Текст книги "Попаданс (СИ)"
Автор книги: Евгений Лукин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Евгений Лукин
Попаданс
Он вскрыл ошибки Робеспьера…
Лев Вершинин
Дружба моя с Ефимом Григорьевичем Голокостом завязалась сама собой, пока я прятал его у себя дома от разгневанных верующих. Нет-нет, никакого антисемитизма – евреи за ним тоже охотились. Дело было вот в чём: несколько лет назад, если помните, британские учёные предположили, будто реликтовое излучение Вселенной содержит некую адресованную нам информацию, и даже придумали термин «Послание Господа Бога». Пытались расшифровать, но, разумеется, безуспешно. Потом кто-то обратился к Голокосту. А тот возьми да и расшифруй на свою голову! Вот начало его перевода: «Если вы это сейчас читаете, то Меня уже нет…»
Скрываться пришлось около недели. К счастью, вскоре разразилась какая-то ещё более возмутительная сенсация, негодование граждан хлынуло в новое русло, и моего друга не то чтобы забыли, но хотя бы угрожать перестали.
Закрасили мы оскорбительные надписи на его двери, сменили пробитый булыжником стеклопакет. С тех самых пор я и повадился захаживать к нему по поводу и без повода.
Несмотря на импозантную внешность ветхозаветного пророка, Ефим Григорьевич – существо трогательное, беззащитное, совершенно не умеющее общаться с людьми, предпочитая им физические законы, с которыми он не церемонится и с неподражаемой ловкостью обводит вокруг пальца.
Вот и сейчас под правым глазом Голокоста приютился прозрачный фингалоид, честно заработанный им вчера при попытке очаровать незнакомку. Гениальный изобретатель имел неосторожность назвать её ундиной – ну и схлопотал, естественно.
– Считай, легко отделался, – со вздохом заметил я, вскрывая принесённую с собой бутылку сухого вина и разливая напиток по мензуркам. (Надо будет в следующий раз подарить Ефиму набор фужеров, хотя, подозреваю, он тут же соорудит из них какое-нибудь очередное устройство). – По нашим временам, Фима, – назидательно продолжал я, – умные слова лучше употреблять пореже. Придумал: ундина! Ты б ещё сильфидой её…
Чокнулись мензурками, отпили до первого деления, когда дверной сигнал сыграл первые такты «Марша энтузиастов». Лицо моего друга сделалось несчастным. Стоило слухам о гениальности Ефима стать достоянием широкой публики, горести его скроены на один лад и связаны в основном с визитёрами.
– Сиди, сам открою, – буркнул я и встал. Следует сказать, что мне уже не раз доводилось выставлять из этой квартиры городских сумасшедших, жаждущих встречи с её владельцем. Впрочем, за дверью мог оказаться и участковый. Но не корреспонденты – эти назначают встречу заранее.
Вышел в прихожую, открыл. На коврике для вытирания ног стоял некто бритоголовый с вдохновенным лицом и решительным взглядом. Выправка – гвардейская.
– Мне нужно попасть на приём к товарищу Сталину, – известил он с порога.
– Его сейчас нет, – сказал я. – Что передать?
Бритоголовый моргнул, уставился.
– Кому? – ошалело переспросил он.
– Товарищу Сталину. Вы точно не ошиблись квартирой?
– Я… э-э… – Вдохновения в лице поубавилось. Как и решительности во взгляде. Да и выправку трудно уже было назвать гвардейской. – Ефим Григорьевич Голокост… здесь живёт?
Вопрос был задан чуть ли не испуганно.
– Здесь, – подтвердил я. – Но в данный момент он занят.
– А когда освободится?
– Да впусти ты его, – послышался из комнаты расстроенный голос Голокоста. – Всё равно ведь не отвяжется…
* * *
К тому времени, когда я провёл гостя в скромные Ефимовы апартаменты, стол уже был пуст и даже слегка протёрт. Вскрытая бутылка, обе мензурки и тарелочка с нарезанным сыром таились теперь, надо полагать, за мутным стеклом серванта.
А пришедший и впрямь оказался привязчив.
– Вам что, за державу не обидно? – напирал он. – За историю её не обидно? Странный вы человек!..
– Нет, ну обидно, конечно… – вынужден был согласиться Ефим. Вид у него был самый что ни на есть унылый. Всё-таки напрасно не позволил он мне выдворить этого типа.
– Провести индустриализацию! Выиграть войну! – патетически восклицал тот. – Всё это совершенно не требовало таких чудовищных жертв!.. Вы согласны со мной?
– Ну вам же русским языком объясняют, – не выдержав, вмешался я. – Проникновение в прошлое невозможно.
– Почему?
– Запрещено, – тоскливо объяснил Ефим.
– Кем запрещено? – взвился гость. – Кем, Ефим Григорьевич? Вы же сами доказали, что запрещать уже некому! Раз Бога нет, значит, всё дозволено!
– Да я не про Бога – я про полицию.
Бритоголовый запнулся, зрачки расширились. Теперь внимание его было приковано к выразительному синячку под глазом Ефима. До Бога высоко, до Сталина далеко, а отделение полиции – тут, рядом, за углом.
– А-а… им-то зачем… запрещать?
– Да был уже случай, – расстроенно признался Голокост. – Попросили заглянуть в прошлое, а там такое наружу выплыло… Оно им надо?
А как, интересно, приключилось, что синячок у него именно под правым глазом? Ундина – левша?
И пришло мне почему-то на ум, что в древней Галилее левшами, наверное, были почти все поголовно. Не зря же сказал Иисус: «Если кто ударит тебя в правую щёку твою…» Да и апостол Пётр, помнится, отсёк мечом рабу Малху правое ухо, а не левое…
Бог знает, что иногда взбредёт в голову.
– Даже если бы разрешили! – с досадой бросил я. – Ну вот отправил вас, допустим, Ефим Григорьевич в какой-нибудь, я не знаю, тридцать седьмой. И что?.. Кстати, если не секрет, зачем вам вообще понадобилось лезть на приём к товарищу Сталину?
Зря я это спросил. Лицо посетителя вновь стало вдохновенным, взгляд – решительным, а выправка – гвардейской.
– Думаю, вы не станете возражать, – несколько надменно изронил он, – что Иосиф Виссарионович был бы идеальным руководителем. Если бы не одна его ошибка!
– Какая?
Гость опешил.
– Что значит какая? – возмутился он. – Репрессии, разумеется! Вся эта его теория усиления классовой борьбы! Все эти призывы повысить революционную бдительность!.. Отсюда гулаг! Отсюда ослабленность командного состава Красной Армии и, как следствие, катастрофа сорок первого года!..
– А вы, значит, намерены всё это исправить?
– Да!
– Задним числом?
– Да!
– А каким, простите, образом?
– Н-ну… Предостеречь… подсказать…
– Сталину?
– Да!
– Вы полагаете, он вас послушает?
– А я докажу! Я объясню ему, кто я такой и откуда!..
И наш параноик неистово ткнул указательным пальцем в светлое будущее… Или настоящее… Или прошедшее… Куда-то, короче, ткнул.
– Рисковый вы человек! – не подумавши, брякнул я.
Опять-таки зря. По сути, взял на слабо. Лицо посетителя застыло.
– Я прекрасно сознаю, чем рискую, – твёрдо ответил он. – Я рискую одной своей жизнью ради спасения миллионов жизней…
Чувствовалось, что фразу эту он выковал и закалил не сегодня и не вчера.
– Стоп! – скомандовал я. – Вернёмся к тому, с чего начали. Вот, допустим, отправил вас Ефим Григорьевич в сталинские времена… Допустим!!! – рявкнул я, видя, что он снова намерен открыть рот. – Допустим, я сказал! И как вы попадёте на приём? Арестуют в первом населённом пункте! У вас же на лбу крупным шрифтом отпечатано: не наш! Всё не наше: прикид, манеры… Стало быть, империалистический шпион! Или примут за психа, что немногим лучше…
– Н-но… можно ведь сразу в Кремль…
– А там арестуют ещё быстрее, – заверил я. – Там, знаете ли, охрана…
Бритоголовый погрузился в тревожное раздумье.
– А прямо в кабинет?.. – с надеждой спросил он.
– А если прямо в кабинет, то тут даже и арестовать не успеют. Ну вот представьте на секунду: возникаете вы из воздуха в кабинете вождя. А в ящике письменного стола наверняка браунинг лежит. Тот самый, из которого он хлопнул Аллилуеву…
– Это легенда! – вскипел гость. – Клевета! Она сама застрелилась! Об этом и в «Википедии» сказано!
– Хорошо, легенда, – не стал спорить я. – Но уж вас-то он точно хлопнет! Чисто инстинктивно – представиться не успеете!.. Даже не знаю, что вам тут присоветовать… Разве что проникнуть непосредственно в мозг товарища Сталина…
– О! – неожиданно сказал Голокост. – А это, кстати, можно – этого не запрещали…
* * *
Ну вот кто, спрашивается, меня за язык тянул? Однако, как выражаются в нашей бильярдной: скиксовав – не перекиксуешь. В глазах Ефима тлела, разгораясь, новая грандиозная идея, а когда такое случается, удерживать его бесполезно, да и просто опасно.
Заветная кладовка была открыта, оттуда уже изымались какие-то проводки, присоски, разъёмы и даже почему-то старый электрический утюг без вилки, который, впрочем, вскоре отправили обратно. Видя, что Голокост включил паяльник и воздух вот-вот наполнится едким запахом канифоли, я со спокойным сердцем закурил и, присев бочком на подоконник, принялся наблюдать за происходящим безумием.
Гость был вне себя от восторга и говорил, говорил, говорил. Без остановки.
– Ефим Григорьевич, вы гений! – вскрикивал он. – Товарищ Сталин примет мои советы за внутренний голос! За свою собственную интуицию! Вы понимаете?!
Ефим Григорьевич в ответ лишь мычал и паял.
– Или примет за угрызения совести, – мрачно добавил я, гася окурок в блюдце.
Гость замер, затем медленно повернулся ко мне. Я встретил его пытливый взгляд с полным равнодушием. Бывали у Голокоста посетители и покруче.
– Совести? – озадаченно переспросил он. – Ну а что? Почему бы, собственно, и нет?
– Готово, – объявил Ефим, выдёргивая шнур из розетки.
– Как?! Уже?.. – поразился гость.
– Ну так дело-то нехитрое… – пожал плечами изобретатель, выкатывая из угла инвалидное кресло. – Садитесь, устраивайтесь, как вам удобно… Хорошо, что вы голову бреете…
Недоверчиво поглядывая то на Голокоста, то на каталку, то на меня, подопытный осторожно опустился на сиденье, потрогал подлокотники. Ефим тем временем утыкал бритый череп посетителя присосками, кое-как распутался с многочисленными проводками, один из которых подсоединил к ноутбуку, а два других – к чему-то невразумительному.
– Вы расслабьтесь… – посоветовал он.
– Но это… – опасливо начал тот.
– Не больно, – успокоил его экспериментатор – и щёлкнул клавишей мышки.
Лицо сидящего стало отрешённым, веки сомкнулись.
* * *
– Ну вот… – удовлетворённо сказал Голокост. – Доставай… продолжим…
Я слез с подоконника, подошёл к сидящему. Вроде дышит. Открыл мутную стеклянную створку серванта и вернул на стол початую бутылку, мензурки, сыр. Сели, чокнулись, отпили до второго деления.
– Слушай… – сказал я, вновь оглянувшись на недвижное тело в инвалидной коляске. – Но ты уверен вообще, что это безопасно?
– Для кого? – живо уточнил Ефим.
– Для него, понятно! Не для нас же… Ты его в какой год скинул?
– Вроде в тридцать седьмой, как просил… Сейчас посмотрю… – Ефим повернулся к ноутбуку. – Да, всё верно, тридцать седьмой… А что тебя беспокоит?
Я долил вино в мензурки до первоначального уровня (как выражаются у нас в бильярдной: взлохматил) и попытался собраться с мыслями.
– Ну хорошо… – в недоумении начал я. – Предположим, в голове товарища Сталина начинает звучать голос. Предположим, он принимает его за угрызения совести…
– И что?
– Но он же политик, Фима! Вождь! Ты что, не знаешь, как они при необходимости поступают с собственной совестью?
Голокост представил и, кажется, малость струхнул.
– Насмерть! – жёстко выговорил я. – Наповал!.. Слушай, может, неотложку вызвать… заранее…
– Кому?
– Совести. – Я кивнул на кресло-каталку. – Кстати, что с ним сейчас? Он уже с товарищем Сталиным беседует?
– Нет, пока ещё не беседует. Это я его на дозвон поставил. В мозг товарища Сталина не так-то просто пробиться. Наверняка занят всё время…
– А чем он, кстати, занят?
– Сталин? Посмотрим… – Ефим снова склонился к ноутбуку, пошевелил мышкой. – Лозунги вычитывает, – сообщил он. – К Первому Мая… На окончательное утверждение принесли…
– Так, может, выключить?
Голокост с сомнением покосился на подопытного.
– Нет, не стоит… – решил он в итоге. – Выключишь – очнётся. Шум опять поднимет… Посидеть не даст…
Как выяснилось, посидеть нам не дали бы в любом случае. Лежащее в кресле тело вздрогнуло, изогнулось – и забилось в конвульсиях.
– Вырубай! – в панике заорал я. – Вырубай, на хрен!
* * *
Слава богу, успели. Вырвали провода с корнем, чуть ноутбук не расколошматили. Выпивка-закуска разлетелась по комнате, подопытный очутился на полу, а пустое инвалидное кресло отъехало в угол, где ударилось о стену и завалилось набок. Затем гость вскочил. Целый-невредимый, только вот лицо исковеркано восторгом.
– Усилим революционную бдительность!.. – звонко, по-петушиному выкрикнул он. – Покончим с политической беспечностью в нашей среде! Разоблачим до конца всех и всяких двурушников!..
Судя по всему, это и были Первомайские лозунги, только что утверждённые вождём.
– Стрелять! Как бешеных собак!..
А вот это уже была явная отсебятина. От избытка чувств.
Из глаз подопытного брызнули слёзы счастья, и в следующий миг он самозабвенно, хотя и несколько пронзительно запел первый вариант слов Михалкова на музыку Александрова. Видимо, просто не учёл, что гимна Советского Союза в тысяча девятьсот тридцать седьмом году не существовало – он был принят к исполнению лишь в тысяча девятьсот сорок третьем.
Волгоград
Январь 2019
