Текст книги "С нами бот"
Автор книги: Евгений Лукин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Евгений Лукин
С нами бот
Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой», вырывается с шумом абракадабра.
Иосиф Бродский
Глава первая
На часах еще полвторого, а я уже уволен. С чем себя и поздравляю. Не могу сказать, чтобы такой поворот событий явился полной неожиданностью, напротив, он был вполне предсказуем, но меня, как Россию, вечно все застает врасплох. Даже то, к чему давно готовился. Согласен, я не подарок. Но и новая начальница – тоже. Редкая, между нами, особь. Сто слов, навитых в черепе на ролик, причем как попало. Ее изречения я затверживал наизусть с первого дня. «Гляжу – и не верю своим словам», – говорила она. «Для большей голословности приведу пример», – говорила она. «Я сама слышала воочию», – говорила она. Или, допустим, такой перл: «Разве у нас запрещено думать, что говоришь?»
Самое замечательное, весь коллектив, за исключением меня, прекрасно ее понимал. Но сегодня утром на планерке она, пожалуй, себя превзошла: «А что скажут методисты? Вот вы, Сиротин, извиняюсь за фамилию».
Я даже несколько обомлел. Фамилия-то моя чем ей не угодила? Так прямо и спросил. И что выяснилось! Оказывается, наша дуреха всего-навсего забыла мое имя-отчество.
Поняли теперь, кто нами руководит? И эти уроды требуют, чтобы мы в точности исполняли тот бред, который они произносят!
Короче, слово за слово – и пришлось уйти по собственному желанию.
Ручаюсь, никого еще у нас не увольняли столь радостно и расторопно. До обеда управились. Должно быть, я не только начальницу – я и всех остальных достал. Со мной, видите ли, невозможно говорить по-человечески. Да почем им знать, как говорят по-человечески? Человеческая речь, насколько я слышал, помимо всего прочего должна еще и мысли выражать.
А откуда у них мысли, если их устами глаголет социум? Что услышали, то и повторяют. Придатки общества. Нет, правда, побеседуешь с таким – и возникает чувство, будто имел дело не с личностью, а с частью чего-то большего.
* * *
Реальность изменилась. Так бывает всегда сразу после увольнения. Во всяком случае, со мной. Скверик, например. Вчера еще приветливо шевелил листвой, играл солнечными бликами – и вдруг отодвинулся, чуждый стал, вроде бы даже незнакомый.
Давненько меня не увольняли. Целых два года. Рекорд.
Однако наплечная сумка моя тяжела. Разумеется, не деньгами, полученными при расчете. В сумке угнездился словарь иностранных слов одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года издания, взятый мною на память со стеллажа в редакционно-издательском отделе.
Совершив это прощальное, можно даже сказать, ритуальное хищение, я полагал, что мы квиты.
С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Кстати, знаете ли вы, что означает слово «клок» согласно украденному мною словарю?
Клок, да будет вам известно, это английский вес шерсти, равный восьми целым и четырем десятым русского фунта.
Неплохо для паршивой овцы, правда?
Я люблю эту усыпальницу вымерших слов. Я один имею право владеть ею. Я млел над ней два года и намереваюсь млеть дальше.
Каллобиотика – умение жить хорошо.
Корригиункула – небольшой колокол, звоном которого возвещают час самобичевания.
Мефистика – искусство напиваться пьяным.
А какую испытываешь оторопь, набредя на вроде бы знакомое слово!
Баннер – знамя феодалов, к которому должны собираться вассалы.
Пилотаж – вколачивание свай.
Плагиатор – торговец неграми.
После этого поднимаешь глаза на долбаный наш мир и думаешь: а ведь тоже вымрет вместе со всеми своими консенсусами и креативами.
Туда ему и дорога.
* * *
В скверике я опустился на лавочку и долго сидел, прислушиваясь к побулькиванию духовной своей перистальтики.
Недоумение помаленьку перерождалось в любопытство: ну и что ж ты теперь, гаденок, предпримешь? Куда подашься? Хорошо еще, что ты и раньше ни черта не умел. Иначе бы навыки твои неминуемо устарели.
Два года трудовых усилий! Одних методичек этими вот самыми руками сколько роздал…
Ладно. Как говорится, на свободу с чистой совестью. А свобода, не будем забывать, – это право окружающих делать с тобой все, что им заблагорассудится.
Плохо.
Из глубины аллеи в моем направлении двигалось нечто юное, предположительно мужского пола, и чем ближе оно подходило, тем больше отвлекало от раздумий. Наконец отвлекло совсем. Ничего подобного раньше мне видеть не доводилось. Из розовых глаз юнца (клянусь, розовых!) выбегали два тонюсеньких серебристых проводка. Другая пара проводков произрастала из ноздрей, третья – из ушей. Все три пары собирались воедино чуть ниже подбородка и ниспадали до уровня талии, где и скрывались в укрепленном на поясе брезентовом футляре. Присмотревшись, я заметил еще и одинокий седьмой проводок, четко выделяющийся на фоне черных брюк. Этот был вызывающе заправлен в гульфик.
Глаза-то почему розовые? Контактные линзы? Тогда зачем проводки? И на кой дьявол нижний из них убегает в ширинку?
Нет, ребята, если это реальность, то я – фантом.
Проходя мимо скамьи, розовоглазое чудо повернуло голову в мою сторону и приостановилось.
– Вы потеряли работу! – радостно объявило оно. Ни хрена себе!
– Я ошибся? – Чудо моргнуло.
И как это ему проводки не мешают?
– Нет, – сказал я. – Не ошиблись. Я действительно сегодня потерял работу. Вы хотите мне что-то предложить?
– Да! – радостно выпалил он, извлекая из матерчатой торбы какие-то прокламации.
Всего-то навсего. Обычно уличные приставалы переодеваются завлекательности ради медведями, Чебурашками, а этот, стало быть, вот так…
Всучил – и двинулся дальше.
Я проводил розовоглазого ловца душ человеческих кислым взглядом и, перед тем как отправить листовки в стоящую рядом урну, бегло их просмотрел. Приглашения на службу. Акулам капитализма позарез требовалась грубая тягловая сила, пара офисных хомячков и заместитель заведующего отделом геликософии. Этого, правда, соглашались принять только на конкурсной основе.
Геликософия?
Хм…
Звучит нисколько не хуже, чем мефистика.
Словцо мне так понравилось, что последнюю бумажку я пощадил. Остальные отправил по назначению. Потом вспомнил о мародерской добыче, таящейся в моей сумке, и достал словарь. Представьте, геликософия в нем нашлась. Прочтя объяснение, сначала не поверил, потом хихикнул.
Геликософия, чтоб вы знали, – это умение проводить на бумаге улиткообразные кривые. Так, во всяком случае, считалось в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.
Глава вторая
Моя теща Эдит Назаровна очень боится предстоящего ледникового периода. Как, впрочем, и глобального потепления. Еще ее сильно достает политика Соединенных Штатов Америки. Вы не поверите, но проклятые янки нарочно разрушают собственную экономику только затем, чтобы досадить нам, русским, уронив свой поганый доллар. И, что самое потрясающее, помимо сериалов Эдит Назаровна ежедневно смотрит молодежные реалити-шоу.
Теща по разуму.
Раньше я полагал, что она обыкновенный уникум. Теперь я так не полагаю. Как выяснилось, пенсионеры чуть ли не поголовно мрут по этим самым реалити, когда несколько юных балбесов помещаются в замкнутое пространство, изолируются от внешнего мира – и пошло-поехало. Однажды я сел рядом с тещей и в течение пятнадцати минут не отрывался от телевизора, честно пытаясь понять, чем она так очарована.
И знаете – понял. Молодежь на экране вела себя подобно старикашкам в доме престарелых: они качали права, учиняли склоки, ссорились, мирились, перемывали друг другу косточки. Родство душ. Перекличка поколений.
Похоже, нынешние детишки – с пеленок пенсионеры.
– Что это ты так рано? – басовито осведомилась Эдит Назаровна, выйдя в прихожую на звук ключа в замке.
– Уволили, – довольно-таки равнодушно отозвался я. Фыркнула и ушла к себе. Должно быть, сочла мой ответ за очередную дурацкую шутку. А чего еще прикажете ждать от этакого зятя?
Внешность у тещи замечательная. Монументальный рост, гвардейская выправка (остеохондроз), седой генеральский ежик, строгие чуть выпуклые глаза.
И все же в отличие от меня Эдит Назаровна – неотъемлемая часть нынешнего мира. Она даже знает, почему Антон Штопаный развелся с Полиной Рванге.
* * *
Двойная полочка в спальне – вот и все, что осталось от некогда уникальной домашней библиотеки. Когда супруга моя закручивала свой первый бизнес (Боже, как давно это было!), собрания сочинений и редчайшие издания стали частью уставного капитала, после чего исчезли из дома вместе со стеллажами.
Плата за опыт. Вторая основанная супругой фирма существует по сей день и вроде бы прогорать не собирается.
А вот чего я особенно терпеть не могу, так это глубокие полки. Книги должны стоять в один ряд: протянул руку – и взял. Однако в данном случае глубина – мой союзник. В один захап я изъял выстроившихся напоказ трех Шванвичей, за которыми обнаружился – правильно, сплошной Мондье. На его место я втиснул сегодняшнюю добычу, и вновь забил дыру Шванвичем. А самого Мондье распихал поверху. Корешками вперед.
Иначе не избежать упреков в том, что наружу торчит какое-то старье.
Нет, ничего плохого ни о Мондье, ни о Шванвиче я сказать не могу, поскольку не читал, а если и прочту, то не скоро. Вообще плохо переношу модную литературу. Бывало, все вокруг визжат от восторга, кипятком брызгают. Прочти, умоляют, прочти! Не буду. Вот спадет шум – тогда прочту. В более спокойной обстановке.
Спадает шум. Читаю. Вникаю. Прихожу к визжавшим и брызгавшим, предъявляю книжку, спрашиваю: «Ну и чем вы тут восторгались?» А они смотрят на меня непонимающе, даже оскорбленно: «Разве мы восторгались? Это ты нас с кем-то путаешь».
Какого лешего вникал, спрашивается?
Нет, не туда я пристроил словарь. Найдут и выкинут. Уж больно вид у него непрезентабельный. Корешок кто-то залепил тряпочкой накануне Кронштадтского мятежа, нижний край подмочен и подсушен, предположительно, в конце второй мировой, местами имеются потертости и замшелости.
Поразмыслив, решил: пусть живет в сумке.
Защелкнув замок, поднял глаза и обнаружил в дверном проеме тещу с застывшим лицом. Что еще стряслось? Секунды две мы молча смотрели друг на друга. Наконец губы ее шевельнулись.
– Шашлыки есть нельзя, – глухо известила она. У меня сразу отлегло от сердца.
– Не буду, – заверил я.
Крайне легкомысленный ответ. Выпуклые водянистые глаза Эдит Назаровны стали беспощадны. Еще немного – и с волевых генеральских уст сорвется сухое: «Расстрелять». Не сорвалось.
– Капли жира падают на угли, – проговорила она, глядя на меня так, словно я был в этом виноват. – И дым получается канцерогенный.
– Эдит Назаровна! – жалобно взвыл я. – Да мы бы тогда еще в неолите от рака вымерли!
Ну и зачем ты взвыл, правдолюбец? Не знал, что последует?
– То есть? – вскинулась она.
– Первобытные охотники – они ж поголовно мясом питались. Испеченным на угольях!
– Да может, тогда рака еще не было!
– Потом изобрели?
– А что же, – зловеще сказала она. – Может, и изобрели. Откуда мы знаем?
Опомниться бы, кивнуть, согласиться…
– А Святослав Храбрый? – вместо этого запальчиво спросил я. – Он в походах одну конину на костре пек! Припасов не брал…
– А от чего умер?
– Голову отрезали.
– Вот, – сказала она. – А иначе бы от рака.
Я не нашелся, что ответить.
– По телевизору передали! – с победным видом выложила теща главный козырь. – Что ж они там, врать будут?
– Эдит Назаровна! Да их поувольняют к лешему, если они хоть раз правду скажут!
– Но ведь надо же чему-то верить!
– Я верю.
– Чему?!
– Верю, что вот сейчас разговариваю с вами о шашлыках…
Она задохнулась.
– Эдит Назаровна, – попробовал я смягчить свою бестактность. – Не расстраивайтесь вы… Я вон и в Бога не верю, но это же не означает, что Его нет.
Негодующе повернулась и ушла к себе.
Да. Не умею я разговаривать с людьми. А ведь придется.
* * *
Вскоре обнаружилось, что в сотике сдох аккумулятор. Поставил на подзарядку, включил – и началось! Первой на меня выпала начальница.
– Я единственное вам хочу сказать одно… – заскрипела она. Что-то я там, оказывается, забыл подписать.
Ладно, подпишу. При случае.
О прихваченном мною словаре упомянуто не было. Да и кому он нужен, кроме меня?
Потом прорвалась моя железная бизнес-леди. Проще говоря, супруга. Не знаю, кто стукнул, но она уже все знала.
– Ты где сейчас?
– Дома.
– Никуда не уходи. Скоро буду.
Голос каменный. Это чтобы ненароком радости не выдать. Шутка ли – два года ждать, когда бездельник муж опять окажется безработным! Дождалась. Пенелопа. Ох, чует мое сердце, прибудет – возьмет в оборот…
Прибыла Ева Артамоновна и впрямь очень скоро. Она у меня дама стремительная. Ростом, слава богу, поменьше, чем Эдит Назаровна, но выправка та же. Брючный костюм, широкоплечий пиджак. Глава фирмы. Строгость взгляда слегка смягчена очками-светофильтрами. Из правой дужки под лацкан убегает тонюсенький серебристый проводок, увидев который, я сразу припомнил розовоглазого юнца.
– Маме сказал? – с порога спросила она.
– Сказал.
– Зачем?!
А действительно, зачем? Будет теперь неделю ходить с поджатыми губами.
– Да она все равно не поверила. Решила: шутка.
– Шуточки…
Не стучась, вошла к теще. Интересно, нажалуется на меня Эдит Назаровна или не нажалуется? За дверью взвились голоса. Прислушался.
– Какой астероид, мама? Какой астероид? Тебе сколько лет?
– Так я же не за себя, я за вас с Лёней волнуюсь…
Понятно. Не иначе, передали, что Земля с астероидом столкнется.
– Динозавры-то вот… вымерли…
– О Господи! Еще и динозавры!..
От Эдит Назаровны Ева вышла порозовевшая, похорошевшая. Это у нее наследственное: как с кем повздорит, становится привлекательнее.
– Дите малое! – бросила она в сердцах. – Пошли на кухню!
В будние дни курить позволялось только там.
Сели. Единым взглядом Ева повелела спрятать пачку «Примы», которую я было поволок из кармана, и толкнула мне через стол свои дамские. Затянулась, выдохнула, снайперски посмотрела на меня сквозь дым.
– Знаешь, я даже рада, что так вышло, – призналась она.
Очки с проводком лежали рядом с пепельницей. Другой конец проводка оканчивался плоской металлической коробочкой, отдаленно похожей на обыкновенный цифровичок.
– Они у тебя что, от батарейки?
– Что? А, это…
– Ну да, очки.
– Это не очки, – сказала она. – Это идентификатор.
– Что-что?
– Распознавалка, – с недовольным видом пояснила Ева. – Приходит клиент, а ты не помнишь, как его зовут.
– И?..
– А все их лица тут, в памяти… – Она цокнула ноготком по коробочке. – Даешь команду. В левом окошке зажигается рамка. Берешь в нее клиента. А в правом выскакивают фамилия-имя-отчество… и так далее…
Ай, какая вещица!
– Посмотреть можно?
– Да вы что, сговорились все сегодня? – взорвалась она. – Той динозавры, этому… Короче, я принимаю тебя на работу.
– В отдел геликософии?
Ева поперхнулась дымом. Прокашлявшись, уставилась с подозрением.
– Издеваешься?
– Н-нет…
Фыркнула, задавила окурок в пепельнице. Так давят конкурентов.
– Я еще не настолько крутая… – пробормотала она.
– Так что это – геликософия?
– Последний писк. Планирование развития по спирали.
– Развития чего?
– Н-ну… предприятия, разумеется… отрасли…
Я криво усмехнулся.
– Гони марксизм в дверь – а он в окно?
– При чем тут марксизм?
– Развитие по спирали. Придумано Гегелем, украдено Марксом.
– С тобой невозможно разговаривать! – бросила Ева. – Короче, пойдешь ты у меня, Лёнечка, в отдел работы с партнерами.
– Рассыльным?
– Начальником! – проскрежетала она. – А там посмотрим.
Нет, она точно ненормальная! Ну какой, скажите на милость, из меня начальник?
Глава третья
Вечером потащила в гости, настрого предупредив, чтобы вел себя прилично и воздерживался от обычных своих выходок. Под обычными выходками, видимо, подразумевалась моя естественная реакция на происки ликующего идиотизма. Я обещал быть паинькой.
Понятия не имею, зачем это ей понадобилось. Может, хотела ввести меня в тутошний бомонд, а может, у них теперь просто принято прихватывать на вечеринки мужей и жен. Этакая буржуазная добропорядочность. Но, скорее всего, боялась оставить без присмотра. За этими безработными, сами знаете, глаз да глаз нужен. Люмпены, что с них спросишь?
За столом я сидел чинный, чопорный, глядел исключительно в тарелку. Ну и в рюмку, понятно. От суждений воздерживался, какую бы дурь вокруг ни плели. Один только раз не успел вовремя прикусить язык, когда кто-то из гостей спросил хозяйку, не держит ли та в дому аудиодисков с застольными песнями. Хозяйка отвечала отрицательно.
– Дожили! – усмехнулся хозяин – холеный, румяный, седоусый, лет этак за шестьдесят. – Мало вам караоке всяких…
– Это что! – кротко заметил я, не поднимая глаз от ножа и вилки. – Говорят, недавно выпустили диски с застольными беседами…
– Какая прелесть! – ахнула моя соседка. – И о чем там?
Ева ожгла меня взглядом искоса.
– Сам, правда, не видел, – поспешил добавить я. – Но говорят.
Насколько я понял, за столом и впрямь собрался высший свет: несколько местных олигаршиков с супругами, адвокат, балерина и некто громадный с неподвижным суровым рылом. Наверное, чье-нибудь секьюрити. Уж больно выламывался он из общей картины.
* * *
Зря я, конечно, так пристально и неотрывно смотрел в свою рюмку, совершенствуясь в высоком искусстве мефистики. Вскоре стрекала Евиного взгляда уже не жгли меня, а преуморительно щекотали.
А тут еще зашла речь о разумности животных. Я так понимаю, что дела наших воротил благополучно завершены: вся денежка отмыта, все конкуренты заказаны, откат распилен – почему бы, действительно, не поговорить про шимпанзе, овладевших компьютером?
Хотя, возможно, о делах в приличном обществе за трапезой упоминать не принято.
– Дрессировка! – обиженно доказывала моя соседка, то и дело обращая ко мне за поддержкой симпатичную обезьянью мордашку. – Обыкновенная дрессировка! В цирке еще и не такое увидишь…
Я знай помалкивал. Хотя, полагаю, разум – тоже результат дрессировки. Три года ребенышей дрессируем, пока не заговорят. Да и потом продолжаем дрессировать, подгонять, обтесывать. Бедные, бедные маугли, попавшие в человечью стаю! Ничему-то вас тут хорошему не научат.
– Ну не скажите, Лера, не скажите… – загадочно усмехался румяный седоусый хозяин. – Что вообще отличает разумное существо от неразумного?
– Паспорт, – подумал я громче, нежели следовало.
– Как?.. – Хозяин изумленно вздернул седую бровь. Податься было некуда. Я откашлялся.
– Первый признак разумного существа – это паспорт.
В дальнем конце стола прыснули. Секунду холеный старик пристально смотрел на меня, потом одобрительно улыбнулся и подмигнул.
– Кроме молдавского, – уточнил он, многозначительно воздев ухоженный розовый палец с сияющим ногтем.
Засмеялись все. Даже Ева. Черт возьми! Кажется, на сей раз угодил.
– Так вот. Почему не дрессировка, – неспешно, с удовольствием продолжал хозяин, обращаясь в основном к моей соседке. Остальные внимали с почтением. – Потому что люди здесь уже не участвуют. Оказывается, обезьяны сами… Понимаете, Лера? Сами показывают своим детенышам, какие символы нажимать. То есть на наших глазах электроника стирает грань между человеком и животным… Зря вы не посмотрели эту передачу, зря…
Под его уверенную плавную воркотню я закусывал семгой и думал о том, что чем ниже уровень мышления, тем ревнивее мыслящее существо относится к своему статусу. Возможно, потому-то моя соседка Лера и отвергает с возмущением саму идею разумного шимпанзе. Ибо чем в таком случае она, Лера, будет от них, шимпанзе, отличаться? Особенно если приматы овладеют секретами косметики и начнут диктовать моду.
А вот хозяин – это совсем другой случай. Для него признать интеллект обезьян – раз плюнуть. Он, судя по всему, столько уже наварил бабок, на такую вознесся недосягаемую высоту, что ему теперь без разницы, с кем иметь дело: с Лерой, с шимпанзе или, скажем, с тем же молдаванином (интересно, чем ему насолили молдаване?).
Перед королем все равны.
– А самое забавное, вы не поверите… – никем не перебиваемый, продолжал он. – К диким необученным обезьянам они относятся с презрением. Для них это «грязные животные». А? Неплохо, правда?
– Типа чурки? – хрипловато спросило секьюрити.
– Примерно так, Лёша, примерно так…
– Ну, не знаю. – Моя соседка дернула плечиком. – Противные они, эти шимпанзе!
В голове потихоньку складывалась байка про котенка-хакера: будто сначала он ловил курсор по всему экрану, потом начал гонять его сам, трогая лапкой пластинку ноутбука, потом увлекся «Сапером», играя, правда, по каким-то своим кошачьим правилам, а потом вышел в Интернет и взломал банковский сайт. Владельцу теперь отвечать. Ну как это «не может быть»? Сам по телевизору видел…
Вовремя покосился на Еву – и решил не оглашать.
– А вы что скажете, Лёня? – обратился ко мне хозяин.
Застиг врасплох, сукин сын! Во-первых, я никак не ожидал вопроса, во-вторых, когда он успел запомнить мое имя? Что я, короче, думал, то и брякнул:
– Скажу так: уже разумны, но еще не интеллигентны.
– Простите… Как?
– Сами же говорите, что диких обезьян они презирают… А где же извечное чувство вины интеллигента перед простым народом?
Его величество изволили запнуться и озадаченно воззрились со своих вершин на мелкую букашку, обладающую даром речи.
Ева улыбалась из последних сил. Чувствовалось, еще слово – и убьет.
– Так, по-вашему, все-таки разумны? – уточнил он на всякий случай.
– Да разумны-то разумны… – промямлил я.
– А что такое?
– Если разумны, крестить надо. А то, знаете, разум без веры…
– А между прочим! – сказал адвокат и стукнул себя в азарте кулаком по ляжке.
Балерина ничего не сказала. Она состояла из сухожилий.
– Лёня, можно тебя на минуту? – ангельским голоском осведомилась Ева и встала.
Мы вышли в прихожую.
– Ты что из себя шута корчишь? – прошипела она. Мне стало неловко. Обещал ведь…
Поклялся, короче, что до конца застолья буду нем как рыба, и тут же нарушил клятву, стоило нам вернуться в зал. Пока мы отсутствовали, разговор успел смениться и стал жгуче для меня интересен.
– Нет, это не по мне… – с барственным неудовольствием говорил хозяин.
– Ну не у всех же такая память на лица, как у вас!
– Память, милочка, развивать надо. Заберите эту вашу цацку…
И на моих глазах он брезгливо, двумя пальчиками протянул через стол очки-светофильтры с проводком и коробочкой. Не Евины. У этих блок памяти был чуть ли не в два раза меньше.
– Узнавалка? – жадно спросил я, присаживаясь.
– Распознавалка, – с улыбкой поправили меня.
– Разрешите взглянуть?
– Пожалуйста…
К Евиному вящему неудовольствию я нацепил очки, и мне показали, где включать. Действительно, зажглась рамка, только не в левом стеклышке, а в правом. Видимо, иная модификация. Где-то с минуту под одобрительный смех окружающих я крутил головой, наводя мерцающий квадратик то на одного гостя, то на другого. Даже нажимать не надо было ни на что. Стоило в течение трех секунд задержать рамку на чьем-либо лице, как на месте ее выскакивало несколько строчек. Быстро выяснилось, что хозяина зовут, представьте, Труадием Петровичем. Труадий! Надо же… Остальных не запомнил.
Причем ни единого сбоя, если не считать того случая, когда адвокат шутки ради скорчил совершенно уголовную рожу и вместо фамилии-имени-отчества вспыхнуло: «Собеседник не идентифицирован».
– Да-а… – с уважением сказал я, снимая очки и отдавая их владелице. – Полезная штучка…
– Вчерашний день, – чуть ли не позевывая, заметил адвокат. – Даже позавчерашний. Сейчас вся эта чепуха в контактных линзах умещается.
– Минутку, – сообразил я. – В контактных линзах… В розовых?
– Почему обязательно в розовых? В каких хотите.
– Да нет, просто сегодня утром…
И я рассказал про встреченное мною в сквере розовоглазое чудо.
– А, так это бот, – сказали мне.
– Бот?..
Труадий Петрович участия в беседе не принимал. Благостно оглядывал гостей и со снисходительной улыбкой кивал. Пусть поговорят.
– Позвольте… – растерянно произнес я. – Насколько мне известно, бот – это программа, выдающая себя за человека. Но ведь она только в Интернете живет…
– Уже не только.
Бред какой-то! Я поморщился и размял виски кончиками пальцев.
– Сейчас объясню, – смиловался адвокат. – Идет человек по улице. В глазах у него – контактные линзы, в ушах – динамики, на каждой ноге – шагомер.
– Ну?..
– Идет и смотрит фильм. Или в компьютерную игрушку режется.
– Там еще один проводок был, извините, в ширинку заправлен…
– Значит, порнуху смотрит.
– Так что ж он, вслепую, получается, идет?
– Почему вслепую? У него автопилот. С картой. Вовремя подскажет: свернуть влево, свернуть вправо…
– А допустим, на красный свет?
– Выдаст предупредиловку: «Стоп! Красный свет!»
– А распознавалка?
– И распознавалка встроена.
– Нет уж! – капризно объявила обезьяноненавистница Лера. – Если смотреть фильм, то на диване, с комфортом, в кайф. А это, я не знаю…
– А некогда с комфортом! – возразили ей. – Я вот в последнее время только аудиокниги и покупаю. Когда читать? А так: едешь – и слушаешь… между делом…
– Да, но проводки! – сказал я. – Как вообще можно с проводками в глазах…
– А у него что, линзы с проводками были?
– Ну да!
– Неолит, – вздохнул кто-то. – Сейчас уже таких не делают.
– А может, это вообще был не бот, – задумчиво предположил адвокат.
– Как это?!
– Так. Прикидывался. Помните, когда только-только сотовики появились? Ну и кое-кто из лохов под крутизну косил. Подберет сломанный телефон и делает вид, что кому-то звонит. Чтоб люди завидовали. Потеха…
– Неужели и такое было?
– Было, было… А теперь вот ботов из себя корчат.
– М-да… – скептически изрек Труадий Петрович, и беседа прервалась. Гости и домочадцы ожидающе повернулись к хозяину.
* * *
– Ты же всех задолбал! – кричала Ева, с яростью креня штурвал своей «мазды».
На поворотах меня то вдавливало в дверцу, то прижимало к супруге. Спаси, сохрани и помилуй нас, Господи, от обезумевшей женщины за рулем! Хорошо еще, асфальты сухие, а то бы и вовсе беда. Сам я машину не вожу и вообще боюсь всего четырехколесного.
– Я зачем тебя туда взяла?.. Да, кстати, зачем?
– Я хотела показать тебе порядочных людей! Ты же одичал за два года в этой своей богадельне! Среди недоумков! Среди неудачников! Среди всяких… бабулек-дедулек! Ты сам стал как старый дед! Ты – пенсионер, понимаешь? Пенсионер без пенсии!..
Что ж, святые слова. Возразить мне было нечего. Но даже бы если было, поди возрази! Еще взбеленится окончательно да врежется куда-нибудь!
– Ты хоть на дорогу смотри… – взмолился я, но услышан не был.
– Приколы эти насчет крещения обезьян! Что за кощунство?..
– Тоже, что ли, в «подсвечники» подалась? – опрометчиво спросил я.
Скорость возросла. Вспомнилось, что место справа от водителя называется в просторечии сиденьем смертника.
– При чем тут это? – кричала Ева. – Сейчас такое время, что приличный человек просто обязан быть верующим! Обязан! Если ты атеист, тебя ни одна солидная фирма на работу не примет!..
Ну и глупо. Допустим, солидная фирма дорожит своей честью и не желает принимать на работу жуликов. Но в таком случае жулик должен быть идиотом, чтобы объявить себя атеистом! Так или нет?
– Ты с кем говорил? – кричала Ева. – Ты хоть знаешь вообще, с кем ты говорил? Ты же ему весь вечер слова не давал сказать! А у него память, как у слона, он все сто лет помнит!..
В следующий поворот она вписалась, визжа покрышками.
– Останови… – не выдержав, попросил я.
– В чем дело?
– Мне плохо…
Мне уже действительно было плохо. Ева поспешно затормозила. То ли за меня испугалась, то ли за чистоту салона. Дождавшись полной остановки колес, я отстегнул ремень безопасности и выбрался наружу. Постоял, успокаиваясь. В принципе, мы находились уже в двух шагах от дома. Пересечь ночной пустырь – окажешься почти у подъезда.
Я захлопнул дверцу и двинулся по извилистой, едва различимой тропинке.
– Ты куда?!
– Домой! – не останавливаясь, бросил я через плечо.
В следующий миг нога моя ушла в пустоту, и я полетел в непроглядную бездонную тьму, впоследствии оказавшуюся довольно глубокой траншеей, по дну которой пролегала недавно отремонтированная труба.
