Текст книги "Особое задание"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Что ты себе опять насмотрела?

– Жакетик, – сообщила девушка. – Я тут себе у одной старушки присмотрела, приценилась. Она три тысячи просит, но сказала, что и за две отдаст. Вишь, Степан скоро на фронт уйдет, а мне губернский комсомол поднимать. Не знаю, изберут меня председателем губернского комитета РКСМ или нет, да это неважно, а у меня и одежды-то приличной нет. Лучшее платье мне в прошлый раз беляки изодрали, а новое не купить, и материи нет, чтобы сшить. Было у меня кое-что, так всё старое. Неужели не замечал? Я же, чтобы в Москву съездить, по знакомым ходила, одежду собирала. А куда годится, чтобы комсомольский вожак ходил как полохало?

Мне вдруг стало жалко девчонку. Не обращая внимания на народ, бродивший по вечерней Москве, крепко обнял её и поцеловал.

– Дам я тебе денег, покупай.

Мы вернулись в гостиницу. По какому-то случаю – может, в честь годовщины революции, по трубам второй день шла горячая вода. Полина, ни разу в жизни не купавшаяся в ванне, ограничилась помывкой из душа, моей радости не поняла, но я был счастлив. Хуже, что ванна, не чищенная со времен той же революции, была даже не желтая, а коричневая. Чистящего средства или хотя бы соды достать не удалось, но отыскался пакет сухой горчицы. Вспомнив «домашние хитрости», печатавшиеся в журналах времен позднего СССР и Перестройки, я так отдраил ванну, что любо-дорого поглядеть.

Пока девушка хлопотала по хозяйству, готовя нехитрый ужин, я решил по-быстрому искупаться. Когда ещё в эпоху гражданской войны удастся принять ванну?

Только-только набрал воды, залез, как явилось моё «сокровище». Хихикнув при виде меня и даже слегка смутившись, словно впервые видела голого мужчину (по крайней мере, раз пять видела), спросила:

– Вова, а откуда у тебя деньги?

– Взятку взял, – ответил я. – Вот сегодня иду это я, иду и думаю, а не взять ли мне взятку? Пошел и взял. А ты что подумала, что украл?

– Дурак ты Вовка, – надула девушка губки.

Пристроившись у ванны на специальной подставочке, начала поглаживать мои шрамы.

– Не болят?

Я только пожал плечами. Рука болела к перемене погоды, так это и хорошо, есть свой барометр. А сквозная иной раз побаливала, но терпимо.

А ручонка Полины тем временем начала перемещаться от шрама на груди к животу, а потом дальше…

Девушка немного поверещала – мол, куда ты такой мокрый, новую блузку испачкаешь, ужин остынет, но потом смирилась с неизбежным.

Ужинать мы сели поздно. И даже очень поздно. Я сам не ожидал от себя такой прыти, да и Полина тоже.

– А вот кому-то вначале не понравилось, – подколол я барышню.

– Так мало ли, что кому поначалу, – невозмутимо парировала она. – Всё по товарищу Марксу!

– В смысле? – опешил я. – Причем здесь товарищ Маркс?

– Ты три закона диалектики знаешь? Единство и борьба противоположностей, когда стороны, которые исключают друг друга, дополняют друг друга и находятся в неразрывном единстве. Ты мужчина, а я женщина. Мы противоположны, но не можем друг без друга. Так?

– Ага, – кивнул я, не в силах что-либо возразить. В восемнадцатом году ещё не знали ни о трансгендерах, ни о другой мути, всплывшей наверх.

– Второй закон – переход количества в качество!

– Ну, тут понятно. А как быть с отрицанием отрицания?

– Фи, – скривила Полина носик. – С этим-то как раз просто. Переход из одного качественного состояния в другое произошел после преодоления старого качества и вторичного принятия в новом виде. Словом, я превратилась из девушки в женщину, вот и всё.

С классиками не поспоришь! С этими мыслями мы и начали пить чай.

– Вова, а за что тебе премия?

Зараза ты! Я чуть чаем не подавился.

– А с чего ты решила, что я премию получил?

– Взяток ты не брал – сам говорил, что охранником работаешь, а кто охраннику взятки даст? Воровать не умеешь, – стала перечислять Полина. – А ещё у тебя в кармашке часики тикают, а раньше их не было. Ты бы показал, что ли.

Шерлок Холмс без трусов! Пришлось доставать карманные часы, врученные мне вместе с премией. Давно хотел заполучить часы, правда, мечтал о наручных. Но карманные, да ещё с такой гравировкой, тоже неплохо. Круче только «Почетный чекист», но до его учреждения ещё пять лет, а «Красное знамя» нашему брату не светит.

– Ого! – восхищенно сказала Полина, взвесив часы на ладони, открыла крышечку и начала читать: – Товарищу Аксенову В. И. от ВЧК. Ф. Дзержинский.

Часы мне вручал не Дзержинский, а Кедров. Сказал, что Феликс Эдмундович очень хотел бы со мной встретиться, но со временем у него беда.

Возвращая мою первую награду (вру, первой была кожаная куртка, оставленная у тетки), Полина произнесла:

– Ты мне недавно сказал, что станем жить вместе. Но ты же меня не любишь, да, Володя?

Глава седьмая
Первая годовщина революции

В Ижевске ещё идут бои. Добровольческая армия продолжает Кубанский поход, в Крыму немцы, в Архангельске англичане, американцы и французы, в Одессе и Севастополе тоже французы. Как говорится, «список можно продолжить». А в большевистской Москве решили устроить праздник. Кто-то шипел: «Устроили пир во время чумы!», кто-то подсчитывал, что затраты на подготовку и сам праздник сопоставимы с расходами на полк четырехбатальонного состава, а я был совершенно согласен с правительством, решившим устроить грандиозное мероприятие. Праздник нужен даже тогда, когда всё кажется мрачным и тягостным, вернее – когда всё мрачно, он и требуется!

Кедров взял меня с собой на совещание, посвященное вопросам безопасности и охраны общественного порядка во время демонстрации.

Для чего я ему потребовался, непонятно. Возможно, просто для представительности. Типа – у всех есть адъютанты и порученцы, чем же он хуже? Но быть в адъютантах у Кедрова не страшно.

Заседание проходило в Моссовете, и народа собралось немного. Видимо, всё, что можно было решить, уже решили, демонстрация уже завтра, а сегодня только ставили точки над «i».

Председательствующий – мужчина средних лет, с небольшой бородой, но довольно пышными усами, в очках, единственный среди присутствующих, одетый не в военную форму или кожанку, а в костюм-тройку, похожий на приват-доцента из старого фильма про революцию, кивнул в сторону военного товарища, судя по манерам, из «бывших».

– Что у нас с армией?

Военспец, представлявший Московский военный округ – не то помощник Муралова, не то начальник штаба, сообщил, что красноармейцы будут стоять в оцеплении вокруг Красной площади, организована охрана внутри, по периметру, создан подвижный резерв на случай неожиданного нападения извне. Но от диверсий или террористического акта в отношении вождей со стороны участников демонстрации он защитить не сможет.

Пока военспец докладывал, до меня дошло, что «приват-доцент» – это председатель исполнительного комитета Моссовета Лев Борисович Каменев, тот самый, который «и Зиновьев», оба были названы Лениным штрейкбрехерами и другими нехорошими словами за статью в газете, где они накануне Октябрьской революции выступили против переворота.

Лев Борисович, внимательно слушавший докладчика, перевел взгляд на Кедрова, представлявшего ВЧК.

– Михаил Сергеевич, как я полагаю, по линии ВЧК всё обстоит хорошо?

– Так точно, товарищ Каменев, – четко доложил Кедров, словно он в прошлом был не врачом и не революционером с большим стажем, а полковником какого-нибудь гвардейского полка. – Сотрудники ВЧК будут находиться среди участников демонстрации, контролировать колонны изнутри, также они станут осуществлять физическую охрану руководства республики.

– А как они будут контролировать демонстрантов? – не унимался Каменев, словно Михаил Сергеевич мог дать полный и емкий ответ.

Говорили, что у Моссовета – точнее, его исполнительного комитета – с Дзержинским сейчас большие «терки», потому что исполнительная власть считает себя главной властью в пределах РСФСР, а ВЧК во главе с Дзержинским так не считали.

– К каждому из участников чекиста не приставишь, – пожал Кедров плечами. – Но наши сотрудники будут реагировать на все необычное, на все резкие или ненужные движения, на попытки достать оружие. Само собой, от всех случайностей мы не застрахованы.

– Это да, – кивнул Каменев и, сняв очки, подчеркнуто тщательно принялся вытирать стекла белоснежным платком. Закончив, водрузил их на переносицу и перевел взгляд на меня:

– Молодой человек, как я полагаю, ваш сотрудник?

– Так точно. Товарищ Аксенов в недавнем прошлом – начальник отдела по борьбе с контрреволюцией одной из северных губерний, а ныне прикомандирован к Центральному аппарату. Владимир Иванович смог раскрыть белогвардейский заговор, направленный на взрыв моста через реку Шексну. По мнению руководства ВЧК – очень перспективный товарищ, – сообщил Кедров.

Мелочь, а приятно. Я не стал поправлять Кедрова, что мост был не через Шексну, а через реку поменьше, а раскрывал заговор не только я, а многие товарищи, включая мою разлюбезную Полину-Капитолину, рискнувшую влезть в самое логово контрреволюционеров и изрядно за то пострадавшую. Кстати, а под словом «руководство», кого имеет в виду Михаил Сергеевич? Себя или коллегию ВЧК, включая самого Дзержинского?

– Похвально, что центральный аппарат привлекает на службу толковых провинциальных сотрудников, – похвалил моих начальников Каменев. Посмотрев на меня, прищурился: – Товарищ Аксенов, а что бы вы предложили для улучшения контроля?

Вот сейчас как встану да предложу! И барражирующие вертолеты, и снайперов на Кремлевской стене, и проверку документов у демонстрантов, и рамки металлоискателя! А ещё – удалить руководство страны от проходящих мимо людей метров на тридцать-сорок, чтобы затруднить стрелку из пистолета или метателя гранаты работу!

Но вместо этого я встал, уже привычным движением оправил ремень, загоняя складки гимнастерки за спину, и сказал:

– Есть одно предложение, товарищ Каменев, но оно будет звучать странно, а может, и просто смешно.

– Скажите, – заинтересовался Каменев. Обведя взглядом присутствующих, сказал: – Думаю, присутствующие товарищи не станут смеяться, даже если предложение прозвучит нелепо.

Я ещё немножко потянул время, пытаясь сообразить, чтобы мне такое предложить? В голове мелькали демонстранты, державшие в руках шарики, флажки и флажочки. О, придумал!

– Я бы предложил дать каждому из участников демонстрации по флажку, чтобы они шли и размахивали ими.

На несколько секунд, а может, даже и на минуту-другую в зале заседаний воцарилась тишина. Первым суть моего предложения понял, разумеется, Кедров.

– Как я понимаю, демонстранты станут держать флажки, чтобы их руки были заняты?

А вот до «приват-доцента» идея дошла не сразу. Каменев нахмурился, переводя взгляд то на меня, то на Кедрова.

– Поясните, товарищи чекисты. Причем здесь флажки и занятые руки?

Поймав взглядом кивок Кедрова, я начал разъяснять:

– Чтобы выстрелить или бросить бомбу, террористу потребуется свободная рука. Стало быть, ему нужно уронить флажок или спрятать его, чем сразу же привлечет внимание контролера из ЧК.

Кажется, теперь и Лев Борисович Каменев понял, в чем суть.

– А знаете, товарищ… э-э… Аксенов, правильно? В вашем предложении есть рациональное зерно. Единственное, что до завтра на Московских фабриках просто не успеют изготовить такого количества флажков. Может быть, потом, на следующую демонстрацию, воспользуемся вашей идеей.

– Товарищи, здесь есть ещё одно «но», – вмешался суровый товарищ в кожаной куртке, из московского городского комитета партии. – Предложение товарища из ЧК очень похвально, но после демонстрации участники станут выбрасывать флажки. Куда годится, если в урнах или в канавах станут валяться маленькие красные флаги? Напомню, что флаг является одним из символов нашей борьбы за свободу!

Завязался небольшой спор между высокопоставленными московскими чиновниками, станут ли выбрасывать участники демонстрации флажки или отнесут их домой как дорогой сердцу сувенир? Пришли к выводу, что выбрасывать не станут, но предварительно необходимо провести разъяснительную работу с демонстрантами на предмет бережного отношения к символам пролетарского государства, даже если этот символ и маленький.

Когда мы возвращались на Лубянку, Кедров спросил:

– Владимир Иванович, а как вам пришла в голову такая идея?

Идея мне в голову пришла, когда я вспомнил, как одна из европейских авиакомпаний в конце восьмидесятых годов предложила надевать на указательные пальцы пассажиров пластиковые колечки на специальной защелке. Такое колечко не помешает пользоваться ножом и вилкой, взять в руки стакан или совершить иное безобидное дело, но вот нажать на спусковой крючок пистолета или привести в действие бомбу станет затруднительно, а то и вообще невозможно. Идея понравилась авиакомпаниям, но вызвала резкое противодействие у всех правозащитных организаций и была объявлена незаконной, так как от затеи с колечком недалека идея заковывать пассажиров в кандалы.

Естественно, что про авиакомпании и колечки я говорить не стал, сказал иное:

– Читал где-то или от кого-то слышал, что во время сбора винограда работников заставляют петь, чтобы рот был занят и они не ели чужие ягоды.

– Хм, а ведь и точно, – кивнул Кедров. – Я видел пару раз сбор винограда, там действительно пели песни.

Мы прошли ещё метров сто, как вдруг Кедров спросил:

– Владимир Иванович, а не стоит ли оставить в Москве вашу подругу? Собственно говоря, я из-за этого и взял вас с собой, чтобы спросить. Иного времени, чтобы поговорить, у нас просто не будет, а послезавтра, как помню, все делегаты съезда должны уехать домой.

Вот тут я чуть не сел на грязный осенний асфальт. Нет, я не удивился, что Кедрову известны нюансы моей личной жизни – «доброхотов», докладывавших начальству о том, кто, с кем, где и когда, хватало во все времена. Удивило другое. Михаил Сергеевич Кедров, о ком писали во времена Перестройки как о палаче, остановившем наступление белогвардейцев и англичан на Русском Севере только благодаря расстрелам, заботится о моей личной жизни.

– Владимир Иванович, я не лезу в вашу личную жизнь, – продолжал Кедров. – Но я всё-таки старше вас на двадцать лет. Не могу вам давать советы в таком деле, но если вы решили отложить обустройство вашей семейной жизни до победы мировой революции, до окончания гражданской войны, то можете и не успеть. Все дела подобного рода нужно делать здесь и сейчас, не откладывая.

Нет, я определенно что-то не понимаю в этой жизни! Сколько помню, первую жену Михаила Сергеевича Ольгу Августовну Дидрикиль, кстати, свояченицу ещё одного очень известного революционера, Николая Ивановича Подвойского, сумевшего пережить «большой террор», а ещё тетушку Артура Артузова, отличал скверный характер. Нынешняя супруга Кедрова Ревекка Пластинина, с которой он сблизился в Вологде, была нервной и больной дамой, причинявшей мужу одни неприятности!

– Михаил Сергеевич, разрешите, я вначале поговорю с Полиной? – осторожно попросил я. – Возможно, она сама не захочет оставаться в Москве.

– Разумеется, Владимир Иванович, – закивал Кедров. – Необходимо дать выбор самой женщине, и никак иначе.

Я с облегчением перевел дух. Вот только Полины мне здесь не хватало! К тому же я не уверен, что и сам в ближайшее время останусь в Москве. Нет уж, пусть возвращается в Череповец, комсомол поднимает! А завтра, к слову, она пойдет в одной из колонн демонстрантов. Не то с ткачихами, не то с поварихами. А мне, кстати, вождей охранять.

Человеку, своими глазами видевшему открытие олимпиады в Сочи, привыкшему к чудесам науки и техники, использующимися для увеселения публики, празднества, посвященные Первой годовщине Октябрьской революции, должны были бы показаться наивными. Но нет.

Возможно, я настолько вжился в роль Володи Аксенова, родившегося за два года до двадцатого века, что деревянные подиумы, не прикрытые обивкой, и холщовые транспаранты, раскрашенные яркими красками, воспринимались как некое чудо. А может, дело в другом? Возможно, всё в натуральности и естественности? Стареющая светская львица с кукольно-гладкой кожей и неестественной улыбкой прокачанных «губок» проигрывает рядом с женщиной её возраста, ни разу не лежавшей под ножом пластического хирурга, но сохранявшей первозданное обаяние.

Уже на подходе к Красной площади можно было полюбоваться на балаганчики и палатки Охотного ряда, расписанные за одну ночь молодыми авангардистами. Эх, будь у меня машина времени, разломал бы эти деревянные конструкции, отвез бы в двадцать первый век и «загнал» бы на Сотсбис как образец советского символизма! Нет, не загнал бы. Совесть бы не позволила, а заодно и супруга-искусствовед!

Всю ночь шел дождь, и ожидали, что демонстрация пройдет в пасмурную погоду. Но седьмого ноября тучи рассеялись, и яркие лучи солнца освещали и древнюю Красную площадь, и множество красных знамен!

Что-то меня потянуло на лирику. Но и на самом деле было красиво. Множество знамен, кроме этого каждая колонна несла оригинальные плакаты профессиональных союзов. Над головами демонстрантов плыли разрисованные картонные фигуры грузчиков, согнувшихся под тяжестью мешков, рабочих с какими-нибудь атрибутами профессий – резцом или молотом, химиков в белых халатах, печников с мастерками, плотников с топорами.

Кто-то сравнивал советские демонстрации с карнавалами. А что, в этом сравнении что-то есть!

Демонстранты шли со стороны Исторического музея. Проходя мимо руководителей государства, стоявших так, что каждого можно было потрогать, кричали «Ура!». Разве что в некоторой безопасности находился тот из руководителей, кто в данный момент выступал с трибуны, возвышавшейся над землей метра на три.

Среди руководителей замешались чекисты из отряда Лациса, а я стоял в трёх метрах от общей группы, старательно изображая простого парня, решившего поглазеть на зрелище, а не на наших вождей.

Прямо на демонстрации показывали инсценировки. Вот эта наверняка что-то типа «Смерти самодержавия». Смирненькая лошадка, деловито тащившая телегу, на которой стоит огромный гроб, увенчанный Большой короной Российской империи. Конягу ведут под уздцы генерал с длинными седыми бакенбардами, едва не волочившимися по брусчатке, и важный сановник врасшитом золотом мундире. Возможно, придворный наряд подлинный, снят с какого-нибудь камергера.

Грузовичок, везущий на себе огромный глобус, в который воткнут красный флаг, символизирующий пролетарскую революцию на одной шестой части суши. Вроде, по современным данным, только девятая, но всё равно немало.

Среди демонстрантов шло много артистов цирка. Не стану говорить про одно из важнейших видов искусств, но про то, что цирк любили всегда, с этим сложно спорить[5]5
  «Пока народ безграмотен, из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк». Эту цитату часто приписывают Ленину, но многие исследователи сомневаются в ее подлинности.


[Закрыть].

Циркачи шли по площади и работали так, как если бы это происходило на манеже. Жонглеры подкидывали шары, атлеты сгибали подковы и рвали цепи, акробаты кувыркались. На отдельной платформе, двигавшейся без помощи автомобиля или коня, зазор между землей и днищем прикрывал кумач, позволяя только догадываться об источнике тяги, метатель ножей пытался попасть в привязанную к деревянному щиту красивую женщину, но каждый раз промахивался, и лезвие втыкалось в одном-двух сантиметрах от головы и туловища несчастной.

Когда я увидел метателя, в голове что-то щелкнуло. Обычно в фильмах про диверсантов (хоть наших, хоть ихних) любят показывать, как тяжелый нож преодолевает расстояние в тридцать, а то и пятьдесят метров, попадая в горло или сердце жертвы, и та молчаливо падает либо на землю, либо в воду. Специалисты над такими сценами дружно хихикают, говоря, что даже десять метров – это уже много, а реально можно попасть не дальше, чем с шести-семи метров.

Метанием ножей мне заниматься не приходилось, но уверен, что с трех-четырех метров (расстояние от группки вождей до циркачей) попасть хоть в Ленина, хоть в Свердлова или в Троцкого, ради годовщины Октября пригнавшего бронепоезд в Москву – не проблема.

Я уже начал обдумывать, как скинуть метателя с подиума, чтобы это выглядело естественно, но потом вдруг осознал, что и мои нынешние мысли, и план – полнейший бред! Что здесь никакого покушения не произойдет. А циркач просто старательно делает свою работу, пытаясь произвести впечатление на зрителя.

Я ещё помнил демонстрации времен «застоя» и начала «перестройки», помнил их занудливость и формализм, когда в классе, а потом в институте строжили – мол, явка обязательна, а если кто не придет, пущай пеняет на себя. Здесь я чувствовал искренность. Да-да, она прямо-таки исходила от людей, идущих в колоннах. Чувствовалось, что эти простые люди – рабочие и подмосковные крестьяне, домохозяйки и служащие, демобилизованные солдаты и школьницы – искренне рады пройтись по площади, посмотреть на своих вождей, выразить своё искреннее восхищение.

Вот так и рождаются культы личности.