Текст книги "Воспоминания о моем отце"

Автор книги: Евгений Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Евгений Сидоров
Воспоминания о моем отце

Я давно хотел написать о своем отце, да как-то все откладывал на потом. Откладывал не случайно. В эти годы (Перестройка) хлынул поток информации как раз о том времени, которое я собирался освещать. Эта информация начала менять мое представление о смысле происходившего и я заколебался: стоит ли писать вообще? Ведь я в своих воспоминаниях могу сбиться на иллюстрирование сегодняшних представлений о том времени. А ценна лишь та хронология, которая увидена глазами современника. Хотелось также показать мировоззренческие позиции действующих лиц тех времен, а это сделать с ходом времени становится все труднее и труднее. Ведь собственное мировоззрение не стоит на месте, оно постоянно меняется. Прошла жизнь и сейчас все стало не таким понятным и объяснимым, как в молодости. А что-то, наоборот, прояснилось только сейчас. Но я чувствую потребность, хотя бы своим неумелым пером, донести образ моего папы до его потомков.

Буду стараться писать только то, что сам видел или слышал от очевидцев. Часто это не совпадает с появившимися в прессе материалами, но, как говорится, за что купил, за то и продаю.

Михаил Дмитриевич Сидоров

Папа мне чаще вспоминается таким, каким он был в довоенное время: высоким, поджарым, с загорелым и обветренным на аэродромных ветрах лицом, с серыми, внимательными глазами, густыми черными волосами, зачесанными вверх и слегка вьющимися, с неповторимым басом.

Папа был всегда спокоен, уверен в себе, любил пошутить, хорошо пел, улыбался мягкой и доброй улыбкой. От него никогда никому не было зла. Товарищи называли его «Мишенька» или «Митрич». Плохих людей он сторонился, а с друзьями ему было хорошо. Надо сказать, что его отличала самостоятельность, он ни перед кем не заискивал, не искал знакомств, а люди сами тянулись к нему.

Мой отец, Михаил Дмитриевич Сидоров, родился 22 ноября 1902 года в селе Алексеевском казанской губернии. Село расположено на левом берегу Камы на одинаковом расстоянии от Казани и от Чистополя, но более тяготело к Чистополю, так как через Каму не было моста. Мост у местных жителей всегда был вожделенной мечтой, но его до сих пор так и не построили. Село было русским. Среди соседних поселений встречались татарские, чувашские и черемисовские (так тогда называли марийцев), с которыми русские крестьяне жили в ладу. Ни каких-либо межнациональных конфликтов, ни напряженностей в тех краях не бывало. Самым большим озорством для мальчишек было показать татарину зажатый в кулак угол рубашки, который напоминал свой формой свиное ухо. (Татарам шариат запрещает есть свинину). За такой поступок русские родители обычно сурово карали свое не в меру расшалившееся чадо.

Жители села занимались хлебопашеством, и это было главным источником их существования. Сейчас бывшее село Алексеевское преобразовано в поселок городского типа, районный центр. После образования Куйбышевского моря Кама залила пойму, где крестьяне пасли коров и гусей, сажали капусту и рубили на дрова кустарник. Это окончательно отрезало народ от сельского хозяйства, и теперь все работают или на заводе сухого молока, или в многочисленных конторах и предприятиях службы быта, таких как: промкооперация, почта, парикмахерские, магазины, учреждения районной власти, гаражи и т.д.

Однако настала пора перейти от этнических и экологических проблем к жизнеописанию моих предков. Прадед мой Ефим Сидоров жил в Алексеевском во время крепостного права. Семейные предания доносят о нем скупые сведения. Говорили, будто бы он был силачом и отличался крутым нравом. Спартакиад в те времена не было, но какие-то состязания, где люди мерились силой, существовали. Так вот, прадед мой Ефим перетягивал лошадь и перебрасывал через сарай гирю, да не какую-нибудь, а двухпудовую. Если вникнуть в цифры, то это получается, что перебрасывал через сарай легендарный Ефим Сидоров тридцать два килограмма, а это намного превышает ныне существующие рекорды в толкании ядра. Видимо, эта легенда о переброшенной гире, как рассказы рыбаков о мифических уловах, с каждым новым пересказом набавляла килограммчик другой, пока не остановилась на совсем уже запредельной цифре, 32 кг!

Однако Ефим Сидоров был не просто силачом, он еще был поборником справедливости, и как-то раз, возмущенный ущемлением своих прав, он в сердцах поднял руку на самого урядника! Да не просто руку, а руку крепко сжимавшую молотильный цеп. Удар молотильным цепом по эффективности можно сравнить с ударом бейсбольной битой. За этот свой акт вандализма и непослушания Ефим был наказан трудовой повинностью. Были в царское время и такие наказания. Трудовая повинность состояла в том, что он должен был отвести барину в Петербург коней. Сейчас это задание трудно осмыслить как наказание. Человека посылают в командировку в столицу. Что ж тут такого плохого? Сейчас любой бы сам вызвался съездить в Петербург по делам. Почему люди воспринимали это как наказание? Оказывается, в ту пору для крепостного крестьянина такая поездка могла обернуться гибелью всей семьи. Ведь он был главным кормильцем, а его надолго отрывали от сельскохозяйственных работ, а в крестьянском хозяйстве в сезон полевых работ или сбора урожая один день год кормит. Так что строптивость Ефима чуть не прервала весь его род. Но бог миловал.

Мой дедушка Дмитрий Ефимович Сидоров был крестьянином-середняком. У него был дом, лошадь, корова и прочая живность, полагающаяся крестьянскому хозяйству. Он был грамотен, и, в отличие от многих односельчан, немного знал татарский язык. В силу этого его знания при возникновении споров или при заключении сделок между селами или между отдельными жителями этих сел и русские, и татары приходили к дедушке на поклон как к толмачу. К сожалению, дедушку я не видел, так как он умер еще до моего рождения в 1921 году, когда на Поволжье всех косил страшный голод.

А вот бабушку, Аграфену Ильиничну, я хорошо помню. Это была крупная, но не толстая, женщина с очень добрым лицом. Она постоянно что-нибудь делала по хозяйству. Она по справедливости разрешала большие и маленькие проблемы, постоянно возникавшие в ее большой семье. Папа внешностью походил на свою мать.

Бабушка по теперешним меркам побила все мыслимые и немыслимые рекорды. Она родила 19(девятнадцать) детей!!! Из них дожили до совершеннолетия пятеро: первенец – дочь Наталья и четверо сыновей – Алексей, Василий, Михаил и Иван.

Однажды на семейном совете дедушка сказал, что есть возможность одного из сыновей обучить грамоте и освободить от крестьянского труда. Иными словами, появилась возможность кому-то одному выйти в люди. Единогласно самым достойным был признан мой будущий папа, поскольку все подметили за ним необыкновенную сообразительность и прилежность. Папа не забывал об этом до самых своих последних дней. Ежемесячно он посылал деньги матери, а после смерти ее в 1944 году старшей сестре, тете Тале. Старшему же брату Алексею он регулярно посылал посылки.

Дом, в котором родился папа, стоял в узеньком переулке, сейчас он переименован и называется улицей генерала Сидорова.

О детстве папы я знаю мало. Учился он в церковно-приходской школе, пел в церковном хоре, куда брали, естественно, не всех и каждого, а только обладателей хорошего голоса и слуха, да и хулигана какого-нибудь в церковный хор не взяли бы. Благодаря этому, он отлично знал наизусть всю церковную службу и позже, уже будучи офицером, мог мастерски спеть, например, партию протодиакона «Миром Господу помолимся».

После школы папа поступил в высшее начальное училище, которое окончил в 1917 году. От аббревиатурного названия этого училища, ВНУ, всех его учеников звали «внучками». Но тут начались лихие времена – революция и гражданская война. В апреле 1919 шестнадцатилетним мальчишкой он был мобилизован на фронт воевать против Колчака. Колчак тогда уже подошел почти к самому Чистополю. Мобилизованным обмундирования не давали, выдали только винтовки и без всякого обучения ввели в состав действующей армии. Через три месяца, когда армию Колчака отогнали, мобилизованных отпустили по домам. О своем участии в гражданской войне папа рассказывал лишь один эпизод. Их полк тогда наступал вдоль левого берега Камы вверх по течению, как вдруг со стороны реки им во фланг крепко ударил противник. Папа рассказывал, что они кинулись бежать и бежали, что было сил, до полного изнеможения, а когда силы иссякли, и они рухнули на землю, чтобы перевести дух, выяснилось, что ударили по ним свои же матросы, которые что-то там перепутали и приняли их за противника.

В эти же голодные годы по Поволжью гуляли эпидемии, и папа переболел оспой. Во время болезни ему связывали за спиной руки, чтобы он не расчесывал кожу и не срывал оспины, но несколько ямочек от сорванных оспин на лице все же осталось..

В 1921 году папа был мобилизован и направлен на Нижегородские высшие курсы артиллерийских командиров. Но вскоре эти курсы расформировали и его перевели в Оружейную школу в Ижевск.

На этом кончается деревенский период папиной жизни, и наступает самое время рассказать о его сестре и братьях.

Старшая сестра, Наталья Дмитриевна, вынянчила всех своих братьев, и они ласково называли ее няней. Родившись первой, умерла она последней – такое завидное здоровье досталось ей от природы. Тетю Талю я знаю хорошо, поскольку она несколько раз приезжала к нам погостить. Она была очень проста, добра и богомольна.

Тетя Таля со Светой и Таней

Замуж она вышла за односельчанина, Степана Васильевича Поповнина. Муж ее был энергичным человеком, был привержен земледелию, хорошо в нем разбирался и старался при существовавших возможностях, а они были весьма ограничены, добиться большего. Он был крайне не воздержан на язык, и любил похвастаться. В Алексеевском таких называли «хвальбишками». Во время первой мировой войны он был унтер-офицером. В одном из боев он лишился глаза. Под старость, играя с детьми, он любил их шокировать извлечением глаза из орбиты. Эту процедуру он проделал и для нашей Светочки, однако никакого впечатления на нее не произвел. Она ему сказала, что вынуть один глаз это ерунда, вот попробовал бы он вынуть все зубы, как это делает старенькая бабушка из Ленинграда.

Стремясь к совершенствованию своего хозяйства, Степан Васильевич поднатужился и купил молотилку, отказав себе и семье в самом необходимом. Этим приобретением он очень гордился и хвастался. Но именно это приобретение его и погубило. За молотилку он попал под раскулачивание, хотя батраков не имел, а из тягла у него была одна лошаденка. Побыв немного в ссылке, он вернулся, но уже не в Алексеевское, а в Казань, где работал большей частью в торговле. При этом он тосковал по земле. Сельскохозяйственная тема не сходила у него с языка. Правда папа запрещал ему ругать колхозы, когда он жил у нас, тем не менее, его разговоры находились около запретной черты, частенько ее пересекая. Степан Васильевич умер, когда гостил у нас в Москве, отпевали его в церкви на Шереметьевкой улице, это была одна из немногих церквей, где шли богослужения при советской власти.

У Поповниных был сын Александр, которого все попросту звали Санька. Это был простой веселый парень, да к тому же гармонист. Ему по наследству от папы досталась невоздержанность на язык. Однажды он был арестован за частушки. Отсидев год, он приехал к нам поправлять здоровье. Во время Великой Отечественной войны он был тяжело ранен и остался инвалидом.

Алексея Дмитриевича я никогда не видел. По рассказам это был человек с легким характером, певун и весельчак. Говорят, когда они с папой пели дуэтом «Липу вековую», это был номер, какого не услышишь с подмостков большой эстрады. Дядя Алексей воевал в Первой мировой войне, а во время Второй мировой войны он тоже был мобилизован и служил где-то в тылу на охране складов, потому что тогда ему было уже за пятьдесят. У Алексея было две жены ( первая умерла). От двух жен у него было пятеро детей: Евгений, Петр, Капитолина, Надежда и Вера. Все это мои двоюродные братья и живут они в Алексеевском.

Василий Дмитриевич, по рассказам был очень молчалив. За весь вечер мог не проронить ни слова, хотя внимательно слушал все, что говорилось вокруг. Во время Первой мировой войны он попал под газовую атаку немцев на реке Стоход в Западной Украине. После отравления он лечился в госпитале и был демобилизован. В конце двадцатых готов он работал строительным рабочим в Свердловске, упал с лесов и разбился насмерть.

Младший брат, Иван Дмитриевич, был исключительно здоров и силен. Однако по натуре он был исключительно простодушным человеком. Когда старшие шутили, он начинал смеяться еще до того, как реплика была произнесена. Он жил в Алексеевском с матерью, работал в колхозе, потом женился. Где-то в начале 30-х годов он был арестован за кражу двух мешков колхозной муки. После суда в качестве заключенного его послали на строительство канала Москва-Волга. Папа в это время учился в академии Жуковского. Узнав о судьбе Ивана, он разыскал его в Икше. Иван упал папе в ноги и поклялся, что не виноват. По его словам дело было так: он ехал на телеге, а кто-то из родни жены попросил его попутно подвезти эти мешки с мукой. Мешки оказались ворованными. Иван был взят с поличным. Среди родственников Ивана бытовало мнение, что это было обыкновенная подстава, и организовала ее жена Ивана со своим полюбовником, дабы избавиться от простодушного супруга. Уж больно все гладко вышло. Только ворованные мешки попали на телегу Ивана, как тут же вознице была устроена проверка, и он был взят с поличным. В разговоре с папой лагерное начальство хвалило Ивана, называло его ударником и обещало освободить досрочно. Но именно за ударничество он вскоре был убит уголовниками, которым не понравился ударный труд Ивана. Хотя это могло быть всего лишь официальной версией со стороны лагерного начальства. Что там произошло на самом деле, мы уже не узнаем никогда. У Ивана остался сын Юрий, который жил и работал в Можайском учхозе.

Теперь возвратимся к нашему главному действующему лицу, Михаилу Дмитриевичу Сидорову. Итак, он в Ижевске. Ижевск входил в состав Вятской губернии и, хотя по численности населения превосходил саму Вятку (Киров), статуса города не имел. В царской России такие населенные пункты, где преобладала промышленность и основное население составляли рабочие, городами не считались. Например, в Иваново-Вознесенске было сто двадцать тысяч (120000) жителей, но он городом не считался, а Кологрив с населением всего восемьсот (800) человек был официально утвержден городом.

В Ижевске протекала река Иж, она была запружена плотиной и водяные турбины дали энергию заводу, а образовавшийся пруд украсил город. (Правда в начале 21-ого века этот пруд превратился в общегородскую свалку отходов, что вынудило городские власти было обратиться за помощью почему-то к немецким специалистам. По их мнению, у отечественных специалистов по очистке вод квалификации было не достаточно, чтобы очистить этот природный резервуар с водой от присутствия таблицы Менделеева в полном составе. Комментарий С.Е.Сидоровой.) Завод быстро разрастался. Он был казенным, поэтому получал заказы от государства на изготовление оружия. Такой статус предприятия позволял ему не беспокоиться о наличии заказов, простои ему не грозили, экономические кризисы, бушевавшие в Европе и Америке, обходили его стороной. На заводе выпускали известные винтовки-трехлинейки, берданки, пулеметы и прочее огнестрельное оружие. На заводе образовались высококвалифицированные кадры рабочих и инженеров. Вот почему Оружейная школа была сформирована в этом городе.

Город был при заводе. Как теперь говорят, завод стал градообразующим предприятием. В застройке города преобладали дома, принадлежащие мещанам и заводским работникам. Это были одно-двухэтажные деревянные дома. Среди них возвышались церкви, гимназия, вокзал, пожарные каланчи и другие сооружения общественного назначения. Коренное население, вотяки, которых теперь называют удмуртами, из окрестных деревень привозили в город дрова, сено, что позволяло решить топливную и фуражную проблемы города.

В Оружейной школе курсанты проходили довольно обширный теоретический курс, подкрепленный очень хорошей практикой. Пожалуй, даже практика была на первом месте, но не хотелось бы принижать значения теоретического курса. Ведь большинство курсантов не имело среднего образования. Преподаватели школы, в основном это были выходцы с завода, отличались глубоким знанием дела. Они умели не только преподавать, скажем, тригонометрию, но и конструировать новые виды оружия, налаживать технологические процессы. А главное, они не были заражены бациллой занаучивания простых вещей, как это сейчас делают соискатели ученых степеней для маскировки своего убогого научного потенциала.

Курс обучения в школе был рассчитан на четыре года. Для расширения кругозора курсанты последних курсов уезжали в Ленинград и в Тулу, что позволяло им освоить все виды стрелкового оружия, выпускаемого в нашей стране.

Большое значение для становления будущего командира имела обстановка в курсантском коллективе. Курсантами были неиспорченные молодые люди, близкие к природе. Их психика не была еще надломлена потоком информации и постоянной угрозой атомной войны. Об алкоголизме и наркомании они и слыхом не слыхали. Этот исходный материал попал на почву революционного энтузиазма и воинской дисциплины, что дало замечательные всходы. Вспоминая курсантские годы, папа чаще всего обращался к теме художественной самодеятельности, в которой с неимоверным азартом участвовали все курсанты: духовой и струнный оркестры, хор, декламация, драмкружок, синяя блуза, частушки под гармонь– все эти жанры находили горячих участников и воспринимались зрителями с неподдельным интересом.

Курсантами выпускалась стенгазета «Отражатель» (имелась в виду деталь винтовки). В этой газете была такая острота, какой сейчас нигде в прессе не увидишь. Нынче остро критикуются только посторонние ведомства, да правительство, критики же внутри коллектива все боятся как огня.

Отличники учебы. Второй справа Сидоров Михаил.

На концерты самодеятельности приходила ижевская молодежь, в основном девушки, в глазах которых курсанты-оружейники выглядели не хуже, чем гусары в глазах тамбовских казначейш. На этих концертах папа пел соло и в дуэте. Репертуар его был неисчерпаем, но я запомнил только «У вагона я ждал», «Не шуми ты рожь», «О, кари глазки» и «Нелюдимо наше море». Последнюю вещь я слышал в тридцатые годы в исполнении папы и его друга Алеши Галкина, тоже выпускника Оружейной школы. Впечатление было незабываемое. Позже я слышал эту песню в исполнении дуэта – Михаила Дормидонтовича Михайлова и Ивана Сергеевича Козловского, так вот у папы бас был гуще, чем у Михайлова, и партия в дуэте выглядела гораздо активнее. Ну, а Козловский неповторим.

На эти концерты самодеятельности приходили старшие сестры Медведевы, Ольга и Мария. После концертов обычно затевались танцы. На девушек обращали внимание курсанты. Папе приглянулась Мария, но чувствуя себя все еще деревенским, недостаточно отесанным парнем, он оценивал свои шансы не очень высоко. Но папа был человеком изобретательным, и он придумал свою собственную тактику ухаживания. Как раз в это время их отправили для продолжения учебы в Петроград, и он завел оттуда переписку, которая продолжалась больше года. В одном из писем он сделал Марусе предложение и в ответ получил согласие.

В Петрограде курсанты располагались в здании артиллерийского училища, которое находилось в конце Литейного проспекта. В Петрограде папины вокальные данные были замечены и оценены по достоинству. Его даже пригласили учиться в консерватории, но обстановка в стране, да и личные устремления не позволили ему принять это предложение. В Петрограде курсанты пробыли недолго, вскоре их перевели в Тулу.

Революцию мой отец принял всей душой. В Ижевске в 1922 году он был принят кандидатом в члены ВКП(б). В 1923 году прием в партию был прекращен. Мне на глаза не попадались какие-либо партийные решения на этот счет, но это, действительно, так. Об этом факте я много раз слышал упоминания самых разных людей, в том числе об этом говорил экскурсовод в ленинградском музее Ленина. Могу только предположить, что в это время обстановка в партии и в стране была крайне неясной, и никто в ней толком не мог разобраться. Лозунги о земле и мире на практике оказались фальшивыми, так как продразверстка и гражданская война с ними никак не корреспондировались. Лозунг о мировой революции угас, ибо во всех странах торжествовала реакция. Решение партии о переходе к НЭПу не соответствовало марксистским догмам, и наиболее правоверные большевики, которые исходили из текстов «писания», а не из жизни русского народа, восприняли сложившуюся ситуацию как политический крах. Многие стрелялись. В партии оказалось много перерожденцев, которые рассматривали партбилет как ключ к карьере. Тогда говорили «как хлебную карточку». Начались дискуссии, «платформы», оппозиции. К этому надо добавить разруху, голод в Поволжье, безработицу, бандитизм и т.д. Видимо, все вместе взятое и определило решение о прекращении приема в партию.

Но тут в начале 1924 года умирает В.И.Ленин. Его смерть была воспринята народом как всеобщее горе, и это объединило народ всей страны и вызвало в его недрах небывалый подъем, который надо было направить в нужное русло. Был объявлен Ленинский призыв в партию, дабы усилить ее притоком свежих сил из народа и повести общество и страну к выполнению заветов Ильича. По этому призыву в 1924 году вступил в партию и мой папа.

В 1925 году он закончил Оружейную школу. По успеваемости он оказался вторым, поэтому имел право на выбор должности при распределении. (Первым по успеваемости закончил школу папин друг, курсант Лопатин). Папа выбрал себе должность оружейника в эскадрилье им. Ильича в Харькове. Нацепив на петлицы два кубика – первые свои командирские знаки различия, он поехал в Ижевск, где 25 апреля 1925 года они расписались с моей будущей мамой.

Моя мама, урожденная Медведева Мария Васильевна, родилась в Ижевске 26 июня 1905 года. К этому времени ей было девятнадцать лет. Она уже окончила школу второй ступени и работала учительницей в ликбезе (ликвидация безграмотности). Ее учениками были рабочие всех возрастов. Эти ученики не знали даже букв. Маруся была девушкой с русыми косами. У нее был, как тогда говорили, мечтательный характер. При этом все ее мечты простирались скорее в духовную сферу нежели в материальную.

Ее отец, Василий Николаевич, работал на оружейном заводе и имел чрезвычайно высокую квалификацию. Одно время он работал браковщиком. Потом перешел в поправщики бракованных стволов, так как на прежней работе товарищи на него обижались. Он хорошо зарабатывал. Не знаю, сколько точно он получал, но хорошим заработком до Первой мировой войны считался один рубль в день. Во время войны он был забронирован от мобилизации и даже получал какой-то паек.

Это был брюнет с кучерявой бородкой и черными, тревожными глазами. Он был грамотен, любил читать художественную литературу. У него были проблемы с легкими, он пытался их лечить, ездил в степь на кумыс, но избежать туберкулеза ему не удалось и умер он достаточно молодым. Возможно, из-за болезни он ко всему был настроен критически, не умел скрывать свою раздражительность, а в высказываниях порой бывал даже желчен.

Василий Николаевич Медведев

Моя бабушка, Александра Ивановна, была хозяйкой дома. Она все успевала сделать: воспитывала шестерых детей, содержала дом, огород, корову. И другую живность. Почти все продукты питания она создавала сама. Во всяком случае, овощи и молочные продукты покупать не приходилось. И еще она очень вкусно готовила. Главной ее отличительной чертой была высокая нравственность. Дети ее обожали, считали лучшими мгновениями жизни те моменты, когда мама собирала их вместе, ласкала и начинала рассказывать сказки и «страхи» – страшные истории с присутствием нечистой силы.

Александра Ивановна родилась в семье мясника, Ивана Васильевича Соколова. Этого моего прадеда дети и внуки величали «папашка». Он был деловой человек, а его жена, моя прабабушка, которую все звали «маменька», отличалась ангельским характером. К сожалению, она рано умерла.

Александра Ивановна вышла замуж за рабочего, Василия Медведева, по любви. Папашка не рад был этому браку, но поворчал-поворчал, да и смирился. Он купил молодым дом и корову, после чего всякую помощь со своей стороны прекратил. Умер папашка в девяностолетнем возрасте в кутузке, куда его засадили в двадцатые годы большевики, требуя сдать золото, которого у него отродясь не было.

У Медведевых было шестеро детей: Николай, Ольга, Мария, Лидия, Борис и Зинаида. Старшего сына звали Колюнька. Он учился в гимназии, относился к девчонкам покровительственно. Сестры признавали его автоитет, тем более, что он заботился о его поддержании и мог, при случае, больно щелкнуть. Колюнька был любимцем семьи, все-таки мальчик и первенец. По окончании гимназии он пошел работать на завод, а в стране уже во всю шла гражданская война. Ижевск, как стратегический пункт, переходил из рук в руки, за него шла ожесточенная борьба. Во время этих боев Николай сгинул безвозвратно, и никогда о нем не было даже весточки. ( Тут надо отметить, что вопреки сказкам о триумфальном шествии советской власти, которые нам рассказывали на уроках истории, ижевские рабочие революцию не приняли, и на заводе вспыхнул мятеж против новой советской власти. Мятеж был подавлен. Как повел себя Николай в эту непростую пору мы не знаем. Его сестры, видимо опасаясь того, что тень от биографии брата может пасть на их семьи, твердили одну заученную фразу: «Колюнька сгинул в гражданскую». Комментарий С.Е.Сидоровой)

Ольга Васильевна, или тетя Лёля, как старшая сестра, после смерти родителей взяла на себя заботу о младших сестрах. Она вышла замуж после моей мамы тоже за курсанта Оружейной школы, Марка Макаровича Шидловского, который был моложе ее. Подробно о судьбе Шидловских я расскажу несколько позже.

Шидловские

Лидия Васильевна окончила школу, поступила в Московский педагогический институт, где познакомилась с Иосифом Евстафьевичем Валюкевичем, и вышла за него замуж. К моменту получения дипломов у них уже была дочь Женя. После распределения они все вместе поехали в Омск.

Валюкевичи

Зинаида Васильевна была еще совсем девочкой, когда осиротела. Ей материально помогали сестры. Каким-то образом она закончила школу и вышла замуж за удмурта Андриана Кузнецова, которого родные звали Ляно. О дальнейшей ее судьбе я тоже расскажу чуть позже.

В семье был еще младший сын Борис. Он был совсем маленьким, когда опрокинул на себя кипящий самовар, после чего умер. Бабушка не смогла пережить это горе, она несколько месяцев пролежала в коматозном состоянии, а потом угасла. Ей было 33 года. Возраст Иисуса Христа.

Итак, четыре сестры осиротели. Леля взяла на себя лидерство, и дети не пропали в это лихое время. Они сажали картошку в огороде, пускали жильцов и, хотя тянули на нижнем пределе, все же вытянули.

Революцию девчонки сначала не понимали, потом увлеклись всеобщим подъемом духа, не осознавая до конца политической и экономической сущности происходящего. Но одно дело они сделали совершенно осознано и решительно – они отказались от религии. Они заявили: «Нам не нужен такой бог, который забрал у нас родителей!» Девочки сняли со стен иконы и вынесли их в сарай.

После свадьбы папа увез маму в Харьков. На этом закончился ижевский этап его биографии.

Сидоровы

В Харькове началась папина служба в авиации.

Эскадрилья им. Ильича была самостоятельной частью, и командовал ею Нусберг, толстый немец. Первоначально мои родители жили в гостинице «Версаль», где им дали крохотную комнатку. Там я и родился. Из рассказов о том времени знаю только, что моей первой детской кроваткой был чемодан.

Папина должность называлась старший арттехник. В его заведовании находилось вооружение самолетов: пулеметы, бомбы, фотоаппараты. Самолеты были иностранной постройки, представляли они собой бипланы, у которых верхние и нижние крылья скреплялись металлическими лентами-растяжками. Эти самолеты фирм «Ньюпор» и «Фарман» летчики называли этажерками.

В эскадрильи им. Ильича. Папа верхний, облокотился на крыло самолета.

Когда мне исполнился год, папу перевели на ту же должность в 7 авиабригаду, дислоцировавшуюся в городе Зиновьевске. Это бывший Елисаветград, ныне Кировоград. Этот город я, хоть и смутно, но помню. Он находится в Правобережной Украине на полпути между Харьковом и Одессой. Во времена моего детства это был город средней величины, довольно благоустроенный. Главные улицы были вымощены булыжником и застроены двух– и четырехэтажными домами с претензией на архитектурную ценность. По городу ездили извозчики и ломовики. Навоз от лошадей моментально подбирался еврейскими мальчиками, поскольку им их родители топили печь. Был разгар НЭПа, который в этом, населенным в большей части евреями, городе, процветал. На каждом шагу были кондитерские, кафе и перукарни (парикмахерские). Украшало город здание театра, рядом с которым мы и жили. Город стоял на берегу реки Ингул. Река это не очень большая, но вполне подходящая для такого города. Помню еще плац, оставшийся от воинских частей, размещавшихся в городе до революции. Возле плаца были старинные казармы. В Зиновьевске был большой завод «Червона Зiрка» («Красная Звезда»). Завод этот выпускал сельскохозяйственные машины. По вечерам можно было наблюдать, как по улицам города маршировали длинные колонны рабочих, одетых в темные одежды. Это были части особого назначения (ЧОН) для борьбы с контрреволюцией.

Рабочие пели песню: За пятiрiчку мы усi повiнни.

Да сбудуватi новi машiни.

Як буде тяжко, переможемо.

Хай живе комуна и свобода!

В городе было много военных: летчиков и кавалеристов. Кавалеристы, привыкшие к тому, что их преимущество перед пехотой у девушек обеспечено, в Зиновьевске попали в непривычную ситуацию. Местные еврейские невесты предпочитали летчиков и женили на себе не только холостых, но и женатых.

Еще помню, что по городу ходила сумасшедшая старушка Софочка, ведя на поводке собачку Бобика. Говорили, что она была когда-то учительницей и сошла с ума от несчастной любви. Я Софочку боялся, а она, как на зло, все время попадалась на пути. Однажды мы были с мамой в театре и сидели на задних местах. Первые же три ряда пустовали. Мама мне предложила сесть туда, чтобы было виднее. Только я скромно присел на крайний стул, как раздался из темноты зала голос: «Мальчик! Ты мне мешаешь!» С воплем «Мама! Здесь Софочка!» я побежал на свое место, а весь зал долго хохотал.