Текст книги "Домовая любовь"

Автор книги: Евгения Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

marinad: не

ingredients: ну давай, расскажи, потренируйся

marinad: а зачем? она всё равно никогда не будет со мной говорить

ingredients: может будет. просто она старовата, тормозит

marinad: она вернулась раньше с работы. у них свет отрубили, во всём здании

ingredients: ну ок. и

marinad: мы с Катей были в ванной

ingredients: и чего

marinad: я забыла запереться

ingredients:??????

marinad: запираться надо было

ingredients:?????

marinad: я говорила Кате, что это опасно, идти в ванную, но она настояла, сказала, что это будет круто, приятно, это я виновата

ingredients: и чего? я не понимаю

marinad: блин ну чего неясно

ingredients: нихренанеясно

marinad: мы были в душе. из-за воды не услышали, как пришла. она пришла. зашла. отодвинула шторку. как в фильмах

ingredients: ((((((((

marinad: да

ingredients: и что дальше?

marinad: ничего. она попросила Катю одеться и уйти. забрала телефон. ключ. комп. кошелёк. заперла меня.

ingredients: ((((((((((((((((((((((((((((((((((((((

На следующее утро, в воскресенье, Лера, не позавтракав, не убравшись в квартире, собралась и ушла в танцевальную школу. Марина проснулась, отправилась в душ, заперлась на щеколду, закрыла шторку и встала под моросящую воду. Как всегда смотрела на кафель мясного цвета, спиной к желтушной шторе, которую понизу обрамляла розовая плесень. Вода не утекала, Марина стояла в пенной жиже. Повернулась, дёрнула штору и посмотрела на дверь ванной.

marinad: дверь это и есть ключ!

ingredients: чё?

marinad: дверь – это ключ! я поняла надо просто ещё сильнее запереться

ingredients: подожди

Марина обтёрлась полотенцем. Высушила волосы феном. Расчесалась, собрала хвост. Оделась в футболку, джинсы, худи. Замазала прыщи тональником, накрасила веки, ресницы – и не паучьими лапками, а хорошо, – сделала красным губы, подвела стрелки. Хотела собрать рюкзак, но поняла, что собирать нечего. Достала икеевский набор в оранжевом пластике, вытащила молоток и отвёртку. Подошла к двери. Вставила отвёртку без наконечника в железное нутро скважины. Отвёртка была толстая. Марина вбивала её, стуча молотком по силиконовой ручке. Взяла плоскогубцы. Рыча от усилия, принялась расшатывать покорёженную отвёртку в разные стороны, пока та не хрустнула и не откинула половину основы с ручкой. Скукоженный металлический кусок остался торчать в замочной скважине. Марина поправила чуть поплывшую от силовых слёз тушь на правом глазу, там же стёрла закляксившуюся стрелку, нарисовала новую, села перед дверью на табуретку и принялась ждать. Дверь – это ключ. С улицы через окна валил солнечный свет, но в коридоре оставалось темно.

Лера вернулась домой в половине третьего. Не смогла открыть дверь. Ключ теперь не годился для этого замка. Дверь чуть зазвучала, она не могла быть очень громкой из-за своей металличности и обитости ненастоящей кожей. Нечего запираться, кроме тебя тут ещё живу я, в отличие от тебя я зарабатываю. Это всё выражала Лера дёрганьем и стучаньем. Дверь по-прежнему говорила за Леру. Потом замолчала.

Марина сходила в туалет. Снова села на табурет в коридоре. Через полтора часа послышался мужской голос, в замке завозились. В темноте Марина сняла куртку с вешалки и надела на себя. Снова села на табурет. Скрежет, сверление, стук, мужские матерные ругательства, сверление. Дверь тяжело взвыла, вместо замка в ней образовалась дыра, сквозь которую полился свет из подъезда. Марина встала с табурета. Дверь вздохнула, поехала на Марину. Она видела кусок лестничной площадки и худого, высушенного мужика в тёмно-синем комбинезоне. Пахло плохо переработанным алкоголем, слесаря дёрнули в воскресенье. Рядом с ним стояла мать и смотрела сердито, обиженно. Она двинулась в образовавшийся проём. Марина прыгнула, своим телом потеснила мать. Та отступила и обернулась. Слесарь полуматно высказался. Марина побежала вниз по лестнице. Кремовый тюбик остался лежать на кровати в Марининой комнате. Лера постояла, посмотрела дочери вслед, зашла в квартиру и включила свет в коридоре.

5.

Май встретил Марину равнодушным, устоявшимся теплом. Идея города не изменилась за её время взаперти. Многоэтажки возвышались и расширялись блоками с врезанными в них окнами. Сухой асфальт лежал. Куски металла в форме машин катались на резиновых колёсах. Супермаркетовые пристройки и вставки определялись Мариной полузабытыми названиями пятёрочек, магнитов, перекрёстков. ТЦ настойчиво громоздились серым с разноцветными аппликациями. Деревья и кусты росли, они сильно зазеленели и заполнили собой больше ландшафта. Город звучал в полную силу, а не сдавленно, как слышалось из квартиры на восьмом. Он рычал, кашлял, гудел, стучал, выл, орал, скрипел. Люди и животные использовали улицу для обычных, часто скучных дел: хождения, гуляния, поиска еды, преодоления обычно ненужного пространства. А Марина использовала улицу как включатель свободы, радости, возвращения к себе. То ли от бега, то ли от восторга сердце отправилось на рейв. Организм засотрудничал с душой. Марина вспомнила наконец совсем полностью – кто она, что она любит, кого она любит. На переходе у светофора она остановилась, убрала со лба волосы и почувствовала, что прядь мокрая. Марина поняла, что она вся мокра от пота. Люди вокруг носили ветровки или просто футболки. Она сняла осеннюю куртку и взяла её в руки, оставшись в худи.

Школа сегодня не работала. Марина удивлялась, что жалеет об этом. Отправилась бы сейчас туда по собственному желанию. Школа её находилась в четырёх станциях метро от их с матерью квартиры. Лера с трудом устроила туда дочь после пятого класса. Ближайшая к ним общеобразовательная считалась слабой. Сейчас Марина двигалась на юг района своей школы. Она никогда не проделывала этот путь пешком, но ноги её, будто самостоятельные отдельные близнецовые существа, тащили её без навигатора в необходимом направлении. Через час сорок Марина вбежала в район полукукольных сталинских особняков.

Дверь открыла мать Кати. У неё было накачанное неосознаваемым алкоголизмом лицо. Про ежедневную материну бутылку вина за ужином Катя сама рассказывала Марине как о надоевшем, нелюбимом животном, обитающем в квартире. Но под эту бутылку вина можно было разговаривать о чём угодно.

Мать Кати посмотрела на Марину сжатым и виноватым взглядом.

– О, Марина, привет! Я думала, ты уехала. – Мать Кати улыбнулась сквозь алкоголический ботокс.

– А я вернулась, – спокойно ответила Марина и зашла в квартиру.

Мать Кати медленно провела Марину по коридору, остановилась перед Катиной закрытой дверью, постучалась:

– Девочки, у вас компания!

Дверь открылась. Катя, удивлённая и красивая, стояла и смотрела на Марину. На Катиной заправленной кровати лежала девушка в переливающемся аквамариновом топе. Она вытащила из уха айфоновый наушник и держала его в пальцах. Что-то круглое, на «о», вспоминала Марина. Оля или Олеся из параллели, то ли «А», то ли «Д». Рядом на кровати лежали айфон и второй наушник. Его только что выудила из уха Катя. Марине захотелось написать об этом ingredients.

– А я думала, ты уехала. – Катя старательно улыбнулась.

– А я уехала. – Марина развернулась и двинулась.

Проходя мимо зеркала, она заметила, что стрелки её обратились в потные кляксы, а глаза в мокрых пауков. В подъезде Марина встретила маленького ребёнка и его мать. Ребёнок держался за перила, как за бортики вольера или за решётку клетки. Марина удивилась, она почти забыла о существовании людей такого типа, как дети.

Город был таким, будто снова ничего не произошло. Марина ходила и дышала. Смотрела и слушала. Город был непонятным и сложным. Марина видела район метро с кафе и магазинами, широкую улицу с машинами, бульвар тоже с машинами, пешеходами, велодорожками, закуток пяти этажек, отряд многоэтажек, парк, пустынную промзону, пустырь у железки, овощной рынок, церковь, постоянные автостоянки, автосервисы, торговый центр, в котором удалось зайти в туалет. Марина не могла собрать этот город в единое пространство, он упирался, состоял из разных кусков пазла, которые не подходили друг другу. У города не было лица. Темнело и холодело. Марина ёжилась, вспомнила про куртку в руках, надела. После девяти вечера снова захотелось в туалет. Повстречался торговый центр с древним, советским названием. На первом этаже засел супермаркет. Живот болел от голода, но Марина считала, что он болит от чего-то другого. И не было денег. Вообще ничего не было. Марина поднялась по лестнице. На втором этаже за стеклянной закрытой дверью белел неработающий офис. На третьем – коридорами простирался полупрозрачный улей торговых ремонтных павильонов. Марина шла вдоль аллеи из обоев, плитки, ламината, штор, линолеума, душевых шлангов и кранов, дверей, замков к ним. Свет горел во всех прозрачных сотах, павильоны были не заперты, но продавцов не находилось. Марина сняла капюшон худи, продолжая двигаться по коридору, и почувствовала себя королевой безлюдного, заброшенного государства. Где всё было для квартир людей, а самих людей не было. В одной из сот она увидела немолодого человека в очках и жилете. Он походил на профессора или учителя из американских сериалов. Марина всё таким же хриплым, арестантским голосом спросила, где туалет. Человек спокойно, занудно и подробно объяснил. Марина пропетляла по галереям ровно по инструкции и нашла узкую дверь без таблички. Включила свет. Это оказался хозяйственный закуток со швабрами, моющими средствами и офисным стулом без одного подлокотника. Туалет оказался за соседней дверью. Здесь была серая вытирательная бумага, кусок мыла и настоящее маленькое полотенце с енотом из древнего советского мультфильма. Так Марина поняла, что это туалет для сотрудников.

Когда она спустилась на первый этаж, супермаркет уже не работал, вход в него был загорожен жалюзи. Автоматические двери на выход не работали. Марина подёргала дверь с ручкой, она тоже была закрыта. На третьем этаже человека-профессора не было. Марина снова оказалась заперта в одиночку. Она сняла куртку и почувствовала тяжёлую усталость. Можно было лечь на один из продающихся диванов, расставленных прямо в коридоре, но Марина вернулась в пахнущую хлоркой подсобку, зашла туда, не включая света, закрыла дверь, села на офисный стул и накрылась курткой.

Разбудила её молодая женщина, азиатка, в фартуке уборщицы. Она не удивлялась и не злилась. Просто пыталась вытащить из-под Марининой спины швабру. Во сне Марина отъехала на стуле к стене и загородила угол со щётками, швабрами и ведром. Марина вскочила и побежала. Уже на белой от утра улице она вспомнила, что оставила в подсобке куртку.

Когда Марина добралась до своего двора, дети шли в школу, в ту самую, ближайшую, в которой мать не оставила её учиться. Значит, было около половины девятого. В подъезде она встретила соседку, поздоровалась. В знакомой двери, обитой синеватым кожзаменителем, блестел новый замок. Кожзаменитель был повреждён, торчал клочьями вокруг замка, из него рвался поролон. Марина позвонила в дверь, потом постучала, потом стала дёргать новую колючую от стружки ручку. Лера сидела в темноте, в коридоре на стуле, плакала и радовалась, что Марина вернулась. Вчера она дождалась, когда похмельный слесарь врежет новый замок, позвонила Катиной маме на мобильный, та раздражённо подтвердила, что Марина ненадолго заглядывала. Лера принялась ждать, заснула, проснулась в шесть, пришла в коридор и продолжила ждать на установленном дочерью в коридоре стуле. Пока та стучалась, Лера глотала слёзы со смешанными обрубками слов, которые пыталась собрать для Марины, но не справлялась.

Пришло-пришло то самое время, чтобы поговорить. Оно – сейчас. Лера решила, что не может открыть, пока не отыщет слова, хотя бы несколько, чтобы поговорить с дочерью. Марина дёргала ручку, стучала в дверь и принялась говорить голосом, а не дверью, что ей шестнадцать, что она замёрзла, хочет в туалет и есть. Она стала кричать, что она тоже тут живёт, тоже тут прописана и имеет право зайти в свою квартиру, и что она ещё ребёнок, и мать не может её не впускать. Все мысли скатались в какие-то жёсткие узлы, устроили засор в Лериной голове, не проходили в душу, она не могла понять, что делать. Когда Лера открыла дверь, Марины уже не было.

От холода дрожали ноги, руки, пальцы, от голода желудок бился и жёгся, от усталости телу хотелось под тёплый душ и в свою постель. Марине самой снова хотелось запереться.

Она знала, куда идти теперь. Ноги-близнецы сами несли её. Совсем недалеко. Она замечала раньше это место на гугл-карте в смартфоне, но тогда оно ей было без надобности. Глубоко закопанное в жилой квартал, как и всё такое, семейное. На первом этаже кирпичной девятиэтажки. Тёмно-красная табличка с золотистыми буквами говорила, что это опека района и что она работает с десяти. Марина дёрнула на себя тяжёлую деревянную дверь, зашла в жадно освещённый коридор, её встретили пальма в горшке, стенд с флагом и инструкциями, три кожзаменительных кресла, спаянных друг с другом общей спиной и разделённых подлокотниками. Приоткрыла ещё одну дверь в комнату со столом, компьютером, шкафами, двумя календарями – с церквями и животными – и детскими рисунками по стенам. За столом сидела женщина с короткими, крупно завитыми и выкрашенными в жёлтый волосами, пила кофе с сырным бутербродом, смотрела что-то весёлое на телефоне. Увидела Марину. Марина сняла капюшон.

– Закрыто ещё! На двери же сказано, мы с десяти! – быстро нашла слова сотрудница опеки.

Марина вышла в коридор и села на крайнее кожзаменительное кресло ждать.

Весы

Каждый раз, когда Аня приезжала к Мише, он взвешивал её и записывал результат в тетрадку. Если весы показывали меньше, чем прежде, Миша хвалил Аню, целовал её и был радостным. Если она набирала, Миша становился печальным и во время целования рассказывал ей, какая она будет тяжёлая для отношений, для секса, для совместного появления в дружеской компании, если не остановит свой вес. Миша вкусно готовил, особенно по-итальянски. Пасту, лазанью, пиццу. В первые их месяцы они ели всё это интересное вместе, но вскоре Миша принялся делать для Ани отдельные блюда, чаще салаты, тоже вкусные, но однообразные. Состояли они из многих-премногих длинных бледно-зелёных, похожих на ладони с венами и линиями листьев, трёх-четырёх шариков-помидор, нескольких пёрышек тёртого пармезана и ровно пяти капель оливкового масла. Миша установил на бутылку стальную мерную насадку. Салат получался сухим, Аня просила добавки масла. В ответ Миша грустно молчал или произносил, что понимает, что Аню надо жалеть, так как с ней происходит болезнь, но он готов бороться с ней за Аню. Она масло просить перестала, жевала сухие листья. Аня с Мишей познакомились летом. Сейчас заканчивалась осень. Салат айсберг хрустел в Анином рту, как хрустели листья на земле под весом ботинок и воткнутого в них человеческого тела.

У Миши Аня бывала два-три раза в неделю и всегда оставалась голодной. Поэтому она привыкла плотно есть до прихода к нему и после встреч с ним. Однажды она пришла, Миша её взвесил, снова печально заговорил. Потом Аня разделась, легла с Мишей в постель, и её борщ зарычал в животе. Очень вкусный, на курице, густой, с окрасившимся в оранжево-фиолетовое мясом, с капустой, со свёклой, с морковью и даже с опятами. Его приготовила Катя – Анина квартирная соседка, которая хоть и была младше, но кормила Аню материнским образом. Услышав борщ, Миша отказался заниматься с Аней сексом сегодня и совсем – до тех пор, пока она не сбросит три килограмма. Аня любила и Мишу, и заниматься с ним сексом. В то время это было лучшее, что с ней происходило.

Теперь она приходила к нему, он её взвешивал. Не прикасался к ней, но хвалил, когда она сбрасывала. Сидели рядом на диване и смотрели сериалы. Или разговаривали о разном, Миша много и хорошо шутил. Они оба занимались монтажом, Миша показывал Ане, как он работает, учил её, помогал ей с проектами. В день борщевого случая он сказал ей, что от неё несёт капустой. Сказал так, будто это плохо, но сменил с тех пор салат на цветную капусту. Во время приготовления она странно пахла, но понравилась Ане поначалу больше айсберга, была сытнее, но надоела нестерпимо уже на третий день. Миша убеждал её работать над собой – бегать и питаться рисом, гречкой и овощами. Скидывал в мессенджер рецепты. Но сам готовил ей только цветную капусту. Аня работала над собой – ела гречку, рис, кабачки с родительской дачи. На соседкины вопросы говорила – худеет; уходила с кухни, если Катя занималась готовкой, закрывалась в комнате, скручивала плед как сигарету и затыкала нижний дверной проём, чтобы запах не полз.

Это был не голод, а желание вкусноты и сил, которые брались из хлебной, мясной или сладкой еды. Красота и благоухание чужих вкусных блюд – соседкиных или за прозрачными ресторанными окнами – Аню сильно печалили и даже оскорбляли. Но боялась она больше всего Мишиных весов. Как холодная вода в колодце – гладкие и тёмно-зеркальные, – они стали хозяевами Аниной жизни. Они снились ей. Аня пыталась их обманывать, во время взвешивания перемещая баланс на одну ногу. Не помогало. Они показывали правду. Аня стала бояться есть без Миши. Каждый кусок вне его дома казался ей уродливым и страшным. Она очень уставала, то ли без интересной еды, то ли от огромной массы работы. Миша пригласил её с собой в важный проект, и Аня делала сейчас самую тяжёлую его часть. Во второй половине зимы она только работала за компьютером, лежала в съёмной комнате, ездила к Мише и боялась весов.

Как-то она пришла к нему домой, сняла куртку, разулась и привычно, как заключённая к стенке, встала на весы, они показали опять свои злые, квадратные цифры. Вдруг Миша принялся её целовать, называть нежно и тянуть в кровать. Это ушло четыре кило. Аня была такая пустая, что даже не сумела обрадоваться сексу. Он вернулся, иногда был хорош, но взвешивания продолжились. Аня иногда представляла у себя в голове, как закончит эти отношения, но всё тянулась многоэтажная московская зима, Аня не хотела мёрзнуть в одиночку, заниматься своей новой профессией в одиночку, жить в одиночку. Про Мишины весы Аня не рассказывала никому. Оказалось, некому. Ане было очень тяжело. Настя родила ребёнка, говорила, что это не повлияет, но теперь даже не могла найти время поговорить по телефону. Вера уехала работать по контракту в другую страну, и её проблемы казались тяжелее. На терапевта Аня не зарабатывала. С родителями такое не обсудишь, для них «Анины мальчики» и разные другие люди всегда были правы в каких-то связанных с Аней взаимоотношенческих узелках, она – нет.

Аня плохо спала, крутилась в кровати, словно кости у неё, похудевшей, теперь выпирали и мешали распределять тело по постели, хотя это было неправдой. Весы всё приходили ночами, показывали нехорошие цифры, иногда какие-то слова, Аня пыталась вчитаться, разобрать их, но не получалось. Они с Мишей любили одинаковую музыку и кино, оба мечтали заниматься мультипликацией, оба монтировали для денег, делали большой проект. Секс был хороший. Такого человека Ане никогда не найти. Взвешивает – не бьёт.

Однажды весы пришли в неисправность. Аня снова приехала к Мише, сняла куртку, разулась, встала в своё чёрное маленькое озерцо, но оно молчало. Аня и Миша тоже онемели. Аня сошла на ламинат и так и застыла рядом с мёртвыми весами в коридоре. Миша слазил в шкаф в комнате, принёс круглые и плоские таблетки-батарейки. Сел на пол, осторожно взял весовье тело и вскрыл ему брюхо. Аня заворожённо таращилась на внутренности своего страха. Миша почувствовал-понял это и попросил её отойти, его работающий локоть стукался о её колени. Смена батарейки не спасла весы. Те молчали. Миша отнёс их тело на балкон.

Аня решила, что Миша очень скоро заведёт до́ма новые. Она опять вступила в квартиру, стянула куртку, ботинки и остановилась от незнания, как двигаться дальше. Весовье место было пусто. Миша не вышел её встречать. Из само́й квартиры он не выходил почти никогда, всё заказывал по интернету. Но новый аппарат по Аниному взвешиванию всё не появлялся. Тетрадка для записи Аниного веса пролёживала на коридорном комоде. Анины приезды к Мише стали радостней для неё, но он смотрел на её тело теперь с тяжёлым подозрением. И во время секса, когда она была сверху, он сам пытался взвесить её и понять, набрала ли она. Аня ощущала Мишину тревожность. И даже принялась скучать по весам. Отношения Ани и Миши словно потеряли общность, весы связывали их, как собаки или дети соединяют пары. Они редко теперь разговаривали, секс стал быстрым и неискренним, хотя Аня со своей стороны по-прежнему старалась. Она спросила у Миши, почему он не покупает новые весы. Тот ответил зло и сипло, что это вообще-то очевидно, что Аня должна купить новые, так как это она сломала их своим весом.

Аня хотела заказать весы онлайн, но потом решила сходить за ними в офлайн. Она давно нигде не была. Бессмысленно ведь, думала она, жить в Москве, платить такие деньги за комнату, если она никуда не выбирается из компьютера. Кроме как к Мише. Зима уже кончилась, солнце вылезло из-за панелек, лучи полировали серые полы ТЦ. Магазин с электроникой находился на одном этаже с фуд-кортом. Аня не дошла до м. видео, её нос зацепился за забытый запах, она смотрела на съедобную, сильную близнецовую красоту двух бургеров, сидящих на столе, за которым находилась взрослая жующая пара. Аня села за такой же стол, заказала самый классический бургер с мясом и сыром и дольками картошку. Когда принесли, вытащила из него лист салата. Ела медленно, с интересом, силой и бесстрашием. Оставила половину верхней булки и треть картошки, когда насытилась. За весами не пошла и к Мише больше не поехала. Он позвонил один раз, а Аня не ответила. Ей стало значительно легче.