Текст книги "Здравствуй, брат мой Бзоу"

Автор книги: Евгений Рудашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Евгений Рудашевский
Здравствуй, брат мой Бзоу

Среди всех живых существ, созданных до сего времени, нет никого божественнее дельфина, ведь они в своё время были людьми и жили вместе с другими смертными в городах, пока по совету Диониса не променяли сушу на море и не приняли образ рыбы.

Гомер

Глава первая. Весна

Утром, в третий час от восхода, Амза, семнадцатилетний рыбак фамилии Кагуа, едва не упал, перескакивая забор, отделявший пляжную гальку от дороги. Рассмеявшись, он заторопился дальше, к дому.

– Брат, брат! – крикнул Амза, вбежав в калитку.

– Что случилось? – Даут обеспокоенно поднялся со стула.

Валера, ровнявший изгородь за ацей[1]1
  Аца – кукурузный амбар.


[Закрыть], замер и прислушался.

– Там, на берегу! Дельфин! – сквозь частое дыхание произнёс Амза и улыбнулся.

– И чего? – удивился Даут; качнул головой, возвратился на стул.

Валера продолжил ровнять изгородь.

– То есть как, чего?! – воскликнул Амза. – Что с ним делать-то? Ты пойми, он на берегу! На камнях! Ведь помрёт там. Даут!

– Почему ты не закрыл калитку? – обратилась к младшему сыну Хибла.

Сейчас она была в апацхе – кипятила молоко для мацони; выглянув за угол, заметила неряшливость юноши. Тот, вздохнув, вернулся к калитке, запер её.

– Баська, не сейчас! – махнул он подбежавшему псу.

Пес, однако ж, не уходил; сел возле ног Амзы; поднял голову, упрямо смотрел на хозяина, при этом быстро перебрасывал хвост.

– Зачем он вообще вылез из моря? – спросил Даут.

– Мне-то откуда знать?.. Ну!

– Только не задерживайся, – крикнула Хибла. – Не забывай, тебе ещё ачалт чинить.

– Помню, ан. Мы быстро, – улыбнулся, наконец, Даут. – Пошли!

– Побежали! – крикнул Амза и, не дожидаясь возражений брата, бросился к калитке.

День начинался чудный. Ветер облегчал нарождающуюся жару. Весной, наконец, испарилась гнетущая влажность. Старики, пережившие губительный март, радостно наблюдали за тем, как оживает их край. Светло-розовыми бутонами расцвела алыча; её тонкие колючие ветви неспешно расшатывались в тёплом воздухе. Свежими цветочками белела мушмула. Из зимнего забвения возвращались запахи и звуки.

Амза первый подбежал к продолговатому телу дельфина-афалины. Тот лежал на берегу и в недвижности казался мёртвым. Юноша сел на колени. Прежде он не видел дельфинов в такой близости.

– Так он мёртв? – спросил Даут.

– Нет. Приглядись; видно, что дышит.

– Он тут, наверное, всю ночь пролежал.

Братья сидели возле афалины. Они пока что не решались толкать его в воду. С интересом смотрели, потом позволили себе осторожные поглаживания. В движениях, однако, старались не шуметь; опасались, что зверь окажется спящим, а, пробудившись, укусит.

Кожа его была сухой, упругой. Спина – серая; пузо – белое, с розовыми пятнами. Бока казались мрамором с палевыми прожилками. От головы к спинному плавнику, изодранному по кайме малыми лохмотьями, вела размытая белая полоса. Кроме того, к ды́халу от носа тянулись две тонкие линии.

– Он этим дышит? – спросил Даут.

– Наверное, – Амза кратко приподнял плечи.

Рядом с боковыми плавниками дельфина братья заметили короткие, уложенные дугой, шрамы, словно бы кто-то нарочно выскребал их гребёнкой. Почти все шрамы были белыми, твёрдыми, иные – красными, податливыми на прикосновение.

– Кто это тебя так? – промолвил Амза.

– Может, ему рыбу принести?

– Не знаю… Потрогай!

Даут взял дельфина за подмышку грудного плавника; она оказалась горячей. На коже зрели волдыри.

– Странно. Солнце не так уж печёт…

– Он, наверное, болен. Сходи за рыбой!

– Да какая тут рыба! – возмутился Амза. – Его надо в воду столкнуть.

– А если укусит? Сам выбрался, пусть сам и возвращается.

– Ну и дурак!

Амза обошёл брата; стал подталкивать дельфина. Галька расступалась под ногами; было неудобно. Даут молча отошёл и наблюдал. Зверь был длинным, до двух метров, а потому – тяжёлым. Амза тянул его за хвост, за плавники; потом давил на спину и голову; при этом старался не подставлять руку к зубам. Дельфин подобному вниманию не противился; был всё таким же недвижным.

– Зря всё это. Помер он, – заметил Даут, но, сняв рубашку, подошёл помочь.

– Ну, давай же! – приговаривал Амза, вновь и вновь толкая упругое тело.

Наконец, дельфина удалось сдвинуть к морю; едва волна коснулась его плавников, он открыл глаза. Даут, испугавшись, отскочил:

– Отходи! Укусит!

Амза ничего не ответил; снял туфли, отбросил их; продолжил тянуть зверя. Даут, приглядевшись к небольшим красноватым глазам афалины, присоединился к брату.

В полутора метрах от берега вода сомкнулась на спине дельфина; тот оживился; фыркнул из дыхала брызгами, качнул хвостом. Амза стоял вблизи. Смеясь, он поглаживал своего нового друга:

– Ну? А ты говорил, что помер. Жив! Ещё как жив! И будет жить. Ведь так?

– Чего же он не уплывает?

– Подожди! Пусть сил наберётся. Ты пока рыбки принеси.

– Ну, буду я бегать!

Амза, нагнувшись, продолжал гладить голову дельфина. Даут постоял; затем цокнул, вздохнул и зашагал к дому:

– Ладно, подожди. Сейчас принесу. Только отец убьёт, если узнает, что мы рыбой дельфинов кормим!

Зверь тем временем возвращался к осознанности: чаще шевелил хвостом, напрягал плавники. В воде его кожа стала ещё более гладкой.

– Дад, чего это ты его наглаживаешь? – крикнул стоявший у камней старик Ахра Абидж.

– Здравствуйте, – смутился Амза и шагнул к берегу.

– Ну как, упругий, да?

– Да.

– Упругий… – Ахра присел на ржавелую бочку. – Я тоже в молодости трогал дельфина. Их тут много, но к человеку редко плывут. Ко мне приплыл однажды.

Старик усмехнулся; посмотрел на свои исчерченные полосами сапоги, потрогал ноговицы. Амза любил его рассказы, но сейчас боялся продолжения произнесённым словам; придётся слушать Ахру, а так хотелось заняться дельфином…

– Здравствуйте! – поздоровался Даут, на бегу взлязгивая ведром (в нём были две рыбины).

– О… вы его и кормить решили! Что же это, приручаете?

– Ага, – улыбнулся Амза.

Дельфин следующими минутами окончательно ожил. Медленно плавал вдоль берега; не закрывая глаз, смотрел на братьев.

– Интересно, это мальчик или девочка, – заметил Даут.

– Тебе-то что?

– Ну… интересно.

Солнце поднялось над холмами, укрепив день. Облаков не было. Ветер бережно подталкивал волны к берегу. Пахло морем. Со стороны Пицунды выплыли две лодки; за ними следовал баркас. Возле пятиэтажки взвыла бинзопила; затем, в многоголосом крике, умолкла. Над бухтой пролетели две чайки.

Дельфин отплыл от братьев. Амза бросил ему небольшого осётра. Афалина заинтересовался подарком, но вместо того, чтобы съесть его, начал им играть: неспешно подталкивал носом, топил, затем поднимал к поверхности. Осётр вернулся к Амзе. Юноша рассмеялся.

– Значит, не голодный, – Даут приподнял плечи.

Амза, стоя в воде, опять кинул рыбу; теперь подальше. Всё повторилось.

Дельфин оставался беззвучным; отплывал дальше от берега. Возвращался. Играл осётром. Порой переворачивался, вскручивал хвостом ворчащие буруны; иногда же оставлял поверхности лишь загнутый серпом спинной плавник; застывал, открывая ды́хало.

Амза был счастлив; постоянная улыбка утомила лицо. Найти дельфина на берегу, трогать его, затем спасать – это было необычным, радостным делом. Амза представлял, какими словами и жестами расскажет обо всём родителям.

– Не понимаю, зачем он выбрался на берег? – промолвил Даут.

– Не знаю… Наверное, случайно.

Старик Ахра, наблюдавший за братьями, скрутил папироску; скрепил шов языком и закурил. Дым медленно опускался из его носа, путался в седых усах, затем малыми волнами расплывался по сторонам.

Подаренная афалине рыба, наконец, утонула.

– Амза, пора идти. Мама будет ругать.

– Да… Но ведь он не уплывает. Когда ещё удастся так постоять?

– Он может тут до вечера плавать… Нам пора. Пошли!

Даут вышел на берег; опустившись на гальку, стал вытирать ноги, затем одел чувяки. Амза вздохнул; возвращался он спиной, чтобы дольше наблюдать за диковинным другом. Дельфин, заметив, что его покидают, замер. Всё также беззвучно смотрел на Амзу; нырнул и вскоре показался с потрёпанным осётром на носу.

Амза угрюмо подошёл к брату; не просушивая ног, обулся. На лбу выказал морщины. Движения юноши были резкими, выдававшими раздражение.

– Ладно тебе, не расстраивайся, – улыбнулся Даут.

Дельфин подкидывал рыбу; ловил её, окунал; смотрел на уходивших спасителей. Ахра остался курить – уже вторую папиросу.

Едва братья вышли на дорогу, Амза подпрыгнул:

– Да!

– Что?

– Мы видели дельфина! – почти крикнул юноша; ухмыльнулся, потом вовсе рассмеялся. – Кто ещё видел дельфина так близко, а? Никто! А мы его даже трогали, гладили! Ведь это… ноздрю на макушке видел?

– Ноздрю на макушке?

– Именно! Надо будет всем рассказать!

Амза, довольный случившимся, бодро раскидывал руки; палкой обдирал крапиву, отпинывал камни.

Подул ветер. Возле солнца скромным сопровождением проявились худые облака. От мыса чаще взлетали чайки – они торопились к рыбачившим вдалеке баркасам. Во дворе Батала Абиджа, соседа семьи Кагуа, залаяли псы.

Утомлённая зимней влагой, зелень, наконец, окрепла и теперь ширилась пахнущими соцветиями. Вдоль заборов растягивались десятки оттенков красного, жёлтого, синего – словно бы художник, готовившийся раскрасить штакетники, разложил себе в удобство ароматную палитру. Во дворах зацвела неприметная шелковица.

Воздух, ещё не разгорячённый, был прозрачен.

Ближние горы, густые и взлохмаченные, казались состриженной с гигантских овец шерстью – зелёной, с чёрными жилками теней. Лишь редкие холмы нарушали этот образ своими залысинами земляных обвалов. Над ними, взмятое и осветлённое, застыло облако. Дальше, к северу, дремали горы Кавказа – одна гряда за другой; чем дальше и выше стояла гора, тем бледнее был её образ. В вечернем свете они обращались тёмными недвижными тучами.

– Отец не рассказывал о своём знакомстве с дельфинами? – спросила за ужином Хибла.

– Нет, – Амза удивлённо посмотрел на Валеру; тот ухмыльнулся, однако, ничего не сказал.

– Дай мне ахул, – попросил Даут.

– Вот, – Амза протянул брату ковшик.

– Не удивительно. Оно было не очень приятным, правда? – Хибла обратилась к Валере; тот вновь лишь ухмыльнулся. – Отец тогда работал на морзверзаводе в Новороссийске.

– Хорошее название, – заметила баба Тина.

– Было это в шестьдесят третьем…

– Шестьдесят первом, – поправил Валера.

– Соли не хватает, – прошептал Даут.

– Они тогда рыбу ловили. И дельфинов.

– Как это?! – воскликнул Амза; перестал улыбаться, отказался есть и лишь смотрел на мать.

– Да. Тогда это было всюду. Причём – на высшем уровне! С них изготовляли шкуры и… что-то, вроде рыбьего жира.

Хибла взглянула на мужа, надеясь, что тот закончит или поправит её рассказ; однако Валера молча ел варёную кефаль, запивал вином и, кажется, не слушал того, что говорила жена.

– Выходили на лодках; на катерах. Окружали дельфинов неводом и толкали к берегу. Так вытаскивали из моря – по несколько тысяч! Те ещё были живы; всех сразу не могли обработать, так что большинство сутками лежали на месте и… умирали.

– Не представляешь, какого это! – произнёс Валера; провёл ладонью по лысеющей голове; отодвинул пустую тарелку. – Я тогда с прочими рыбаками жил над морем. Это было хуже любой пытки! Они ведь там издыхали под солнцем и целыми днями, без перерыва кричали. Тысячи дельфинов! Весь берег был покрыт их серыми тушами. Шум – хуже шахтенного!

– Это… ужасно! – Амза качнул головой.

– Ещё бы! Мы не высыпались; болела голова, до драк бывало…

– Он не о том, – улыбнулась баба Тина.

Валера умолк; закурил; сложил на животе ладони и уныло посмотрел на курятник.

Уже вторая неделя, как они перешли из апацхи – за стол во дворе. Ночи были прохладными, но приятными из-за пришедшей сухости. На тёмно-фиолетовое небо выпадало всё больше звёзд.

– Баська! – вскрикнул Амза. – Уйди!

Пёс поставил передние лапы к юноше на колени, крутил хвостом и жадно наблюдал за тем, как ломти кефали на вилке поднимаются к человеческому рту. Амза рассмеялся подобному вниманию. Поворчав, угостил Басю.

Засыпая, Амза думал о дельфине. «Интересно, почему он молчал. Те дельфины, которых ловил отец, кричали, а этот ничего не сказал. Странный. Может, немой?» Потом Амза обеспокоился, вообразив, как после его ухода кто-то ещё, например Мзауч, мог спуститься к ослабленному зверю: так же трогал его, предлагал рыбу. Юноше хотелось быть единственным.

Следующим днём семейство Кагуа выехало на арху[2]2
  Арха – общее кукурузное поле.


[Закрыть]. Работа ожидалась нетрудная, но скучная. Выделенный им участок граничил только с грузинскими пашнями – говорить на обеденном отдыхе будет не с кем.

Пахло пробудившейся землёй. Валера любил это запах. Выйдя из машины, он шире вдохнул; потом, склонившись, положил на мягкую траву ладонь, словно бы прислушивался к сердцебиению поля. В небе пролетел тёмно-бурый канюк. Заворачивая к югу, он громко и гнусаво замяукал.

Кукурузу нужно было засеять в один день, чтобы назавтра вернуться к рыбалке.

Даут поднял из сарая дедовский плуг; тряхнул его от годовой пыли; как и в прошлую весну, ощупал подгнившую ручку, вздохнул и наказал себе летом её заменить. Амза, тем временем, привел от Турана быка. Туран был старшим братом Хиблы и трудился в километре от участка Кагуа.

Проверяя пальцем лезвие плуга, а потом и постукивая по раме, Валера улыбнулся. Никто этого не заметил. Тогда он усмехнулся и, цокнув, мотнул головой.

– Чего это ты? – удивилась Хибла, пальцами просматривавшая мутно-жёлтые зёрна.

– Да… Анекдот вчера Сашка рассказал.

– Ну?

– Чего?

– Рассказывай, чего!

– Значит так, – Валера отвлёкся от плуга; достал из кармана папиросу; закурил; не выдыхая, но выпуская дым в словах, сказал: – Повздорили в селе два друга.

– Абхазы? – уточнила баба Тина.

– Причём тут это?

– Сейчас всё причём. Тем более это.

– Ну, значит, повздорили два друга-абхаза. Один разгорячился, ружьё схватил и друга своего, значит, застрелил.

– Хороши друзья, – вскинув руку, улыбнулась Хибла.

– Хороший анекдот, – нахмурилась баба Тина.

– Тогда уж, это были грузины!

– Дайте закончить! – возмутился Валера и сразу же продолжил спокойным слогом: – Из района приехала милиция. Стали разбираться. Всё было ясно. Убийцу забрали.

– Ну! – крикнул Амза быку, качнувшему головой и едва не задевшему юношу рогом.

– А заодно конфисковали у всех ружья. Тогда Мзауч и сказал: «Вот дурак! Зачем он его из ружья стрелял? Лучше бы мотыгой прихлопнул! И нас бы, заодно, от мотыг избавил!»

Хибла качнула головой; Даут чуть улыбнулся. Валера в последнем слове рассмеялся; но увидев, что другие равнодушны, умолк; вздохнул и возвратился к лезвию.

Для начала пришлось вспахать лежалую землю. За плугом неторопливо шла Хибла – бросала во вспоротую почву семена кукурузы, а с ними – фасоль, чтобы она вилась вверх по соседке и не требовала к себе вкапывать опорные дощечки.

Баба Тина наблюдала за посадкой с бревна, уложенного возле худой изгороди; ломала пальцами семечки да поглядывала на густые мотки зелени, под которыми укрылись ближние холмы.

Вспахав и засеяв участок, Валера приладил к быку ачалт[3]3
  Ачалт – большая рододендроновая плетень.


[Закрыть]; на неё вскатили десяток крепких валунов. Впереди, ведя быка, шагал Даут; Валера же смотрел, чтобы ачалт не сбивался и шёл по засеянным грядам – так земля выравнивалась.

Амза помогал отцу, однако был невнимателен. Он видел, как продавливаются сухие комья, слышал, как шелестит плетень, однако думал о дельфине. В противоречивом порядке вспоминал минуты их общения. Амза не помнил, каким был зверь на ощупь. Говорил себе: «упругий, сухой», но в этом не было помощи. Захотелось вновь прикоснуться к нему; погладить, обрызгать водой.

Солнце, покинувшее прохладу гор, вышло на пустынное покатое небо. Мужчины легли под чинарой для отдыха. Тени хватило каждому. Хибла вынула из багажника корзину с мацони, сушёной рыбой, ахачей и лавашем. Обед был неспешным; тело нехотя принимало пищу и призывало вздремнуть. Проспав десять минут, Амза взбодрился.

В стороне отдыхали грузины.

– А где вино? – удивился Валера.

– Ничего. Дома выпьешь, – ответила Хибла и поставила мацони ближе к мужу; тот в недовольстве дёрнул пальцами.

Валера теперь ходил с животом. Голова теряла волосы; те, что остались, были седыми. Брился редко – уже не стеснялся седой щетины. По плечу его тянулся шрам – память о войне; когда немцы спустились в Абхазию, Валера был в Псху. Пришлось оставить село и прятаться в горах; многие ушли в Гудоуту; прочие – ловили врага потемну или в тумане: мучили, уносили в лес и отдавали шакалам. Немцы ждали, пока их флот пробивался к Сухумскому порту; отстреливали горцев. Застигнутый постовыми, Валера бежал через кусты, прыгнул в Бзыбь; старое дерево острым суком раскрыло ему плечо. Он должен был умереть, однако выжил. Амза никогда не спрашивал у отца про войну. Родители не рассказывали про те годы; молчали о свадьбе, о том, почему уехали из Ткварчала. В ноябре для Валеры начнётся пятьдесят восьмой год.

Отдохнув, все возвратились к работе. Нужно было закончить с ачалтом и складывать инструменты в сарай. Баба Тина поднялась с бревна; постояла, затем вдруг пошла вдоль пашни. Зная, что у матери днём болят ноги, Валера удивился:

– Куда это ты?

– Ну… Как говорила моя бабка, чем даром сидеть, лучше попусту ходить!

К пяти часам семья Кагуа закончила посев своего участка, благо тот был небольшим (если сравнивать с соседними – грузинскими).

Вечером Амза и Даут вышли на берег, чтобы перед завтрашней рыбалкой проверить лодки и сети. Братья, смеясь, перекидывались камушками – показывали дальний замах, но бросали, конечно, мягко.

– Смотри! – вскрикнул Даут, указав на море.

Амза обернулся и замер; затем рассмеялся. В пяти-шести метрах от берега плавал их вчерашний знакомец. Его было не просто заметить – он всплывал лишь спинным плавником и макушкой; к тому же море волновалось. Когда Амза подбежал к воде, дельфин показался весь и дёрнул головой, словно ребёнок, признавший своё поражение в прятках.

– Что ты здесь делаешь? – крикнул ему Амза.

В нём было ещё больше счастья, чем вчера. Он не мог устоять – то ходил вдоль извилистого прибоя, то бегал, заметив, что дельфин следует за ним. Даут сидел возле лодок и, кажется, не заметил, что лицо его тоже напряглось улыбкой.

– Ты теперь каждый день будешь ко мне приплывать, да?

Афалина был подвижен; Амза вдруг засомневался, тот ли это дельфин, однако, разглядев на плавнике знакомые потертости, а на боках – прежние шрамы, успокоился.

Он играл с морским зверем, как с собакой. Бежал; останавливался; продолжал бежать; дельфин повторял его устремления. Потом Амза падал, замирал; тогда дельфин подплывал к берегу, до каменистой мели, и беспокоил носом воду.

Наконец, юноша заломил высокие паголенки, снял сапоги, сложил портянки и, заворачивая брюки выше колен, вошёл в воду.

– Осторожней! – окрикнул его Даут.

Амза не ответил. Сейчас он испугался своих действий. «Всё же это зверь, хищник…» Тем не менее, сделал ещё три шага. Дельфин наблюдал за тем, как к нему приближается человек; качнул хвостом и медленно отплыл в сторону.

– Ну и чего ты боишься? – Амза вновь улыбнулся и вытянул вперёд руки.

Со спины донёсся громкий лязгающий лай. Это Бася, завалившись на повороте в гальку, выскочил на пляж.

– Баська! – обрадовался Амза. – Давай сюда! Я тебя познакомлю с новым другом!

Пёс, проскочив мимо Даута, зарылся лапами перед сухой палкой, опустил голову; приблизился к юноше; залаял ещё громче; запрыгал, но в воду войти не решился. Он отбегал всякий раз, как малые волны шумно переворачивались возле его мордочки. Вдруг Бася замолк; замер; настороженно присел – он увидел дельфина. Амза рассмеялся такой перемене.

Даут, вздохнув, продолжил работу: просматривал сети, надавливал на затычки в корме.

– Как же мне тебя назвать? – прошептал Амза. – Может, Эт-ных? Нет. Слишком уж… официально. Знаю! – вскрикнул юноша – так, чтобы его услышал брат. – Я назову тебя Бзоу!

– Бзоу? – удивился Даут.

– Да! По-моему, хорошее имя для дельфина.

– А если он – девочка?

– Девочка?.. Не знаю даже… Нет! Наверняка – мальчик!

Дельфин плавал дугами вдоль берега. Был игрив, но приблизиться к себе не позволял. Чуть брызнул на Амзу. Тот рассмеялся и ответил тем же. Тогда Бзоу брызнул сильнее. Началась подлинная буря. Бася недвижно наблюдал за тем, как его хозяин горстями поднимает воду к диковинной рыбине, как та в ответ размахивает головой, и, кажется, не мог понять происходившего. Он был задумчив и молчалив.

Даут сложил сети в лодку; взглянул на опускавшееся к Пицунде солнце.

– Интересно, ему тоже нечем заняться? – крикнул он брату.

– Что?

– Или у него нет семьи и друзей? Он уже час с тобой тут крутится; а ему, как и тебе, наверняка, нужно бы работать…

– Ты, как бабушка.

– Причём тут это? – нахмурился Даут. – Вечер всё-таки. Когда мы пришли, он уже был здесь… Странный…

– Я ему жизнь спас…

– Мы.

– Ну мы. Вот он к нам и пришёл. Поблагодарить.

Амза дождался, пока просохнут ноги; затем стал обуваться. Заметив это, Бася оживился; отступил тихим шагом. Выбравшись к дороге, осмелился залаять; и поскольку молчание его было долгим, лаял он громко, с усилием – на бегу, расшатывая головой.

Бзоу приблизился к берегу; плеснул несколько раз и ждал ответа.

– Прости. Мне пора, – попрощался с ним Амза.

Дельфин смотрел на спины людей; ещё дважды ударил по воде хвостом; наконец, уплыл.

– Ну? Чего встали?! – кричала утром баба Тина; она только что покормила кур и петуха, а теперь выгоняла их гулять по саду – клевать змей, если те вдруг объявятся.

Амза пил кофе, ел лобио с лавашем и осматривал двор. Дом был небольшим, но в его четырёх комнатах без тесноты и недовольств умещались все Кагуа. Одну комнату даже оставили для гостей. Дом стоял на восьми крупных тёсаных камнях; поверх них было уложено дубовое основание, дальше – подняты каштановые стены. В прихожую вело грубое, вылитое из бетона крыльцо. В зазор между полом и землёй часто ходили куры; нередко туда забирался Бася или кот Местан – оба прятались, нашкодив; ещё ребёнком этот лаз любил Амза; там пачкал и рвал себе одежду.

Перед домом была веранда; на ней – два стола. За одним из столов сейчас сидел юноша. Крыша веранды была дощатой – от дождя и ветра; стен не было – только широкая изгородь из «турецких часиков»; росли они плотно, а потому в жаркие дни оставляли приятную тень. Пол, не укрытый, был земляным.

С правого бока к дому пристроили апацху[4]4
  Апацха – кухня.


[Закрыть]. Баба Тина прошлой неделей возобновила в ней лежанку – как некогда её родители, тёплыми ночами она спала возле котлов и костровища. За апацхой были грядки.

Перед домом, за верандой, росла мушмула – в семи деревьях. Тут же росли лимон и фейхоа. Ближе к Валериному «Запорожцу» стояла широкоплечая чинара – под неё иногда для дрёмы ложилась Хибла. За чинарой, возле забора, росла алыча; тут же возле ацы[5]5
  Аца – кукурузница.


[Закрыть] поднимались трёхметровые ацюаны[6]6
  Ацюан – столб для сушки кукурузных стеблей.


[Закрыть]. На них после сбора урожая вывешивали сушиться кукурузные стебли (в зиму ими кормили скот). У семьи Кагуа скота не было, и чалу они отдавали Турану, брату Хиблы. Аца, как и дом, была приподнята от земли, но не для тепла, а для сохранности от крыс. В этот промежуток так же наведывались куры, Бася, Местан и маленький Амза.

За алычой, напротив апацхи, была душевая; от неё начиналась тропинка к туалету и тропинка в небольшой сад с мандаринами и персиками (изгородь там обвалилась, однако её укрепило, затянуло лавром).

Со стороны калитки у дома стоял длинный стол – для обедов; тут же были будка и курятник. У ворот росла низкая пальма. За домом скрылся долгий и сумрачный сарай; возле него – семейное кладбище; тут лежали муж бабы Тины, её брат и же мать Валеры (отец его лежал в Ткварчале).

Валера вышел раньше сыновей. Сегодня его ждали на баркасе. Кагуа работали для местного рыбзавода, но частным промыслом не пренебрегали.

– Чего тебе? – улыбнулся Амза.

Местан вспрыгнул на стол; зная, что его могут наказать, замахал хвостом и пригнулся – готов был при опасности умыкнуться. Амза коту обрадовался. Подставлял ему нюхать пальцы и смеялся, когда тот пытался их облизать.

– Рыбы у меня нет. Приходи на ужин. Ну? Видишь? – юноша предложил Местану свою миску. – Тут только фасоль, да петрушка всякая. Тебе такое не понравится.

Слушая человека, кот расслабился, уложил хвост вокруг стакана, зевнул. Подошедшая сзади Хибла ладонью снесла его на землю, словно сор стряхнула. Местан в неожиданности мявкнул; свалился на траву; замер. Хибла прошла дальше; тогда кот сел и принялся тереть мордочку лапой.

Братья отплыли, когда солнце высветило округу (к июню они уже не позволят себе выходить так поздно – опасаясь дневной жары, будут готовиться затемно). Вода в бухте была прозрачной, но глубина нарастала слишком быстро, и в трёх-четырёх метрах от берега не удавалось разглядеть дна.

Вслед за Кагуа на пляж вышли Феликс и Мзауч Цугба. Мзауч – ровесник Амзы; семнадцать лет. Феликс – на год младше Даута; двадцать три. Абхазы Лдзаа не любили братьев Цугба. Те чаще общались с грузинами; были завистливы и, поговаривают, случалось им обманывать сельчан. Однако нелюбви этой никто не оглашал.

Солярка была дорогой; рыбаки брали мотор только для неожиданных надобностей, в прочем вынужденно гребли вёслами.

Братья Кагуа плыли на двух лодках, с малым промежутком. Выйдя из бухты и распределив сеть на две кормы, они стали расходиться; при этом наблюдали, чтобы, опускаясь в воду, она не спутывалась. Когда, прогремев, выпали деревянные буйки, нужно было плыть дальше – растягивать вторую сеть; потом стоять вблизи – из опасения, что баркасы или прогулочные катера по невнимательности скрутят её, порвут. Кроме того, уже несколько лет случалось, что сети здесь пропадали. Говорили о грузинских рабочих с рыбзавода, но доказательств никто показать не мог. За первую сеть не беспокоились – с этого края в бухту никто не заходил, а вор выйти на показ не решится (тут всё видно, открыто).

Бася сидел в лодке с Амзой. Он кратко перебегал от кормы к носу и обратно. При этом останавливался у борта, вглядывался в воду, словно подозревал увидеть там добычу. Иногда лаял; размахивал хвостом; топал передними лапками. Амза, наблюдая за псом, улыбался. Ещё более забавным Бася становился, когда рыбаки, каждый со своего конца, затаскивали в лодку сеть и тут же высвобождали из неё пойманную рыбу. Видя это, пёс неистовствовал: подпрыгивал, бегал, лаял, кидался к улову, ворошил его лапой, потом затихал, но, отдохнув, продолжал взволнованно гавкать. За такое поведение Амза на рыбалке называл Басю Капитаном. И в самом деле, могло показаться, что его лай – это грубые команды нерасторопным и неловким в движении матросам.

Растянув обе сети, братья Кагуа сейчас дрейфовали так близко друг от друга, что борты их лодок изредка соприкасались тихим ударом. Даут ловил рыбу удочкой. Солнце было в расцвете, но жар его оставался весенним – мягким, приятным. Облака, редко и неровно разложенные по небу, были почти недвижны; порой собирались широким проспектом, но чаще разрывались в худые лоскуты. Ветер, утомившись от зимней работы, был слабым; прилетал вдруг из голомени, потом дремал на берегу; минутами позже уныло возвращался, неся попутно запахи хвои и земли. В остальном пахло морем, но ненастойчиво – не так, как летом.

– Смотри! – вскочил Амза, придерживая панаму.

– Что?

– Там! Бзоу!

Недалеко от лодок показался чёрный плавник.

– Бзоу! – громче крикнул Амза. – Плыви сюда!

– Может, это другой дельфин.

– Нет. Это Бзоу. Я уверен…

Дельфин подплыл к лодке. Поначалу пропал в зеленоватой воде, потом снова поднялся и теперь выставил мордочку.

– Бзоу, – Амза смеялся и повторял имя своего друга. – Бзоу!

Разглядев у зверя боковые шрамы, юноша уже не сомневался, что это был именно Бзоу. Амза протягивал ему руку; афалина приближался, но дотянуться до себя не позволял, выдерживал ровную дистанцию в полметра-метр.

Бася притих. Спрятался за борт и боязливо выглядывал из-за него; оставив капитанский норов, он теперь молчал.

Даут наблюдал за братом, но от рыбалки не отвлекался и вскоре вырвал из моря уже вторую барабульку. Заметив это, Амза позвал:

– Даут!

– Нет! – брат всё понял.

– Ну! Неужели тебе жалко?! Нужно угостить!

– Нет.

– Даут!

– С ума сошёл….

Даут кинул рыбёшкой в Амзу; затем, испугав афалину, шлёпнул по воде вёслами – показал, что решился отплыть подальше, однако после двух гребков остановился, вновь поднял удочку.

Бзоу, покачиваясь в волнах, смотрел на человека. Амзе было необычным такое внимание; он даже перестал улыбаться. Подумал, что глаза у дельфина устроены диковинно – неудобно вырезаны по бокам, почти у самых кончиков рта; и всё же, выпуклые и округлые, смотрели на него одновременно, в отличие от тех же куриных. Сравнение афалины с курицей рассмешило Амзу.

– Да… – он ещё больше навалился на борт; лодка накренилась; барабулька зашелестела по наклону; за ней – бутылка с водой, брезент, палки, топорик.

Бася испугался, зашаркал когтями об алюминиевое дно; дельфин с интересом посмотрел на пса. Бася уткнулся в борт, снова замер.

Юноша, в улыбке закусив нижнюю губу, старался запомнить образ Бзоу, чтобы в следующий раз признавать того без сомнений. От глаз дельфина к боковым плавникам падали две чёрные полосы. Лоб, на котором треугольником сходились тёмно-серые оттенки, казался чересчур массивным. Гладкая, плотная кожа отражала солнце множеством вспышек. В приоткрытом рту просматривался ровный, будто искусственно высаженный полуовал маленьких зубов с одинаковыми широкими промежутками.

Дельфин мотнул головой; юноша откинулся назад, но брызги всё же вымочили его панаму. Лодка раскачалась. Бася вскочил; страшно, но бежать некуда; прошлось вжаться под кормовую скамью, за уложенный в брезентовую сумку мотор.

– Что же ты?! – Амза провёл ладонью по лицу. – Разве так ведет себя капитан в бурю?

Пёс не отвечал. Бзоу продолжил брызгаться, издал краткий свист.

– Значит, всё-таки ты можешь говорить! – обрадовался Амза. – Что же молчал?

Смеясь и не смущаясь вымочить одежду, юноша принялся обеими руками загребать на дельфина воду. Тот разбивал атаки носом, подставлял раскрытый рот. Даут, отвлёкшись от рыбалки, улыбнулся происходящему; но вскоре нахмурился – завидел, что к ним приближаются лодки братьев Цугба.

Игра становилась всё более шумной и мокрой. Дельфин нырял под лодку; выплывал с разных сторон, плескался и тут же прятался.

– Угостить тебя? – Амза показал барабульку. – А? Хочешь?

Дельфин отплыл. Приблизившись, вновь обрызгал человека; посмотрел на болтающийся хвост рыбы (Даут успел её оглушить). Амза бросил барабульку в воду. Бзоу нырнул ей в след; поймал её на нос; всплыл с ней и точным кивком забросил её назад, в лодку. Так повторилось дважды.

– Не понимаю! Что ты ешь, если тебя барабулька не устраивает?