Текст книги "Жена, любовница и прочие загогулины"
Автор книги: Евгений Петропавловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
«Размечтался, буду я тебе тянуть лямку, как же, – злопамятно сдвинул брови Чуб и, покосившись на отца, сглотнул самогон. – Поищешь себе покорного пролетария в другом месте, не на того напал. Без отдыха и конь не скачет. Ладно, обтерплюсь до времени, но настанет когда-нибудь и мой черёд куражиться. Уж я своего не упущу: при первой возможности плюну на тебя с широкой колокольни, отставной козы барабанщик».
***
Мария теперь жила в комнате Чуба. Не сказать, что это его сильно радовало. Поначалу он продолжал оставаться в некотором замешательстве и глядел на спутницу своей будущей жизни как на чужеродную диковину и непредвиденное осложнение на ровном месте.
Если распилить дерево, то по годичным кольцам можно узнать всё об истории его существования: при каких температурах оно произрастало и сколь обильные осадки выпадали каждый год, случались ли извержения вулканов, лесные пожары и нашествия насекомых-вредителей, какова была солнечная активность и многое другое. Жаль, что с женщиной нельзя поступить подобным образом: хоть в каком месте распиливай – нигде годичных колец не обнаружишь и ничего нового о её перечувствованном не выведаешь. Под упомянутым углом Чуб иногда гадал о Машке: может, в ней ещё живёт и волнуется прошлое, а он о том ни сном ни духом? Вот если б учёные изобрели прибор для вытягивания подробных сведений из бабьего мозга! Но это дело далёкого будущего; а пока ничего подобного не изобрели, оставалось довольствоваться сплетнями да теми отрывочными фактами, которые Машка сама посчитала нужным о себе сообщить.
Не сразу покинуло Чуба ощущение неволи и навязанных обязательств не совсем понятного содержания. Однако мало-помалу неизбежность укоренилась в нём. Он свыкся с постоянным присутствием подле себя лишнего существа и перестал относиться к Марии с опаской и раздражением. К чему сожалеть о своей холостой молодости да волноваться по пустякам? В конце концов, перед каждым человеком открывается много стёжек-дорожек в неясность завтрашнего дня, среди которых он может более-менее свободно выбирать любую. Обидно только, что исключается выбор свободы самой по себе. Но существует ли она в природе, полная свобода, без помех и давления со стороны родичей, а также всякоразных посторонних элементов, хотя бы тех же баб, без которых трудно обойтись мужской половине? Вряд ли. Чуб, во всяком случае, никогда её не видел, эту свободу; и даже не представлял по-настоящему. Не зря ведь говорят: не живи как хочется, а живи как можется.
В принципе, не хуже взаимных любви и дружбы может сцеплять людей между собой и взаимная ненависть; это для Чуба не являлось новостью, такое он наблюдал во многих семьях. Однако примерять подобное на собственную жизнь ему не хотелось. Совсем не улыбалось Чубу существовать в атмосфере постоянных боевых действий. Хоть с отцом и матерью у него тоже нередко случались стычки, но это всё же не война; с предками он привык худо-бедно мириться с детства. А жена – как-никак получужой человек; с ней при кардинальном недопонимании могло докатиться и до существенных единоборств с телесными повреждениями. Зачем ему подобное неспокойствие? К счастью, с Машкой ничего похожего на войну в его представлении не возникало: слишком уж она старалась быть покладистой, чтобы не только Чуб, но и его родители не передумали считать её членом своего семейства. Всех умасливала как могла.
С самого начала совместной жизни прорисовалась ещё одна заколупина с отрицательным знаком. Потенция, которая распирала его в армии до такой степени, что он готов был в любой момент взорваться и истечь густым животворным семенем, теперь невесть куда подевалась, – и в первую свою после дембеля трезвую ночь Чуб ничего не смог в постели, невзирая на все старания Машки. Сказать, что было обидно – это слишком слабо. Чуб едва удержался от слёз уязвлённого мужского самолюбия.
– Ничего, Коленька, – приговаривала Мария, гладя его по голове, словно маленького ребёнка. – Такое бывает, я знаю. Ты просто изголодался на своей службе. И, наверное, очень хотел меня, это мне даже приятно. Ведь для меня самое главное – не постель: важно, что ты меня любишь, а остальное приложится со временем.
Слова-то были хорошие, благорасполагающие, однако без подтверждения делом они не имели достаточного веса. Оттого весь следующий день не покидала Чуба внутренняя конфузистая липкость (примерно такую ощущал он в далёком детстве, когда слышал от матери: «А ну, перестань жрать козюли, шалопут!»).
Но действительно: на вторую ночь у него в постели уже кое-что получилось. А на третью – даже не один раз, и Машка так громко дышала, так стонала и ударяла длинными своими и сильными ногами в стену, что было неловко перед родителями. Тем более что на следующее утро, за завтраком, у стариков оказались столь заговорщически-довольные лица, словно это была их личная победа исторического масштаба. Данный факт не мог пройти мимо внимания Чуба, хотя он и напустил на себя безучастный вид. («Бабе верь, но своим прибором проверь», – говорил он себе, внутренне усмехаясь удовлетворённой усмешкой. Хотя нечему там было особенно верить, да и проверять – тоже нечего: всё возможное проверили задолго до него. Однако несмотря ни на что он был доволен).
Так-то Машкин опыт оказался полезным в их едва начавшейся совместной жизни. Многое следовало поставить в вину будущей спутнице жизни Чуба, это представлялось справедливым, однако теперь нашлись и достаточно весомые аргументы для её оправдания. Ведь без Машкиного опыта всё могло выйти гораздо хуже.
Когда же у Чуба возникали остаточные всплески внутреннего сопротивления, он складывал в уме соображение о том, что если подходить к женщинам с чрезмерной меркой, то можно вообще никем не удовлетвориться (или ещё какие-нибудь наглядные варианты: уж лучше синица в руке, чем безрезультатная колготня в одиночестве – и разное тому подобное). Словом, к чему охота, к тому и смысл: Машка так Машка.
***
Раздражали Чуба только демонстративные мечты отца и матери о внуках.
– Прокуковывать жизнь пустоцветом – оно, конечно, способнее для своего удобства, да и в материальном отношении, опять же, облегчение, – гундел родитель. – Однако не годится так, нехорошо. Каждому существу надо какой-никакой след оставить на планете после себя. Генетическую информацию передать будущим поколениям.
Мать выражала согласное мнение:
– Хата детьми весела, от них благодать. Мне уже невтерпёж подержать на руках маленького бутуза: внука или внученьку. Добрые дети – семье венец.
Чуб отшучивался:
– С детьми горе, а без них вдвое. Мало ли что тебе невтерпёж, ма. Вы с батей не больно-то много себе бутузов сконструировали ради семейной благодати, вот и меня не поторапливайте.
Или ещё что-нибудь провозглашал в подобном духе. И торопился перевести разговор на другую тему. Или уходил во двор покурить.
В самом деле, на фига ему сдались дети? Пользы от них никакой, одни пустые заботы и лишний шум. Оставалось лишь втихаря радоваться счастливой неспособности Марии к деторождению.
А о предстоящем бракосочетании Чуб не особенно заботился. Сознание мимовольно отодвигало сроки этого формального события, делая его похожим на линию горизонта, которая отдаляется по мере движения в её сторону.
***
По старой памяти в гости к Чубу заходили прежние дружки. Но, похлебав чаю с вареньем и поняв, что ничего более крепкого в этом доме предложено не будет, быстро испарялись.
Однажды получился небольшой конфуз. Заскочил к Чубу давнишний – ещё по школе – приятель Микола Дятлов. Увидев прошмыгнувшую со двора на кухню Марию, он сделал вопросительные глаза:
– Чего это она тут шарится, а?
– Мы с ней подали заявление в ЗАГС, – ответил Чуб. – Кстати, приходи на свадьбу.
– Ты что, сдурел? – чуть не подпрыгнув на месте, Микола состроил такую мину, словно только что проглотил тухлое яйцо. И зачастил изумлённым шёпотом:
– Да она же с половиной станицы переколтузилась, йо-о-опс-с-стить твою налево! Что за глупость примстилась тебе за здорово живёшь? Разве можно так шутковать над собой? Или у тебя в крыше образовалась протечка на всю голову?
На мгновение Чуб закрыл глаза, ощутив горячий озноб. Будто вихрь кусачих мух налетел на него – и каждая, отщипнув кусочек его кожи, отправилась дальше своей дорогой. Нет, конечно, это было не смертельно. А всё же – сверх ожидания – очень обидными показались ему слова Дятлова. Который, между тем, не дождавшись ответа, продолжал:
– Да с ней же, с этой Машкой, и Лёха Пашенцев был.
Он загнул палец на левой руке.
– И Мишка Сахно.
Он загнул второй палец.
– И Андрюха Мирошников.
Он загнул третий палец.
– И Женька Титаренко.
Он загнул четвёртый палец.
– И даже, по-моему, придурошный Серёга Коломийцев, если ты его помнишь.
Он загнул пятый палец.
– И ещё… ещё… погоди, сейчас вспомню…
– Ладно, хватит напрягать вспоминалку, Микола, порожнее дело, – перебил его Чуб. И через силу улыбнулся:
– Чего ты вздрюкнулся, как будто на тебя бешеная собака бросилась кусаться? Ишь назагибал пальцев. Что минуло, то сгинуло. Дело обыкновенное, все бабы до свадьбы с кем-то бывают.
– Гхм… Ну, допустим, не все.
– Тогда почти все. Разве не так?
– Оно-то, может, и так, спорить не стану. Но не до такой степени, как Машка, всему есть мера приличности! Нет, я не могу себе представить, хоть убей. Иной бабе слова не скажи, а только рубль покажи – а Машке и рубля не надо, она задарма со всеми согласна скреститься. Или ты на радостях лопухнулся и попался на кукан?
– Почему это – на кукан? Что значит – лопухнулся?
– Ну, может, шлюндра обыкновенной бабьей хитростью подцепила тебя на крючок?
– Какой такой хитростью? – снова не понял Чуб.
– Да такой, которой они всегда подцепляют. Типа: залетела – и аборт делать не хочет. Фантазии особой не надо, чтобы представить, дело известное.
– А, вон ты о чём, – у Чуба отлегло от души. – Нет, у нас обошлось без залёта, слава богу. Всё по нормальному, по-людски сладили.
– Ха, по-о-олюдски-и-и сла-а-адили, – передразнил Микола, состроив дураковатое лицо. – Тогда я вообще не понимаю, на фига тебе сдалось окольцовываться. Не всё уди, что клюёт! Гляди, увязнешь – после пожалеешь, да станет уже бесполезно дёргаться. Да-а-а, ну и дела-а-а… Если б я был верующим в разную потустороннюю трихомудрию, то сказал бы, что она тебя колдовством к себе присушила, шишига подколодная. Или что ты рехнулся на радостях из-за благополучного возвращения из армии.
– Глупость, не рехнулся я. И тоже не верю в потустороннюю фигню. А если б верил – думаешь, не почуял бы неладность? Наверняка почуял бы – не нутром, так шкурой или ещё чем. Короче, нормально у меня с ней, чего там городить, брось свои придумки.
– А если нормально, то и гулял бы с ней как здравомыслимый человек. Поразвлёкся бы и бросил, все так делают. Да и пёс с ней! Оно, конечно, нашему брату любая баба годится, да не на всякое дело. Машка, наверное, даже не была бы в обиде, ведь у неё с тобой произошло совместное удовольствие, какие тут могут быть претензии. Но со свадьбой-то – с какого перепугу такая вдруг поспешка, кто в шею подгоняет? Женитьба не напасть, да как бы после не пропасть. Где твоя рассудительность? За какой радостью, спрашивается, поторапливаться?
– Я б и не поторапливался, – нехотя признался Чуб. – Но тут, понимаешь, вышла неожиданная петрушка. Я, когда из армии в отпуск приходил, покуролесил малёхо с ней. Прямо здесь, в родительской хате, оставался ночевать с Машкой на пару.
– И что из того, что оставались ночевать? Подумаешь, большая история: покуролесил. Прямо театр драмы и комедии с тобой, ё-моё! Да если б я на каждой женился, с кем покуролесил, то у меня уже был бы гарем ого-го какой, даже представить страшно.
– Да чего там страшиться. Бабы – они всё-таки слабый пол, а не черти с рогами. И потом, я же по пьяной лавочке объявил предкам, что решил жениться на Машке. В общем, как ни крути, а получается: слово дал.
– Ну ты и чудило. Жениться из-за такой ерунды? Да лучше уж до старости вариться в собственном соку. Как хочешь, а я тебя не понимаю. Мало ли увёрток существует для подобных случаев? Да тысячей способов можно отбрехаться от семейного ярма! Несерьёзно получается. Что такое – слово дал? Сегодня дал, а завтра назад забрал, делов-то – тьфу! Ты же хозяин своему слову, вот и распорядился б им как самому желательно. Всякое случается на свете между людьми, ничего нельзя исключать. Но создавать из каждого неудачного высказыванья проблему – нет, это неправильно.
– А я и не создаю проблему.
– Не создаёшь, а уже создал.
– Она сама создалась.
– Так разведи её руками. Разве трудно? Совсем не трудно ведь, простое одноразовое действие, а не какая-нибудь катастрофа. Я верно тебе говорю, мне со стороны виднее. Не разведёшь сейчас – потом хуже будет, когда уже штампом в паспорте уснастишься, а то ещё и детей наплодишь. Но пока что всё решаемо, не поздно дать обратку. Хоть разорвись, да не поддайся окольцовыванью! Только представь себе, что все желающие снимали с Машки сливки, пока не дошла очередь до тебя, – и сразу расхочешь жениться на этой шалабеле. Нет, ну ты подумай своей головой, куда вляпываешься!
– Много думать вредно. Тем более что можно думать правильно, а можно и неправильно, как ты.
– Нет, это ты думаешь неправильно. До такой степени, что даже дружеских советов слушать не хочешь и сведений не принимаешь близко к сердцу. Да будь эта Машка хоть из чистого золота сделана пополам с бриллиантами, оно тебе надо? Преждевременная жена – лишняя сухота.
– Значит, время приспело, Микола, чего уж там. Конечно, мне способно жить не с каждой женщиной, но с Машкой попробовал – и гляжу: получается. И вообще – моё дело, мне жить с ней, не тебе.
– Фиг с тобой, живи, раз так. Только учти: это может оказаться не жизнь, а сплошной пепел.
– Да ну тебя! Скажешь тоже: пепел.
– А если не пепел, то как минимум досада вперемешку с маетой.
– Легко тебе на чужую заковырку глядеть со стороны, – болезненно усмехнулся Чуб. – А у меня предки форменным образом встали на дыбы и копытами стучат как скаженные. Говорят: мол, оприходовал девку, поматросил себе на потешку, да и бросил, как падла, нехорошо и всё такое.
– Ничего себе приключение для безвинного человека! С глузду они съехали, твои предки? Что значит: поматросил себе на потешку? А как же они представляют иначе, блин? И что такое – бро-о-осил? С целого свету не соберешь цвету, и в две руки всех подряд не загребёшь! Да если б на каждой, с кем ночуешь под одним одеялом, обязательно полагалось жениться, то я вообще не знаю, до чего бы мир докатился! Вы же гуляли друг с дружкой по обоюдному согласию? По обоюдному! Удовольствие получали взаимное? Взаимное! Тогда какие могут быть вопросы, ё-моё? А если баба, раздвигая ноги, хочет от тебя чего-то большего, чем просто перепихнуться, это уже её личная незадача, пусть обломается! За тобой ведь Машкины родаки с ружьём не гоняются?
– Ещё чего не хватало.
– Вот и ладно. Торопиться, значит, некуда. Мой тебе совет: гони её, лихоманку, пока не влип окончательно. У тебя будет ещё сотня таких, как она, чтобы пожулькаться в своё удовольствие. Может, найдутся и гораздо получше. А брачная затея – это совсем другая тема.
– В чём же она другая?
– А в том, что бабу надо выбирать более приличествующую для семейной жизни, – Дятлов со значением развёл брови. – Такую, с которой находиться рядом окажется не соромно перед людьми.
– Вот так, значит?
– Ну да, вот так.
– Да ну тебя к чёрту, Микола, с твоими советами. Надоел хуже занозы в боку. Не поднимай волну, всё равно уже решено: женюсь – и точка! Если на то пошло, батя мне уже не позволит дать обратный ход. Ничего, девка она нормальная, не хуже других. А если что не так – я её обшлифую, никуда не денется.
– Что значит – не хуже других? Что значит – обшлифуешь? Я же тебе не пустые слова говорю, а конкретную гарантию даю: эта Машка мало не со всей станицей успела скреститься!
– Ничего страшного, – раздражённо отрезал Чуб и ударил ребром кулака по воздуху, точно желая таким образом разбить все доводы Дятлова вкупе с нелицеприятным прошлым Машки. – Теперь она выйдет замуж и станет у меня как шёлковая. Это я тебе говорю. Понял?
– Ну-у-у… гляди сам, как знаешь, – Микола с обескураженным видом покачал головой. Затем сочувственно покашлял и высказал добавочное мнение:
– Жениться – это, брат, не луковицу очистить: наплачешься, да будет поздно. Чёрт с тобой, моё дело маленькое. А всё же вот ведь говорят люди: около кого потрёшься, от того и наберёшься.
– Угу, ещё говорят: с собакой ляжешь – с блохами встанешь.
– Хм-м-м… Вижу, спорить бесполезно. Ладно, тебе жить. Но, по правде сказать, пентюх ты недостаточный.
На это Чуб засмеялся издевательским блеющим смехом и раскланялся, как если бы стоял на сцене сельского клуба во время праздничной самодеятельности. После чего сказал:
– Сам ты пентюх с повышенным мнением о своей персоне.
– А если я и пентюх с повышенным мнением, – получил он в ответ, – то всё равно не до такой степени, чтобы жениться на ком попало, как Робинзон Крузо, изголодавшийся по бабьему полу… Нда-а-а, фокусницы они все. Разница только в том, что одна покажет тебе два-три кунштюка и на том успокоится, а другая станет всю жизнь исхитряться, не зная укорота. В том и проблема, чтобы выбрать между первыми и вторыми. Иначе они будут сами нас выбирать, не дожидаясь разрешения. Вот как Машка, например, тебя выбрала.
– Ну и пусть выбрала. Я же не против этого, значит, всё нормально.
– Хоть обижайся, хоть нет, а недалёкий ты умом. Бабу увидел – и сразу глаза вразбежку, мозги набекрень. Недаром говорят: дураку что ни время, то и пора.
– Дураками свет стоит.
– Да что я тебя уговариваю, в самом деле, – Дятлов пренебрежительно перекосил левую половину лица, желая показать, что снимает с себя всякую ответственность за ошибочный выбор Чуба. – На каждого простофилю ума не напасёшься, а лопушистое дело нехитрое. Можешь не коситься на меня, как середа на пятницу. Сам потом станешь грызть ногти.
– Ой-ё-ёй, обсказал, точно размазал, да мне это без разницы, уразумей наконец. Уж что ни будет, а всё равно поставлю на своём.
На эти решительные слова Чуба не нашлось у Миколы Дятлова аргументов. Оба умолкли, глядя в разные стороны. И на том исчерпали недоумение.
Впрочем, до самого момента прощания на лице у гостя сохранялось плохо скрываемое выражение изумления и подавленности.
Да и Чуб весь вечер обретался со спутанными мыслями и чувствами, поскольку его крепко уязвил разговор с Миколой. Оправдательные соображения вперемешку с обвинительными метались у него в уме, точно блохи, ошпаренные внезапным химикатом. Дурная слава будет тянуться за Марией подобно консервной банке, привязанной к собачьему хвосту, это верно, это он хорошо представлял и без посторонних намёков. На правдивые россказни люди небось нанижут ещё намолвок обидных – добро если впроредь, но скорее всего этих намолвок окажется целый ворох. С другой стороны, что же из того: обида не мосол – сглотнётся. Разве сам он ангел или ещё какое-нибудь святое существо, чтобы требовать к себе исключительного отношения? Ничего подобного, ни к ангелам, ни к иным святым существам Чуб себя причислить не мог при всём желании. А раз так, то ему пора научиться жить по-взрослому и смотреть на вещи под рациональным углом, даже если это иногда и не очень-то приятно. Если, конечно, он хочет, чтобы его считали трезвоумственным членом общества, а не фуфлом станичного пошиба.
– Надо просто не удалбливаться в ненужных направлениях, не углубляться куда не след, иначе вообще никогда ничего не получится, а я всё-таки должен хоть немного сдвинуться с мёртвой точки, – сказал он себе мешкотным голосом после расставания с Дятловым. – А Машка пусть видит и ценит. Пошалавилась по молодой глупости, напотворствовалась позывам утробы, и – баста. Потачек ей от меня не будет.
После этих слов Чуб отправился в свою комнату. Как был в одежде, не разбирая постели, улёгся на спину поверх покрывала и – чтобы отвлечься от недостаточного настроения – принялся надавливать кончиками пальцев себе на закрытые глаза, желая увидеть, как в детстве, яркие радостные картинки абстрактного содержания. Но картинки, вопреки ожиданию, получились иные, совсем не детские: перед его мысленным взором стали возникать эротические сцены в багрово-желтоватых тонах, с каждой минутой всё более откровенные, порой групповые, иногда с участием Марии, а иногда без неё. От этих сцен Чуб постепенно возбудился – а когда осознал своё возбуждение, решительно вскочил с кровати и пошёл искать Машку, чтобы позвать её в постель.
Осадок от разговора с Миколой Дятловым странным образом наложился на тягу к телесной близости с Марией, значительно усилив её.
В конце концов дело завершилось вполне простым и благополучным результатом. Безропотная Машка была немного удивлена его внезапным порывом, однако не представляла причин для отказа в легкодоступном общечеловеческом удовольствии. И Чуб, глядя на неё с высоты своего мужского положения, скоро позабыл о плохом, поскольку весь отдался движениям своих ищущих рук и телесных позывов, и всему дальнейшему приятному делу, совершенно не оставлявшему места мыслям о прошлом.
***
До сих пор такого не случалось, чтобы кто-нибудь влюбился в него до сумасшествия. Может быть, в него вообще никогда не влюблялись; или влюблялись, да он этого не замечал – раньше Чубу о подобном как-то не приходилось задумываться. Строго говоря, всякие нежные чувства для него мало чего стоили в прежнее время и скорее означали пустозвучные словосочетания, нежели нечто конкретное и полновесное. Потому не возникало необходимости размысливаться о подобных изъявлениях человеческих свойств применительно к своей персоне. А теперь возникла.
Впрочем, не факт, что Машкино чувство можно было с полной уверенностью назвать любовью. Однако притяжение ощущалось, сильное и уже вполне обоюдоострое. Оттого Чуб счёл за лучшее внутренне утвердить: «Машка влюбилась в меня до сумасшествия». Так было проще и объяснимее со всех сторон.
Он подозревал, что сведения о Машкиной разгульности, приукрашенные недобропамятными языками, будут ещё долго разбегаться кругами по станице. Догадывался также, что прекратить их по собственному желанию нереально, хоть наизнанку выворотись. Какова баба, такова ей и слава, а чужие рты – не свои ворота, не затворишь. Из-за этого ему порой становилось так грустно, как может быть грустно человеку, от которого из-за непредумышленной пьяной промашки ускользнуло бесконечное множество соблазнительных возможностей, до последнего момента поджидавших его за полуоткрытой дверью завтрашнего дня.
В свете вышеприведённых подозрений, догадок и грусти из-за утраченных возможностей Чуб иногда представлял себя в образе двух сторонних людей. Один из которых жаловался философским тоном – примерно так:
– Хотел закрыть прошлое, а оно, зараза, не очень-то поддаётся закрытию. Да ещё и будущее не особенно спешит открываться…
Другой человек рассуждал в ответном ключе:
– Закономерное дело. Будущего не ухватишь руками, пока оно не превратится в настоящее. А о прошлом и говорить нечего: однова случившись, оно уже никуда не денется, как подстреленная птица. Плохое и хорошее – всё единою кучею в жизнь вываливается, не разделишь. Пусть будет как есть, иное непредставимо.
Дрожь несвершённого, правда, приходила гораздо реже и слабее, чем в прежние дни. Ведь, в принципе, не столь важно, что могут думать и говорить сторонние люди, Чуб не обязан подлаживаться под общее мнение. На самом деле он сознавал, что никаких мало-мальски положительных шансов и допустимостей, кроме негаданной Марии, будущность ему не сулила. Кабы раньше или, наоборот, позже – тогда могло быть по-другому. Но вышло как вышло; плетью обуха не перешибёшь. Кому что доведётся, тому то и достаётся, вот ему и досталась Машка, ничего не попишешь. Оттого он сопротивлялся невесёлым наплывам, отталкивал их от себя с максимальной умственной напругой и существовал дальше без видимых последствий и побочных искривлений действительности.
Не столь уж трудно было убедить себя в том, что всех сплетен не переслушаешь, и если каждую рассматривать досконально, то целой жизни не хватит. Всяко бывает, время на время не приходится, тем более – женская молодость. Если на то пошло, у каждой женщины имеются свои недостатки: одна уродлива как смертный грех, другая погрязла в хворобах по самую макушку, третья готова лопнуть от злобности характера, а четвёртая имеет за плечами обширный багаж любовных похождений. Последний вариант нисколько не хуже первых трёх, а если крепко рассудить, то и гораздо лучше. В конце концов, Машка не была проституткой, которая торгует своим организмом розничным способом. Да, она совсем не ангел, и крылышки из спины у неё не вырастут. А кто вообще ангел? Никто. В недозрелом возрасте можно отдаваться беспочвенным грёзам о целомудренных недотрогах, но Чуб-то уже вполне достаточно соприкоснулся с действительностью, чтобы не испытывать иллюзий по данному вопросу. Не существует в природе небесных созданий, к сожалению, равно как и нет на свете невест с идеальными параметрами – не только физическими, но и моральными. Потому каждый мужик, не желающий доползти до старости бобылём, волей-неволей принуждён выбирать из тех женских кандидатур, которые имеются в наличии.
Пусть Машка была обыкновенной молодой шалавой, желавшей попробовать побольше разных удовольствий, прежде чем повзрослеть и выбраться на правильную дорогу семейной равномерности и покорности мужу. Пожила, многого отведала, это правда. Как бесхозное растение, цвела под благодатным солнцем для всех подряд, потому что не успела встретить Чуба. А теперь наконец встретила, и слава богу. Все люди сшиты из разных кусков: повернёшь человека одним боком – он такой-сякой, на другой бок перекинешь – он этакий, а поставишь его до горы раком – окажется разэтаким или вообще бес его знает каким… Нет Машкиной вины в том, что Чуб явился за ней после шапочного разбора. А если даже поддаться строгости и предположить существование некоторого наклона в виноватую сторону, то его можно считать почти обоюдным.
***
– Нам с тобой на роду написано быть вместе, – полушёпотом сказала Машка однажды в постели, прижавшись к Чубу тёплой грудью и ещё влажным после взаимного соединения животом.
– На роду – это как? – изобразил он невидимую в ночной темноте ехидную усмешку. – Где конкретно написано-то? На чём? Вилами на воде – вот где. И ещё в твоей бабьей фантазии написано. В общем, ты мне свои вычуры не навязывай, я в любой момент могу от тебя освободиться, если захочу: хоть завтра, хоть через неделю, а хоть и прямо сейчас. Или не веришь?
– Верю, верю. Но ты же не станешь?
– Чего не стану? Освобождаться?
– Ну да. Не станешь, правда?
– Может, и не стану спроста, – допустил он как бы нехотя, возгоняя в себе чувство превосходства. – Я же не белебеня пустоплётный, чтобы сегодня решить одно, а завтра с бухты-барахты перерешать всё в обратную сторону. Но и ты не должна расслабляться.
– Так я и не расслабляюсь.
– Вот и не расслабляйся.
– Да я и не собираюсь.
– И правильно, можешь продолжать в том же духе… Но я пока ещё погляжу на твоё поведение.
Высказанным Чуб удовлетворил свою потребность в издевательском юморе. Однако в мыслях он держал много иного, более существенного.
Гора с горой не сходится, а человек с человеком – как получится. В любом случае сколь ни колотись, как ни мудри, а выше головы не прыгнешь, всех концов не отрубишь и ничего нового не придумаешь, будь ты хоть о трёх головах одна другой умнее. Значит, надо остепеняться и уравновешиваться. А народная молва касательно Машки – штука не смертельная. У людей в головах много помоев, они испытывают потребность регулярно стравливать избыток, потому и льют эти помои друг на друга и на кого попало. Всё равно кривотолкам рано или поздно настанет край, ведь не может судьба исподтишка штырять Чуба злыми кулаками до конца его дней. Это как с любыми неудобствами и закавыками: хотя нервы человеческие не беспредельны, главное – держать в уме, что неприятные знаки событий не способны расширяться до бесконечности. Оценивая вещи под таким углом, легче дождаться затухания перекосов и разворота всех настроений к обстоятельной стороне жизни. Данное соображение медленно и увесисто крутилось в голове у Чуба – и, словно мельничный жёрнов, перемалывало в легковесную труху Машкино прошлое, постепенно освобождая место для их совместного настоящего.
«Применюсь как-нибудь, и всё будет ладом, – думалось Чубу в ответ на тихие всплески возвратных опасений. – Где приход да расход, там не без хлопот, а Машку-то я у себя в приходе числю, хоть и сомневался первоначально. Что мне до чужих мнений? Я вообще могу не принимать всерьёз никого, кроме самого себя. И бог с ней, с гордостью. Что сало на свинье, то и гордость на сердце – нарастёт. Зато вон как Машка заглядывает мне в глаза, старается. Правильно, так и надо. С одной стороны, ей это нисколько не трудно, а с другой – мне, само собой, приятно. Понимает сучонка ласковая, что доброе согласие всего дороже для семейного обустройства. Ей-то, конечно, деваться некуда, но и мне ведь тоже: дело почти сделано, до свадьбы рукой подать. Вот и пусть справляется со всеми моими требованиями, на то она и баба. Нет, наверное, могло бы у меня сложиться по-иному – не с Машкой, а ещё с кем-нибудь. Но лучше или хуже в итоге получилось бы, поди угадай».
Действительно. Мало ли на что человек горазд замахнуться сердечными побуждениями при свободном полёте фантазии; самые непомерные достижения по женской части способны втиснуться в его мечты. Каждый хотел бы позволять себе шалости и вольности, нет в этом ничего зазорного, если не углубляться в косные понятия; однако чураться твёрдой почвы и витать в облаках – дело безрезультатное. Если дерево желаний выпустит чрезмерное количество свежих побегов, то ствол может не выдержать нагрузки и засохнуть. Потому нет большого горя в неслучившемся, если не соскальзывать мыслями в неправильных направлениях и стараться с максимальной отдачей пользоваться тем, что имеется в действительности.
***
При следующем своём визите (дело было на склоне вечера, когда люди успевают не только завершить рабочий день, но и от души посидеть в пивнушке с друзьями или ещё где-нибудь по пути развеяться мозгами) Микола Дятлов таки не утерпел и возвратился к нравственному вопросу. Правда, косвенным образом и под противоположным углом. Проследовав рассудительным взглядом за прибиравшейся в хате Марией, он высказал Чубу полуотвлечённую мысль:
