Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)"

Автор книги: Евгения Сафонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

К моменту, когда трое Тибелей воззрились на Еву в шокированном молчании, она и сама задумалась, с чего стала мыслить а-ля Мэт.

– Чуть что, так сразу я, – голос демона прозвучал тихо, словно сквозь испорченный приемник. – А немертвое существование, застенки Кмитсвера и прочее веселье последнего месяца, конечно, никак не могли привить тебе черный юмор и некоторую долю здравого цинизма, благодаря которым теперь от твоей тошнотворной положительности хотя бы не сводит зубы.

– Не волнуйся из-за риджийцев. Если будешь держаться, как сегодня, все не так страшно. Мирку придется тяжелее. – Мирана предпочла деликатно сменить тему. – Но через шесть дней Жнец Милосердный, и там на вас с ним будет смотреть вся столица… и не только столица.

– Люди съезжаются со всего Керфи, – невыразительно подтвердил Миракл.

– Есть на что посмотреть. Новый король. Будущая королева. Риджийцы – среди них эльфы и дроу, та еще диковинка. И, возможно…

Госпожа полковник осеклась, – но все прекрасно поняли, какое событие должно было завершать перечисление.

– Я вас оставлю, пожалуй. Утомительный вышел день. – Когда Ева с Мираклом уставились на Герберта, отстраненно глядящего прямо перед собой, Мирана поднялась на ноги. Проходя мимо сына, на миг коснулась ладонью его темнокудрой макушки. – Я горжусь тобой.

Три коротких слова грели лаской не меньше, чем опущенный взгляд из-под пшеничных ресниц. Больше, чем пламя за каминной решеткой.

Хотела бы Ева когда-нибудь услышать это от своей матери, и увидеть, как на нее смотрят так.

Почти забытые мысли о доме царапнули почти забытой болью. За минувшие дни Ева испытала много разнообразной душевной боли, и неведомые ранее сорта затмили тот, с которым она прожила большую часть жизни.

Добавлять ко всем своим кровоточащим ранам еще одну она не собиралась.

– Скажи, ты не передумал? – без обиняков спросила Ева, как только за хозяйкой дома затворилась дверь.

– Ты о чем?

Она знала, что Герберт знает. Хотя бы потому, что, не глядя на нее, безошибочно понял, к кому обращен вопрос.

– О ритуале.

Некромант встретил взгляд Миракла. Тот сидел на полу, открыто изучая его лицо, следя за реакцией; рука, гладившая Герберта-младшего, застыла на мшистой чешуе.

Повернул голову.

– Настолько не веришь в меня?

Зима в его глазах была еще холоднее обычного. Усталый февральский холод, который тем больнее кусает за щеки ночью, чем чувствительнее его тронула днем подступающая весна.

Ева не просила прощения за все, что ему пришлось видеть сегодня. Что придется видеть ближайшие месяцы. Они все знали, на что идут. Но Ева думала, что из них троих именно Герберт – тот, для кого этот спектакль будет самым мучительным. Ей, в сущности, поцелуи с другим не доставляли особого дискомфорта: просто потому, что не вызывали ни малейшего эмоционального отклика – кроме ощущения бесконечной неловкости за то, что Мираклу приходится целовать труп, и не по собственному желанию.

Ладно, по собственному. И не совсем труп.

– Верю, – сказала она. Перед глазами стоял витраж из дворца, где мальчик, так похожий на ныне живущих Тибелей, убивал лучшего друга. – Но слишком много дурных предзнаменований, чтобы я могла этого не бояться.

– Например?

– Неважно. Просто… я не хочу, чтобы ты это делал.

– Как и я.

Герберт вновь посмотрел на брата, лишь сейчас подавшего приглушенный напряжением голос.

Сжимая пальцами предплечья, уставился на вензеля каминной решетки.

– Я думал над этим.

– И? – сказал Миракл, не дождавшись пояснений.

В те секунды, что некромант медлил с ответом, даже огонь трещал тише.

– И склоняюсь к выводу, что есть другие способы вписать свое имя в историю. – Герберт небрежно закинул ногу на ногу. – В конце концов, я переживу тебя лет на двести. Если за это время не добьюсь чего-то более грандиозного, чем уже добился, раскрою карты о своем скромном вкладе в твое воцарение. Летописцы будут в восторге.

– Не надейся, зазнайка. – Миракл восхитительно скрыл облегчение за ироничным фырканьем: оно проявилось лишь в том, что пальцы его вновь заскользили по драконьему боку. – Без тебя в соседней могиле мне будет скучно, так что я укажу особый пункт в своем завещании. Специально для «коршунов».

Ножки Евиного кресла заскрипели по паркету, когда его обитательница стремительно встала.

Бесцеремонно забравшись на худые, не слишком удобные для этого колени, Ева прижалась губами к другим, теплым, родным губам – и прежде, чем Герберт закрыл глаза, февраль в них сменился мартом.

Все. Никакого ритуала. Никакого риска. Никаких кошмарных предчувствий о том, чему отныне не суждено оправдаться. И ей даже не пришлось уговаривать, давить, молить, плакать, снова читать душеспасительную проповедь.

Она его не потеряет. Никого больше не потеряет.

– Если хотите, я тоже могу выйти, – где-то очень далеко сказал Миракл, – но не думаю, что мама одобрит подобное использование ее кресел, даже если бы там сидел я.

– Я рад, что к своей коронации ты сохранил столько невинности, чтобы полагать, что твои родители использовали все предметы в доме исключительно по их прямому назначению, – откликнулся Герберт, на миг прервавшись.

– А, значит, если в другой раз я решу воспользоваться для этих целей твоей кроватью вместо своего неудобного королевского ложа, ты будешь не против. Учту.

– Можно я сегодня вернусь с тобой в замок? – выпрямившись, спросила Ева. Глаза ее сияли. – Эльен будет рад.

В тайну немертвой Избранной не посвятили никого, кроме нескольких особо избранных лиц. А потому истинное положение вещей скрывалось даже от слуг. Ева честно перебралась в новый дом, роль ее горничной играла Мирана (иначе при облачении дорогой гостьи в непривычные платья служанок ждал бы сюрприз), а подносы с едой из уважения к ее вере приносили в комнату после захода солнца, где Ева исправно аннигилировала провизию специально разученным заклятием.

Ванны она принимала в прежней обители, раз в три-четыре дня, как и раньше. Но все равно скучала по замку Рейолей и милому призраку, с которым теперь почти не виделась: Герберт забирал ее для процедуры под покровом ночи и возвращал до рассвета.

– Не в первую ночь после такого счастливого события. Сегодня скомпрометировать тебя перед случайными свидетелями было бы особенно неуместно. К тому же у меня есть дела. – Склонив голову набок, Герберт покосился на брата. – Тебе, полагаю, теперь придется ночевать не в отцовском доме, а в тетушкином?

– Теперь он мой. И, к слову, моей прелестной невесте рано или поздно предстоит тоже перебраться во дворец.

Ева резко обернулась:

– До свадьбы?

– А. В твоем мире, кажется, это не слишком одобряют. Но у нас поощряется, если молодые люди до брака опробуют… свою совместимость. Во всех планах. – Под ее взглядом Миракл неловко развел руками. Смущенный, сейчас он мало походил на солнцеликого короля, с которым они танцевали тильбейт. – Естественно, об этом речь не идет. Но спать в одной постели… рано или поздно… придется. Иначе пойдут слухи.

В шуточки Мэта разом добавилась только доля шуточки.

– Когда до этого дойдет, тогда и поговорим, – сказала Ева.

Похолодание в воздухе она ощутила еще прежде, чем вновь увидела лицо Герберта.

Наверное, если б сейчас некромант посмотрел в окно, иней расцвел бы не только на стекле, но и на шелковых обоях вокруг рамы.

Не смотри на меня так, хотелось сказать ей. Ты знал, на что идешь. Ты знаешь, что это фальшь, фокус, не более.

Она не смущалась. Ее совесть была чиста. Если на то пошло, когда они с Кейлусом играли в три руки, это вышло куда интимнее, чем все публичные нежности с Мираклом.

…Кейлус…

– Я бы с радостью никогда не поднимал эту тему, раз это настолько портит вам настроение, – молвил Миракл, не совсем верно истолковав затянувшееся молчание, – но по некоторым причинам это будет несколько проблемати… эй, плюнь! Да что с тобой делать! Плохой дракон!

Часом позже, запершись в гостевой спальне, Ева сидела на полу, чертя руны над очередным подносом с недоступным ей ужином.

– Спать с законным женихом ты не собираешься, я понял. О, женское коварство. – Она почти видела, как за гранью видимого Мэт иронично кривит ту иллюзорную маску, что заменяла ему лицо. – Предложи хоть малышу. Поцелуй тебя, конечно, не оживил, но вдруг все дело в том, что поцелуя недостаточно.

– Не знала, что ты у нас веришь в сказки, – когда поджаристый бифштекс начал рассыпаться пеплом, сказала Ева.

– Выборочно. Поцелуй истинной любви – бред для маленьких девочек. Активные телодвижения, заставляющие кусок отравленного яблочка вылететь из горлышка Белоснежки, у которой губы совсем не случайно красны, как кровь – по мне выглядит вполне правдоподобно.

– Меня никто не травил, если ты забыл.

– Попробовать стоит. Других альтернатив у тебя все равно нет.

– Появятся.

Ева смотрела, как обращаются в пыль мясо и гарнир из синего горошка, фрукты, сладкое, хлеб. В другое время ей стало бы грустно: потому, что она не может их попробовать, или потому, что она уничтожает трапезу, которая могла бы спасти пару нищих, замерзающих где-то в зимней ночи, за пределами ее уютного прибежища.

Сейчас у нее и без того хватало поводов для грусти.

– Ты надеешься на это с первого дня в Керфи. Пока не появились.

– Просто Герберту было немного не до того. И есть.

– Ты правда думаешь, что он сидит без дела все время, пока ты здесь играешь в почти коронованную особу?

Ева промолчала.

Ей не хотелось думать об этом. Даже задуматься о том, что она может навсегда остаться такой, как сейчас, никогда больше не ощутить биения своего сердца, никогда не согреть чужие ладони в своих – вместо того, чтобы заставлять других терпеть ее холод – значило упасть в печальную бездну, сравнимую с той, куда она погрузилась в казематах Кмитсвера. За этим, чего доброго, еще последовали бы мысли о доме, а они точно пришлись бы некстати. Проблемы нужно решать по мере их поступления.

Но не думать она не могла. Особенно с подначки того, кто если и щадил ее, то весьма выборочно.

– Он отказался от мысли призвать Жнеца. Во всяком случае, у тебя есть основания так считать. Следовательно, у него появилась новая цель, – продолжил демон вкрадчиво. – В прошлый раз, если помнишь, его одержимость твоим воскрешением кончилась не слишком хорошо. Просто потому, что ему не хватило силенок. Ему, сильнейшему в своем роде. Ты правда думаешь, что сейчас что-то измени…

Зажмурившись, Ева запела строчки слащавого любовного куплета: оставаясь наедине с теми поводами для грусти, которые были более актуальны.

Странно с ее стороны вообще слушать убийцу Кейлуса. Не говоря уже о том, чтобы вступать с ним с диалог. В другой раз стоит прогнать его сразу, как подаст голос.

…убийца Кейлуса…

Когда Ева открыла глаза, перед ними был черный пепел на серебре. Спустя секунду и тот исчез, оставив от еды пустые, слегка заляпанные тарелки.

В последнее время ей свойственно уничтожать все, к чему она прикасается.

Ева уставилась на свои руки, тихо и безвредно сложенные на коленях, поверх мягкой юбки домашнего платья.

Даже Мирана не знала, что поселила в своем доме убийцу. Для нее Ева была просто милой, смышленой и полезной – при всей своей в общем-то бесполезности – девочкой. И до недавнего времени Еве было некогда думать об этом… пока она не сделала почти все, что от нее требовалось, и роль ее не свелась к красивой кукле, которой нужно всего-то не открывать рот, когда не следует.

У нее и сейчас хватало забот. Но они больше не могли отвлекать от кое-каких простых жестоких истин.

Рывком поднявшись с узорчатого ковра, Ева встала и вышла: надеясь, что госпожа полковник еще не спит.

Завтра ей предстоит новый день, полный фальши и лжи. Как и послезавтра, и много дней после него. Чтобы пережить их, она обязана сделать что-то, исполненное искренности и истины.

Хотя бы для нее самой.

***

– Покои для риджийцев приготовлены, Ваше Величество.

Подняв голову от стопки докладов и документов от нового Советника по финансовым делам, Миракл тирин Тибель хмуро воззрился на своего сенешаля.

– Восточное крыло, как вы и велели, – прибавил юноша, стоя посреди королевского кабинета. Было видно, как он смущен – с непривычки: сенешаль Айрес сбежал во время бунта, и нового придворного распорядителя Миракл выбрал из числа тех, кого предложили на эту должность главные его сторонники, Соммиты. Парень происходил из незнатной семьи (Миракл всецело одобрял стирание сословных рамок) и пока ни разу не оплошал, даром что был немногим старше своего короля.

Вот бы этот король тоже не оплошал. Особенно в самый неподходящий момент.

Хотя в его случае любой момент будет неподходящим.

Миракл опустил глаза на строчки, полные фактов и чисел, сплетающихся в сложную схему податей, расходов и доходов. Сложную для многих, но не для него.

Проблемы были. Естественно. Проблемы есть всегда. Восстановить Большой Совет, чтобы в принятии решений государственной важности снова участвовали все сословия (этого от него и ждали). Проредить машину власти от прикормленных Айрес взяточников (этого от него тоже ждали). Разобраться, кто из несчастных, умирающих на рудниках, сослан туда за длинный язык, а кто – за кровь на руках (на самом деле от него ждали массовой амнистии, но Миракл не собирался освобождать головорезов просто потому, что тем посчастливилось дожить до смены власти).

Но, не считая некоторых аспектов, королевство досталось ему на блюдечке. Слаженный, в общем-то прекрасно работающий механизм. Учитывая, какая часть бюджета тратилась на армию и флот – если урезать расходы, в которых без подготовки к войне больше не было необходимости, и перераспределить ресурсы… Налоги можно снизить – незначительно, но народ встретит это с восторгом. При нынешнем состоянии казны это не повлияет на уровень жизни ни при дворе, ни за его пределами. Появится пространство для торговых маневров и новых вложений. Можно даже подумать о том, чтобы простить долг Ильдену – страна, когда-то собиравшая с Керфи дань, теперь сама немало им задолжала. А в обмен, естественно, потребовать кое-какие важные уступки с их стороны. Например, пересмотреть не слишком выгодный контракт на экспорт минерального сырья…

Самой Айрес – когда она, девочка двадцати лет отроду, унаследовала страну от его деда – после коронации пришлось куда тяжелее.

– Прекрасно, – сказал Миракл. – Прием в честь прибытия?

– Шестьсот гостей разместятся в тронном зале. Для гвардейцев приготовлен отдельный стол. Музыканты найдены, цветы заказаны, семь перемен блюд согласованы.

– Подарки для гостей?

– Все согласно вашим пожеланиям. Кузнецы, ювелиры и маги трудятся, не покладая рук. Будут готовы завтра.

– Я не рад, что им пришлось работать в такой спешке, но слышать это приятно.

Айрес тоже готовила риджийцам подарки. У Миракла нашлась не одна причина на то, чтобы их заменить. Первейшая из них – та, что он лучше кого бы то ни было знал: любые дары Айрес Тибель таят в себе отраву.

– Все прекрасно понимают причины ваших указаний, Ваше Величество.

Миракл посмотрела на семиугольник, образованный подпалинами на паркете. Сенешаль держался за его границей, суеверно не решившись переступить колдовские линии.

Кабинет, где совсем недавно Айрес готовила Герберта к ритуалу, которому теперь не суждено состояться, заливал бесцветный свет зимнего дня.

Он не раз думал, почему Айрес пригласила риджийцев с таким расчетом, чтобы те застали День Жнеца Милосердного. И находил лишь одну причину: успешный вызов стал бы превосходной демонстрацией силы. Испугать тех, на кого ты собираешься пойти войной – может сыграть тебе на руку, особенно если по вражеской армии разнесутся слухи о том, что на стороне твоих врагов даже боги. А если к тому же поколебать их веру в своих богов…

В конце концов, Четверо ни разу не соизволили явиться риджийцам лично.

На это Айрес и рассчитывала? Или?..

– Надеюсь, я и сам верно понимаю эти причины, – пробормотал Миракл, вновь утыкаясь в бумаги.

То, что первыми с ним встретятся монархи страны, отношения с которой у Керфи были весьма натянутыми, его не радовало (благодаря Айрес все страны относились к ним с опаской, но Риджия издавна славилась тем, что реагировала на опасения). Как и то, что среди гостей будут Евины соотечественницы – сразу две, если шпионы не обманывают. Его подданные охотно списывали причуды прелестной королевской невесты на иномирное мышление, однако других иномирянок обмануть будет не так просто. Хотя своему королю и своей прекрасной спасительнице керфианцы в любом случае поверят охотнее, чем чужеземцам из дикарской, враждебной страны.

Остается надеяться, что эта ясноглазая девочка так сильна, как кажется. Достаточно сильна, чтобы сделать все, чего – Миракл это понимал – у него не было права от нее требовать.

Причин, чтобы сломаться, у Евы имелось в избытке. Больше, чем у кого бы то ни было из живущих. Хотя бы потому, что к живущим она уже относилась весьма сомнительно.

Но если она сломается – какой бы момент для этого она ни выбрала, в ее случае он также будет самым неподходящим.

***

День был холодным и светлым. Обесцвеченным белизной.

День был тихим. В столице он отвлекал людским гомоном, но здесь, за городской чертой, лишь чуть слышно скрипел снегом под ногами.

Какое-то время Ева стояла у переплетения чугунных вензелей на тяжелых воротах, вглядываясь в сад по ту сторону. Почти незнакомый – прежде она видела его совсем с иного ракурса.

Ладонь в перчатке легла на обледенелый металл, казалось, помимо воли.

Ворота загородного имения Кейлуса Тибеля поддались легко, точно стража забыла возобновить магическую защиту. На деле заклятия надежно стерегли мертвый особняк от мародеров – просто для Евы сделали исключение.

Наверное, она предпочла бы никому не говорить, куда идет. Однако она была не в том положении, чтобы действовать без объяснения причин; да и не вышло бы у нее ничего без этих объяснений. Поэтому вчера она сказала Миране, что хочет сделать, после чего получила разрешение – и пропуск. Госпожа полковник слегка удивилась, но озаботилась, чтобы маги из стражи вплели в защиту дома еще одно исключение. В конце концов, Ева успела зарекомендовать себя милой доброй девочкой, и это было в ее духе: навестить могилу человека, которого она не знала. Просто потому, что этот человек тоже пал жертвой козней Айрес – и тоже был музыкантом, о таланте которого Ева успела наслушаться от господина Дэйлиона.

Скользнув в щель, Ева зашагала по садовой дорожке, оставляя следы в нечищеном снегу.

В идеальной безжизненной белизне ее темный плащ казался чужеродным. Ее присутствие – лишним. Хотя не настолько лишним, как если бы она дышала, сердце ее билось, а руки не были обагрены кровью тех, кто жил и умер здесь.

Она и сама была наполовину мертва. Почти как дом, к которому она приближалась. Больше, чем любой из бывавших в нем в последнюю неделю.

Больше, чем была, когда сама в него попала.

Дойдя до особняка, Ева прошла мимо парадного входа к левому крылу. Вспомнив указания Мираны, завернула за угол и направилась туда, где в окружении раскидистых дубов темнел ряд надгробий.

На этом фамильном кладбище хоронили далеко не всех Тибелей. Лишь тех, кто принял смерть в этом доме. Остальных ждал королевский склеп и другие кладбища, куда более претенциозные; здесь же снег пушился на простых полукруглых камнях, украшенных только надписями и датами.

Остановившись у того из них, что не успели тронуть ни мох, ни трещины, ни время, Ева посмотрела на гладкий мрамор. На буквы – так подходящее золото по черноте, – складывавшие имя Кейлуса Тибеля.

Она пришла бы на его похороны. Взглянуть в его лицо. Осознать в полной мере, что сделала. Но его тихо схоронили на другой день после бунта, и Еве об этом не сказали. Согласно официальной версии Кейлуса убили сотрудники Охраны – ныне, увы, покойные – по приказу королевы, решившей избавиться от надоедливого брата и заодно покончить с главной угрозой ее власти, подставив любимого племянника.

Слуг погребли на городском кладбище. Тима, кажется, тоже. Трогательных распоряжений касательно совместных похорон Кейлус не отдавал, и воссоединиться в могиле им не позволили.

Какое-то время Ева смотрела на белые прожилки мраморного узора, расползавшиеся по камню, словно трещины в черном льду.

Опустилась на колени: прямо в снег.

– Он сам виноват в том, что случилось, – прошелестело в ушах.

Ева не ответила. Не была даже уверена, что есть, кому отвечать. Это с равным успехом мог быть не Мэт, а та маленькая, подленькая часть ее, которой очень хотелось найти себе оправдания.

Она ожидала, что могила будет отличаться от прочих. Увидеть вскопанную, еще не осевшую землю. Или хотя бы грязь на снегу. Но зима уравняла всех, и метель погребла Кейлуса под той же ровной холодной белизной, что и его предков, умерших века назад. Просто еще один камень. Просто еще одно имя того, кто когда-то смеялся и дышал.

Там, под землей, под снегом, под черным с золотом камнем лежит убитый ею человек.

В это верилось с трудом.

– Это была не ты. Тебе не в чем себя винить.

В это верилось с трудом. Но верить было необходимо. Думать, что это просто камень, никак не связанный с тем, кто заставлял ее душу петь в унисон с его душой, было бы слишком легко. Слишком милосердно – к себе.

Последнее, чего Еве хотелось – щадить себя.

– Я этого хотела. Когда-то. – Она смотрела на равнодушную белую порошу. – Я хотела, чтобы он был мертв.

Лешкина могила поросла земляникой и ландышами. Ева всегда думала, что брату бы это понравилось. Когда летом они пропалывали участок от сорняков, спелые ягоды давились под каблуками, заглушая запах ладана, который мама жгла на жестяных крышках стеклянных подсвечников. Они всегда зажигали свечи, когда его навещали.

Интересно, чем по весне порастет могила Кейлуса.

– Я хотела убить его. Собиралась его убить. Теперь он убит. Моей рукой. Моим клинком. Как я и представляла… тогда, когда еще не знала его. – Она коснулась снега расправленной ладонью. Слегка, но когда убрала пальцы, на белизне все равно остался отпечаток. – Он мертв, потому что я слишком хотела жить. Существовать. Делать то, что делаю теперь.

Его рука больше никогда не выведет финальной черты в последнем такте законченной пьесы. Его инструмент больше никогда не заплачет под его пальцами.

Она убила больше, чем человека. Она убила все, что он еще должен был подарить миру. Всю музыку, все песни, все улыбки и слезы, рожденные его заслугами и виной, его страданиями и любовью, его дурными и благими делами, складывавшими его суть. Его темной мятежной душой, которая едва ли могла попасть на небеса, над которыми он смеялся.

За такое не могло быть прощения.

Ева смотрела на отпечаток своей ладони – единственное свидетельство того, что кому-то есть дело до последнего пристанища Кейлуса Тибеля.

Она хотела, но не могла плакать. Слезы – тоже милосердие к себе. От слез становится легче.

Облегчать свою вину каким бы то ни было образом – роскошь, на которую Ева не имела права.

– Твои страдания ничего не изменят, – сказал Мэт. – Ты уже ничего не сделаешь.

– Чтобы исправить случившееся – нет. – Встав, она отвернулась, оставляя могилу позади. – Но кое-что для него сделать могу.

Она хотела бы, чтобы эта могила осталась позади навсегда. Это тоже было малодушно.

Двери в особняк открылись так же охотно, как прежде ворота. Холл встретил пугающей чистотой: лишь бурый круг, испещренный рунными знаками, темнел на белом мраморе. Ева не знала, почему его не стерли. Наверняка, сперва оставили как улику, а потом всем стало не до того.

Ноги сами двинулись в нужном направлении.

В Золотой гостиной заметны были следы обыска. Клаустур стоял открытый, ноты валялись на полу – на желтоватой бумаге виднелись отпечатки чьих-то грязных подошв.

Тихо закрыв крышку инструмента, Ева села на пол. Бережно взяв один из разбросанных листков, как могла, воспроизвела в голове написанное.

Отложив в сторону, взяла следующий.

Когда – час или вечность спустя – она вышла, прижимая к груди последнее законченное сочинение Кейлуса Тибеля, собранное ею страница за страницей, остальные аккуратной стопкой лежали на осиротевшем клаустуре.

Даже некроманты не могли заставить мертвецов жить. Зато музыка – могла.