Текст книги "Жак де Моле"

Автор книги: Евгений Жаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

«Да, господин мой, – не задумываясь ответил я, – я вынесу все, что будет угодно Господу нашему ниспослать мне в качестве испытаний».

Мне казалось, что произнесенные слова сами слетели с моих уст.

На этом старик вновь замолчал, и огромные глаза его на какое-то мгновение погасли. Затем он заговорил вновь:

– Я был рыцарем свиты сенешаля ордена, брата Гийома. В одной из битв в Святой Земле стрела пронзила ему бок. Мне удалось вытащить своего друга с поля боя и поместить его в покоях нашей крепости.

Умирая, он сделал признание, которое перевернуло всю мою душу до основания и которое я нынче должен передать тебе. Т ак слушай. Мы, рыцари Храма, как никакой другой орден, должны хранить веру в сердцах своих. Много лет приходилось нам странствовать по землям ислама. Подобные испытания не могли пройти бесследно. И наши

Магистры пришли к идее создать некий план, в соответствии с которым все земли христианского мира должны уподобиться Святой Земле. Они решили основать древнюю власть жрецов, которая была известна еще в Египте. За спиной короля и его министров страной и миром станут управлять жрецы, посвященные, члены нашего ордена, которые и будут направлять общую жизнь людей в том направлении, в каком они сочтут нужным. Но для осуществления этой цели ордену следовало уничтожить власть королей и церкви.

На следующий день на допросе Эскен поведал инквизитору о своем ночном собеседнике и получил отпущение грехов. Гийом де Ногаре не преминул воспользоваться этими показаниями.

Королевский совет в Мобиссоне

Итак, мессир де Мариньи, какие новости?

– Ни одной плохой, ваше величество. Я только что из Парижа. Бунт усмирен. В Тампле после вашего отъезда все по-прежнему. Рыцарям еще раз был обещан протекторат папы.

Филипп сидел сейчас в своем любимом кресле, рассматривая на противоположной стене фламандский ковер, который украшал покои в Мобиссонском аббатстве. Король собрал своих верных слуг накануне государственного совета, чтобы обсудить с ними важные дела. При словах Мариньи Филипп резким движением вскочил с кресла и заходил широким решительным шагом из угла в угол. Затем он остановился перед своим камергером, которого с недавних пор начал называть суперинтендантом королевства, и пристально посмотрел на Мариньи.

– Мы должны заставить Магистра подчиниться королевской власти! – неожиданно громко произнес Филипп. Выдержав небольшую паузу, властитель Франции продолжил: – Глупый старик. Он все еще хочет играть в эти игры и считает себя совершенно независимым. Что ж, придется показать ему, кто является истинным правителем в этой стране. Я слышал, будто тамплиеры собирались после падения Святой Земли сделать мое королевство своей резиденцией. Тевтонские рыцари покинули Восток, чтобы основать свое государство среди язычников на северо-востоке Европы. Может быть, тамплиеры хотят сделать нечто подобное по отношению к югу Франции, чтобы быть поближе к Риму? Не случайно их подозревали в сношениях с катарами?

– Сир, я думаю, что это досужие домыслы, – неожиданно вмешался в разговор Гийом де Ногаре.

– Почему вы так уверены?

– По вашей милости, являясь вашим представителем при папском престоле еще в правление еретика Бонифация VIII, могу сказать, что подробнейшим образом изучил дела инквизиции относительно катар. И мне не удалось обнаружить никакого намека, даже самого слабого, на то, что эти отношения могли иметь место.

– Хорошо, хорошо! Я вам верю, Ногаре. Но слухи тоже не возникают без причины. Кому, как не нам, знать об этом.

И король вновь принялся расхаживать по комнате.

– План, который я собираюсь обсудить сейчас с вами, по моему разумению, должен быть осуществлен как можно скорее и любой ценой. Надо наказать этих возгордившихся предателей. Это по вине тамплиеров было сорвано взятие крепости Ас-калон. Тогдашний Магистр, желая разграбить город с помощью только своего ордена и тем самым получить наибольшую добычу, приказал завалить пролом в стене, и победа буквально уплыла из рук христиан. А вспомните Фридриха II! Император был настолько недоволен поведением тамплиеров во время крестового похода, что решил изгнать их из Сицилии и конфисковать владения рыцарей. Я уж не говорю о Людовике Святом, моем славном деде. Тамплиеры и тогда решили устроить торг за его спиной.

– Сир, – желая подлить масла в огонь, начал Ногаре. Известие о том, что король скрылся во время денежного бунта в замке Тампль, сильно его озадачило. Ногаре даже стал подумывать о побеге. Филипп вполне мог выследить своего легата и обнаружить приверженность последнего ереси катар. Но кажется, все опасения были напрасными. Во время бунта король был сам напуган, и его появление в Тампле объяснялось лишь игрой слепого случая. А сейчас повелитель хочет просто выместить свое унижение на тех, кто стал невольным свидетелем королевского позора. – Сир, позвольте напомнить вам о возмущениях самой Церкви относительно непристойного поведения некоторых служителей ордена Храма. В качестве собирателей податей рыцари принимают в свои ряды всех кого ни попадя, лишь бы платили соответствующий вступительный взнос. Так вот, один из таких служителей – неграмотный мирянин, ведущий беспорядочный образ жизни, – избил в кровь викария одной церкви.

– Спаси и сохрани! – быстро перекрестился король, моментально впадая при подобных «страшных» рассказах в свою обычную набожность. – И дальше, дальше что было?

– А дальше он совершил еще более дерзкий проступок, – продолжил легат, радуясь, что нащупал нужную тему и сумел завладеть вниманием короля. – Когда епископ запретил провинившемуся присутствовать при богослужении, пока он не очистится, собиратель податей, пользующийся как храмовник привилегией неприкосновенности, силой заставил священника отслужить обедню. Говорят, что епископ совершенно случайно избежал позорного избиения. А вспомните Иннокентия III. Папа часто говорил, что его апостольский слух постоянно возмущается жалобами на поступки рыцарей.

– Напомните, напомните мне об этом, Ногаре. Я вижу, что не зря сделал вас послом в Риме. Вы сумели узнать там немало полезного.

Ногаре любезно поклонился и продолжил:

– Папа Иннокентий III говорил, что рыцари Храма, нарушая божеский закон, позоря Церковь, с вызывающей надменностью злоупотребляют огромными привилегиями, которые были представлены им. Они дают свой крест всякому бродяге, который соглашается платить им ежегодно два или три денье, и думают, что подобные служители могут выполнять обязанности духовенства и имеют право на христианское погребение даже тогда, когда над ними тяготеет отлучение от Церкви. Совращенные таким образом демоном, они, в свою очередь, совращают души верных.

– Спаси и сохрани! Спаси и сохрани! – вновь начал осенять себя крестным знамением Филипп Красивый.

Мариньи, чувствуя, что уступил Ногаре пальму первенства в своем влиянии на короля, решил вступить в разговор и продемонстрировать свои познания и в этой области, а не только в том, что касалось финансов.

– Сир, я знаю, что при своем основании орден еще не проявлял никаких признаков опасной ереси. Сам святой Бернар благословил рыцарей. Все началось с того, когда один из Магистров попал в плен к вавилонскому султану. Он получил свободу при условии, что введет в орден антихристианские обряды. А еще я слышал, что в первые времена два тамплиера ездили верхом на одной и той же лошади. В одной из битв сидевший спереди поручил себя Христу и был тяжело ранен; другой поручил себя тому, кто лучше поможет ему, и остался невредим. Этот второй был, говорили, демоном, принявшим человеческий образ; он сказал своему раненому другу, что если бы он захотел уверовать в него, то могущество и богатство ордена увеличились бы. Тамплиер дал себя совратить, и с этого дня нечестие и заблуждения воцарились среди храмовников.

– Наивно, Мариньи, но вполне в народном духе. Можно распространить как слух. Позаботьтесь об этом, – отметил король. К этому моменту Филипп уже перестал ходить из угла в угол. Он застыл посреди комнаты, обдумывая что-то очень важное. – Дорогой Ногаре, я поручил вам как-то допросить этого перебежчика. Забыл, как его звали…

– Эскен де Флойран, сир.

– Вот-вот. Расскажите, что поведал вам этот Эскен.

Ногаре с трудом сейчас сдерживал охватившее его радостное волнение. Неужели все складывалось именно так, как он хотел? Допрос состоялся уже давно, в 1304 году, то есть два года назад, и Гийом даже решил, что король забыл о своем поручении. Но вот все сомнения позади. Филипп не на шутку заинтересовался делом храмовников. А тогда, в июне 1304 года, король Франции демонстративно подтвердил все привилегии тамплиеров и, несмотря на признания Эскена де Флойрана, в октябре того же года издал указ, которым рыцарям Храма предоставлялись новые привилегии, да еще в горячих выражениях восхвалялись их заслуги перед христианским миром. Тогда Ногаре потерял всякую надежду в скором времени расправиться с ненавистными рыцарями с помощью короля. Значит, что-то очень существенное, что-то очень важное заставило Филиппа изменить свое отношение к ордену. Подул ветер удачи, и теперь остается лишь молиться Богу Света всех катар, чтобы ветер этот не изменил направления. Теперь держись, последний бастион папства! Пожалуй, ему, Гийому де Ногаре, удастся все-таки раздуть очистительный пламень мести и сжечь в нем сначала тамплиеров, а затем и все остальное.

– Сир, – произнес вслух королевский легат и поперхнулся, – Сир! Упомянутый вами Эскен де Флойран говорил на допросе, что орден давно вынашивал план упразднения королевской и папской власти. Утратив свои владения в Святой Земле, они решили подчинить себе весь христианский мир, установив повсюду власть жрецов, которые бы правили за спиной короля и его министров. Роль жрецов орден решил взять на себя.

– Прошу вас обоих, как самых верных моих слуг, возьмите это дело ц свои руки, и немедленно. На ожидания уже нет времени. Начните немедленно осуществлять наш план. Залепите уши воском. Не слушайте ни папу, ни придворных. Не принимайте у себя никаких просителей, которые начнут появляться у ваших дверей от лица Святого престола или самих рыцарей. Будьте неколебимы. Найдется немало языков, готовых упрекнуть нас в том, что мы действуем не ради справедливости, а преследуем другие цели. План мой прост и понятен. Я решил, что если под мою крепость роют подкоп, чтобы взорвать стену, то следует рыть навстречу и плану храмовников противопоставить свой собственный. Надо в один день внезапно арестовать всех тамплиеров, которых удастся отыскать на территории моего королевства.

– Как?! – в один голос воскликнули глиняные человечки Филиппа Красивого и повскакали с мест.

Королю понравилось, что он так удачно смог дернуть своих марионеток сразу за все ниточки. Ему удалось удивить даже тех, кто претендовал на талант читать мысли повелителя Франции.

– Да! Именно так. Сегодня на большом совете я отдам приказ об аресте тамплиеров. Но, чтобы достичь цели, надо быть осторожным и предусмотрительным, поэтому то, что услышит совет, будет лишь частью плана. Вам же как своим преданным слугам я доверяю само его исполнение и наделяю вас огромными полномочиями.

– Но, сир, – обрел наконец голос Мариньи, – разве у нас достаточно сил, чтобы провести подобные аресты?

Король вновь зашагал по комнате. Если он вылепил этих уродцев из глины и сделал своими слугами, то это их дело придумывать, как осуществить его, Филиппа, самые смелые замыслы. Ногаре прочитал эту мысль во взгляде своего повелителя и понял, что настал его час.

– Смею заверить вас, дорогой мессир Мариньи, что подобной силой мы располагаем.

При этих словах король остановился и, стоя спиной к своим собеседникам, стал терпеливо ждать продолжения. Увидев, с каким вниманием король отнесся к его словам, Ногаре понял, что фраза, брошенная между прочим из простого желания утереть нос королевскому камергеру, может сейчас либо погубить его, либо помочь вознестись на недосягаемую высоту.

Филипп стоял и ждал продолжения, а Ногаре думал, как ему вывернуться. «Что погубило катар? – рассуждал лихорадочно легат. – Катар погубило то, что их назвали еретиками. Какая ирония судьбы! Теперь и тамплиеров следует обвинить в том же самом. Надо лишить их ореола святости и защитников христианства. И тогда против рыцарей ополчится весь христианский мир. От испуга предателей станет все больше и больше, и орден начнет разрушаться изнутри, превращаясь в колосса на глиняных ногах».

Не выдержав затянувшейся паузы, король повернулся к своему легату.

– У вас дурная манера, Ногаре, замолкать на самом интересном месте. Итак, я слушаю. О какой силе вы собирались поведать нам?

– Эта сила превосходит мощь любой армии. Она может сломить сопротивление десяти таких орденов, как храмовники. Я имею в виду Матерь нашу Святую церковь.

– Так, так. Предлагаете, как и в случае с безбожным папой Бонифацием VIII, объявить тамплиеров еретиками?

– Предлагаю просто собрать воедино показания свидетелей и отправить храмовников на костер. Сир, перед нами простая юридическая проблема, и больше ничего. Я недаром получил степень доктора права в Монпелье. Что-что, а подобный процесс я смог бы организовать и запутать всех в юридических тонкостях, в которых не очень-то разбираются наши враги. Отныне ведь я могу считать тамплиеров нашими врагами?

– Можете, можете, – медленно произнес король.

Филипп вплотную подошел к своему легату и положил ему руку на плечо. Голем оказался хитрее и умнее, чем он предполагал.

– Мстите за то, что вас отлучили от Церкви?

– Меня отлучил еретик, а значит, этот акт юридически не имеет силы.

– Тогда зачем вам это?

Вопрос был задан напрямую и требовал немедленного ответа. Не рассказывать же, в самом деле, внуку Людовика Святого о своей приверженности ереси катар и об очистительном пламени. Впрочем, на какое-то мгновение в душе легата родился соблазн прокричать королю прямо в лицо все, что он думает на самом деле, а там – будь что будет.

Филипп заметил странный блеск во взоре своего слуги и понял, что Ногаре недоговаривает чего-то самого главного. Однако не стал настаивать. К этому можно вернуться и позднее. Глиняный человечек возомнил себя слишком самостоятельным. Пусть потешится. Предложенный ход в этой сложной политической интриге был действительно великолепен: заменить назревающую гражданскую войну простым судебным процессом. Но такая мысль достойна лишь головы короля, а не его слуги.

За этим карликом нужен глаз да глаз. Пусть поможет расправиться с храмовниками, а там и его можно будет вернуть в прежнее состояние.

– Что ж! Подготовьте все для будущего процесса.

– Как будет угодно вашему величеству.

– Сегодня на совете я лишу архиепископа Нарбоннского звания хранителя королевской печати и передам эту должность вам, Ногаре.

Филипп бросил быстрый взгляд в сторону Мариньи и увидел блеск зависти и злобы, который на секунду прожег зрачки верного камергера. «Сначала битва титанов, сначала тамплиеры, а потом позабавлюсь борьбой карликов, – подумал король. – Нет, власть – это не только бремя, но и прекрасное развлечение. Хоть так можно бороться с бессонницей и ночными кошмарами».

Карлики остались за тяжелой дверью и слышали лишь, как король произнес: «Пишите, мессир Майард. Сего дня 14 сентября года одна тысяча триста седьмого от рождества Христова я, король Франции, приказываю арестовать всех тамплиеров, которые окажутся на территории моего королевства».

И больше уже ничего нельзя было разобрать в поднявшейся буре голосов и в грохоте падающих на пол тяжелых кресел.

Арест

«С горечью и обидой в сердце видим мы эти ужасные, достойные всяческого порицания примеры отвратительнейших преступлений, слушаем историю чудовищных злоумышлений, мерзких позорных деяний, поистине дьявольских, чуждых роду человеческому».

Этой фразой начинались тайные предписания Филиппа Красивого, обращенные к бальи и сенешалям на территории всей Франции. Предписания эти были разосланы 14 сентября 1307 года, чтобы указанные чиновники предприняли соответствующие меры для арестов тамплиеров во всем королевстве.

Король сообщал своим слугам, что, к его удивлению и ужасу, люди «истинно верующие и достойные» поведали ему о преступных деяниях членов этого ордена, которые «оказались волками в овечьей шкуре» и как бы вторично распяли Иисуса Христа, поистине причинив ему «куда более жестокие страдания, чем те, которые он уже претерпел на кресте». Эти люди, считаясь честными христианами, на самом деле во время приема в братство трижды отрекались от Иисуса Христа и трижды плевали на Святое распятие. Затем, полностью сняв мирскую одежду, они нагими представали перед кем-либо из старших братьев, отвечающих за их прием в члены ордена, и тот человек целовал их пониже спины, в пупок и в губы «самым бесстыдным образом, однако в полном соответствии с нечестивым уставом этого ордена».

Более того, по обету они затем обязаны были потворствовать преступным плотским утехам с другими членами ордена или сами должны были стать содомитами, «когда их просили об этом, от них требовали этого, и у них не было ни малейшей возможности отказаться».

И наконец, «эти нечистые люди отказывались от чаши со святой водой» и совершали подношения идолам.

Тамплиеры своими порочными словами и делами «оскверняли нашу землю, загрязняя ее развратом, стирая с лица ее Божью росу и отравляя чистый воздух, которым мы дышим».

«Сперва, – признавался король в своем предписании, – я сомневался в справедливости всех этих обвинений, полагая, что доносчики и распространители столь отвратительных и невероятных слухов вполне могли действовать по злобе, из зависти, в припадке гнева или же побуждаемые алчностью, а не из одного лишь желания защитить истинную веру и справедливость». Однако же обвинения были столь многочисленны, аргументы столь правдоподобны, что это вызвало у короля «достаточно серьезные опасения и подозрения».

А потому он встретился с папой и созвал на совет королевскую курию, куда входили прелаты и бароны, чтобы всесторонне рассмотреть этот вопрос и докопаться до истины. В результате всех дискуссий, подкрепленных к тому же просьбой о помощи Гийома де Пари, назначенного папой инквизитором Франции, «взывавшего к силе нашей руки», король издал указ о повальных арестах тамплиеров и содержании их в тюрьме до церковного суда. Их имущество, как движимое, так и недвижимое, подлежало конфискации и отправке – без изъятия! – на хранение в королевскую казну.

Считалось, что даже если некоторые рыцари окажутся невиновными – а это было вполне вероятно, – то судебное расследование все равно пойдет им на пользу, ибо все тамплиеры оказались чересчур сильно скомпрометированными.

Заканчивалось тайное предписание следующими словами: «Мы, кого Господь поместил на сторожевую башню королевского величия, чтобы мы имели возможность оттуда защищать вероучение Святой церкви и всеми силами стремились множить ряды истинно верующих, приказываем приступить к осуществлению данного предписания на утренней заре 13 октября в пятницу».

С этого момента история ордена полна, с одной стороны, всевозможных тайн, а с другой – поведение самих тамплиеров поражает своей демонстративной нерешительностью. Создается впечатление, будто храмовники, зная о готовящихся массовых арестах, и не собирались ничего предпринимать.

За несколько недель до арестов сенешали короля беззастенчиво проникали на территории, принадлежащие ордену, чтобы заняться описью имущества, которое в скором времени должно было отойти в казну. Во избежание подозрений предлагалось то же самое сделать и по отношению к другим орденам под тем предлогом, что настала пора платить церковную десятину. Однако лишь слепой не видел истинной причины подобной активности.

Наконец папа Климент V накануне арестов сам вызвал к себе высших сановников ордена. Папа сообщил им об обвинениях. Тамплиеров предупреждали и в явном виде давали понять, что во Франции им больше делать нечего, а оставаться в Париже просто опасно. Но иерархи спокойно возвратились к себе в Тампль и начали покорно ожидать, когда их придут арестовывать.

И еще одна очень важная деталь, которая, скорее, не проясняет, а лишь усугубляет общую атмосферу таинственности вокруг всех описываемых событий.

Так, накануне своего ареста, 12 октября, Жак де Моле присутствовал на погребении жены брата короля Шарля де Валуа Екатерины и имел честь держать шнурок балдахина. Магистра предупредили. Предупредили явно и тайно. Папа сам поведал ему о тех обвинениях, которые возводили на орден слуги короля, а сенешали и бальи начали уже проводить опись имущества. В этой ситуации надо было предпринимать какие-то контрмеры – призывать к оружию братьев, объявлять осадное положение и в боевом порядке покидать Париж и Францию. Нечто подобное и совершили, например, храмовники Испании, когда очередь дошла и до них. Так, несмотря на арест Магистра Арагона и захват крепости Пенискола, король Хайме II не смог добиться полного успеха. Крупные и стратегически важные замки Испании по-прежнему были в руках тамплиеров, которые быстро укрепили свои позиции, намереваясь оказать вооруженное сопротивление. Миравет, Монсон, Аско, Кантавьеха, Вильель, Кастельоте и Чаламера не сдавались. Эти крепости были неприступными для мавров и для короля. Военные действия завершились лишь два года спустя, когда храмовники сами неожиданно выразили желание сдаться на милость папы.

Напомним, что военная мощь ордена намного превосходила и по численности и по мастерству пятитысячное войско Филиппа Красивого, которое проигрывало одну битву за другой в сражениях с англичанами.

Но вместо этого Магистр принял приглашение короля, сделав вид, что ничего не происходит. В этом поведении чувствуется сознательная готовность принести себя в жертву.

Чтобы хоть в какой-то мере разобраться в причинах столь странного поведения доблестных рыцарей Храма, обратимся к списку арестованных. Но прежде напомним, что к 1307 году орден серьезно изменился в сравнении с первыми славными годами своего существования. Два цвета боролись между собой: белый и коричневый. Причем коричневый все больше и больше начинал доминировать в ордене. Напомним, что коричневое одеяние носили в братстве не рыцари, не воины, а люди низкого происхождения – в основном крестьяне. Так вот. Признание в некоторых, а то и во всех преступлениях, перечисленных в королевском указе от 14 сентября 1307 года, было получено от 134 из 138 тамплиеров, допрошенных в Париже. Стойко сопротивлялись пыткам и всевозможным издевательствам лишь четверо. Но о них мы поведем особый разговор, дабы не сгладить впечатления о высоком и непобедимом духе этих людей, которых просто забыли предупредить заранее, что надо сдаваться и начинать признаваться во всех грехах. Эти четверо безнадежно и бессмысленно отстаивали честь ордена и свое человеческое достоинство. Но в этом бессмысленном упорстве четырех рыцарей давала знать о себе та неистребимая сила, присущая рыцарям Храма еще в былые годы, которая и должна была в конечном счете направить челн после мучительного акта самоочищения и самосожжения к светлым, как казалось тамплиерам, и грандиозным по своему замыслу целям.

Вот коллективный портрет тех, кто торопливо произносил свои признания и проклинал под страхом пыток тот час, когда они вступили в орден. Вот она, коричневая грязь, комья земли, от которых надо было очистить белую тунику с красным крестом – символом мученичества.

Признания были получены как у руководителей ордена – Жака де Моле, Великого Магистра, и Гуго де Пейро, генерального досмотрщика, – так и у самых скромных его членов, например у Рауля де Грандевиля, хранителя плугов в приорстве тамплиеров в Мон-Суассоне. В 73 случаях по показаниям свидетелей на парижском и других заседаниях суда можно довольно точно определить социальный статус подсудимых: 15 из них были рыцарями, 17 – священниками (или капелланами) и 41 – служителями (или «сержантами»). Из других протоколов следует, что почти наверняка еще 28 обвиняемых были служителями, хотя и остальные 38 – известны только их имена – вряд ли обладали высоким социальным статусом. Средняя продолжительность их пребывания в ордене составляла 14 лет, а средний возраст вступления в орден был около 29 лет. В подобных обстоятельствах можно было бы вообще забыть о четверке стойких рыцарей, ни в чем не желавших признаваться, – столь впечатляющим был перечень полученных признаний и столь далеко идущие последствия он имел, безусловно подтверждая «серьезные подозрения» обвинителей даже в тех случаях, когда подозрениям этим явно не хватало объективной определенности.

Большая часть тамплиеров, состоящая в основном из так называемой коричневой братии, старалась изобразить себя невинными жертвами жестокой системы, справиться с которой им было не под силу. Признаваясь, что с ними совершали развратные действия, подсудимые утверждали, что участвовали в этих действиях против своей воли.

105 человек признались в том, что отречение от Иисуса Христа было в той или иной форме им навязано, но многие взяли на вооружение расхожую формулу: они поступали так «ore et non corde», то есть только на словах, ибо в сердце своем веру в Господа сохранили.

123 человека признались, что плевали на Распятие или на землю возле него или на различные изображения распятого Христа по приказу тех, кто принимал их в орден, однако некоторые утверждали, что плюнули в сторону или же просто притворились, что плюнули.

В 103 случаях подсудимые утверждали, что их целовали в неприличные места, обычно пониже спины и в пупок. Есть и некоторые вариации: один тамплиер, например, получив приказание поцеловать приора в пупок, решил этого не делать, потому что «живот у него был весь в струпьях от чесотки», и всего лишь коснулся живота носом.

В 102 протоколах имеются прямые и косвенные указания на то, что гомосексуальные связи между членами ордена поощрялись, хотя некоторые свидетели всего лишь «слышали от других» о том, что у братьев общие постели. Лишь трое тамплиеров признались, что на самом деле имели гомосексуальные связи с другими братьями, и один из них, Гийом де Жиако, служитель в доме Великого Магистра, показал, что, будучи на Кипре, имел сексуальные сношения с де Моле по три раза за ночь.

Что же касается идолопоклонства, то парижские слушания мало это прояснили. Всего 9 человек понимали, о чем идет речь; все они видели какую-то голову – от одного до двенадцати раз, – которой поклонялись тамплиеры во время своих собраний в таких далеких друг от друга городах, как, например, Париж и Лимасол. Голова выглядела по-разному: то с бородой, то ярко раскрашенная, то из дерева, то из серебра, то позолоченная, а то вдруг с четырьмя ногами – двумя спереди и двумя сзади. Наиболее четкое описание дал разговорчивый служитель ордена Рауль де Жизи. Он видел эту голову семь раз на различных собраниях братства, где иногда председательствовал Гуго де Пейро. Когда голова показывалась, все присутствующие падали ниц, поклоняясь ей. Выглядела голова жутко и была похожа на демона: стоило Раулю ее увидеть, как его охватывал страх и он едва мог сдерживать дрожь. Однако же, по словам рассказчика, в душе он никогда ей не поклонялся.

С некоторыми вариациями та же тема повторялась и на слушаниях в провинциях. В Каоре, например, большая часть свидетелей согласилась с показаниями того, кого допрашивали первым, – горожанина Пьера Донадери, сына местного буржуа. Его принимали в орден лет 30 назад. Во время обряда посвящения, происходившего в часовне, он, отойдя в сторону, снял с себя мирскую одежду и надел платье тамплиера, после чего, вернувшись к приору, обнаружил, что тот стоит «на четвереньках, подобно зверю», а он, Пьер Донадери, должен поцеловать его пониже спины и в пупок, а потом плюнуть на крест и многократно отречься от Бога.

Прошло не очень много времени, и подобные же признания стали делать рыцари, высшие иерархи ордена. Уже белая братия принялась чернить себя и поливать грязью белый хитон, словно совершая обряд самобичевания.

А 24 октября было сделано признание и самим Жаком де Моле. Он сообщил инквизитору Гийому де Пари, что был принят в орден сорок два года назад в Боне, в диоцезе Отён, Умбертом де Пейро, Магистром Англии, и Амори де ла Рошем, Магистром Франции. И признался далее, что после того, как он дал множество клятв относительно соблюдения обычаев и законов ордена, его плечи окутали плащом тамплиера, и приор Умбер де Пейро приказал принести бронзовый крест, на котором было изображено Распятие, и велел ему (Моле) отречься от Иисуса Христа, чье изображение держал перед ним. Он нехотя подчинился; потом ему велели плюнуть на Распятие, но он плюнул на пол. Когда его спросили в суде, сколько раз он плевал на Распятие, он поклялся, что плюнул только один раз и помнит это очень хорошо.

Зачем нужно было старому Магистру (в это время ему уже было за шестьдесят) чернить себя и делать подобные признания? Если он действительно раскаялся, то почему нельзя было произнести подобные признания сразу после ареста, почему понадобилось 10 дней передышки?

Впрочем, некоторые историки склонны объяснять неожиданное признание Магистра тем, что де Моле был совершенно сбит с толку, насмерть перепуган и, казалось, абсолютно утратил почву под ногами, ни разу не проявив себя в тот ответственный момент как сколько-нибудь решительный руководитель. Причину подобного состояния историки видят в том давлении, которое оказывали на Магистра королевские чиновники.

Во-первых, никто из историков, стремящихся представить портрет разбитого и замученного старика, сам и в глаза не видел де Моле. О человеке нельзя судить лишь по репликам, записанным на допросе инквизиции, где нет и не может быть никакой объективности.

Во-вторых, историки сами оказываются под влиянием собственного метода, основанного лишь на сборе фактов, не учитывая того, что описываемая эпоха была полна тайн и мистицизма.

Человек, стоящий во главе самого могущественного ордена, вряд ли мог напоминать обыкновенного испуганного старика. Магистр был воином, и напугать его мало что могло после тех крестовых походов, в которых он принял самое активное участие. Скорее всего, безразличие де Моле, его готовность произнести любое признание были продиктованы тем, что Магистр на этом этапе своей славной жизни осознал, что он успел-таки сделать нечто очень важное, нечто такое, с чем не может сравниться ни позор, ни физические муки, ни смерть. Что же касается «коричневых», то они спасали свою жизнь как могли и поэтому отвечали с готовностью на все вопросы инквизиции, прибавляя и от себя немало.