскресили. Зато мы с Лодом с удовольствием поломаем голову над этой задачкой.

Ева знала, что что поддерживать этот разговор не стоит, но последнее прозвучало настолько неожиданно и абсурдно, что она все же спросила:

– Зачем?

Снежана покосилась на нее, стрельнув саркастичным взглядом из-под челки.

– Я понимаю, что об этом легко забыть, особенно глядя на то, что я делаю сейчас, так что на всякий случай напоминаю – я маг. И ученый. Научный интерес, прелесть свершения первого по-настоящему фундаментального открытия на моем новом поприще, благодарность короля Керфи за спасение его прелестной невесты… сплошные бонусы.

Конечно, скептично подумала Ева. Настолько скептично, что даже не была уверена, что это ее мысль. Возможно, она просто услышала отголосок веселья Мэта.

Справедливости ради, определенный смысл в доводах имелся. Если Белая Ведьма магией заменяла программирование, которым занималась дома – человека с таким складом ума, каким от Снежаны разило за версту, должна прельщать возможность покопаться в устройстве столь интересного объекта, как не-совсем-мертвая-девочка-из-легендарного-пророчества. И починить то, что в нем сломано.

– Даже если… подчеркиваю, даже если бы ты была права, керфианские маги теоретически тоже вполне способны…

– Я не знаю, на что способны керфианские маги. Но я знаю, на что способна я. И Лод. Он прекрасный целитель, сестра нашего Повелителя – тоже. Эльфам подвластна животворящая магия, какая людям и не снилась. Если кто-то и может решить твою проблему, это мы. – Последнюю руну Снежана вывела с той же решимостью, с какой ставят точку в конце сочинения. – А пока небольшой аванс, чтобы не выглядеть голословной.

Мел отправился в табакерку. Вместо него Белая Ведьма извлекла тонкую жемчужную шпильку. Умно: с ножом ее бы сюда точно не пустили, призвать его значило бы всполошить охрану, зато шпилька на вид была достаточно остра, чтобы эффективно пустить Еве кровь.

…почти такими же Динка закалывала волосы перед концертом.

Лицо сестры само собой всплыло перед глазами. Вместе с осознанием (куда более острым, чем шпилька), что за возможность снова увидеть ее Ева готова отдать куда больше, чем кровь.

Я не могу тебе верить, подумала она, пока Белая Ведьма демонстративно покачивала серебряную безделушку между пальцев. Конечно, не могу.

Но…

Шпиль Дерозе вновь уперся в пол, знаменуя капитуляция.

– Что именно… и, главное, каким именно образом… ты хочешь мне показать?

…в конце концов, едва ли пара капель ее крови откроет риджийцам богатые возможности для манипуляций. Магия крови у местных магов, конечно, была в ходу, но в Евином состоянии ей мало что может навредить. О том, чтобы у Снежаны не осталось материала для опытов, она позаботится.

Если подумать, она ничего не теряет.

Правда, Ева снова не была уверена, что последняя мысль принадлежит ей. Просто потому, что Мэт уже слишком долго вел себя непривычно тихо.

– Я порежу тебе палец. Заставлю прижать его к стеклу и сосредоточиться на образе того, кого ты хочешь увидеть. После чего прочитаю заклинание, и твоя сестра отобразится здесь. – Шпилька тихо и глухо стукнула по зеркальцу, возложенному в центр рунной звезды. – Ты увидишь, где она сейчас. Что делает. Звука не будет – к зеркалам, как ты могла заметить, не приделывают динамики. Считай это односторонним звонком по зазеркальному скайпу.

– Но она меня не увидит.

– Нет.

– И поговорить с ней я не смогу.

– Микрофон в зеркало, как ты могла заметить, тоже не встраивают. Это лучше, чем ничего.

Ева качнула виолончель, словно трость.

Заметив, что она колеблется, Белая Ведьма опустила руку со шпилькой.

– Мне в свое время предоставили выбор. Вернуться домой или остаться, – сказала она с внезапной откровенностью. – Я осталась. В нашем мире у меня все равно не было ни одной живой души, которой бы мне по-настоящему не хватало. Там я была большим чужаком, чем здесь. – Снежана уставилась на зеркало, отражавшее зимнюю черноту. – Если там у тебя есть те, кто тоскует без тебя, по кому тоскуешь ты… ради кого ты готова рискнуть и довериться подозрительным незнакомцам из чужой страны… ты счастливица. И должна это ценить.

В ее лице проявилось нечто, чего прежде Ева не замечала. Нечто… человечное.

Наверное, именно это послужило причиной того, что Дерозе аккуратно, бережно, как убаюканный ребенок, опустился на пол. Даже несмотря на то, что его хозяйка прекрасно осознавала – только что она выслушала не самую тонкую манипуляцию.

– Я ценю, – сказала Ева, пристраивая смычок на корпусе. – Так это все-таки путешествие в один конец. То, о чем говорил Лодберг.

– Время в наших мирах течет по-разному. Учитывая, что сама по себе прореха работает исключительно в одну сторону, Земля явно стережет свои границы. У нас нет магии – и не должно быть. Неизвестно, что вообще с тобой будет, если ты вернешься: прореха наделяет нас Даром по пути сюда, и мы с Лодом предполагаем, что на обратном пути она его отбирает. Возможно, заодно стирает память обо всем, что случилось здесь. Чтобы уж наверняка. – Снежана пожала плечами. – В любом случае без магии тебе просто не удастся отыскать прореху, чтобы вернуться, а вероятность того, что ты снова провалишься случайно, ничтожна… если верить в то, что мы вообще приходим сюда случайно.

Это звучало достаточно неутешительно, чтобы сейчас Ева предпочла не думать об этом всерьез.

– А ты веришь?

– У меня нет достаточно убедительных доказательств в пользу какой-либо из моих теорий. – Белая Ведьма протянула ей ладонь. – Руку.

Вместо того, чтобы подчиниться, Ева просто приблизилась и отобрала у нее шпильку.

– Инструкции можешь не повторять. – Серебряное острие вошло в кожу легко, как иголка. Бесцеремонно бросив украшение к ногам, Ева сдавила кончик указательного пальца, выдаивая непослушную кровь; быстро, пока рана не затянулась, коснулась зеркала – внизу, у самой оправы, чтобы не закрывать обзор. – Начинай.

Хмыкнув с легкой примесью уважения, Снежана легко коснулась ее кисти.

Ева сощурилась, думая о сестре.

Знакомый смех светлым перезвоном раскатился в ушах. Само собой всплыло в памяти насмешливое и любовное «дурилка». По зеркальцу, скрывая Евино бледное лицо, блеклым мерцанием расползся колдовской перламутр.

Расступился, заменяя отражение настоящего чем-то другим.

Динка сидела на кухне. Не съемной, родной, за столом, где дети четы Нельских обедали и ужинали все свое детство: еще втроем. Сжимая одной рукой кружку (персональную – она всегда береглась в шкафу специально для Динки), оживленно жестикулируя другой, сестра что-то оживленно рассказывала маме, занявшей место по соседству. Сбоку папа, седеющий и уставший, меланхолично переправлял в рот вечернюю трапезу, пока в окне за тюлевой занавеской угасал закат.

Картинка не казалась ни печальной, ни мелодраматичной. Обычный семейный ужин. Ничем особо не отличавшийся от тех, когда у четы Нельских было две дочери, а не одна.

Ничем, кроме того, что мама курила.

Ева смотрела в крохотные, почти неразличимые в зеркальце лица. До боли узнаваемые. Знакомые настолько, что она легко могла дорисовать их выражения.

К курению мама относилась резко отрицательно, запрещая себе сигареты так же строго, как детям. Но к алкоголю она относилась еще хуже. Поэтому, когда после смерти сына перед Еленой Нельской встал вопрос, чем снимать стресс, она выбрала сигареты. Позже Ева думала, что маме стоило поразмыслить насчет психиатра и антидепрессантов, однако для Елены Нельской словосочетание «визит к психиатру» остро ассоциировалось со смирительными рубашками и уютными палатами с решетками на окнах, чего она никак не могла себе позволить. Она даже самой себе не могла признать, что не справляется: хотя бы потому, что у нее оставались другие дети, которые в ней нуждались.

Первый год после Лешкиной смерти – ровно столько продлилась мамина зависимость от сигарет. Бросила она моментально, без помощи жвачек и заменителей, на одной только воле – по той же причине, по которой не обратилась к психиатру. Динка как-то раз обмолвилась, что мама слишком за них волнуется, чтобы позволить себе бросить дочерей, умерев от рака легких.

Ева вгляделась в подоконник, прикрытый прозрачным тюлем. Там вот уже пять лет стояла Лешкина фотография, вставленная в рамку сразу после похорон. Теперь рядом виднелась другая рамка: отсутствовавшая, когда Ева завтракала на этой кухне в последний раз.

В маленькой зазеркальной картинке разглядеть подробности не представлялось возможным. Но Ева и без того догадывалась, чье фото дополнило кухонную экспозицию.

Рука дрогнула непроизвольно – одновременно с губами.

Еще один их ребенок ушел, оставив после себя только фотографии. Даже если официально Ева – пока – просто пропала без вести. Бросил их наедине с тем, что приходится топить в сигаретах, душеспасительной Динкиной болтовне и ужинах, которые изо всех сил притворяются обычными, за которыми вы так стараетесь убедить себя, что жизнь продолжается, что все идет, как прежде – кроме того незначительного факта, что вам никогда больше не собраться за этим столом впятером…

Когда по стеклу пробежала колдовская рябь, стирая тех, от кого Еву отделяла пропасть большая, чем Вселенная, зеркало отразило ее жалкое сморщенное лицо.

Рыдания прорвались миг спустя. От воспоминаний плохих и хороших, разом хлынувших в сознание. От мыслей о том, что она неблагодарная тварь. От того, что за сегодняшний вечер Ева испытала слишком много, чтобы теперь это могло не прорваться наружу.

– Эй…

Оклик Снежаны донесся словно из-за границы миров: будто Евина душа осталась там, на маленькой кухне в бетонной коробке спальной новостройки.

– Они же вроде неплохо держатся… мне показалось. – Чужая рука неуверенно, почти пугливо коснулась ее плеча. Белая Ведьма могла похвастаться многими талантами, но мастером утешения точно не была. – Твои родители?

Ева провела по зеркалу тыльной стороной ладони, стирая кровь. Нашарив шпильку у подола юбки – марево в глазах мешало видеть, – вытерла ее о тафту: тщетно пытаясь справиться с тем, что судорожными всхлипами рвалось из груди и холодом заливало щеки, словно вместо слез на них таял снег.

Даже в такую минуту думает о безопасности. О вещах, которые позволят ей еще некоторое время не выйти из роли. Узнала бы ее вообще Динка: лживую, расчетливую, отвечающую ударом на удар?..

…убийцу…

– Я хочу помочь. Правда, – молвила Снежана, когда Ева всучила ей шпильку. – Подумай о том, чтобы поехать с нами. Обставим все так, что ты отправилась в Риджию послом. Налаживать деловые связи. Керфианцы пойму…

– Что здесь происходит?

Три слова, прошуршавшие ледяной крошкой на ветру, осушили Евины слезы лучше любых утешений.

Силуэт Герберта разбивал надвое полосу света из открытых дверей.

– Простите, тир Гербеуэрт. – Быстро вернув в карман ритуальные атрибуты, Белая Ведьма рукавом стерла мел. – Я показала лиоретте ее родных, и она… растрогалась.

– Показали?

– Заклинание, основанное на формуле Дэлира. Усовершенствованное так, чтобы пробивать барьер между мирами.

Тон Снежаны вернулся к нейтральному градусу профессора за кафедрой, под конец дня изнемогшего от бестолковых студентов.

– Это правда?

Ева не видела лица некроманта: слишком било по глазам сияние из коридора за его спиной. Но безошибочно поняла, что вопрос адресован ей.

Кивнула скорее потому, что сейчас у нее не было сил говорить.

Следующие секунды она наблюдала, как Белая Ведьма уходит – безошибочно угадав момент, когда ей лучше удалиться. Герберт повернул голову ей вслед, провожая знаменосца дроу долгим взглядом.

Может, и хорошо, что Ева не видела его глаз. Сейчас в них наверняка читалось то, что кислотой могло разъесть если не кожу, то душу.

– Что случилось? – когда двери закрылись, Герберт одним широким шагом переступил через виолончель, лежавшую посреди кратчайшего пути к ее владелице. – Что ей нужно от тебя?

На этом месте стоило сказать ему все. А еще лучше – чуть раньше. Но Ева просто смотрела на грязное белое пятно, оставленное на камне колдовской звездой.

– Зачем ты ушла? Миракла там осаждают поклонники твоего новоявленного таланта. Страстно желают выразить восхищение.

Вопрос прозвучал не так требовательно, как предыдущие. Герберт явно постарался подбавить в голос ноток, более подобающих разговору с любимой девушкой, только что плакавшей на твоих глазах.

Ударив ровно в рану, кровоточившую в небьющемся сердце даже сильнее, чем тоска по дому.

– Я не заслужила этого. Почестей. Уважения. Восхищения.

Она столько носила это в себе, что наконец сказать это вслух оказалось почти облегчением.

Почти.

Она видела, как дернулся Герберт, сдерживая порыв податься к ней. Балкон королевского дворца, отделявший их от тысячи придворных одной лишь стеной с витражными окнами, был не тем местом, где они могли позволить себе объятия.

– Я знаю, ты считаешь себя самозванкой. Это не так. – Он взял ее за плечи: наибольшая степень близости, которую не зазорно было проявить кузену короля по отношению к его невесте. – Ты исполнила пророчество, пусть не так, как все считают. Ты одолела Гертруду, заключив с ней мир. Твои действия положили конец правлению Ай…

– Мои действия, из-за которых два десятка людей вырезали, как скот. Я не заслужила быть там, на свету, в красивом платье, пока где-то гниют те, кто погиб из-за меня.

– Ева, не надо.

Он пытался поймать ее взгляд, но Ева смотрела в ночь за его плечом.

Снег мелькал и исчезал во мраке. Мгновенно, бесследно. Совсем как человеческие жизни.

– Он погиб. Они все погибли. Из-за меня.

Ей хотелось бы, чтобы от этого стало легче. От слов. От того, что она сделала на помосте бального зала. От того, что теперь, может, музыку Кейлуса Тибеля будут ценить хоть вполовину заслуженного. Пусть даже Ева клялась себе не пытаться облегчить вину.

Но все это не меняло свершившихся фактов. И не могло поднять Кейлуса из могилы, чтобы тот услышал сегодняшние аплодисменты – в его честь.

– Подумай лучше обо всех, кого ты спасла нашей победой. К тому же Кейлус был не из тех, о ком стоит жалеть.

Ева повернула голову так резко, что Герберт почти отшатнулся:

– Он был не таким, как ты думаешь.

– Он хотел меня убить. Если ты забыла.

В словах снова зашелестели отзвуки ледяной метели.

Ева вдруг осознала: они говорят о Кейлусе впервые с того дня, как ее выкрали из замка Рейолей. Герберт ничего не спрашивал о ее заточении в дядином особняке. Никогда не видел Кейлуса таким, каким его видела она, – как сам Кейлус никогда не пытался смотреть на племянников другими, непредубежденными глазами.

Пока Ева ему не помогла.

– Он не знал тебя по-настоящему. Он и себя-то толком не знал. – Ева зажмурилась. Так легче было объяснить все, что требовалось объяснить: не под взглядом знакомых глаз, с каждым словом становившимся все более колючим. – Он… он был гений. И я была в его власти, но он не делал ничего, что бы причинило мне боль, он…

– Судя по тому, как ты его защищаешь, он делал разве что нечто весьма тебе приятное. – Ладони, лежавшие на ее предплечьях, сжались так, что узкие рукава жалобно затрещала по шву. – Ну да, в отличие от меня дорогого дядю вряд ли могло смутить, что его новая игрушка немножко не жива. Как я мог забыть.

Ева вздрогнула. Словно могла чувствовать боль, с какой его пальцы вонзились в кожу под голубой тафтой.

Она никогда не задумывалась, как Герберт должен интерпретировать то, что она сделала сегодня. Ее странное – для него – отношение к человеку, державшему ее в плену. Но даже если б задумалась, предположила бы какую угодно трактовку, кроме этой.

Свести все, что случилось, все, что она чувствовала, к такому… к такому…

…банальному, низкому, грязному…

– Подумай еще раз, – очень, очень тихо произнесла Ева, открывая глаза, – что ты сейчас сказал.

Она не знала, что Герберт увидел в ее лице. Пожалуй, не хотела знать.

Но тиски на ее плечах ослабли.

– Прости. Я не хочу ссориться. Тем более из-за него. – Некромант примиряюще погладил ее руку: большим пальцем, коротким, незаметным движением. – Я просто хочу, чтобы ты поняла – твое стремление видеть в людях лучшее не всегда применимо. Не всегда помогает. Перестань винить себя за то, что сделала не ты, с человеком, по которому не скорбит никто, кроме тебя.

…тем более из-за него…

Ева слышала, как тщательно он пытается смягчить голос. Как искренне хочет помочь. Понимала, как трудно все это дается ему, вынужденному наблюдать, как она играет в любовь рядом с другим, а сегодня еще и выразила другую, неподдельную любовь – не к нему. Понимала, что ей нужно успокоиться и объяснить, что это любовь не к личности, не к телу или душе, что музыка и ее создатель ни разу не тождественны. И, наверное, не пытаться доказать, что и создатель все же был не так плох: во всяком случае, не сейчас.

Жаль только, он выбрал последние слова, которые могли бы ее успокоить.

– Снежана предложила мне уехать с ними в Риджию. Они знают, как вернуть меня домой. Может, узнают даже, как воскресить.

Она пожалела о сказанном еще прежде, чем угасло последнее слово. Потому что это сказалось не только затем, что Герберт должен был это знать – затем, что ей хотелось причинить ему такую же боль, как только что он причинил ей.

Она ожидала изумления. Гнева. Вопросов. Но он лишь побледнел так, что из них двоих куда больше стал походить на мертвеца.

– Так ты все-таки хочешь вернуться.

Слова тоже прозвучали мертво. Безжизненно, глухо, как из-под крышки гроба.

Отозвавшись безжалостным напоминанием о том, насколько они правдивы.

– Она… Герберт, она показала мне родителей. Сестру. Им плохо без меня. – Наплевав на возможных наблюдателей, Ева сжала его пальцы своими: желая уже не ранить, а донести то, о чем рано или поздно им все равно пришлось бы говорить. – Я никогда не говорила, что останусь здесь.

О последней фразе она снова пожалела. Это было жалкое, глупое оправдание, сорвавшееся с языка прежде, чем Ева успела его сдержать.

Снова поздно.

– Ты говорила, что никогда не ударишь меня по больному. Ты – моя боль. Стала ею. – Герберт смотрел на нее прямо и безнадежно: так, должно быть, осужденный смотрит на палача. – Значит, я не стою того, чтобы выбрать меня?

– Герберт, ты… ты не… ну почему ты сводишь все к однозначности?

– Потому что это так. – Ладонь, иссеченная паутиной белесых шрамов, накрыла ее губы прежде, чем Ева успела ответить. – Я знаю, что ты скажешь. Ты уже говорила когда-то. Нельзя сводить все к чему-то одному, мы не можем существовать ради единственной одержимости, даже если это любовь… но я отдал бы тебе все, включая жизнь. Ты могла в этом убедиться.

В словах звучала такая болезненная, скупая, трогательная нежность, что Еве снова захотелось плакать.

– Если бы от меня требовалось умереть за тебя, – сказала она, как только его опущенные пальцы позволили ей говорить, – я бы умерла.

– Если ты готова умереть за меня, почему не готова для меня жить?

– А если ты готов, почему бы тебе не уйти со мной?

Это ни разу не приходило ей в голову. Она так упорно убегала от мыслей о доме, что ни разу не доходила до первого перекрестка, разбегавшегося в стороны не только вариантом «я покидаю его навсегда».

Это тоже сказалось сгоряча, не подумав.

Это был единственный раз за весь разговор, когда Ева не пожалела о сказанном.

Снег падал сквозь ночь, отмеряя секунды.

– В твоем мире нет магии, – наконец сказал Герберт. Взгляд его сделался беспомощным, как у ребенка. – Как я… без нее?

Тоненькая струна надежды, едва успевшая протянуться в ее душе, лопнула болезненно и звонко, осыпавшись серебряной пылью в терпеливо ждущую черную бездну.

– А как ты можешь требовать от меня отречения от всего, что мне дорого, если сам к нему не готов? – Ева резко подалась назад, стряхивая его руки. Отступила на шаг – в чудовищную, беспросветную усталость. – Мне семнадцать, Герберт. Ты немногим старше. Мы не можем быть уверены, что это… то, что между нами… что это навсегда. Что оно стоит того, чтобы ради этого отказаться от всего остального. Если я останусь, а потом случится то, о чем сейчас мы не хотим думать… у тебя будет твоя родина, твоя магия, твой брат. А что будет у меня?

– Музыка. Магия. Мой брат.

Еве хотелось возразить, но она поняла, что куда больше хочет просто завершить этот разговор. Который все равно никак не мог завершиться на ноте, которая устроила бы обоих – хотя при данном раскладе ни одна возможная нота не могла устроить даже ее саму.

Ей все равно придется убить часть себя. Вырвать из сердца то, что не могло не оставить рану, которая никогда не заживет до конца.

Пожалуй, при таком раскладе потеря памяти и правда будет благом.

– Давай… закроем тему. Больше не будем об этом. Сейчас. Тебе надо подумать. Мне надо подумать. – Развернувшись на каблуках, Ева вернулась к брошенной виолончели. – В любом случае сперва мне нужно ожить.

– А потом, стало быть, ты счастливо со мной распрощаешься.

Дерозе встал на шпиль, стальным острием царапая гранит – пока его хозяйка искала поддержки в родном ощущении струн и дерева под пальцами.

– И ты обвиняла меня в том, что я трус? Ты, которая боится поверить в себя и в меня?

– Герберт, я… я тоже не хочу ссориться.

– Тогда скажи, что ты не привязала меня к себе лишь затем, чтобы бросить.

Это было до горечи, до ярости несправедливо.

– Я не хотела этого. Привязывать тебя. Привязываться самой. Именно поэтому. Просто не смогла иначе.

Много позже Ева понимала: все случилось так, как случилось, потому что они были достаточно изранены, несдержаны и глупы, чтобы собрать бинго из самых неудачных возможных ответов. Немногим позже она думала, где могла бы сдержаться, проявить отсутствующее терпение, повернуть все иначе.

Но сейчас она сказала то, что сказала – и это повисло между ними молчанием острым, как нож.

– Я польщен, – отстранившись от парапета, молвил Герберт безразлично.

Ева не знала, зачем он идет к ней. Ударить, обнять – она приняла бы любой вариант.

Только не то, что он пройдет мимо, глядя сквозь нее.

– Герберт…

– Не буду более обременять тебя своим присутствием. – Он даже головы не повернул. – Полагаю, так тебе проще будет перешагнуть через меня навстречу тому, что ты действительно любишь.

– Герберт!

– Тише, лиоретта. Вы же не хотите, чтобы при дворе пошли слухи? – он все же обернулся. Слегка поклонился – на прощание; алый свет, льющийся сквозь витраж, обволакивал его кровавой пеленой, укрывал лицо непроницаемой маской, сотканной из теней и равнодушия. – Приятного вечера.

Ева рванула к нему.

Треск тафты она услышала прежде, чем осознала: бальные платья не предназначены для того, чтобы бегать. Во всяком случае, если ты не хочешь завершить этот забег растянувшейся на земле, наступив на подол собственной юбки.

Она даже не могла подставить руки, смягчив удар. Лишь успела повернуться так, чтобы не рухнуть на Дерозе, но все равно услышала треск дерева. Смычок, выскользнувший из пальцев, запрыгал по граниту к стене; голова стукнулась о камень одновременно с плечом – жестко, с размаху, с бесконечно странным ощущением отсутствия боли от удара, скрючившего бы любого человека невыносимой мукой.

Стеклянные цветы закружились в глазах тошнотворной каруселью.

– Гер…

Когда она с трудом приподнялась на локте, Гербеуэрт тир Рейоль, не сбившись с мерного шага, уходил в сияющий свет по ту сторону балкона: оставляя позади ее, ее мольбу и ее крик.

Двустворчатые двери затворились, бросив Еву в багряной полутьме.

– И-и снято, – резюмировал Мэт. – Спасибо, это было увлекательно. Немного переборщили с драмой, как по мне, но в целом пойдет.

Она села. Кусая дрожащие губы, уставилась на трещины, прочертившие верхнюю деку.

Накрыв их ладонью, срывающимся шепотом зачла заклинание целостности – просто потому, что это было единственным, что она могла сейчас сделать.

Магия может почти все. Может даже склеить то, что было разбито. Вдребезги. Не единожды.

Только никакая магия не срастит бесследно то, что связало их с одиноким мальчиком, избранным Смертью – то, что они разбили сейчас.

***

Айрес Тибель, недавно утратившая право называться Ее Величеством, встречала полночь за чтением.

Поместье, что ей выделили, было далеко не самым роскошным имением Тибелей, – но куда роскошнее тех условий, в которых коротали остаток своих дней другие свергнутые королевы. Обычно эти условия включали в себя солому, крыс и склизкий камень, а не мягкие кресла, книги и бокал хорошего спиртного.

Когда дверь в гостиную, где бывшая правительница Керфи проводила дни в непривычном безделье, почти беззвучно отворилась, она сидела с ногами на софе, уютно подобрав под себя босые ноги. Тонкие пальцы листали страницы, время от времени ногтем отчеркивая сомнительные или важные фразы.

Услышав чужие шаги, она вскинула голову – и тень улыбки коснулась ее бледного лица, не тронутого ни помадой, ни пудрой.

– Я все думала, когда ты придешь, – захлопнув книгу, сказала Айрес.

Задержавшись на пороге, поздний гость окинул взглядом комнату. Убранство отдавало деревенской романтикой: светлые тона, некрашеное лакированное дерево, много хлопка и других тканей, от которых легко отвыкнуть во дворце.

Даже растрепанная, готовящаяся ко сну, утратившая свой безукоризненный и беспощадный лоск, опальная королева смотрелась здесь неуместно.

– Я не знал, стоит ли приходить.

– Боялся, что тебе будут не рады? – Айрес одними глазами указала на место подле себя. – Садись.

– Думаю, ты уже отдала мне достаточно приказов.

Глядя в бесстрастное лицо племянника, Айрес сплела пальцы так, словно собиралась молиться.

– Я хотела защитить нас обоих. Думала, что делаю то, что нужно сделать. Я сожалею. – Непривычное выражение так смягчило ее черты, что сейчас мало кто узнал бы в этой женщине королеву, наводившую ужас. – Сядь. Прошу.

Помедлив, Герберт прикрыл дверь: так же тихо, как прежде провернул дверную ручку.

Даже в заточении Айрес Тибель не отказалась цветов своего дома. Складки длинного платья стекали по молочной обивке софы, как вода, отражающая багровый закат – бывшая королева аккуратно подобрала юбку прежде, чем племянник сел рядом.

– Будем считать, мы квиты, – сказал Герберт, когда долгая тишина зазвенела осколками, на которые било ее тиканье часов. – Хочу, чтобы ты знала: я никогда не хотел твоей…

– Тебе не нужно передо мной оправдываться. – Повелительный жест, призвавший его к молчанию, тоже странно смотрелся в этой комнате. Все керфианцы, приближенные ко двору, привыкли видеть его на тронном возвышении. – Ты имел право сделать то, что сделал. Я прекрасно помню, кому обязана тем, что сейчас я сижу здесь, а не отчитываюсь перед богами о своих грехах. И ты всегда останешься моим наследником. Тем, кому я рада. – Айрес ласково заправила за ухо золотистую прядь, падавшую на его острую скулу. – Не хочу говорить о прошлом, только о настоящем. Как там Мирк, справляется?

Герберт смотрел на женщину, заменившую ему мать, предавшую его – не раз. Лицо его утратило все краски, кроме голубой бездны, открывавшейся в его глазах.

Выслушав все, что прозвучало в его молчании, Айрес накрыла ладонями изрезанные руки, сжатые в кулаки.

– Значит, риджийцы все-таки предложили иномирной глупышке свои услуги по возвращению домой?

Его удивление выразилось лишь в том, как слегка расширились его зрачки.

– Мне говорили, что сегодня прием в честь прибытия риджийских делегаций, – устало пояснила бывшая королева. – Я знаю, что риджийцы открыли, как можно отправить гостей из иного мира на ту сторону прорехи. И не сомневалась, что они попытаются поманить этим твою глупую девочку. – По браслетам, окольцовывавшим ее узкие запястья, колдовской зеленью змеилась блокирующая вязь. – Насколько уязвимее и сговорчивее станет Мирк, если его королева, дева, обещанная Лоурэн, боготворимая нашим народом, окажется в руках его врагов. Не исключаю, что они правда ей помогут… чем-то. Позволят повидать родных и друзей – им это подвластно, насколько мне известно. Привяжут к себе, чтобы легче было лепить из нее свою марионетку. – Айрес вздохнула: так тяжело и прерывисто, будто воздух вокруг горчил. – Бедная дурочка. А она, конечно же, попалась на крючок?

Герберт отвел взгляд, словно пустой бокал на столике подле софы внезапно стал самой интересной вещью на свете.

– Они угроза, Уэрт. Теперь ты видишь сам. – В голосе королевы глухим колокольчиком звенела печаль. – Кто-то должен показать им, что нас стоит бояться. Что мы не позволим безнаказанно забирать то, что принадлежит нам. Вот почему я пригласила их в канун Жнеца Милосердного… я надеялась, что вместе у нас получится. Все еще надеюсь.

Некромант сидел недвижимо и безответно, как сломанная кукла.

– Ее не в чем винить, глупыш. – Айрес обняла племянника за сутулые плечи. – Она призналась, чего хочет, еще в день восстания. Когда я предложила ей то же, что предложили они. Тебе тоже не в чем себя винить: ты поверил, что она лгала, потому что очень хотел поверить. – Ласковые руки покачивали его, как ребенка, словно пытаясь убаюкать боль, пульсирующую в остекленелом взгляде. – Жаль только, она причинила тебе ту боль, от которой я так старалась тебя уберечь. Но я знала, что это закончится так. Как и ты.

– Я не мог знать.

– Уэрт, ответь честно… не мне, себе. Почему ты так и не вывел заклятие, что вернуло бы ее к жизни?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю