Текст книги "Давай не будем уходить"

Автор книги: Евгения Багмуцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 5

Началась учеба. Совмещать первый курс и активную личную жизнь, даже если под ней подразумевалось иметь всего лишь одну (зато какую!) подругу, оказалось делом непростым. Каждый день я с трудом шла в университет и с нетерпением ждала окончания занятий. После них я возвращалась домой, готовила себе и отцу обед, быстро просматривала домашние задания и, сделав только самое важное, переодевалась и уходила до позднего вечера. Отец не спрашивал меня, куда и с кем я хожу. И не то чтобы ему было все равно, нет. Я и сейчас знаю, что он всегда любил меня. Просто совершенно не знал, что со мной делать. А еще он чувствовал себя виноватым.

Я пыталась понять, зачем мои родители поженились. И как-то раз услышала от мамы – она рассказала это своей очередной подружке после энного бокала вина, – что за моего отца, давнего ее поклонника, она вышла замуж назло бывшему возлюбленному. «Что ж, – думала я, – и такое случается. Но если это и правда был брак из мести, то почему они не расстались уже через год?»

Я появилась спустя три года после свадьбы – у них было полно времени узнать друг друга и понять, хотят ли они быть вместе. Может, мама все же влюбилась в отца? Разглядела его доброту, его готовность заботиться о ней? Но ведь сколько я себя помнила, я ни разу не видела, чтобы мама клала папе голову на плечо или целовала на прощание. Никаких нежных взглядов и поглаживаний рук, никаких «я люблю тебя», совместных прогулок – вообще ничего. Она уделяла ему внимания едва ли больше, чем мне. Весь наш ежедневный быт был устроен так, чтобы было удобно маме. Мы с отцом лишь должны были подчиняться и подстраиваться под ее настроение и желания.

Каждое лето мы ездили втроем в тщательно спланированный отпуск, в котором не было места спонтанности или ребячеству. Каждый день нашей поездки был расписан по часам, если не по минутам, мамой, а мы с папой следовали этому плану. Она никогда не спрашивала нас, чего хотим мы. А нам не приходило в голову, что можно жить по-другому. Маме ведь всегда было виднее. Став старше, я все чаще задавала себе вопросы, потому что не могла задать их отцу: счастлив ли он? какие вообще он переживает эмоции? В том, что мама не испытывает ничего, кроме злобы, я уже к тому времени убедилась.

Когда я была совсем маленькой, он часто играл со мной, смеялся, дурачился, пока мама не видит. Мы тайком от нее ели мороженое или кормили в парке голубей и собак, но с возрастом он словно тоже заболел этой ее апатией. Научился жить, разговаривать, дышать, как она: без суеты, без лишних слов и телодвижений, без эмоций. Но когда она ушла, я впервые увидела, что он плачет. Значит, ему было больно. То есть все эти годы он чувствовал почти то же, что и я: его не любят. Почему же он раньше не ушел? Ладно я, я – ребенок, ее дочь, у меня не было альтернативы – пойти и найти себе другую мать. Но что мешало ему? Из какой такой огромной любви к этой единственной в его жизни женщине он соглашался на безмолвное, незаметное, призрачное существование подле нее? Зачем это ему было нужно? Был ли он вообще когда-нибудь счастлив, кроме как на тех фотоснимках, где держит меня на руках и, глядя на меня, улыбается?

Две недели после ее ухода мы понятия не имели, где она и с кем. Потом, видимо, она позвонила или написала отцу – не мне. Запинаясь и смущаясь, папа рассказал мне за завтраком, что мама хочет подать на развод, что у нее есть мужчина и она переехала к нему в другой город. Что она передавала мне привет и обещала позвать в гости, как только устроится. И что она с радостью забрала бы меня с собой, но понимает, что у меня тут университет, друзья и налаженный быт, и не хочет меня выдергивать из моей привычной жизни. Я была уверена, что все это, кроме факта, что она нашла другого и уехала к нему, ложь, причем сочиненная моим отцом. Папа придумал все эти ее сожаления и извинения, чтобы было чем заживить мои очевидные раны. Я лишь пожала плечами и вышла из кухни, дав ему понять, что не собираюсь больше говорить с ним о матери, ни сейчас, ни позже. Вообще никогда.

Зато с Тиной у нас все шло отлично. Ей продолжала нравиться моя компания, мне – ее. Я ни секунды не чувствовала, что меня используют или пренебрегают мной. Бывало, когда мы знакомились с кем-то в баре или сталкивались с друзьями Тины, те удивлялись, узнав, что мы знакомы всего пару месяцев.

«А выглядит так, словно вы дружите всю жизнь!» – обронил один приятель Тины.

Наша с ней дружба будто началась не с самого начала, а где-то с середины: мы проскочили все экивоки и притирки и сразу стали друг другу близкими. И все же между нами оставалось еще много несказанных слов. В основном, не сказанных ею мне. Например, я так и не была лично знакома с ее бойфрендом, и говорила она о нем очень сдержанно, даже с некоторой неохотой. Меня расстраивало, что я не могу заглянуть в эту комнату ее жизни.

Впрочем, у меня такой комнаты вообще не было. И это впервые по-настоящему меня огорчало. Не только потому, что рядом с Тиной я ожила, расцвела и захотела всей этой семнадцатилетней девчачьей романтики – мы вместе покупали мне красивую одежду, я начала пользоваться косметикой и иногда носить туфли на каблуках из чересчур очевидного желания ей подражать. Дело, скорее, было в том, что рядом с Тиной, такой взрослой и самостоятельной, одним щелчком пальцев заказывающей бокал вина, я нередко ощущала себя маленькой и неопытной. Я ничего не знала о сексе и мужчинах. Я немного знала о мальчиках, но вовсе не о мужчинах, которых Тина обнимала при встречах, пока я робко топталась рядом. Мне стало казаться, что, если я не потороплюсь и не вступлю во взрослую жизнь контрацепции и плотских удовольствий, двери вагона закроются и поезд уедет без меня. Я боялась, что еще немного – и она найдет подругу постарше и поопытнее меня, чтобы уже с ней, а не с семнадцатилетней девственницей, наконец, говорить о своей личной жизни.

Тогда-то и случился Сергей. Заказывали? Получите и распишитесь.

Я сразу его заметила. Он вошел в дверь, и будто все лучи света направились в его сторону. Я уставилась на него безо всякого стеснения, привыкнув обычно в таких ситуациях быть невидимкой. К моему удивлению, он не только заметил мой взгляд, но и ответил на него заинтересованностью. Мы смотрели друг на друга, словно не могли вспомнить, откуда знакомы. Мне было одновременно и любопытно и тревожно. Я взглядом проводила его до барной стойки и отвернулась. Даже сердцебиение участилось.

Тина в это время болтала со своим приятелем, сидевшим напротив меня, а я старалась им не мешать. Вдруг ее собеседник поднял руку и помахал кому-то в другом конце бара. Я ощутила спиной, что он подзывает к нам его, этого еще неизвестного мне мужчину (мальчика? молодого человека?), и начала нервно крутить кольца на пальцах. Он подошел к нашему столику, широко улыбаясь, коротко представился Сергеем, как будто мы две минуты назад не разглядывали друг друга в упор, чуть ли не раздевая взглядами. Меня то знобило, то бросало в жар: я еще никогда так не волновалась при виде человека противоположного пола. Я страшно смущалась. Не только потому, что он мне понравился, но и потому, что чувствовала, что тоже понравилась ему. Он тоже смотрел на меня, он тоже был смущен, ему тоже было интересно, кто я, откуда и что между нами двумя сейчас происходит. Мы совпали с первого взгляда на уровне каких-то химических формул. Понятия не имею, как это работает.

С его приходом беседа за столом оживилась. Мы перешучивались, перебрасывались словами и, как всем казалось, остроумными фразами – такой себе словесный пинг-понг. Пульс мой вернулся к обычному ритму, температура тела нормализовалась, но по ладоням разлилось тепло. Мне было очень хорошо, оттого что сейчас он сидит рядом со мной и, похоже, не хочет уходить.

Но все было слишком идеально, чтобы вот так с первого выстрела попасть в самое сердце. Он заговорил о себе. Вернее, о женщинах, но вообще-то о себе. Мы же всегда говорим только о себе, о чем бы ни шла речь.

– Я только что проходил мимо станции метро, – начал рассказывать он, – и знаете, видел столько красивых девушек. Они стоят там. В развевающихся платьях. С длинными волосами. Смеются. Поправляют сережки. Хорошо пахнут. И я смотрел на них и думал: как вообще можно выбрать одну из них? как вообще можно остановиться на одной женщине на всю жизнь, когда вокруг их так много – таких прекрасных, таких загадочных, с этими своими забавными вещичками и привычками?

«Привычки-вещички, – повторила я про себя раздраженно, – мы, значит, любим уменьшительно-ласкательные словечки».

– Вот, например, что это у тебя такое? – Он протянул руку в сторону браслета на Тининой руке и погладил его, как мне показалось, слишком фамильярно для первого знакомства. – Это украшение? Холодное оружие? Это красиво или модно? Я не понимаю.

Тина покрутила браслет на руке и улыбнулась мне. Это был мой браслет. Час назад мы собирались в бар у нее дома. Я решила, что мое украшение подойдет подруге сегодня больше, и одолжила ей его на вечер. Браслет был металлический, с огромным украшением в виде хвоста павлина. На изящной руке Тины он выглядел громоздко, и это впечатляло.

– Молодец, Серега, хорошая история, – саркастично произнес приятель. – А девушке своей ты это тоже рассказываешь?

Сергей пустился в пространные объяснения.

«Окей, – подумала я, – в принципе, можно было выкинуть его из головы уже на фразе о том, что девушка должна быть нежной и покорной».

С каждым словом, которое произносил Сергей, моя первоначальная симпатия к нему таяла, мало-помалу улетучивалась, и это обстоятельство умаляло его в моих глазах. Я по-прежнему видела, что у него полные, чувственные губы, которые наверняка после поцелуя не оставляют мокрых следов (не то что губы моего предыдущего ухажера). Мне по-прежнему хотелось провести рукой по его лицу, по короткой царапающей щетине. И я была абсолютно уверена: его руки умеют нечто такое, чего я пока не знаю, не видела, не чувствовала и даже не догадывалась, что такое может быть. Но все, что стояло за этой физической привлекательностью – его высказывания, его ухмылки, его рассуждения о женщинах, – все это никак не вписывалось в картину моего подросткового идеалистичного представления о мужчинах. И не оставляло мне ни единого шанса отчаянно и пылко влюбиться. А мне вдруг так захотелось влюбиться в кого-нибудь, как никогда прежде. В том числе и затем, чтобы не быть настолько влюбленной в Тину.

Мы разошлись под утро субботы, и, к счастью, я могла спать хоть до самого обеда. Дома я забралась в постель, зарылась с головой под одеяло, закрыла глаза и снова увидела его лицо – лицо, за которым таилось то, о чем я еще ничего не знала. Я лишь увидела, как он зашел в бар и посмотрел на меня, словно после этого обязательно может случиться что-то главное. А оно – нет. «Оно не может случиться», – подумала я. И спокойно, безо всякого волнения, а с легким разочарованием я провалилась в сон.

Я была уверена, что у этой истории не будет продолжения. Но в субботу вечером он нашел меня на Facebook среди друзей Тины и написал. С экрана на меня смотрело его улыбающееся лицо, рядом с которым я заметила прядь длинных светлых волос. Словно кто-то очень тесно прижимается к его плечу, обнимает его, возможно, даже держит за руку. Для того чтобы потом он обрезал его (нет, ее, конечно же, ее!) и использовал часть фотографии для аватарки.

Я почувствовала, что страшно волнуюсь: оттого ли, что он мне понравился, или оттого, что вызвал противоречивые чувства, или потому, что кто-то вообще проявил ко мне настолько явный интерес. Возможно, это все влияние Тины: рядом с ней я стала интереснее другим, но в первую очередь – самой себе. Мне казалось, что она своей яркостью вовсе не затемняла меня, а, наоборот, освещала. Словно я попадала в поле, озаряемое ее светом, иначе как это объяснить?

Сергей написал мне что-то совершенно обычное, не слишком остроумное из разряда «привет, как дела, рад был познакомиться, хороший был вечер». Понятно было, что он хотел продолжения, а для этого нужен был контакт, шаг навстречу с моей стороны, какое-то мое согласие, намек, проявление намерения. Но я не умела всего этого выражать и не знала, как играют во все эти амурные игры, поэтому выбрала самый простой путь, который выбирала всегда, когда не знала, как себя повести: просто говорить то, что думаю.

«Привет, – ответила я, – давай увидимся».

Даже через экран ноутбука я почувствовала, что застала его врасплох. Еще бы, ведь я пропустила этап первого волнительного флирта, который так нравится мужчинам. Испортила томительное предвкушение момента. Нарушила правила, о которых он твердил нам весь тот вечер: женщина не должна проявлять инициативу – только покорность, не должна заявлять прямо о своих желаниях – только намекать, должна быть недоступной.

Вся эта ведическая чушь мне совершенно не подходила. Я не умела быть такой и не собиралась таковой становиться. Мне хотелось его увидеть. Возможно, чтобы понять окончательно – нравится он мне или неприятен. А может, и то и другое одновременно.

Он не отвечал несколько минут. Я сходила на кухню, приготовила чай, вернулась в комнату, поставила чашку на стол, выдохнула и снова открыла ноутбук. И тут же увидела его сообщение.

Сергей: Конечно, с радостью. Через час – на площади Поэзии. Устроит?

Я: Устроит.

Я закрыла ноутбук и испугалась собственной смелости.

С того дня как у меня появилась Тина, в моей жизни появились и мужчины. То есть не столько в моей личной жизни, сколько в моем окружении. И это были не надоевшие за годы одноклассники, в лице которых ищешь хотя бы намек на возможность романтического увлечения, а видишь перхоть на плечах школьного пиджака, прыщи, нескладные фигуры и неприятный запах изо рта.

Те мужчины, с которыми была знакома Тина, совсем из другого мира. Они были хорошо одеты, уверены в себе, знали, о чем говорят, или хотя бы делали вид, что знают. Слушая их, глядя на них, я училась улыбаться тогда, когда они этого от меня ожидали, хмуриться, когда это должно было застать их врасплох.

Я научилась задавать правильные вопросы, отвечая на которые они все больше и больше говорили о себе, позволяя мне и дальше отмалчиваться. Я научилась поддерживать вежливые беседы ни о чем и обо всем на свете, даже если совершенно не понимала, о чем речь. Но я вовсе не собиралась учиться быть милой или покорной, я просто научилась создавать иллюзию приятного общения: ты киваешь в нужный момент, улыбаешься, поддакиваешь, подбрасываешь дров в огонь разговора, вовремя уходишь, заполняешь неловкие паузы вопросами-мостиками и так далее. Это напоминает работу ведущего дебатов. Как человек, который годами учился улавливать эмоции и настроения людей, от которых зависим, я мастерски овладела этим искусством.

Я стала опытным морячком, но один на один я не оставалась ни с кем из них. И, боюсь, никто из них не проявлял такого желания. Самые близкие друзья Тины обнимали меня при встрече и спрашивали, как дела в универе, другие обходились вежливым приветствием и просто были ко мне внимательны. Иногда, нечасто, мне казалось, что кто-то проявляет ко мне чуть больше интереса, чем обычно: сокращалось расстояние между нами, истории были адресованы будто бы только мне, и даже иногда звучало что-то лестное о моей прическе, платье или украшении. Но я так тушевалась в такие моменты, что, кажется, быстро теряла натренированное обаяние и становилась обычной, зажатой и неуверенной особой, так что дальше мелких попыток сблизиться дело никогда не шло.

А тут вдруг я сама спровоцировала интерес, сама позволила знакомству продолжиться, ответив на сообщение, и первая предложила встретиться наедине. Без Тины, без спасительного шумного окружения, отрезав пути к отступлению. Да, я пришла в отчаяние.

Ровно через час мы встретились на площади Поэзии. Карикатурная, нелепая и пошлая сцена: он – у памятника с букетом тюльпанов и я – слишком разодетая, слишком тщательно причесанная и основательнее, чем обычно, накрашенная. Почему мы оба делаем вид, что это свидание, когда у него есть девушка, а я не уверена, что он мне нравится? С такими мыслями я шла к нему навстречу, и с каждым шагом желание развернуться и убежать усиливалось. Но я продолжала идти, как продолжает идти до края доски прыгун в воду: знает же, что придется прыгнуть, да и, возможно, не очень-то хочет это делать, но уже вышел на трамплин в этой своей нелепой шапочке и плавках, да и зрители смотрят – вернуться неудобно.

Я подошла к нему – совсем близко. Гораздо ближе, чем стоит подходить при второй встрече к человеку, к которому тебя тянет. Словно перепрыгнула через ров ко льву в зоопарке: что ж, вот она я, господин хищник, не желаете ли пообедать?

Он все понял, все тут же просчитал. Не отводя от меня взгляда, вместо того чтобы протянуть цветы, опустил руку и обнял меня ею, притянув к себе. Я еще не знала, хочу ли идти дальше, но, похоже, у меня не было другого шанса узнать, кроме как попробовать. И я дала себя поцеловать.

Не знаю, как долго это длилось. Пять минут, десять, пятнадцать? Мое лицо горело от его щетины, губы распухли от непривычного с ними обращения, шея затекла. Я напоминала себе йога, который медитирует и отстраненно наблюдает за собственной реакцией тела на происходящее: ага, вот тут у меня зачесалось, тут отекла нога, а вот тут моя голова, кажется, вообще перестала работать.

Мне очень нравилось, как он меня целует, несмотря на физические неудобства: его высокий рост, мою зажатость, мою неустойчивую обувь и самое главное – полное непонимание того, что нужно делать и говорить потом, когда он насытится, как припавший к груди младенец.

«Господи, – думала я, – не останавливайся, пока я не придумаю какую-нибудь смешную фразу или не пойму, как незаметно от тебя сбежать».

Наконец он отпустил меня, мягко, с выдохом, словно делает это со мной не в первый раз, без волнения и суетливости. Мне стало понятно: я одна из тех красивых девушек у метро, которую ему захотелось попробовать соблазнить. Ничего личного. Я просто одна из них. У меня есть только этот момент с ним и ничего большего. Завтра он, обуреваемый жаждой, припадет к следующему колодцу, а вечером вернется туда, к своему водопроводу в доме, на котором достаточно немного повернуть вентиль, чтобы вода полилась. Когда я это поняла, тогда мне стало ясно, что нужно делать. Другого шанса могло и не быть.

– Поехали ко мне? – спросила я.

– Поехали, – спокойно улыбнулся он.

Я слышала, что некоторые девушки соглашаются на секс на первом свидании, потому что таким образом хотят удержать парня. Другие, наоборот, оттягивают, потому что боятся оттолкнуть своей доступностью. Но я не думала в тот момент, притяну я его или оттолкну. Я почувствовала мужчину.

Я почувствовала мужчину, который хочет меня, которого хочу я, и подумала: когда же, если не сейчас? А он слегка ошалел, оттого что женщина ведет себя так, как обычно вел себя он: прямо говорит то, чего она хочет, и получает это. Оказывается, и отсутствие загадочности может удивлять.

Я знала, что отца не будет дома еще два дня: в календаре моего смартфона был график его командировок. «И даже если вдруг он вернется раньше времени, – поймала я себя на мысли, – мне совершенно наплевать, что он обо мне подумает. Я даже не стану оправдываться». Впрочем, хорошо, что не пришлось.

Мы вошли в квартиру. Сергей сразу начал меня раздевать. Меня мучил только один вопрос: должна ли я объяснить ему, что он у меня первый? Я не находила для этого правильных слов. Я не боялась, что он струсит и убежит, а наоборот, не хотела, чтобы его отношение ко мне стало чересчур трепетным. Я хотела, чтобы он вел себя так, как вел бы с любой другой девушкой для одноразового секса, без сантиментов и других штучек. Он раздел меня еще в коридоре, бросив одежду на пол, надел презерватив, поднял меня на руки, прижав спиной к стене, и вошел – без предупреждений, объяснений и прелюдий. Я даже не уверена, что он почувствовал препятствие с моей стороны. Я лишь сдержанно ахнула, что он, видимо, принял за желание. У меня же в голове в тот момент стучала только одна мысль: «Спасибо, кто-то должен был, наконец, это сделать».

Глава 6

Ничего хорошего из этого не выйдет – я это понимала. Так устроена моя голова: есть вещи, в которых у меня совершенно нет опыта, тем не менее я вижу, как они работают. Уже тогда я знала: если у мужчины есть женщина, но это не мешает ему сидеть со мной в баре всю ночь, говорить о других женщинах, встретиться со мной, войти в меня, то, наверное, это не самое классное начало отношений. Чтобы из этого получилось что-то стоящее, должно иметь место хотя бы одно из условий: или это должна быть любовь, или мне следовало обладать большой сноровкой в таких делах, чтобы перетянуть одеяло на себя. Сноровкой я не обладала, и любовью там точно не пахло. Просто у него был напор, а я не видела причины, по которой должна ему противостоять. Кто-то должен был сделать это со мной – затянуть с собой в воронку, – так почему не он?

Но мне стыдно было признаться в этом Тине. Она бы ничего не сказала, нет, она бы не стала смеяться, не стала бы осуждать, но мне по-детски хотелось, чтобы она не только не осуждала мой выбор, но и гордилась мной. Мне важно было ее одобрение во всем: от выбранной мною сумки до мужчины. А в этом выборе я не видела ничего, чем могла бы гордиться. Сергей не обладал ни выдающимся умом, ни отличным чувством юмора и вообще-то был почти женат. На мой взгляд, он был фантастически красив, но стоило ему заговорить, как эта красота выключалась, словно свет в комнате. Как минимум приглушалась. Поэтому мне не нравилось с ним разговаривать, но зато я любила его раздевать.

И все же его физическая привлекательность была вовсе не тем, что я хотела бы предъявить Тине в качестве трофея.

Я ничего ей не рассказала. Мы встречались с Сергеем один-два раза в неделю у меня, когда отец был в отъезде, или у него, когда его девушка навещала родных. Иногда мы снимали номер в отеле, но никогда не оставались там вместе ночевать. Каждый из нас возвращался к себе домой. Мы мало говорили, почти не виделись вне стен наших квартир и вообще чувствовали себя неловко, когда находились не в постели. Когда мы сталкивались в одной компании, он был отстранен и формально любезен и больше флиртовал с Тиной, чем обращался ко мне. Но меня это не задевало. Похоже, он ей совершенно не нравился.

Я ничего не спрашивала о его девушке, хотя, наверное, с моей стороны было неправильно продолжать спать с ним, зная, что он обманывает невесту. Но я абстрагировалась. Дело было не во мне. Уверена, он спал еще со многими. Он никому не хранил верность, и уж точно не я была тому причиной. Для меня он был инструментом, способом узнать себя, свое тело и свои ощущения. Не было в этом никакого расчета, я ничего не анализировала, не планировала, все текло по течению: он хотел заниматься со мной сексом, а я – с ним, и никаких вопросов мы ни себе, ни друг другу не задавали. Вот так это было просто. Но это не могло закончиться хорошо. Ничего не может закончиться хорошо, если это не по любви. Об этом я тоже уже догадывалась.

Про Сергея я знала достаточно, чтобы понимать: я ему зачем-то нужна, но к любви это не имеет никакого отношения. Может, к власти? К желанию обладать кем-то, кем до тебя еще никто не обладал? К возможности наслаждаться своим превосходством в постели? Я быстро училась, но все же у него было преимущество в несколько лет и в количестве женщин. Я ни о чем не спрашивала, а он не говорил. Иногда мне казалось, что не он, так кто-нибудь другой привел бы меня к себе или приехал бы ко мне домой и занялся бы со мной сексом просто потому, что я была к этому готова. Он ничего не менял. Происходило то, что происходило. Но я не любила его. Зато с каждым днем все сильнее, все бесповоротнее влюблялась в одного человека – в Тину.

Спустя несколько лет человек, ближе которого у меня не останется никого на белом свете, крикнет в пылу обиды: «Ты всегда любила только ее!» Но потом извинится, осознав несправедливость обвинений. Я никого не любила так сильно, как ее. Да, это правда. Но разве не так влюбляются подростки, думая, что это впервые и на всю жизнь? Нет, я не думала, что Тина – тот человек, с которым я могла бы заниматься сексом и заводить детей. Но я точно знала: если она уйдет, если прекратит со мной общаться, если предпочтет мне другую подругу, то я, наверное, умру. «Не наверное, – думала я, – а точно умру». Точно. Я отдала ей свое сердце, хотя она об этом даже не просила, а я и не прочь была бы разделить его с кем-то еще, чтобы не так надоедать ей, но с кем?

Одним осенним утром Тина предложила поехать с ней и ее друзьями за город на пару дней. Я не раздумывала ни секунды. Тут же открыла шкаф, достала дорожную сумку и начала собирать вещи. У меня сразу вылетело из головы, что еще пять минут назад я должна была идти на занятия. Я хотела проводить время только с Тиной, и она это отлично знала, так как всегда сообщала мне о своих планах, наверняка не допуская мысли, что я могу не захотеть присоединиться к ней.

Я не подумала отпроситься у отца и объяснить, куда и с кем уезжаю. Я ничего ему о себе не рассказывала. Он, похоже, знал, что у меня есть подруга: видел как-то раз меня выходящей из ее машины. А однажды, вернувшись с работы домой, в коридоре столкнулся с Сергеем. Но лишь вежливо поздоровался и не задал мне после ни единого вопроса. Мы вообще почти не разговаривали. Я сомневалась, что он в принципе помнил, что я учусь в университете. Как оказалось, помнил.

Отец поймал меня в коридоре, когда я уже одевалась. Меня выдала большая сумка. Возьми я свой обычный рюкзак, можно было избежать этого неловкого разговора.

– Не хочешь мне рассказать, куда ты собралась?

– Еду с друзьями за город. – Если не можешь придумать, что соврать, всегда говори правду.

– А как же институт?

– Университет.

– Что? – растерялся отец.

– Я учусь в университете.

– Какая разница? Ты же поняла вопрос. Ты пропустишь занятия?

– Я пропущу занятия.

Отец вздохнул. Мне стало его жаль. Он давно уже не понимал, как со мной общаться. Мама понимала. Она умела крутить мной, как ей вздумается, она видела меня насквозь, а отец нет. Если у нас завязывалась воспитательная беседа, она обычно заканчивалась тем, что отец вздыхал и замолкал, не зная, что еще мне сказать, а я уходила в свою комнату или шла гулять. «Вот и сейчас, – думала я, – он просто уйдет, а я уеду».

– Боюсь, тебе придется отменить поездку и пойти на учебу, – неожиданно сказал отец и добавил тоном, каким прежде со мной не разговаривал: – Я так решил.

Я растерялась. Это было приглашение к конфликту. Но с кем? С отцом? С тем, кого мне всегда было искренне жаль и кого я не воспринимала как своего противника? Может, он и не был моим союзником, скорее, всегда пытался сохранить нейтралитет в болезненном для меня противостоянии с мамой, но и врагом он мне не был. А теперь становился. Я и мысли не допускала, что могу не поехать с Тиной. Однако и ссориться с отцом не хотела.

– Папа, я понимаю твое беспокойство, но у меня отличные оценки. Один пропущенный день ничего не нарушит. Я уеду сегодня, потому что мои друзья едут именно сегодня, в другой день они не смогут забрать меня на машине, а сама я туда не доберусь.

– Почему же ты не отпросилась у меня заранее?

– Потому что я не отпрашивалась у тебя до ухода мамы и не собираюсь делать это сейчас, – выпалила я легко, не успев подумать.

Конечно, не нужно было так говорить. Я никогда не видела папу злым или раздраженным, а сейчас он был не менее раним, чем я, и любое неосторожное слово могло вывести из себя даже такого уравновешенного человека, как он. Да и вообще, можно было найти более подходящую ситуацию для того, чтобы впервые заговорить с отцом о мамином уходе.

Он покраснел. Я испугалась, что сейчас он закричит на меня или, того хуже, влепит мне пощечину. Но он не закричал. И не ударил. Он поступил еще жестче. Он прищурился, как это делала мама, и тихим, но злым голосом вдруг спросил:

– А я смотрю, яблоко от яблони недалеко падает, да, Александра?

Александра – так меня называла мама, когда сердилась. То есть почти всегда.

– Папа, ну зачем ты так? – растерялась я.

– Ты точно такая же, как твоя мать. Точно так же сбегаешь из дома, куда и когда тебе хочется. Делаешь только то, что хочешь. Не считаешься со мной. Действительно, зачем говорить отцу, что ты собираешься где-то шляться со своими друзьями, вместо того чтобы учиться в университете, за который я плачу? Зачем вообще разговаривать со своим неудачником отцом? Ведь твоя мать меня бросила, и ты бы с радостью бросила. Жаль только, что мама сбежала, а тебя с собой не взяла. Оставила мне, словно кукушонка.

– Папа! Остановись! – вскрикнула я.

Он тут же осекся и, похоже, осознав, что наговорил, в ужасе закрыл лицо руками.

Мне стало стыдно. Все это время, пока я заводила новых друзей, занималась сексом, красила губы и сидела в барах на деньги своего отца, ему все еще было больно. Он все еще был одинок, он все еще тяжело переживал ее уход, ее предательство, и во всем мире не было у него никого, кроме него самого. Даже меня у него не было, я была для него чужой и закрытой, всю жизнь воспринимающей его любовь как данность в вечной гонке за материнским одобрением.

Я не обижалась на то, что он мне сказал. Я прекрасно понимала, что это был крик о помощи. Поэтому подошла к нему и обняла. А он обнял меня в ответ сильно-сильно, как никогда раньше не обнимал. Мы стояли так – маленькая я и большой он – в коридоре, около моей сумки, и он повторял дрожащим голосом:

– Прости меня, пожалуйста, прости!

И мне было его так жаль, что я только и смогла ему ответить:

– Все хорошо, папа, все хорошо.

Наконец он успокоился, отпустил меня и, стараясь не смотреть мне в глаза, стыдливо махнул в сторону двери:

– Ладно, иди, только напиши мне сообщение, хорошо? Когда доедешь.

Тина уже ждала в машине. Что-то было не так – это было видно по ее выражению лица. Что-то случилось, но она ни за что мне не расскажет, пока сама не захочет, поэтому я на всякий случай постаралась не слишком надоедать ей разговорами.

У метро мы подобрали двух девушек – коллег Тины. С остальными должны были встретиться на месте. Оказывается, это был корпоративный уикенд их команды, но никто не был против того, что Тина, как организатор поездки, позвала с собой лучшую подругу. Я была страшно польщена. Тина оттаивала, улыбалась нашим попутчицам, увеличивала громкость, когда по радио играли ее любимые песни. Мне было очень хорошо. Хорошо оттого, что папа меня обнимал, даже несмотря на то что сказал до этого. Хорошо оттого, что Тина позвала меня и заехала за мной. И особенно оттого, что я не сижу на занятиях, а вместо этого еду в красивой машине и слушаю музыку. Все казалось прекрасным, легким, правильным, хоть и хрупким. Таким оно и было.