Текст книги "Дар или проклятие"

Автор книги: Евгения Горская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Он совсем этого не ждал. Он никогда не поверил бы, что такое может случиться.

С ним уже было такое давно, совсем в другой жизни. Тогда он тоже не предполагал, что любимая может жестоко посмеяться над ним, развлекаясь с другим. Он до сих пор помнил ту свою слепую ненависть, с которой не смог справиться и расплачиваться за которую пришлось совсем другому человеку.

Сейчас ненависти не было, только недоумение и пустота. И страшный вопрос, как жить дальше. Как жить без жены, с которой он всегда представлял себя единым целым, ради нее, собственно, он жил и работал. Зачем зарабатывать деньги, если их нельзя потратить на ее часто бессмысленные, как ему казалось, покупки, или отложить на потом, на их совместное будущее. Что ему делать?

Проходили очередные двадцать минут, и Петр доставал телефон.

Он знал, что женится на Александрине, как только ее увидел, и потом долго не понимал, почему поначалу противился этому знанию.

Димкина жена Лена давно подбирала ему спутницу жизни, и Петра это откровенно забавляло.

– Александрина моя школьная подруга. Она, знаешь… с претензиями, – предупредила тогда Лена. – Но девка хорошая. Добрая. И умная.

Александрина оказалась богиней. Он весь вечер старательно отводил глаза, потому что рассматривать ее в упор считал просто неприличным, но не смотреть на нее было трудно. У нее не только в лице, но и в фигуре, в пластике движений было что-то античное. Божественное. С ней не могла сравниться ни одна женщина, живущая на земле, и ему казалось странным, что другие этого не замечают. И сама она, казалось, тоже считала себя самой обычной земной женщиной. Ну не самой обычной, все-таки в зеркало она смотрелась и о собственной красоте наверняка догадывалась, но земной. Петр уже тогда подумал: это хорошо, что она не знает о себе всю правду, потому что жениться на богинях для смертных всегда опасно.

Он до мелочей помнил тот вечер. Помнил, как она благодарно удивилась, когда он, видя, что подвыпившие гости ей изрядно надоели, тихо предложил:

– Я вас провожу.

Помнил, как они шли потом по безлюдным ночным улицам, и как она удивилась, что когда-то здесь пролегал древний Владимирский тракт, и как смотрела на него с восхищением, когда он рассказывал ей об этом.

Он даже помнил, как уныло ему стало, когда за ней захлопнулась дверь квартиры.

Эта унылая скука – не видеть ее – так напугала его, что он решил больше никогда с ней не встречаться. Зачем ему все это? Он неверующий, и никакие богини ему не нужны.

Следующим утром он позвонил бывшей сокурснице Ксюше Ремизовой, которая долго и безуспешно строила ему глазки. И несколько месяцев легко и беззаботно проводил время с Ксюшей, пока вновь не встретил Александрину.

– А это кто? – Сережа показал на висевшую на стене в бывшем кабинете деда большую фотографию строгой молодой женщины. – Это ваша предка?

– Бабушка, – засмеялся Вадим.

– Красивая, – похвалил вежливый Сережа.

– Красивая, – признала Наташа.

Женщина с портрета смотрела чуть-чуть мимо них. Правильное лицо, разделенные прямым пробором волосы, губы не улыбаются, но взгляд мягкий и ласковый. В детстве Вадиму почти не верилось, что красавица на портрете – его бабушка. Он помнил ее полной, одышливой, все время грустной, но старающейся казаться веселой. Бабушку он помнил несчастной из-за матери. И дед был несчастным. И простить матери несчастье самых близких и любимых людей Вадим не мог.

Наташа видела, как у него отчего-то затвердел подбородок, а губы сжались в тонкую полоску, и ей опять захотелось, как вчера в машине, обнять его и погладить по волосам. «Нельзя им увлекаться, – одернула себя Наташа. – Он очень хороший человек, но я для него – никто. Женщина, попавшая в беду, да еще с ребенком».

– Сереж, ты есть хочешь? – спросила она.

– Я-а? – задумался тот. – Хочу. – Он посмотрел на Вадима и на всякий случай добавил: – Но не очень.

Тут выяснилось, что кормить ребенка нечем: ничего молочного Вадим не любил и никогда не покупал, ни пельменей, ни котлет, ни даже яиц не оказалось, а твердую переперченную колбасу, которой он, как правило, завтракал, Наташа отвергла сразу.

– Можно макароны с сыром сделать, – с сомнением проговорила Наташа, глядя на засохший кусок сыра.

– Нет, – решил Вадим, – не нужно травиться. Я сейчас схожу в магазин и все куплю.

Это им не понравилось. Им не хотелось без него оставаться, он как будто был гарантом того, что ничего страшного с ними больше не случится.

– Я очень быстро, – успокоил он, – минут пятнадцать, магазин близко. Ничего не бойтесь. Запритесь на щеколду и никому не открывайте, кроме меня. Никому, поняла, Наташа?

Она кивнула. Она все поняла и никому не откроет, но ей снова стало страшно, как утром. И снова показалось, что опасность рядом и эта опасность угрожает Сереже.

Вадиму очень хотелось прижать ее к себе.

– Я быстро, – улыбнулся он, – мигом.

Он надел куртку, дождался, когда щелкнет железная щеколда, помахал рукой в глазок закрытой двери и побежал вниз по лестнице. На пятом этаже ему показалось, что Танечкина дверь приоткрыта. Бедная девка, хоть бы занялась чем-нибудь, как всегда в последнее время, подумал он и тут же забыл о соседке.

Подъезд был пуст, только в дверях он столкнулся с немолодой соседкой, которая переехала в подъезд года два назад. У нее была очень маленькая забавная собачка. Соседка – он все время забывал, как ее зовут, носила собачку на руках, только изредка опуская на землю, после чего несчастная псина немедленно начинала трястись от страха. Вадиму отчего-то было жалко и собачку, и соседку.

– Простите, – он отступил назад и улыбнулся: – Привет.

– Здравствуйте, Вадик, – улыбнулась в ответ женщина, – погода мерзкая, не поймешь, то ли дождь, то ли что…

Дверь подъезда медленно закрывалась за дамой с собачкой, и Вадим не сразу понял, что видит уже знакомую фигуру в коричневой куртке. Не может быть… Он прижал ногой дверь, не давая ей закрыться совсем. Парень в коричневой куртке исчез из поля зрения, и Вадим замер, чувствуя, как молотом стучит сердце. Не может быть, они не могли так быстро его вычислить. Хотя… прошло больше двух часов. Вполне могли вычислить. Дело нехитрое. Видно, молодой человек прогуливался вдоль дома, и в узкую щель Вадим увидел знакомое лицо. Он так и не спросил у Наташи, кто из придурков Озерцов, а кто без имени.

Попытаться среди бела дня похитить мальчишку у двух взрослых людей парни не посмеют, какими придурками бы ни были, а вот отомстить по-тупому вполне могли попытаться. Хотя бы дверь поджечь, заперев ускользнувшую добычу на седьмом этаже… Или еще какую-нибудь пакость устроить.

Он мгновенно взлетел вверх по лестнице и, как только ему открыли дверь, приказал:

– Одевайтесь. Быстро. Уходим.

Сдернул с крючка, вбитого в дверной косяк, связку ключей, потрепал по волосам испуганного Сережу, глянул в дверной глазок, потом, слегка приоткрыв дверь, внимательно прислушался – в подъезде было тихо, и лифт не работал. Выпустил из квартиры своих гостей и запер дверь.

– Поднимайтесь наверх. У нас передислокация. Только не очень шумите на всякий случай. Проходи, Наташа. Иди, Сережа, не бойся.

Дом был восьмиэтажный, и они быстро оказались у запертого чердака.

– Осторожно, здесь темно, – предупредил Вадим, отпирая дверь. – Смотрите под ноги.

Ключ от чердака Вадиму дал старый жэковский слесарь дядя Аркадий. Это был даже не ключ, а скорее собственноручно изготовленная старым мастером универсальная отмычка, которой можно было отпереть чердачные двери всех шести подъездов дома.

Когда-то маленький Вадик очень любил смотреть праздничные салюты из чердачного окна, тогда он еще не запирался, и мальчик, замирая от восторга, не пропускал ни одного красочного зрелища. На чердаке он и познакомился с дядей Аркадием, который почему-то именно там сооружал себе нехитрый праздничный стол на расстеленной газете, смотрел на раскрашенную разноцветными огнями Москву и беседовал с прибегавшим к салюту мальчишкой. Маленький Вадик приносил дяде Аркадию пироги, которые всегда пекла к праздникам бабушка, а взрослый Вершинин – водку и такую же нехитрую закуску, как у самого дяди Аркадия, разве что подороже. Привычка любоваться взрывающимся огнями небом из чердачного окна у обоих была необъяснимой, но постоянной, и это превратилось для них в настоящую традицию.

На чердаке было уже совсем темно, и Вадим, подсвечивая дорогу телефоном, осторожно повел беглецов к первому подъезду. Дом был старый, довоенной постройки, в форме буквы «Г», и первый подъезд, в отличие от всех остальных, выходил на совсем другую улицу.

Почему-то Вадиму, имевшему в детстве множество друзей-приятелей, никогда не приходило в голову привести их сюда, как будто чердак восьмиэтажного многоквартирного дома был его личным тайным убежищем.

Единственной, кого он все-таки сюда однажды привел, как ни странно, была Танечка. Как-то Вадим проговорился ей о своем давнем пристрастии, и соседка, от которой он еще не прятался, чуть не силой заставила его показать ей открытую только для работников ЖЭКа площадь. К счастью, пыльный чердак Танечке решительно не понравился, она даже не рискнула переступить порог полутемного помещения и больше к разговорам о нем не возвращалась.

Старый мастер не подвел – ключ-отмычка мягко отпер дверь.

– Мы сейчас спустимся, вы подождете меня в подъезде, я поймаю машину и за вами зайду.

– Может… это… вместе? – испуганно попросил Сережа.

– Нет! Не надо нас оставлять, – к удивлению Вадима, так же испуганно не согласилась Наташа. Впрочем, тут же поправилась: – Если можно.

– Можно, – улыбнулся он. Несмотря на тревожность ситуации, ему было приятно, что они так на него надеются.

Машину, старые «Жигули» с улыбчивым немолодым кавказцем за рулем, он поймал мгновенно.

Маленькая улица была пуста. Ничего подозрительного, никакой опасности.

– Тополиная улица, – попросил Вадим водителя.

Александрина зажгла маленький ночник в спальне. Почему-то свет ее раздражал, но ходить по квартире без освещения было уже нельзя, на улице совсем стемнело. Она понимала, что нужно прекратить это бессмысленное хождение, выпить чаю, а еще лучше – чего-нибудь покрепче.

Она перебрала бутылки в небольшом баре, налила мартини в первую попавшуюся рюмку и почти залпом выпила.

Она знала, что так будет. Все два месяца, с тех пор, как чужой мужчина переступил порог их с Петром квартиры, она понимала, что расплата наступит. И впервые за весь этот бесконечный день она подумала: может быть, то, что случилось, к лучшему. Она только сейчас поняла, как измучилась за долгие два месяца. Измучилась от неизвестности, от страха, от ожидания беды.

Теперь, по крайней мере, нечего больше бояться.

Она снова наполнила рюмку и подошла к окну. Жаль, что кончились сигареты. Можно было выйти в ближайший магазин, но Александрина знала, что не сделает этого. Петр велел не выходить из дома, и она не выйдет. Она всегда его слушалась. Собственно, он единственный, кого она слушалась в своей сознательной жизни.

Даже когда он предлагал совершенно невозможные вещи, как совсем давно с заявлением.

Второй раз Александрина увидела Петра, когда пошла с Леной в театр «Современник» и Димка с Петром встретили их после спектакля.

Александрина и Петр, простившись с Фроловыми, вышли с Чистопрудного бульвара и пешком пошли к ее дому по Старой Басманной улице, которая, как сказал ей тогда Петр, в советские времена называлась улицей Карла Маркса. Еще Петр рассказывал, как когда-то совсем давно этой самой дорогой любила ездить в Измайлово веселая императрица Елизавета Петровна, и Александрине было очень интересно его слушать и совсем не страшно идти с ним по темным московским улицам.

А потом совершенно неожиданно он спросил:

– У тебя неприятности?

И она так же неожиданно ответила:

– Да. – Она никому не рассказывала о своих проблемах на работе, даже родителям. Тут ей стало любопытно, и она спросила: – А как ты догадался?

Он пожал плечами и улыбнулся, а Александрине стало так радостно, что даже непреодолимые сложности показались сущей ерундой.

Потом она рассказала, что трудится в Доме моды, очень хочет разрабатывать женские модели, но ей не позволяют, ограничивая ее творчество исключительно моделями детскими, и она не видит выхода из сложившейся ситуации, потому что работу найти сейчас очень непросто.

– Ты хороший модельер? – спросил он.

– Хороший, – сразу ответила Александрина и уточнила: – Отличный.

Она была уверена, что способна создать серьезную конкуренцию работающим в Доме моды модельерам, и именно поэтому ей и отводится скромная роль художника по детской одежде.

– Завтра же подай заявление об уходе, – распорядился он. – Тебя тут же переведут, куда ты захочешь. Вот увидишь.

– Что?! – Александрина даже остановилась, замерев от изумления. – Да меня уволят, и все!

– Не уволят, – заверил он, – они же не идиоты хорошими специалистами разбрасываться. Так и в трубу вылететь можно.

– Нет, Петь. Это ерунда какая-то. Я так не могу. А если я не найду другого места? – Александрина зашагала дальше, даже не заметив, что впервые назвала его Петей. До этого он был Петром.

– Во-первых, не уволят. Во-вторых, найдешь. А в-третьих, если не найдешь, откроешь свое дело.

– Как у тебя все просто! – засмеялась она. – Нет у меня денег на свое дело, вот ведь беда какая.

– Я тебе одолжу.

– Нет, – твердо сказала Александрина, – я никогда не беру в долг.

– Тогда выйдешь за меня замуж и возьмешь на законных основаниях.

– Что?! – Она опять остановилась, не веря собственным ушам. – Ты с ума сошел?

Тогда он наклонился к ней и тихо сказал:

– Я все равно на тебе женюсь. Я это давно знаю, еще с того раза.

– Нет, ты точно ненормальный, – решила Александрина.

На следующий день она подала заявление об уходе, а через несколько дней начала разрабатывать летнюю женскую коллекцию и еще через три месяца вышла замуж за Петра.

На счастье и на горе.

– Это квартира моей тети. – Вадим, путаясь в ключах, не сразу отпер дверь на третьем этаже. – Раздевайтесь и проходите. Сейчас я только ей позвоню, чтобы не волновалась, когда свет в окнах увидит.

Наташа с мальчиком потоптались на пороге и стали стягивать куртки.

– Зоя, я у тебя посижу. С друзьями. Ладно? – Вадим, кивнув им на вешалку, достал из кармана сотовый и заговорил в трубку.

– Ладно, – почти не удивившись, согласилась тетка. – Вадик… у тебя все в порядке?

Он будто видел, как она улыбается. И всерьез обеспокоена, все ли в порядке у него с головой.

– Все нормально. – С головой у него все в порядке. Хуже с другим. Он подверг лишней опасности женщину и ребенка. – Зоя, ты не бойся, мы… аккуратно.

– Я не боюсь, – заверила она. Похоже, ей все-таки хотелось спросить, не спятил ли он. – Кстати, я сегодня после работы в гости поеду, к Елизавете Станиславовне. Помнишь, я тебе о ней рассказывала? Она живет за городом, и я у нее переночую. Так что не буду вам мешать.

– Спасибо, Зоечка, выручила.

– Не стоит благодарности, – усмехнулась тетка. – Всегда рада помочь.

В детстве она его часто раздражала. Таскала в консерваторию, чего он терпеть не мог. Он и сейчас с содроганием вспоминал длинные концерты, на которых изнывал от скуки. А однажды Зоя чуть не заставила бабушку записать его в музыкальную школу. Бог милостив, в школу его не приняли по причине полной и абсолютной бездарности, но переволновался он ужасно.

Летом на даче, когда Зоя ходила с маленьким Вадиком на большой пруд – одному ему до пятого класса на пруд ходить запрещалось, – она не разрешала Вадику далеко заплывать, причем «далеко» это было только в ее представлении. А плавал он отлично, с первого класса ходил в бассейн. Тетка стояла на берегу и на потеху публике кричала, чтобы он немедленно возвращался, позоря его перед деревенскими ребятами.

В детстве он ее обожал. И сейчас тоже.

Квартира оказалась маленькой, однокомнатной, очень уютной. Множество небольших акварельных пейзажей, неброские букеты из сухих трав, книги везде, где только можно, и, что особенно потрясло Наташу, невероятной красоты кукла-цыганка. Полуметровая, с точеным лицом, гривой черных волос, бубном, браслетами и даже колечком на тонком малюсеньком пальчике. Глаз не оторвать.

– Это у нее хобби такое, – пояснил Вадим, видя, как гости рассматривают теткино творение.

– Хобби? – удивился Сережа. – А я думал, хобби – это монеты собирать. Или марки.

– Не обязательно. Хобби – это делать то, что тебе нравится. Нравится создавать кукол, значит, это и есть твое хобби.

– Здорово! – похвалил Сережа. – За такую куклу можно кучу бабок получить!

– Сережа! – возмутилась Наташа. – Следи за речью! Что еще за бабки такие!

– Денег, – поправился тот. – Нет, правда, мама один раз тете Тамаре – это ее подруга – на юбилей тоже куклу купила, гораздо хуже этой, так она таких денег стоила, что папа сразу даже не поверил.

– Запоминай! – засмеялся Вадим. – Если делаешь что-то ради собственного удовольствия и денег за это не получаешь – это хобби. А как только начинаешь получать деньги – любимое дело превращается в работу. Так что либо удовольствие, либо работа.

– А если делаешь что-то ради собственного удовольствия и получаешь за это деньги? – после некоторого размышления спросил Сережа.

– Тогда считай, что тебе здорово повезло. – Вадим потрепал мальчишку по голове. – Пойдемте на кухню. Пропитание искать.

В холодильнике стояли какие-то крохотные кастрюльки, но в них Вадим даже заглядывать не стал – ясно, что трех голодных людей таким количеством еды не накормишь, а вот в морозилке, на их счастье, лежала большая упаковка пельменей.

– Сережа, ты пельмени любишь?

– Люблю, – залез ему под руку мальчик, рассматривая содержимое морозилки. – Очень даже люблю. А ты, Наташ?

– Тоже люблю. – Она только сейчас поняла, что хочет есть почти до обморока. Она практически не ела с тех пор, как Лариса рассказала ей страшную правду.

– А пельмени варить – это хобби или работа?

– Пельме-ени? – озадаченно замер Вадим с кастрюлей в руке.

– Это трагическая необходимость, – подсказала Наташа.

– Почему… трагическая? – Сережа смешно вытаращил глаза.

– Потому что есть хочется каждый день, а готовить – не всегда.

– Вадим Палыч, а вам сейчас хочется варить пельмени?

– Хочется, – честно ответил Вадим, – во-первых, потому, что сам есть хочу, а во-вторых, чтобы вас накормить. Причем вкусно.

Странно, что еще совсем недавно он терпеть не мог делить с кем-то трапезу, даже в столовую никогда не ходил, предпочитая закусывать бутербродами, не отходя от рабочего места. Сейчас ему совсем не хотелось жевать, как обычно, уткнувшись в книжку. Ему хотелось вести неспешные обеденные разговоры, и чтобы стол был красиво сервирован, и чтобы еда была вкусной, и чтобы Наташа и смешной Сережа смотрели на него с благодарностью.

Самолет летел ровно. Если бы не негромкий шум моторов, вполне можно было поверить, что он и не движется вовсе. Петр Михайлович закрыл глаза, как только пристегнул ремень, и сейчас почему-то боялся открыть их, как будто при этом ему должно стать еще хуже, а хуже было уже некуда.

Зачем он прочитал проклятое письмо? Как ему жить без Александрины?

Сделать вид, что ничего не знает? На какое-то время эта мысль показалась ему спасительной. Жить по-прежнему, обнимать точеные плечи, целовать волосы, подшучивать над ней, как он привык… И вычеркнуть из памяти самое страшное. Он сможет, он сильный.

Нет, не сможет. Потому что главное, на чем строилась его жизнь, – уверенность в том, что он ей нужен. Теперь он знал, что это не так, и никакие слова, никакой совместный быт, совместные радости и тревоги не вернут этой уверенности.

Жизнь разбилась, и у каждого из них свои осколки.

Ему всегда казалось, что он знает о ней все. Казалось с той самой минуты, когда ей стало скучно на вечеринке у Фроловых. И когда она глупо переживала из-за работы, идя с ним от «Современника» по Старой Басманной, которая когда-то называлась улицей Карла Маркса.

Он не знал самого главного – что она его разлюбила. И не знал, когда.

Глаза все-таки пришлось открыть. Затекли ноги в неудобном положении, и Петр поерзал в тесном кресле, удивляясь, что может обращать внимание на такие мелочи.

В его жене странным образом уживались две личности. Одна знала, что она прекраснейшая из женщин, помнила, что она умна, талантлива и блестяще образована, и тогда Александрина делалась спокойной и уверенно-радостной. Другая видела себя старой, неумелой и неумной, панически боялась морщин и седых волос, а заодно падения курса рубля, Сережиного переходного возраста и повальной эпидемии гриппа.

Первой Александриной он гордился, почти всерьез пугаясь от того, что она когда-нибудь по-настоящему осознает, что она богиня, и он, Петр, перестанет «быть ей парой». Вторую Александрину он жалел, умилялся «бабьей глупости», утверждал, что у нее комплекс неполноценности, и она на это всерьез обижалась.

Он никогда не думал, что Александрина ему изменит. Он скорее поверил бы в конец света или катастрофическое глобальное потепление, но ни в то, ни в другое поверить не мог, потому что получил хорошее техническое образование и еще не дожил до маразма.

Лететь оставалось сорок минут, и он снова закрыл глаза.

Борис Озерцов не смог бы объяснить, зачем торчит в этом дворе. Он с самого начала говорил и себе и Максу, что вся эта затея – попытка срубить бабки. Только попытка. При малейшей опасности они немедленно бросают это дело и живут себе дальше, как жили. В конце концов, у них вся жизнь впереди, и если направить мозги в нужном направлении, а направление у обоих было сходное – деньги, наверняка что-нибудь да придумается.

Эта идея с Сережкой родилась у Бориса случайно. Мать шила у Александрины в ателье костюм, ей всегда приходилось шить одежду, потому что размер у нее, мягко говоря, нестандартный, не то шестьдесят второй, не то шестьдесят четвертый, а вот рост, наоборот, ниже среднего. Шить у Александрины было дорого, зато смотрелась мать в этой одежде так, будто сбрасывала килограммов двадцать разом и вырастала на полголовы. Она шила у Александрины давно, еще с тех пор, когда та сама кроила одежду. Мать считала себя Александрининой подружкой, хотя Борис подозревал, что такая подружка той на фиг не нужна, и всегда переживал за мать, когда та начинала названивать модельерше по какому-нибудь поводу. Правда, в фирму мужа Александрина Бориса устроила по первой же просьбе матери. Лучше бы не устраивала, все равно ничего путного не вышло, только время зря потерял. Лучше бы что-нибудь другое себе подыскал, стоящее. Под стоящим Борис неизменно представлял себе строгий темный костюм, стильную темную машину, голубоглазую секретаршу, мягкий ворс ковровых дорожек и очень много денег. Конечно, он понимал, что все это само на голову не свалится и усилий придется приложить много, но цель у него была именно такая – солидная должность и большие деньги.

Мать рассказывала про очередную примерку, как случайно услышала про Александринино нежданное наследство, мол, деньги всегда идут к деньгам, и прочую ерунду, и Борис, казалось, совсем ее не слушал. Только на следующий день зачем-то поехал к ателье, околачивался там несколько часов, а потом между делом еще в шутку рассказал о своих смутных планах давнему дружку Максу Топилину.

Как смешная идея разжиться бабками превратилась в конкретный план, Борис так и не понял.

– Поехали, Борь. Хватит маячить. – Макс уселся на пассажирское сиденье и протянул руки к печке. – Может, оно и к лучшему, что все так вышло…

В машине было тепло, но у Бориса вдруг почти онемели руки. Макс Петра Михалыча не знал, а Озерцов знал, и теперь у него была только одна цель в жизни – выпутаться из этого дерьма.

– Ты иди, – предложил Борис, – а я еще посижу.

Сейчас главным было одно – знать наверняка, видела или не видела его Наташка. Если видела и расскажет Петру, никаких целей у Бориса больше не будет, потому что не будет его самого. Сапрыкин его уничтожит.

– Иди, Макс, – великодушно повторил Озерцов. – Тебя никто узнать не мог, ты здесь вообще ни при чем.

– Да ладно, – не бросил его верный друг. – Давай уж вместе.

Скорее всего, Топилину тоже было страшно оставаться одному.

Видела или не видела его Наташка?

Что делать?

Анатолий Константинович покосился на лежавшую рядом женщину.

– Поздно уже, – улыбнулась Дарья. – Давай вставать.

– Я тебя отвезу, – он притянул ее к себе, – не торопись.

Ему действительно не хотелось, чтобы она ушла. Он знал, что они в последний раз, как давние супруги, тихо и умиротворенно лежат на его узкой для двоих кровати. Он и раньше ценил такие моменты спокойного единения, когда не хочется ни говорить, ни шевелиться и можно, ни о чем не думая, наблюдать, как загораются огни окон в доме напротив. Сейчас он искренне жалел Дарью, и, если бы не острая необходимость в ее помощи, он никогда не воспользовался бы ее наивностью и глупостью, совсем неуместными для главного бухгалтера.

Он провел губами по ее щеке. Пожалуй, сейчас он ее даже любил. Впрочем, он любил всех своих женщин, любил именно в такие моменты, когда испытывал к ним благодарную нежность, когда казалось, что вся предыдущая жизнь была нужна только для этой тихой минуты.

Ему не хотелось думать о том, что будет завтра. Завтра раскрутится цепь событий, завтра предстоят тревожные минуты, он начнет приводить в исполнение собственный приговор, давно им вынесенный и долгожданный.

Когда-то он считал, что оказаться правой рукой у Петра Сапрыкина – большая удача. Петр обладал поразительной интуицией на незанятые тематические ниши и умел необъяснимым образом заводить и сохранять нужные знакомства. Последнее поражало Анатолия больше всего, поскольку Сапрыкин всегда был немногословен, неулыбчив и начисто лишен внешнего обаяния. Иногда у Анатолия сжималось сердце, когда директор начинал совсем неподобающим образом, чуть ли не грубо, разговаривать с людьми, которых можно только благоговейно слушать в силу занимаемого ими положения. Но что самое удивительное, разговоры всегда заканчивались успешно. Всегда. Конечно, Петр правила игры знал, всем, кому нужно, отстегивал вполне соответствующие чину суммы, но ведь и другие готовы были отстегнуть, однако держаться на плаву получалось далеко не у всех.

Сапрыкин долгое время казался Анатолию танком, в любых условиях проторяющим колдобистый путь. А сам должен был спокойно идти за танком. Эта роль перестала его устраивать, когда он увидел жену Сапрыкина. Александрина как будто была ценником, висевшим на Петре, как на костюме в магазине, и эта цена была очень высокой. Такой высокой, что простить ее своему директору Анатолий не мог.

Тогда и родилась у него идея отнять у Петра все: и фирму, и жену, и деньги. Сначала идея эта казалась ему фантастической, абсолютно нереальной и несбыточной, но шло время, и идея перерастала во вполне конкретный план.

Анатолий Константинович достал из-под одеяла Дашину руку, поцеловал пальчики, потом ладонь, улыбнулся и стал выбираться из постели.

Жалко Дарью. Скорее бы все кончилось.

Петр вернется не раньше чем через неделю, а к тому времени все уже будет кончено, никакой фирмы у Сапрыкина больше не будет, и денег тоже, и месть его никого не испугает.

Опасность представляла только одна Наталья Калганова. Если она расскажет Петру о его, Анатолия, встрече с налоговиком, пожалуй, можно и под следствие загреметь. Выдрин передернул плечами, отгоняя неприятную мысль. Все будет хорошо. Он все успеет.

– Чаю хочешь, Дашенька?

Танечка в задумчивости смотрела из окна во двор, даже свет не зажгла, хотя уже совсем стемнело. Она не поленилась, поднялась к самому чердаку, когда услышала из приоткрытой двери, как Вадим велит девице и ребенку подниматься наверх. Дверь на чердак была заперта, и это озадачило ее еще больше. Показать ребенку чердак было бы вполне естественно, дети вроде бы такое любят, но запереть за собой дверь? Зачем?

Нужно выпить чаю. Она спустилась домой, зажгла газ под чайником и опять подошла к окну. Ничего интересного в темном мокром дворе не было, только какие-то парни стояли около старой «Нивы», изредка прохаживаясь по дорожке под окнами, видно, устали сидеть в машине. А ведь они давно здесь торчат, вспомнила Танечка. Господи! Уж не их ли испугался Вадим, так что вниз спустился, а из подъезда не вышел? Танечка чуть не пропустила самое интересное, смотрела в окно, дожидалась, когда Вадька наконец появится, пока не догадалась опять послушать, что происходит в подъезде.

Чайник закипел, она налила себе чаю в изумительную французскую чашку, достала из холодильника «картошку», подумала немного, глядя на аппетитное пирожное, и решила не отказывать себе в небольшом удовольствии. В последнее время вес она набирала стремительно, но полнота, нет, не полнота – пока только отсутствие худобы, ей шла. Да и не случится ничего от одного-то пирожного.

Увиденное и услышанное нужно было осмыслить, и Танечка, не торопясь, начала анализировать информацию.

Прошло больше часа, а Вадим с девицей и ребенком так и не возвратились, Танечка даже устала, без конца бегая от двери к окну.

Они что, ушли через чердак? Или прячутся там? До сих пор она думала, что такое бывает только в детективных фильмах. И ведь ничего необычного около дома не наблюдалось, разве что парни на «Ниве». С какой стати они станут угрожать Вадиму? Да ни с какой, она про Вадима знает все, связаться с какой-нибудь шпаной он никак не мог.

Значит, девица? Тоже странно, на вид вроде бы интеллигентная, на шлюху не похожа, на какую-нибудь карманницу тоже… Впрочем, карманниц Танечка никогда не видела, да и шлюх тоже.

Вообще-то, мужики в «Ниве» на бандитов не походили, парни как парни, окурки под ноги не бросают, на асфальт не сплевывают…

Танечка решительно отошла от окна, мимоходом посмотрела в зеркало – макияж в порядке, натянула сапожки и куртку и пошла пешком по лестнице – для дополнительной гимнастики.

Она как раз проходила мимо Вадькиной «Хонды», когда один из парней, тот, что повыше – она их так про себя и называла: «повыше» и «пониже», – зачем-то разглядывал соседскую машину. Ничего пугающего в молодом человеке не было, и Танечка замедлила шаг.

– Не знаете, где хозяина найти? – заметив ее, улыбнулся парень.

Он оказался симпатичным, даже красивым, и Танечка остановилась.

– А зачем он вам?

– Мы его поцарапали на днях, долг хотели вернуть, – кивнул на машину парень, и Танечка отчетливо поняла – врет.

Она как будто задумалась, даже губы покусала.

– Он ушел с час назад.

Как-то незаметно рядом оказался и второй, «пониже», и Танечке сделалось вдруг неуютно.

– Странно, – опять улыбнулся первый, – мы его давно ждем, а не видели.

Она пожала плечами – не видели и не видели, мне какое дело? И вдруг, совершенно неожиданно для себя, Танечка сказала, словно раздумывая: