Текст книги "Миллион и один день каникул"

Автор книги: Евгений Велтистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Разные разности

Яша Прищемихвост – первый во дворе забияка. Фамилия у него беспокойная, и сам он проходу никому не дает, вечно задирается по пустякам.

Во время рассказа учительницы Дыркорыл задумчиво взглянул в окно и увидел совсем рядом, на здоровенном дереве, конопатого мальчишку. Уселся тот на широком суку, жует себе яблоко, смотрит в окно и слушает Тамару Константиновну.

Пятачок Дыркорыла не понравился Яшке, и он скорчил кислую рожу. Дыркорыл в ответ показал язык, но очень осторожно, самый кончик, чтоб не заметила учительница. Мальчишка на дереве обрадовался, плюнул вниз, высунул свой язык чуть не до самого пупа. Язык этот поразил Дыркорыла, и он в ответ показал свой, чтобы знал забияка: не все могут сейчас лазить по деревьям, плеваться и грызть яблоко.

Тогда мальчишка швырнул огрызок в окно, и Дыркорыл на лету подхватил его, с аппетитом съел и беззвучно рассмеялся. Смех сразил Яшку. Он состроил зверское лицо и свистящим шепотом возвестил: «Свинья – не я…»

Дыркорыл покраснел, расстроился, хрюкнул негромко: «И я не свинья». После чего его высунутый язык и заметила Тамара Константиновна.

Превратившись, как известно, в рассерженного Константинтамарыча, а затем став самой собою, Тамара Константиновна сказала Яше и Дыркорылу:

– Ну зачем вы портите свои лица? Сразу превратились в старичков…

Дыркорыл не стал жаловаться на Яшу. А Яша спрятал в карман яблоко и сообщил, что у него с утра болел живот, он лежал в постели и думал о своем классе. А потом не выдержал, захотел послушать, что творится на уроке.

– Выздоравливай и приходи в класс, – спокойно сказала Тамара Константиновна. – Твое место на третьей парте. – И она указала на свободное место рядом с Одноухом.

Яша слез с дерева, ушел выздоравливать. Его лицо, усеянное миллионом веснушек, светилось от совершенного подвига.

Вдруг раздался такой знакомый звук, словно в классе объявился грудной ребенок: «У-а-а, у-а-а…» Все ребята сразу забыли про Яшку, обернулись на звук, а учительница спросила, что происходит.

Впереди Одноуха сидела девочка Галя. Она принесла в портфеле любимую куклу, достала ее на уроке и тихонько качала под партой. Когда внутри куклы сработал механизм и она нарушила тишину, Галя испугалась, сжалась в комочек, а потом сунула голову под стол.

Одноух еще раньше заметил: когда Галя встает с места, у нее скрипят кости. Не парта, не ботинки, а именно суставы – чуткий слух кролика уловил это мгновенно. Наверное, девочка долго болела и стеснялась вставать в тишине. А когда все шумели и говорила учительница, она понемногу поднималась и даже не краснела.

Одноух увидел ее красную шею, руки, стиснувшие в глубине парты куклу. Он встал и признался:

– Извините, Тамара Константиновна. Это я пискнул случайно.

Учительница внимательно посмотрела на храброго кролика, посадила его на место. Над партой торчали бравые усы. А соседка Одноуха замерла и не шевельнулась до конца урока.

На перемене первый «А» завтракал. Ребята строем спустились со второго этажа на первый, в столовую, и каждый получил по стакану молока и булочку. Теплые пухлые булочки понравились всем. Одна лишь Наташа, сидевшая рядом с Дыркорылом, не притронулась к завтраку, отодвинула свой стакан и неожиданно громко расплакалась.

– Что случилось? – спросила Наташу учительница.

– Он, – девочка сквозь поток слез с трудом разглядела Дыркорыла и тряхнула белым бантом, – он… съел… мою булку!

Дыркорыл растерялся, побледнел.

– Она сама попросила, – пробормотал он.

– Я расхотела, а потом захотела, – всхлипнула девочка.

– Я мигом принесу из дома, – предложил виновато Дыркорыл.

– Ну, это дело поправимое, – успокоила учительница и положила перед Наташей новую булочку.

– А теперь я опять не хочу, – покачала пышным бантом Наташа.

– Какие вы еще маленькие! – сказала Тамара Константиновна, вспоминая свой третий «А», с которым она рассталась весной.

Теперь все придется начинать сначала, пока не вырастут и не поумнеют эти первоклашки!

Когда первый «А» вернулся на свои места, обнаружилось, что исчез Одноух, который раньше всех примчался в класс.

– Он улетел на вороне, – бодро доложил дежурный.

– На какой вороне? – недоверчиво спросила учительница.

– На такой вот здоровенной белой вороне, – раскинув руки, пояснил дежурный.

– Что за ворона?.. Как он улетел?.. Не может быть! – загалдел класс.

– Честное слово! – кричал в ответ дежурный. – Вы знаете, Тамара Константиновна, какая она красавица! У нее розовый клюв и голубые глаза! Я сам испугался, когда увидел!

– Это правда, Дыркорыл? – спросила учительница.

Дыркорыл встал.

– Это правда… У нее розовый клюв и голубые глаза… Одноух всегда улетает, когда у него плохое настроение.

– Не волнуйтесь, Тамара Константиновна, – успокоил дежурный. – Одноух Нехлебов сказал, что он вернется.

Белая ворона

Белая ворона, с которой дружили Одноух и Дыркорыл, жила в деревне Берники на крыше их дома, который пока что не снесли.

Она прилетела в город посмотреть, как начинается новая жизнь у ее приятелей, и заняла рано утром наблюдательный пост на верхушке березы у школы. Оттуда она видела все, что происходит в классе на втором этаже.

Белая ворона прожила свою долгую жизнь в одиночестве. Никогда не пыталась она проникнуть в стаю черно-серых соплеменниц, которые то обитали в городе, то объявлялись в деревне, – белая ворона любила поля и леса, а не свалки мусора. И любая стая никогда не осмеливалась не только напасть на нее, но и приблизиться к белой птице: была она таких больших размеров, что пугала всех любопытных. Даже коршун и сокол сторонились великанши, которая летала, взмахивая сильными крыльями, выставив розовый массивный клюв, распустив длинный хвост. Пристальный взгляд голубых глаз не выдерживал самый нахальный летун: в последний момент резко сворачивал или пикировал вниз.

Когда Одноух махнул вороне из окна, она мгновенно снялась с места и опустилась на подоконник, напугав дежурящего в классе мальчика.

– Не бойся, – сказал ему Одноух. – Это моя знакомая. – И он легко взобрался приятельнице на спину. – Прокатишь? – спросил он, гладя лапой по белой голове.

«Кар-р», – громыхнула железным голосом ворона и взмыла вместе со всадником.

– Как рад я тебе, Картина, – вздохнул Одноух в дырочку вороньего уха, обхватив белую шею лапами.

«Картина, картина!» – подхватила птица, стремительно набирая высоту, и Одноух тотчас понял, что значит ее упрек: «Вот будет картина, если учительница увидит, как ученик прогуливает урок!..»

Одноух называл свою приятельницу Картиной. Не потому, что это единственное слово ворона произносила полностью. Вся ее жизнь была прекрасной, неповторимой картиной. Картиной разнообразных видов земли с высоты птичьего полета. Картиной полей, лесов, лугов, огородов, деревенских улиц. Знакомой, неповторимой картиной, к которой привыкла с раннего детства одинокая Картина.

Казалось бы, другие вороны должны были наблюдать те же самые пейзажи. Но когда ты летаешь в стае – ты выполняешь то, что тебе поручено. А в одиночестве – постоянное внимание, все чувства обострены…

Голубоглазая ворона наизусть знала все красивые виды и с удовольствием показывала их другу.

Сейчас они летели над крышами маленького города с асфальтовыми улицами, дворами с песочницами и качелями, и Картина отозвалась о новом местожительстве Одноуха коротким презрительным «кар» – «караул!».

Они давно научились понимать друг друга. Ворона обычно произносила только «кар», но это «кар» означало самые разные слова, а по одному слову можно было догадаться о всей мысли. «Караул» по-вороньи – «как я не люблю тесный город, куда тебя только занесло, летим отсюда быстрее».

– А мне нравится новый дом, – сказал Одноух. – На стенах обои, полы блестят, а в ванной горячая вода… Только вот некоторые ученики… Ты видела, как они обижали Дыркорыла? Сначала Яшка на дереве, а потом эта плакса с булочкой.

«Кар», – высказала свое мнение Картина. «Карикатура».

Картина была образованной вороной, она видела не раз в обрывках газет и журналов смешные и остроумные рисунки – карикатуры.

– Но почему на свете есть дразнилы? – продолжал печально кролик.

«Карикатура», – повторила его приятельница, высказав тем самым свое мнение о дразнилах.

Потом Картина огляделась и обратила внимание Одноуха на красивую картину:

«Кар», – то есть: «Картофелеуборочный комбайн».

Они пролетали над осенним полем. Сильный трактор тянул за собой машину, которая плугом вспарывала землю, подхватив из глубины клубни, ссыпала картошку в прицепную тележку. За картофелеуборочным комбайном следовала стая грачей и ворон, они с громким одобрением очищали борозду от червей и жуков. И эта работа тарахтящей машины и птичьей стаи, свежесть вспаханной земли, едкий дымок от сжигаемой ботвы – вся привычная картина осени успокоила Одноуха, и он забыл про обиды.

Они пролетали над мохнатой елью, и ветер ерошил густую шерсть кролика, загибал назад длинные его уши, свистел что-то приятное. Ель расширялась внизу темно-зелеными кругами, оперлась о землю тяжелыми маслянистыми лапами, наверняка приютив в своей сухой ароматной тишине спящего ежика, деловитых муравьев, мышиную семью, облюбованные улитками крепкие боровики. Как хотелось Одноуху нырнуть под эту надежную ель, вываляться в сухих листьях, спугнуть мышей, разбудить ежа, а самому подремать на душистой хвое.

«Кар-карандаш», – прервала его мысли ворона, намекнув на новые занятия Одноуха.

– Ты не беспокойся, – спохватился Одноух. – Мы будем дружить. Прилетай в любое время. – Он задумался и серьезно предложил Картине: – Хочешь с нами учиться?

«Кар-карман», – иронично отозвалась приятельница. Мол, напрасно надеешься – держи карман шире.

– Если ты боишься ябед и задир, – горячо продолжал Одноух, – то мы с Дыркорыл ом тебя в обиду не дадим.

«Карман», – повторила опытная Картина: я и сама за словом в карман не полезу.

– Почему ты не хочешь? – недоумевал Одноух. – Давай я попрошу Тамару Константиновну!

«Карга», – резко проговорила белая ворона.

– Сама ты карга! – обиделся за учительницу Одноух и от возмущения чуть не разжал лапы, чуть не свалился со скользкой спины. – Ты ведь знаешь, как мы любим Тамару Константиновну. Она самая красивая и умная. Все на свете знает!

«Карга», – печально согласилась птица: это, мол, я – ворчливая, малограмотная, старая ворона. И потому не хочу менять свои привычки!

– Ну что ты! – погладил ее по голове Одноух и расстроился совсем. – Ты всегда была хорошая, умная ворона. Давай возвращаться, а то мне попадет.

Птица бесшумно повернула назад.

Она летела в прозрачном осеннем воздухе – большая, белая и одинокая. Она теряла последнего друга, который сидит теперь в темной каменной клетке, не может петь, что ему на ум взбредет, не может лететь, куда глаза глядят.

«Что происходит на свете, почему так внезапно исчезают осенью друзья?» – думала белая ворона на обратном пути к городу.

Она старалась поддерживать привычный разговор, зорко видя все происходящее. «Карась», – говорила она о мальчишках, таскающих из пруда карасей; «карбюратор» – о машине на дороге, в которой заглох мотор; «карусель» – о новой ферме, где доили аппараты.

А Одноух молча укорял себя: «Почему мы переехали и не взяли с собой Картину? Какая же я ворона, как мог забыть!.. Я чувствую ее обиду…»

– Не обижайся! – произнес он вслух. – И я, и Дыркорыл, и отец всегда тебе рады…

«Кар», – отозвалась мудрая Картина: не каркай, мол, зря, я все понимаю.

Они подлетели к школе, и Одноух соскочил с гладкой спины в открытое окно.

– Можно войти, Тамара Константиновна? – спросил он, стоя на подоконнике.

– Войди, – сказала учительница. – Я надеюсь, ты последний раз входишь в окно, а не в дверь. Договорились, Одноух?

– Договорились, – прошептал кролик, садясь за парту.

– Мы побеседуем с тобой позже о том, почему нельзя прогуливать уроки, – обещала Тамара Константиновна. – Ты пропускаешь важный школьный материал.

Учительница подошла к доске. Со своего места она видела, как тяжелая белая ворона уселась на вершину дерева, замерла среди ветвей и смотрит в проем окна на первый «А». У диковинной птицы действительно были розовый клюв и голубые глаза.

Школьный материал

Итак, в клеточках тетради пишут цифры, а на линеечках буквы. Надо исписать миллионы клеточек, тысячи линеечек, чтобы буквы и цифры не падали, получались аккуратными и красивыми. То, что учат ребята в классе, они повторяют дома, и все упражнения и тренировки Тамара Константиновна называет «школьный материал».

Ну и намучились Одноух и Дыркорыл в первые недели с этим школьным материалом!

Буквы и цифры корявые, кособокие, преогромные – никак не умещаются на своих полках и в клетках. Рука не слушается, да еще из авторучки, которой писал когда-то в школе их отец, кляксы лезут. Одноух подсчитал, что из одной авторучки может получиться тридцать три кляксы самой разнообразной формы. А Дыркорыл, стараясь расписать непослушную ручку, ухитрился посадить такую рекордную кляксу, что она расплылась на целый лист и промочила тетрадь насквозь. Тамара Константиновна так и написала на этой тетради: «Ну и клякса! Хватит кляксить! Ты не поросенок!»

И Дыркорыл ничуть не обиделся, наоборот – он стал усерднее.

В тетрадях наших первоклассников появлялось немало надписей, учивших их правильно делать уроки. Например, жирное и сладкое пятно в домашнем задании Дыркорыла Тамара Константиновна угадала: «Не ешь пончик за письменным столом!», а отпечаток грязной лапки Одноуха увенчала строкой: «Мой, пожалуйста, руки».

Двоек Тамара Константиновна пока не ставила, только писала две буквы: «См.» – то есть «смотрела, проверила, согласна».

Дыркорылу долго не давалась цифра «три». Вместо плавных завитков у него получались какие-то немыслимые загогулины. Это, конечно, не удивительно, если держишь авторучку раздвоенным копытцем. Да и сноровки у первоклашек было еще маловато.

Дыркорыл так старался, что протер в тетради большую дыру. Он задумчиво осмотрел ряды немыслимых колючек, лишь отдаленно напоминавших волнистую троечку, и задумчиво пожевал обложку. После чего Тамара Константиновна не выдержала и написала крупно на изжеванной дырявой тетради: «Тетрадь тянет на единицу. Дыркорыл! Покажи отцу!»

Дыркорыл очень расстроился, представив печальную картину. Тощая единица тянет за собой грязную тетрадь, а на тетради лежит он – неумытый, весь в синих чернилах поросенок.

Бухгалтер Нехлебов тоже расстроился, увидев злополучную тетрадь. Он, конечно, одинаково относился ко всем цифрам. Но одно дело – единица в колонках его расчетов, а другое – когда единица угрожает появиться в тетради. Единица – не пятерка, улыбки у родителей не вызывает…

– Будем бороться за чистоту! – объявил Нехлебов.

Он взял мыло, мочалку, пемзу и показал первоклашкам, как смывать чернила с розовой кожи и серой шерсти. Дыркорылу пришлось оттирать пятачок и хвост, а Одноуху – кончик сломанного уха. Все же они были старательные ученики, раз пытались писать всеми возможными способами!

Но одного рвения в работе мало, нужно быть очень аккуратным, писать точно и умно, чтобы чистыми оставались и руки, и тетрадь, и одежда. Вот их отец пишет почти печатными буквами, как прилежный ученик, а колонки цифр у него без единой помарки. Если иногда ошибется – в ход идет мягкая резинка, чтоб уничтожить вредную цифру, поставить нужную. Нельзя бухгалтеру ошибаться!..

А если бы он делал в сводках столько ошибок, сколько делают его старательные сыновья, вся бухгалтерия превратилась бы в сплошную неразбериху. Оставь, скажем, бухгалтер в ведомости сладкое пятно с надписью его начальника «пончик» – всю зарплату рабочим могут по ошибке выдать не деньгами, а пончиками. Пончики, конечно, это вкусная штука. Но зачем людям столько пончиков!

Значит, когда пишешь, прежде всего надо думать.

Нехлебов сел за письменный стол и моментально написал на листе цифры и буквы. Без исправлений, без единой ошибки.

– Вот как надо! – сказал он своим ученикам.

– Так писать нам нельзя! – заявил Дыркорыл, заглянув в тетрадь из-под руки отца. – Будет двойка.

И его брат упрямо махнул длинным ухом:

– Только так, как Тамара Константиновна.

Они доказали отцу, что тот пишет не по-школьному, а по-взрослому; им же надо вырабатывать почерк, выводить каждую букву, чтобы ее понимал любой читающий тетрадь.

– Будем учиться чистописанию, – согласился Нехлебов.

Он сел рядом с детьми, взял себе отдельную тетрадь и тут же превратился в обыкновенного первоклассника. Очки сверкают, конопушки возле носа золотятся, а рука выводит букву неуверенно – сразу видно, что человек давно не сидел за партой, робеет перед косыми линейками.

Ребята поглядывают на отца с гордостью: всегда он такой – старается помочь им, делает все вместе с ними, учится сам. На работу и с работы ходит пешком. Обедает за рабочим столом бутербродами и бутылкой молока. Трудно поверить, что он ворочает миллионами в своей конторе – миллионами рублей доходов совхоза.

И в соседних квартирах после рабочего дня учатся родители и почтенные родственники. Мамы проверяют на слух стихотворения. Папы с ворчанием вспоминают умножение и деление дробей. Бабушки и дедушки стучат скалками да палками: «Одиножды ноль – ноль!.. Ой, у меня зубная боль… Пятью пять – да, двадцать пять! Буги-ка ты гулять…»

Все! Уроки сделаны. Буквы подтянулись, стали стройнее, цифры выстроились, поумнели. И бухгалтер расписывался в школьных тетрадях: «Смотрел. Нехлебов».

Он отвечает за кляксы, линейки с буквами, клетки с цифрами, жирную лапку, грязную промокашку, пучки палочек, карандашей, тетрадей, учебников – за весь школьный материал.

Нехлебов представляет огромный бумажный свиток, расписанный корявым детским почерком. Из такого материала не сошьешь штаны или рубашку, даже карнавальный костюм. На что же уходит такая груда бумаги, чернил, терпения? На то, чтобы ученик с каждым днем становился все умнее.

«Требуется няня…»

Поздно вечером, когда Одноух и Дыркорыл мирно спали, бухгалтер бродил по пустынным улицам городка и клеил объявления. У дверей аптеки, булочной, гастронома он доставал из кармана тюбик с клеем, намазывал небольшую бумажку и, пользуясь своим ростом, лепил ее на стену или дверь как можно выше, чтобы утром, пока сторож или продавец не принесет лестницу и не соскоблит бумажку, люди успели прочитать ее.

Нехлебов был готов заплатить штраф за то, что вешает в неположенных местах объявления, но другого выхода у него не оставалось. Дело в том, что в деревне Берники за Одноухом и Дыркорылом днем присматривали добрые старушки и соседи; в городе же знакомых у бухгалтера не было.

Все объявления, которые он расклеивал в ночном городе, были одинаковые: «Требуется няня для двух первоклассников». После этого следовали адрес и телефон.

На призывы мало кто откликался. Пенсионеры предпочитали дышать свежим воздухом, смотреть телевизор или заниматься общественными делами; у многих были свои внуки, которым требовались помощь и внимание.

Несколько любопытных заглянули в квартиру Нехлебовых, но, увидев первоклассников, сразу же уходили.

В одном из ночных походов отчаявшийся бухгалтер наклеил очередное объявление на дверь отделения милиции. Утром позвонили из милиции и спросили, чем могут помочь. Бухгалтер не растерялся, спросил, не знает ли милиция какую-нибудь свободную старушку, которая хочет быть няней.

Через два дня в квартире объявилась Елизавета Ивановна. Была она ростом с первоклассников, но очень опытная и властная няня. Няня сразу же заявила, что первоклашки ей нравятся, поэтому мыть посуду, подметать пол, ходить за хлебом они будут сами в свободное от уроков время. Отец, разумеется, приготовит с вечера обед. За няней остается поддержание общего порядка, разогревание обеда на газовой плите, которая требует опыта и сноровки, и воспитание детей от прихода их из школы до конца рабочего дня бухгалтера.

Нехлебов был, конечно, согласен. Наконец-то на его призыв откликнулась опытная женщина. Елизавета Ивановна вырастила двух взрослых сыновей; внуков у нее не было. Объявление она не читала, поскольку была неграмотная, но узнала о просьбе в магазине, где покупала хлеб.

Несколько дней первоклашки с удовольствием объявляли Елизавете Ивановне о своих школьных успехах, с аппетитом обедали, бегали в магазин за продуктами, играли на улице, готовили уроки. Елизавета Ивановна проявила интерес к буквам и цифрам. Она с удовольствием сложила пять луковиц и три вилки и не сразу поверила, что будет ровно восемь предметов. Пришлось учить ее считать до десяти.

– Это Бог помог, – сказала Елизавета Ивановна, выучившись считать. – Он изобрел все на свете.

– Не говорите глупости, – возразил Дыркорыл.

Елизавета Ивановна покраснела и дернула Дыркорыл а за розовый хвост.

– Молчи, чертенок ты этакий! Вся наука твоя от Бога!

– Нет, – спокойно ответил Одноух. – Это отец послал нас в школу.

Хвост Дыркорыла горел от резкого рывка, и он, оглядев комнату, на минуту опустил его в баночку с холодными чернилами.

– А писать и считать, – сказал Дыркорыл, охладив свой хвост, – нас научила Тамара Константиновна. Как вы думаете, Елизавета Ивановна, сколько будет одинажды один?

– Больно умный! – гаркнула няня и для острастки схватила умника за хвост.

– Ой! – испугалась она, увидев фиолетовую ладонь. – Безобразник! Ты нарочно меня измазал.

– А вы не деритесь, – спокойно ответил Дыркорыл.

– Ремнем тебя надо! – Елизавета Ивановна поджала губы и ушла.

Она долго ворчала на кухне, подогревая обед. Одноух – вымыл лапы. Дыркорыл оттер пемзой хвост, они накрыли на стол в гостиной и сидели в ожидании обеда. Жалобные слова, летевшие из кухни, совсем размягчили Дыркорыла, он был готов просить прощение.

И он хрюкнул, когда в дверях показалась Елизавета Ивановна.

Дыркорыл хрюкнул очень мирно, надеясь на примирение. А Елизавета Ивановна не ожидала этого; она ахнула и грохнула тарелку об пол.

– Ах ты, свинья! – рассердилась она на добродушного Дыркорыла. – Я только что протерла пол, а ты измазал.

Дыркорыл покраснел от такой нелепости, пробормотал:

– Это не я, это суп.

– Какой там суп! – кричит, сморщив румяное лицо, Елизавета Ивановна. – Я несу, а ты хрюкаешь из-за угла. – И повторила: – Свинья ты этакая!

– Я не свинья, – твердо сказал Дыркорыл, посмотрев в глаза рассерженной женщине. – Я, может быть, поросенок, но не свинья. Я когда вырасту, то буду… буду… космонавтом. Вот! Буду летать над Землей!

– Летай сколько хочешь! – отвечает няня. – А я пожалуюсь на тебя отцу.

В этот момент кто-то громко постучал в балконную дверь, и все увидели за стеклом большую белую птицу.

– Картина! – закричал Дыркорыл и бросился к балкону. – Как я рад. Иди к нам!

– Давай полетаем! – просиял Одноух, помогая открывать дверные запоры.

«Картина! Картина! – громко кричала за стеклом белая ворона. – Кара!» – заключила она, имея в виду, что она может наказать обидчицу за дерганье хвоста Дыркорыла и разные угрозы, которые она наблюдала с дерева.

– Не надо сердиться! – махнул лапой Одноух. – Она привыкла на всех кричать…

Няня выскочила из комнаты, заперлась в ванной. Пустила на всю мощь воду и до самого прихода Нехлебова стирала белье, стараясь не думать о страшной птице огромных, почти с нее размеров.

А ребята играли со старой приятельницей. Под присмотром Картины, чинно сидевшей на стуле, написали в тетрадях домашнее задание, потом расставили на шашечной доске кругляши моркови, корки хлеба и начали игру. Выигранные фишки охотно съедала судья – Картина.

Отцу Елизавета Ивановна нажаловалась. Он слушал ее спокойно и внимательно, но когда няня дошла до Бога и ремня, бухгалтер твердо сказал:

– Бога не существует. А без ремня мы обойдемся.

– Я ухожу, – решительно заявила Елизавета Ивановна, напомнив, что с помощью ремня она воспитала двух сыновей.

– Обойдемся! – махнул рукой Нехлебов и тихо заявил: – Да здравствует самостоятельность!

– Ура! – крикнули ребята. – Самостоятельность!

«Кра», – подтвердила ворона. – «Красота!»

– Заходите в гости, Елизавета Ивановна! – сказали, проводив до двери сердитую няню, Одноух и Дыркорыл.

Бухгалтер составил длинный список дел на каждый день недели. Здесь было учтено все, что совершает любой самостоятельный человек. Подъем, физзарядка, умывание, завтрак, подготовка к рабочему дню и масса других разнообразных занятий. Отец и сыновья расписали все по минутам и по именам. Кто когда готовит уроки, играет, парит в воздухе, работает, ходит в магазин, разогревает обед, смотрит телевизор, летает в прачечную, за грибами и ягодами, ловит рыбу, мышей, садовых вредителей, ищет ошибки в домашних работах, читает, спорит, декламирует вслух, состязается в шашки и шахматы – словом, все обычные дела как будто были предусмотрены для исполнения их дружной семьей, включая отныне и Картину.

– А где она будет жить? – спросил Нехлебов сыновей.

– Конечно, на балконе! – заявили Одноух и Дыркорыл. – Там удобно и высоко. И солнце, и дождь, и свежий ветер!

Картина, сидевшая на спинке стула, склонила голову набок, одобрила предложение:

«Кра-сиво! Кар-рашо!»

– Хорошо, Картина! – подхватил Одноух. – Ты осваиваешь новые слова.

Картина со стула прыгнула на стол, перешагнула на подоконник.

Она оглядела свое новое местожительство, осталась довольна им.

По пути ворона оставила треугольный след на тетрадях своих друзей. Тамара Константиновна долго разглядывала странный отпечаток на бумаге, ничего не поняла и поставила знак вопроса красными чернилами. Одноух и Дыркорыл сделали вывод из этой истории: попросили Картину вытирать лапы, когда она влетает в комнату.

Всю ночь Картина трудилась.

Утром Нехлебов обнаружил на балконе огромную кучу сучьев – воронье гнездо. Картина навсегда покинула деревню и переселилась в город.

Хороший друг лучше любой няньки. Картина знала все новости, следила за распорядком дня первоклассников, играла с ребятами во дворе, помогала в хозяйственных делах, приносила в класс забытую тетрадь или учебник. Она не отказывалась от свежей булки и горсти пшена, но продолжала ловить на обед мышей и червяков, чтобы не разлениться.

Единственное, что упорно отрицала Картина, это учение. Хотя Тамара Константиновна в плохую погоду приглашала белую птицу влететь в класс, ворона качала головой, продолжая мокнуть под дождем. Правда, наблюдательный Одноух заметил, что во время математических действий его приятельница тихонько постукивает клювом по стволу. Он прекрасно представлял, что думает в эти минуты Картина: «Три короеда плюс два короеда – нет пяти короедов».

А уничтожение вредителей деревьев – куда более полезное занятие, чем пустое карканье пролетавших мимо вороньих стай.