Текст книги "Дарвин"

Автор книги: Евгений Гришковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Евгений Гришковец
Дарвин

Как же я всё-таки выбрал то образование, которое, в итоге, получил, и другого у меня нет? Я помню процесс выбора и помню все возможные варианты. Весело об этом вспоминать. Очень весело.

Бабушка с дедушкой, по отцу, были у меня биологами. А если точнее, ихтиологами. Когда-то давно, сразу после войны, они закончили томский университет, биолого-почвенный факультет. Специализировались они в области ихтиологии. Ихтиологи, кто не знает, изучают рыб. Научной карьеры они не сделали. Дед был сильно изранен во время войны. К началу той самой войны он закончил три курса университета. Как только война началась, он ушёл на фронт. Воевал два года, был весь искалечен, долго лежал по госпиталям, вернулся в конце войны в свой Томский университет, там на своём новом курсе встретил бабушку, вместе с ней университет закончил и прожил с ней всю жизнь. Сразу по окончании учёбы у них была научная деятельность.

Я помню их рассказы про Каспий, про научно-исследовательское судно. Про изучение рыб, приключения, про то, что у них тогда чёрной икры было больше, чем хлеба, и этой икры они наелись на всю жизнь. Потом родился отец. А потом они всю жизнь проработали в школе. В обычной средней школе. Точнее, в нескольких школах. Дед даже был директором школы, какое-то время. Рано вышел на пенсию. Военные раны и контузии трудно соседствовали в нём с его взрывным характером и работой в школе. А бабушка проучительствовала очень долго.

Меня бабушка часто приводила в школу, когда мне было четыре-пять лет. Я помню кабинет биологии и его закулисье. Там было много скелетов разных мелких животных, анатомические схемы человека, разные лягушки и змеи в банках со спиртом и прочее. Помню школьную теплицу, которая содержалась в идеальном порядке. Помню клумбу и цветы перед входом в школу. Бабушка любила заниматься цветами и много лет подряд занимала первое место по городу в конкурсе школьных клумб.

Сызмальства мне давали листать большие тома «Жизнь животных», где было много картинок и фотографий. Больше всего мне нравился том с насекомыми.

Как сейчас помню, притащу я найденного во дворе и быстро замученного детской заботой полудохлого жука, червяка или бабочку домой, и все умильно охают:

– Вот! Наша порода! В нас пойдет! – гордо говорил дед. – Будешь биологом? Будешь жучков изучать?

Я, наверное, кивал или давал утвердительный ответ.

– Да! Будешь ты у нас энтомологом! – громко заявлял дед всем. – А орнитологом не надо становиться. Я птиц терпеть не могу.

Я часто удивлял родительских знакомых тем, что в неполные три года не мог отчётливо сказать слова «грузовик» или «кораблик», но слова «энтомолог» или «орнитолог» говорил чётко.

Отец веселил друзей:

– Женя, кем ты у нас будешь? – спрашивал он меня трёхлетнего.

– Энтомологом! – громко орал я, и все смеялись.

– А кем не будешь?

– Орнитологом! – я радостно вопил.

Это был маленький семейный аттракцион.

Так что, одно направление выбора будущей моей профессии и жизни было намечено рано.

Много наших родственников были медиками. Врачами. Тоже хороший вариант и пример для подражания.

– Становись, племянник, доктором! Все будут уважать! Сестрички в беленьких халатах. Чаёк принесут, душу согреют, – говорил мне мой любимый дядя Игорь.

Дядя Игорь был известным в городе хирургом онкологом. Ещё он преподавал в медицинском институте. Он всегда шутил, мог больше других выпить, и у него был такой голос, от которого становилось спокойно-спокойно и хорошо.

Мама, когда я ещё не учился в школе, работала после окончания института инженером на заводе. А отец писал диссертацию, а потом её защищал. Но я помню родителей ещё студентами. Это смутные воспоминания и, в основном, ночные. Помню, если просыпался ночью, я видел, как мама что-то чертит, а отец чего-то пишет.

Мама очень много чертила. Чертежи были такие красивые, а её готовальня со всеми этими циркулями, рейсфедерами и прочими блестящими штуками была такая притягательная, что меня так и тянуло ко всему этому. Конечно, меня отлавливали и не пускали к чертежам. Но пару я точно всё же испортил и какие-то циркули сломал или потерял.

– Его явно тянет к точным наукам, – очень серьёзно говорила мама отцу.

В школе сразу стало ясно, что меня к точным наукам не тянет. Я учился очень и очень средне. Радовал родителей хорошими оценками редко, а главное, не чувствовал азарта эти оценки получать.

Мама говорила мне, что если я продолжу так учиться, то стану дворником. Иногда мне обещали, что я стану грузчиком. Это случалось, когда мы шли, к примеру, мимо овощного магазина, а рядом с этим магазином таскал ящики какой-нибудь скрюченный и несчастный мужичок в синем грязном халате.

– Вот, – говорила мама серьёзно, – будешь учиться, как учишься, будешь так же работать грузчиком, – мама при этом указывала мне на самого грузчика.

Выражение же лица отца, во время маминых слов, было таким, что я догадывался, что он сомневается в том, что мама говорит правду.

Короче, профессии дворника и грузчика, как перспективные, мною никогда не рассматривались.

Когда я учился в более старших классах, родители уже преподавали в высшей школе. Мама преподавала теплотехнику и термодинамику. А отец работал в университете заведующим кафедрой на экономическом факультете.

Но алгебра, геометрия и физика были самыми темными для меня предметами. Родители даже и не намекали и сами понимали, что по их стопам я пойти не смогу.

Да, а какие возможности для получения высшего образования, вообще, имелись в городе? Высшее военное училище связи не рассматривалось, как таковое. Боюсь, что карьера военного, для моей мамы была страшнее карьеры дворника. Политехнический институт, который, кстати говоря, закончили мои родители, тоже не рассматривался, по простой причине моей полнейшей тупости в области точных наук, которые там, собственно, и изучались. Технологический институт пищевой промышленности не рассматривался исключительно по тем же причинам.

Оставались университет, институт культуры и, конечно же, медицинский.

Медицинский институт мне нравился. До поры до времени нравился. Во-первых, там преподавал мой любимый дядя. Во-вторых, там учился мой троюродный брат Миша, который мне нравился. Он водил меня на концерты студенческой самодеятельности, капустники разных факультетов. Медицинский юмор был не всегда понятен, а тот, что был понятен, резал юный мой слух. Но как же весело было на этих концертах! Как же модно одевались студенты медики, как же много там было ярких девушек!

В начале моего последнего школьного учебного года, брат Миша, по просьбе родителей, решил устроить мне экскурсию по мединституту. Он учился уже на пятом курсе, всех и вся знал, и был вхож везде. Тогда-то он и завёл меня в место, которое называется «анатомичка» или «анатомка». То, что я там успел увидеть, я вспоминать не могу. Увидел там я далеко не всё, потому что довольно быстро упал в обморок. Я очнулся уже в холле, меня туда вынесли. Как только я очнулся, меня тут же стошнило. До сих пор запах формалина вызывает у меня рвотную реакцию. На медицинском тут же был поставлен жирный крест. Правда, некоторое время, поговаривали о фармацевтическом факультете. Но я понимал, что даже просто в здание, где находится то, что я успел увидеть, войти не смогу.

Тогда я стал посещать разные мероприятия и концерты, которые проходили в институте культуры. А ещё я там посмотрел несколько спектаклей, которые делали студенты, которые учились театральной режиссуре. Я довольно много там всего посетил и посмотрел.

Я слушал и смотрел выступления студенческого хора, студенческого ансамбля народного танца, студенческого оркестра народных инструментов. Смотрел концерты студентов эстрадного отделения. Как я уже сказал, посещал спектакли. В обморок я, конечно, от увиденного и услышанного не падал, но запах формалина, мне казалось, преследовал меня и исходил обильно из всего мною увиденного и услышанного.

Я плохо разбирался и не мог иметь тогда суждения и мнения о хоровой музыке, танцах и спектаклях. Но тоску, страшную скуку и ужасающую безрадостность всего этого я чувствовал. И во всех выступлениях была сильно видна ненужность происходящего. Ненужность никому! Ни выступающим, ни зрителям.

Ещё у большинства студентов были какие-то тоскливые физиономии. Было видно, что у них в институте не принято приходить на занятия нарядными и опрятными. А преподаватели казались просто нездоровыми людьми. Они выглядели измождёнными и невыспавшимися, и у них у всех был плохой цвет лица. В туалетах института культуры стояла такая вонь, которая заставляла задуматься.

Само отсутствие надежды на жизненное счастье и радость, которыми были наполнены коридоры и аудитории этого учебного заведения, заставили меня твёрдо отказаться от мысли поступить в институт культуры.

Оставался только университет. Кемеровский государственный университет. И оставалось около полугода на размышления.

А кстати, чего я хотел?

Я точно не хотел уезжать учиться куда-нибудь в другой город для учёбы. Про Москву и Питер я не думал, я их боялся. А в Новосибирск, где было больше разных учебных заведений и возможностей или в Томск, где находится самый старинный и лучший университет в Сибири, кстати, который заканчивали мои дедушка с бабушкой, я ехать не хотел. Я хотел жить дома, я не хотел и опасался бытовых трудностей и неудобств. Ещё я не уверен был, что мне удастся без проблем жить в общежитии в неком студенческом коллективе.

А хотел я… Не знаю, чего я хотел. Ничего определённого. Мне хотелось быть студентом. Хотелось весёлой интересной жизни, хотелось, чтобы учиться было не очень трудно и не очень скучно.

В университете были разные факультеты. Математический, физический, химический и экономический в список возможных для меня не входили. (Причины понятны из уже вышесказанного). Ещё были биологический, юридический, исторический, факультет романо-германской филологии (иностранные языки) и филологический (русский язык и литература). Вот и всё на что я мог рассчитывать и из чего мог выбирать.

Все факультеты устраивали дни открытых дверей для будущих студентов. Это такие мероприятия, на которые можно было прийти, посмотреть, где и как учатся студенты, послушать специальную лекцию о том, что изучают студенты, какие получают специальности и какие существуют жизненные перспективы. Можно даже было сходить в студенческую столовую и поесть вместе со студентами.

Первым делом я пошёл на день открытых дверей биологического факультета. Мне казалось, что как только я приду на биофак, моя детская любовь к жучкам и паучкам проснётся во мне с прежней силой, бабушкины и дедушкины гены взыграют и я пойму, что лучшего выбора сделать просто нельзя. А если ещё мне скажут, что в перспективе будут экспедиции, научные эксперименты, романтика путешествий, и если мне помогут дорисовать образ учёного-биолога, который мною был почти нарисован, а этот образ сильно напоминал жюльверновского Паганеля, то я отброшу всякие сомнения.

На тот день открытых дверей пришло совсем мало желающих узнать что-либо о биологическом факультете. Нас собралось в маленькой аудитории человек пятнадцать, не больше. В назначенное нам время никто не пришёл. Мы ждали минут двадцать. Мы – это десять тихих девчонок и пять, в том числе и я, разнокалиберных, во всех смыслах парней, выпускного школьного возраста.

Через двадцать минут к нам в аудиторию зашла худощавая высокая дама в белом халате, наброшенном на плечи, и в темно-зелёном платье под халатом. Она поздоровалась, недружелюбно осмотрела нас и улыбнулась одними губами. Ничего рассказывать нам она не стала, попросила следовать за ней. Она провела нас по нескольким аудиториям, завела в несколько лабораторий. В лабораториях неприятно пахло. Зато там были белые крысы и мыши в клетках, а в углу одной лаборатории стояла небольшая ванна, в которой копошились лягушки. Были там ещё и террариумы с какими-то ужами, ящерицами и даже один с большущими тараканами. Нам сказали, что это мадагаскарские тараканы. Эти тараканы не пробудили во мне детскую любовь к жучкам и паучкам. Были там большие аквариумы с мутной водой и карасями, кажется. Везде хватало микроскопов. В одной лаборатории группа студентов препарировали лягушек, а преподаватель ходил и смотрел, как они это делают, наклоняясь над каждым, как в школе делают учителя во время написания сочинения или контрольной работы.

– Вот и всё! – сказала после беглого показа всех возможностей биологического факультета наша гид. – В зоологический музей нашего университета можете сходить самостоятельно. Вот вам программа для поступающих. Там же есть краткая программа того, что вы будете изучать у нас, если поступите. Приходите. Поступайте. Мы вас очень ждем, и, поверьте, будет интересно.

Каждый из нас получил в руки тоненькую брошюрку с программами, и наша дама ушла. Я был весьма озадачен. Я очень хотел захотеть поступить именно на биофак, но с наскока не получилось. Я ехал домой на автобусе и думал о том, что же мне не понравилось? Что мне показалось не тем? Чего я ожидал? Не лягушек же я пожалел, в самом деле. Мои дедушка и бабушка их точно покромсали не мало, да и мышей с крысами тоже.

Что же не то? И я понял, что я не встретил там, в лабораториях и аудиториях, ни одного человека, который бы совпадал с моим образом и моим представлением о том, как должен выглядеть учёный. Там не было никого, похожего на Паганеля или доктора Айболита, то есть такого забавного, наивного, не приспособленного к обычной жизни, весёлого и странного чудака в очках. Всё было нормально, тихо и деловито, как в поликлинике. Романтики я не увидел, точнее, я не увидел там ни одного романтика. А потом я ещё подумал и понял, что лягушек мне всё-таки очень жалко.

Зайдя домой, я разулся, снял куртку и шапку, улёгся на свою кровать и внимательно прочитал программу поступления и обучения, которую получил на биологическом факультете. Обнаружил там, что львиную долю программы составляет всякая химия, органическая и неорганическая. Закрыл эту программу и закрыл для себя вопрос о поступлении на биофак.

– Ну, конечно! – только и сказал отец, когда я поделился своими соображениями с родителями вечером.

– Иди сразу в дворники, – сказала мама.

Следующим было посещение юридического факультета. На этот день открытых дверей пришло много желающих. В основном, парней. Все были дорого одеты, держались независимо и осматривали друг друга с ног до головы.

По юрфаку нас не водили. Нас собрали в чистенькой аудитории, к нам пришёл кругленький такой мужчина, лысоватый, с розовыми щеками, в чёрной рубашке, синем галстуке и в блестящем кожаном пиджаке. Он полчаса рассказывал нам о том, какой большой конкурс на юрфак, как на него трудно поступить, как интересно здесь учиться, как необходимы юристы в любых сферах и направлениях человеческой деятельности, и что все выпускники-юристы ценятся на все золота. В конце своего выступления он пожелал нам удачи, но сказал, что рассчитывать стать студентами юридического могут только лучшие из лучших. Мы получили программки, и на этом тот день открытых дверей был закончен. Двери закрылись.

Я послонялся по коридорам юридического факультета, увидел много студентов в кожаных пиджаках и с модными тогда кейсами (дипломатами). Они ходили с очень серьёзными лицами, без тени улыбок на них. На лестничных клетках студенты-юристы курили, громко смеялись и довольно громко и часто матерились. Во всём этом чувствовалась избранность и элитарность.

Мне захотелось поступить на юрфак. Но своё желание я ощущал безответственным, потому что оно сразу ощущалось, как несбыточное, неосуществимое. А всегда хочется чего-то такого, не осуществимого.

То есть на юрфаке я крест ставить не стал, а поставил бледненькую галочку.

На историческом факультете мне не понравилось. В зале, где нам рассказывали про историческую науку, висели три портрета. Понятное дело, что это были портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Выступал перед нами крупного размера дядька в маловатом ему пиджаке. Пиджак этот был расстёгнут по причине пуза, да и рубашка с трудом была застёгнута на этом человеке. Голос у него звучал богато, громко и раскатисто. Таким голосом можно обращаться к народным массам. Губы и глаза оратора были большие, выпуклые, мокрые и подвижные.

Он рассказал нам много о стране, о сложившейся мировой обстановке, о напряжённой ситуации и о важнейшей роли, которую играет наша страна на мировой арене. Он эффектно закончил свою речь чем-то призывным и пафосным, сорвал наши аплодисменты и ушёл. После него выступал молодой, очень аккуратный преподаватель. Всё у него было аккуратненькое, особенно причёска и сильно наутюженные брюки. Он рассказал о том, что жизнь на историческом факультете самая интересная и весёлая. Что будет масса важных дел от археологических экспедиций, до участия в молодёжной политике страны. Он же провёл нас по этажам истфака. Там мы видели на стенах весёлые стенгазеты с рисунками, карикатурами и фотографиями. На фотографиях часто фигурировали люди с гитарами в руках. То эти люди сидели у костра и пели под гитару, то стояли на сцене с гитарами и пели, а то шли с рюкзаками куда-то, но помимо рюкзаков несли ещё и гитары. Подписи под фотографиями гласили: «раскопки там-то…», «выступление команды историков на фестивале „Студенческая весна“ такого-то года…» или «экспедиция туда-то…». То есть, здесь явно чувствовался культ человека с гитарой. А я на гитаре играть не умел, знал, что уже не научусь, в связи с этим песни под гитару мне не нравились, я в них не верил и понимал, что на историческом факультете у меня нет никаких шансов.

Студенты историки были нескольких типов. Много было тех, кто явно умеет на гитарах играть и петь у костра, а студенток было много таких, которые явно любили эти песни слушать и подпевать. Но были и такие, очень аккуратные, как будто готовые занять места и кабинеты разнообразных важных ветвей, партий и организаций.

Среди них я почувствовал себя сильно не в своей тарелке, но поставил мысленно на историческом факультете всё же не крест, а большой знак вопроса.

Про юридический и исторический я родителям решил до поры до времени ничего не говорить.

Оставалось посетить романо-германских и русских филологов. И надо было что-то решать! От этого становилось страшно и даже жутко. Уже стоял март, времени на раздумья практически не осталось.

В марте же я посетил мероприятие, целью которого было завлечь будущих выпускников школ на факультет романо-германской филологии. Я посетил его. Мне понравилось. Это было хорошо организованное мероприятие.

В чистой и светлой аудитории, украшенной английским, немецким и французским флагами и стенгазетами ни языках этих стран, собралось много красивых, модно одетых девушек школьного, но, казалось, уже далеко не школьного возраста. Многие были с причёсками, несмотря на холодный март и необходимость носить тёплые головные уборы. Парней, кроме меня, пришло всего два. Один в толстом вязаном свитере и в очках, похожих на две стеклянные пепельницы. А другой был весёлый, и у него были явно осветлённые волосы, что тогда было редким явлением.

Мы все расселись. И нам сразу, вместо вступления, три красивые студентки плохо спели песенку на французском языке. Потом, после наших аплодисментов, перед нами выступила весёлая дама в чем-то подчёркивающем её большой бюст, с яркими бусами на шее и яркими губами на лице. Она говорила про иностранные языки, про то, какой в них открывается волшебный мир. О том, что чтение великих иностранных авторов и чтение иностранных газет – это не то же самое, что чтение всего этого в переводах.

Я слушал не внимательно. Я переживал. Переживал из-за того, что пока доехал до университета через весь город на автобусе, волосы под шапкой вспотели и выглядели плохо, а ещё из-за того, что на лбу и на носу у меня краснели два шикарных свежих прыща. Я так хотел рассмотреть девчонок, но чувствовал, что все только и делают, что хотят рассмотреть мои прыщи и волосы. Так что я сидел в цветнике, смотрел прямо перед собой, слушал невнимательно, и сердце моё бешено стучало. А ещё я от всего этого потел, как мышь.

Дама рассказала ещё много интересного непосредственно про те страны, языки которых мы сможем в случае поступления изучить. Она подчеркнула, что по-настоящему культурным человеком может считать себя тот, кто знает минимум пару языков, помимо родного. А в конце своего выступления она подмигнула нам и заговорщицки сообщила, что конкурс на немецкое и особенно на французское отделения такой, что поступить можно будет наверняка, даже не зная алфавита этих языков. «Но на английском направлении будет трафальгарская битва», – сказала она, совсем завершая свою речь.

После неё нам пели ещё. Четыре красивые девушки и один высокий парень, с очень длинными волосами, спели пару старинных, как они сказали, английских песен. После них снова пели те три красивые, что пели в самом начале. Они ещё и пританцовывали. Все пели не очень и без музыкального сопровождения. Да что там говорить! Пели плохо, но с удовольствием.

В конце мероприятия за пианино села – пианино было в аудитории – и спела красивую, громкую опереточную арию на немецком языке высокая, некрасивая девушка в очках, белой рубашке и серых брюках. Пела хорошо.

Я решил, что изучить английский или французский языки, а то и тот и другой вместе, мне не повредит. А без немецкого проживу как-нибудь.

Довольный я поехал тогда домой. На факультет русской филологии я думал тогда даже не ходить. В школе я русский язык, как предмет, не любил. А тут опять склонения, падежи… Именительный, родительный, дательный винительный, творительный и… какой? А-а-а! То-то же!

(А помните это мерзкое стихотворение для лучшего запоминания названия падежей? Ну, это:

 
Иван
Родил
Девчонку
Велел
Тащить
Пелёнку
 

Гадость какая!)

Не хотел я изучать русский язык. Да и изучение литературы было сильно для меня связано с изложениями и сочинениями на скучные и далёкие от меня темы.

Когда я ехал домой с факультета романо-германской филологии, я думал, что выбор уже сделан.

К моему удивлению родители отнеслись к такому решению без восторга.

– Нет, знание иностранных языков – это совсем неплохо, – слегка скривившись, говорил отец. – Но знание другого языка – это не профессия. Это… это знание языка и все! Это не дело, не занятие… Особенно для мужчины.

– Но это неплохая база для получения настоящего образования, – возразила ему мама.

– Это верно, – согласился отец. – Но ты знаешь, там у них… такая обстановка на факультете… Уж очень он… дамский, этот факультет. Нет, не вызывает у меня энтузиазма твоё такое решение.

Меня отцовские доводы не убедили, но интонация, с которой он говорил, и его выражение лица при этом, вносили сомнения. Он, чувствовалось, знал, о чём говорил. Он же преподавал в университете уже много лет, на экономическом (я говорил уже об этом).

Так или иначе, в апреле я потащился осмотреть последний, возможный в моей жизненной ситуации и в моём городе, неосмотренный ещё, вариант учёбы, профессии и пути.

Ехал я через весь город в университет очень спокойно, чтобы совершить формальность, снять все возможные сомнения и быть чистым перед родителями, ну… и перед собой.

Возле деканата филологического факультета нам сказали, что нужно пройти и библиотеку в зал периодической литературы и подождать, и тогда нам что-то скажут. Нас собралось человек тридцать-тридцать пять. Только барышни, тихие какие-то, многие в вязаных шапочках. Я был единственным в мужском роде. До библиотеки нужно было идти далеко, через переходы, соединяющие разные корпуса университета. Как раз была перемена. Все коридоры, лестницы, рекреации были заполнены студентами. Группами по трое или по двое, поскрипывая кожей пиджаков, проходили явные будущие юристы. Хохоча, что-то активно обсуждая, жестикулируя и не глядя по сторонам, шли студенты историки, правда, без гитар, благоухая духами проплывали чудесные англо-франкоговорящие студентки, и ещё многие и многие другие. Я же старался догадаться, кто же здесь филологи.

В библиотеке было здорово! Мне понравилось сразу. Там приятно пахло, было тихо, но не беззвучно. В библиотеке царили приглушённые звуки: тихие шаги, голоса на уровне шёпота, шелест страниц, касание книг друг о друга. Там все были заняты делом, старались никому не мешать, и, казалось, уважают ближнего. В большом читальном зале было светло и хорошо. Светло настолько, насколько может быть светло в зале с большими незадернутыми окнами в апреле в пасмурный день. За столами сидели студенты за книгами, многие писали. Тут неясно было, кто с какого факультета. Здесь все трудились. И тогда я почувствовал в первый раз, что мне тоже это всё предстоит, и что учёба в университете – это реальность, и что это, наверное, трудно, но это хорошо.

Из общего читального зала мы прошли в зал периодики, который, видимо, для нас освободили. Мы расселись и стали ждать, не зная, чего ждём. Через минут пять к нам присоединился один парень и две девушки. Парень был одет в яркую олимпийку, модные штаны и был в солнцезащитных очках не по сезону и не по погоде. Девушек, с ним пришедших, не помню. Он и они были очень шумные и диссонировали с общим звучанием библиотеки. На них пару раз шикнули работницы, и они затихли в дальнем углу, хихикая и перешёптываясь.

А вслед за ними, через небольшую паузу зашёл в зал периодики он.

Он не сразу вошёл. Он в дверях остановился, оглядел нас внимательно, очень искренне улыбнулся, кивнул и беззвучно прошевелил губами «здравствуйте». Мы все сразу встали, как встают ученики при входе учителя. Он тут же жестами, и мимикой попросил нас сесть, улыбнулся ещё веселее и медленно, стараясь не произвести никакого шума, затворил за собой дверь.

Он был… На него приятно было смотреть!

Я увидел немолодого человека, ростом чуть выше среднего, крепкого телосложения и крупной очень кудрявой головой, которая при всей его кудрявости была очень хорошо подстрижена. Волосы его когда-то были черными, как уголь, но теперь их украшала отчётливая седина. Смуглое его лицо имело крупные черты и улыбалось, а ещё это лицо украшали красивые, небольшие очки темной стальной оправы. На нём был красивый светло-серый тонкий свитер и брюки крупного вельвета цвета хаки. Ботинки его были, что называется, английские. Вся его одежда была, как из кино, а не из местных магазинов или с местного рынка. Всё это ему очень шло и очень нравилось мне.

– Здравствуйте, – сказал он тихо, но отчётливо. У меня снова возникло желание встать. – Простите, что заставил вас ждать. Для меня наша встреча – это полная неожиданность. Честно говоря, я к этой встрече не готовился и поэтому долго я вас не задержу, – после этих слов он сделал пару шагов, приближаясь к нам. – Дело в том, что мой коллега, который готовился встретиться с вами, заболел, и меня попросили вас развлечь и, если получиться, увлечь, – тут он хохотнул. – Простите за невольную рифму.

Мы затихли совершенно и не сводили с него глаз.

– Да, позвольте представиться, меня зовут Михаил Николаевич Дарвин, – из дальнего угла раздался хохоток, явно принадлежавший тому парню в темных очках. – Вполне понятная реакция, – тут же сказал Михаил Николаевич Дарвин. – И если вы, юноша, полагаете, что вы оригинальны такой реакцией на мою фамилию, то поспешу вас разочаровать – Вы неоригинальны. Моя фамилия Дарвин. Я работаю здесь в университете доцентом кафедры теории литературы. Так что, боюсь, что с тем самым Дарвиным мы, в смысле научных интересов, даже не однофамильцы.

Я хохотнул, и стоящий перед нами Дарвин тут же нашёл мои глаза и едва заметно улыбнулся мне.

– Вы, как я понимаю, интересуетесь тем, как поступить к нам на филологический факультет, и чем, если поступите, мы будем здесь заниматься. А если вы нашли время и пришли сюда, то ваше любопытство совсем не праздное. Это уже само по себе вызывает уважение. Чем же мы будем заниматься с вами на филологическом факультете?

Голос его уже стал заметно громче, но звучал ровно, серьёзно, и его хотелось слушать. На последних словах он повернулся к нам в профиль и пошёл медленно к окну, продолжая говорить. Весь он был ни худой, ни толстый. Он был, скорее, весь какой-то упругий и, наверное, сильный и здоровый. Одежда сидела на нём, как надо. Жесты его были скупые, плавные, но выразительные.

– Чем же мы будем заниматься? Что мы с вами будем делать пять лет вашей учёбы и нашего преподавания? Знаете, это не так уж легко сказать, – тут он дошёл до окна, развернулся и пошёл в обратном направлении, обращаясь к нам и рассуждая сам с собой. (Так он и будет ходить). – Чем будем заниматься? … Книжки будем читать! Мы будем много читать книг. Вот вы поступите, и мы с первого курса начнём читать книги. Это я говорю, как доцент кафедры теории литературы. Преподаватели других кафедр сказали бы вам что-нибудь другое. А я скажу очень просто. Будем читать! Читать, читать и читать. Но очень много! Представляете, сколько книжек с античных времён и по сегодняшний день написали люди?! Очень много. Вот мы и будем их читать. Не все, конечно! Но, в основном, самые лучшие. Мы будем здесь делать это каждый день. И будем делать это не просто так, а профессионально. Мы будем с вами такими профессиональными читателями. Профессиональными! А это значит, что мы читать будем очень много, – тут он сделал паузу, задумался, остановился на несколько секунд и продолжил движение. – А ещё мы будем обсуждать прочитанное. То есть, прочитаем какую-то книжку и обсудим её. Будем читать и обсуждать. Будем пытаться понять и разобраться, что написано в книжке, зачем её писатель написал, как он её написал, кто такой этот писатель и что такое эта книжка, – он остановился по середине зала, снова повернулся к нам. – Знаете? А мы больше ничего другого делать не будем. Будем читать и читать, читать и читать! Даже не знаю, что ещё добавить. Я, простите, не подготовился к нашей встрече… Может быть, у вас есть ко мне вопросы?

Мы молчали.

– Ой! – сказал он. – А я вас не напугал? Не бойтесь! Это же хорошее занятие – читать книги. Это прекрасно! А главное, интересно и нетрудно. Правда, мы будем очень много читать и очень внимательно. Но если вы сюда пришли, то вы, наверное, любите это занятие? Потому, что если вы не любите читать книги, то поступать на филологический факультет не стоит. Потому что мы будем много читать. Вот я уже давно читаю книги, и чем больше их читаю, тем больше мне это нравится. Это хорошее занятие. Это не мешает быть нормальным, интересным и полноценным человеком. Наоборот! … Так может быть есть вопросы?