Текст книги "33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине"
Автор книги: Евгений Анташкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Делопроизводитель Иванов
Михаил Капитонович постучал по нижнему клину, чтобы удостовериться, что с этой стороны штабель укреплён надёжно. Потом он обошёл уложенные друг на друга шестисаженные хлысты и потрогал упёртые по диагонали снизу вверх подпорки. Всё стояло крепко. Гоша будет доволен.
На перевалке леса с барж на пристанской лесосклад концессии Скидельского Михаил Капитонович Сорокин работал уже два месяца. Неделю назад здесь произошёл несчастный случай: десятский был с сильного похмелья и не уследил за крепежом штабелей, в результате один штабель, состоявший из тридцати или около того бревён, сорвался и насмерть придавил двоих рабочих: русского и китайца. Полиция появилась назавтра в сопровождении десятка родственников погибшего китайского рабочего, но никто ничего не смог вразумительно объяснить, потому что китайские полицейские не знали русского языка, кроме «твоя-моя», а на складе никто не говорил по-китайски. Георгий спрятал десятского на баржи, подучил Сорокина и поручил ему проверять крепёж штабелей.
«Гоша будет доволен, – глядя на штабель, подумал Сорокин и услышал за спиной шаги. – Вот я ему сейчас и покажу!» Он обернулся и обомлел – к нему приближался делопроизводитель отдела контрразведки, помощник Гвоздецкого Иванов.
– Ба, Михаил Капитонович, какая встреча, вот совсем даже не ожидал!
Худой и высокий Иванов, одетый в чёрное, развевающееся полами на ветру пальто и широкополую, тоже чёрную шляпу, был похож на растрёпанное зимнее дерево на замёрзшем, заснеженном болоте. Сорокин вздрогнул.
– Не вздрагивайте, коллега, я не от Гвоздецкого! Вы от него сбежали, и я – как вы! Рад вас видеть. Нам надо поговорить, коллега! – Иванов говорил быстро-быстро и весь двигался.
«Почему коллега, какой я ему к чёрту коллега!» – только успел подумать Михаил Капитонович, но уже был подхвачен Ивановым под локоть. Тот потащил его вдоль штабеля.
«Пнуть подпорку!» – промелькнуло в голове Сорокина.
– Вижу, вижу! Вы потрудились над этим штабелем, я за вами наблюдал, как вы его проверяли, не то что этот, как бишь его фамилия, десятского, который убил двоих, не помните фамилию десятского? – Белые, тонкие пальцы Иванова перехватили Сорокина за широкий рукав плаща. – Какая мерзкая погода, это отлично, что вы здесь, я даже не ожидал, от вашего Вяземского ничего нельзя добиться, где этот десятский. А? Не знаете? Прямо какой колючий ветер, ужасный климат, начало ноября – и ни снежинки, противно, не Россия, этот мерзкий Китай! Так не знаете, где найти этого десятского?
Сорокину показалось, что он попал в быстрый поток и его несёт, и тащит его Иванов, а он за ним не успевает и уже начинает задыхаться.
– Я от Гвоздецкого, знаете ли… так где же этот хренов десятский… – Иванов остановился, но за мгновение до этого возмущение подкатило к горлу Сорокина, и он резко, со всей силы дёрнул рукав.
– Ай, голубчик, руку оторвёте!..
Сорокин хотел ответить грубо, но…
– Ну что вы, голубчик, я же только хочу вас спросить про десятского… где мне его найти, он же убил двоих своей нерачительностью. Наш-то хрен с ним, знаете ли, за него вступиться некому, а за китайца китайцы с вас, в смысле с вашей конторы, сдерут… как лыко с осины… Ха! Как к слову пришлось! А у вас тут что? Ха-ха! Сосна или кедр? Ну, не важно! Чёрт побери! Что вы встали? Где десятский? Или думаете, вашему Вяземскому это сойдет с рук, и он сможет его спрятать… Эти косоглазые всё одно его разыщут…
Сорокин уже хотел его ударить, но посмотрел в глаза Иванова и обомлел.
– И имейте в виду! – Перед ним стоял уже другой Иванов. – Передайте Вяземскому, этот погибший китаец для китайской полиции, кою я сейчас представляю, – Михаил Капитонович поразился перемене, которая за мгновение произошла в Иванове, – ровно ничего не значит, он для них тьфу, ноль без палочки! Но если ваш учётчик будет упорствовать относительно десятского, они, китайцы, повысят цену и будут обдирать уже не Вяземского, а самого Скидельского – это их фаца́й, и они от него не отступятся, да и я с ними! Надо же на что-то жить, знаете ли!
Иванов стоял прямой, держал под мышкой портфель, и полы его пальто перестало трепать метущим понизу ветром.
– Ладно, я знаю, ваша офицерская косточка – она такая. Вы можете мне ничего не говорить, а то подумаете ещё, что я предлагаю вам продать боевого товарища. В результате пострадают все. Я сам переговорю с Вяземским. Его надо убедить, чтобы он не вздумал отослать десятского на Затон, там его действительно будет трудно найти. Посидит месяц, и отпустят его… Но это хорошо, что я вас встретил!
Сорокин снова почувствовал, что его увлекает непреодолимая сила, но уже другая.
– Да! Вот видите, какие бывают встречи! На ловца и зверь… В анкете у Гвоздецкого вы написали, что владеете английским языком! В какой степени? Да отвечайте же вы, стоите как истукан! – возопил Иванов. – Холодно! Я вас про дело спрашиваю! Владеете?
Сорокин кивнул.
– Вот и хорошо! Тут есть место где-нибудь, чтобы не так дуло? Идёмте в контору, она всё равно пустая.
Иванов слегка подтолкнул Сорокина вперёд и сам устремился между штабелями к конторе.
В конторе, которая действительно оказалась пустой, Иванов по-хозяйски уселся за стол Вяземского, резким движением сдвинул в сторону чужие бумаги и вынул из портфеля помятый листок.
– Посмотрите вот это, прочитайте, если сможете! Тут по-английски!
Сорокин взял листок и стал смотреть. Посмотрев его до конца, он положил листок на стол.
– Ну, что там? – спросил Иванов.
– Список женских вещей.
– Каких вещей?
Сорокин снова взял листок и стал читать вслух:
– «Пальто с меховым воротником, пальто с мехом внутри, синий джемпер один…» – он посмотрел на Иванова, – ещё два…
– Что-то есть… какие-нибудь документы, бумаги? Упоминаются?
– Нет! – зло ответил Сорокин. – Только одежда, зимняя… – Возмущение снова охватило Сорокина, и он спросил: – А я могу полюбопытствовать…
– Можете, – Иванов откинулся на спинку стула и повесил локоть, – тут нет секрета, тем более что вы с вашим английским ещё можете пригодиться, и без того уже помогли. – Не отрывая взгляда от Сорокина, Иванов взял листок и положил его сверху на портфель. – Это было найдено в одежде убитой девушки, мы её уже установили, это горничная английской журналистки, жила в гостинице «Модерн» и два месяца назад уехала. Девушку звали Екатерина Семёновна Григорьева…
Сорокин услышал про английскую журналистку, и у него внутри всё оборвалось… – А журналистка?
– А при чём тут журналистка? Журналистка уже небось дома гоняет чаи с молоком… или без…
Сорокин смотрел на Иванова: неужели он говорит о леди Энн, Элеоноре Боули, неужели о ней? Она жива? Она не умерла от тифа? Она добралась до Харбина? Она жила здесь?.. Значит!..
«Чёрт, чёрт, чёрт!»
Иванов постучал пальцем по столу:
– Вы о чём думаете? Вы меня не слушаете! Сорокин вздрогнул: – Слушаю, я просто… – Что – просто?
– Возможно, что я знал журналистку… леди… – Сорокин запнулся. – Если это Элеонора Боули!
– Элеонора Боули! – кивнул Иванов. – Знали? Как интересно… – Если это она… – Это она!
Сорокин заёрзал на стуле, у него подкатило к горлу.
– Мы с ней познакомились в… под Иркутском, в двадцатом году, она… среди беженцев…
– Каких беженцев, она же английская подданная, при чём тут беженцы… Сорокин замолчал.
– Я задал вопрос!
Сорокин вдруг ощутил, что всё, о чём сейчас идёт разговор, похоже на умопомешательство.
– Я оказался с ней на одних санях, в обозе… мы ехали вместе несколько часов, со мной была полурота охраны… в эшелоне… – Он замолчал. «Про арест Адельберга и предательство Огурцова говорить или не говорить… всё запутается».
Иванов тоже молчал и вдруг забарабанил пальцами по столу.
– А этот листок! Это её почерк, англичанки?
Сорокин оторопел, он не знал, что ответить.
– Я не знаю её почерка, мы просто разговаривали, и было темно, потом меня вызвали в штаб к… – Его осенило. – Она была знакома с журналистом, вашим однофамильцем – Ива́новым!
Иванов презрительно ухмыльнулся:
– Какой он к черту однофамилец: он Ива́нов, а я Ивано́в!
– А если Элеонора Боули жила в гостинице, там, наверное, может быть её почерк?.. – Он не очень точно понимал, что говорит.
– А вы сообразительный, Михаил Капитонович, само собой, мы уже посмотрели – это почерк этой несчастной Екатерины Григорьевой! С вами можно разговаривать! – Иванов встал и быстрыми движениями стал собираться. – Вот что: если можете – сегодня, если нет – завтра приходите ко мне в тюрьму, знаете городскую тюрьму?
Сорокин не понял.
– Я не в том смысле, что в тюрьму, а в том смысле, что я там работаю по следственной части, там и поговорим. Не испугаетесь? А? В тюрьму-то?
Михаил Капитонович почувствовал, что его снова захватил поток, но уже не тащит, а несёт куда-то по спирали: второе обретение Элеоноры… и Иванов, который полчаса назад окликнул его у штабеля: суетливый, с блуждающей улыбкой и длинными подрагивающими пальцами.
– Приходите, вы мне понравились, ей-богу, ещё тогда у Гвоздецкого, да и ваш английский… может пригодиться, жаль, что вы не знаете китайского. – Иванов подхватил портфель. Сорокин вспомнил этот портфель, с ним Иванов крался по их броневагону и искал, чтобы арестовать Штина… Полы его пальто снова разлетелись, и он опять стал похож на сучковатое чёрное дерево.
– Итак, молодой человек, не прощаюсь! Значит, англичаночка была знакома с журналистом Ива́новым!
Дверь конторы хлопнула, и Сорокин, ошеломлённый всем тем, что только что произошло, не успел даже кивнуть. Он остался один. Он закурил.
Леди Энн жива! Элеонора выжила! Она выжила, и при чём тут какая-то Григорьева? Они почти целый год ходили по одному городу и ни разу не встретились, хотя бы случайно…
«А как мы могли встретиться? – Михаил Капитонович тёр виски. – Она жила на Пристани, в «Модерне», а я… в этом китайском клоповнике, Фуцзядяне, разве мы могли встретиться?»
– Конечно не могли, – прошептал он и услышал шаги. Дверь открылась, в контору зашёл Георгий Вяземский.
Они пили чай, и Сорокин рассказал ему всё, что произошло.
– Да, – сказал Георгий. – Невероятно!
Михаил Капитонович от множества событий чувствовал себя опустошённым.
– А по поводу десятского, наверное, он прав! А я хотел его перевести даже не на Затон, а в Ковш, там бы его ни за что не нашли, но… Иванов его фамилия? Следователя?..
Сорокин кивнул.
– Ты пойдёшь к нему? Сорокин снова кивнул.
– Завтра или сегодня?
Сорокин не знал, что сказать, он об этом ещё не подумал.
– Тогда давай так: иди сегодня, я с десятским поговорю, хотя жалко его, у него семеро по лавкам, а с другой стороны – завтра снизу приходят последние две баржи из Цзя́мусы, и навигация заканчивается, и до весны бы всё равно всех уволили, поэтому…
– Я сейчас пойду к Иванову, – решительно сказал Сорокин.
– Правильно, поговори, может, поблажка какая выйдет…
По тёмному городу Сорокин дошёл до тюрьмы. Тюрьма странным образом располагалась в деловом центре Харбина, а не на окраине, как думалось, что на окраине ей всё же было бы более подходящее место. Дул сильный холодный ветер, и Михаил Капитонович, уже немного собравшийся с мыслями, вспомнил сожаление Иванова, что нет снега. Ему представилось, что со снегом было бы не так холодно и неуютно. Весь путь он думал о леди Энн: «Только почему я звал её Энн? Это же Анна, а она Элеонора!» Но он уже привык её так звать, и ничего не хотелось менять.
На входной рогатке перед окованными железом воротами стоял китайский полицейский солдат с винтовкой. Он жался в поднятый воротник серой шинели и перетаптывался с ноги на ногу. Сорокин подошёл к нему и сказал: «Иванов!»
– Иванофу? – переспросил солдат, сдвинул рогатку и махнул рукой в сторону большого здания внутри тюремной ограды. Сорокин миновал рогатку и подумал, что он этого солдата уже видел, но потом в голову пришла мысль, что все китайцы на одно лицо, – и забыл.
Кабинет Иванова находился прямо за входной дверью здания тюрьмы, с табличкой «СЛЕДОВАТЕЛЬ ИВАНОВ» и какими-то иероглифами. Сорокин постучался.
В кабинете было холодно, Иванов сидел в накинутом на плечи пальто. Он, не глядя на Сорокина, махнул рукой на стул и, не поднимая головы от пачки бумаг, спросил:
– Как вы, с опием-то закончили? Это, знаете ли, большая отрава, прямой путь в могилу!
Сорокин снова увидел Иванова другим, не таким, каким тот с ним прощался. Этот Иванов опять был спокоен и вдумчив.
– Я вам это говорю не просто так, сам баловался! Только мы в Петрограде баловались кокаином, революционный этакий порошочек. Немногие из моей тогдашней компании дожили до сегодняшнего дня. – Иванов посмотрел на Сорокина. – Вот что, Михаил Капитонович, можно я вас буду звать просто Миша? Для простоты общения, да я и старше вас на двадцать лет!
Михаил Капитонович кивнул.
– Вот и отлично! Про десятского забудьте, я у китайцев его отбоярил, перебьются, косоглазые, безвинно нашего брата русского сажать. Хотя, конечно, он виноват. Давайте ещё раз посмотрим список. Вот вам бумага и перо, сделайте точный перевод. Да только точный, как только вы и я под ним подпишемся, он сразу станет судебным доказательством, а если не точный – он превратится в лжесвидетельство. Понятно?
Сорокин кивнул.
– Тогда приступайте.
С переводом Михаил Капитонович справился быстро.
– Вот! – сказал он и передал лист Иванову.
Тот взял его и стал читать:
– «Пальто шерстяное, тёмно-синее, с меховым воротником, соболь», это нам ничего не даёт, мех отпорют и продадут отдельно, где его искать, а пальто перекрасят; «пальто из тонкой шерсти, тёмно-зелёное на меховом подбое», это лучше, этот мех не отпорют, будут так продавать; «джемпер домашней вязки, синий, с косами», а это совсем хорошо! Хотя постараются тоже перекрасить! А что такое «с косами», не знаете?
– Нет, тут написано «с косами», я так и перевёл!
– Правильно, так и надо, спросим, есть у кого! «Жакет клубный «Фиалка» светло-серый», это тоже хорошо, это значит двубортный с металлическими пуговицами и фиалкой на нагрудном кармане. Так… юбки они и есть юбки, ещё два джемпера: жёлтый и меланж – это интересно, дальше снова юбки… – Иванов оторвался от текста. – Думаю, хозяйка не захотела забирать с собою весь гардероб и отдала эти вещи горничной! Зачем? Попросила продать или подарила?
– Если подарила… или продать… то горничной не нужно было бы составлять список, – сказал Михаил Капитонович.
– Хорошая догадка, поздравляю, хотя с гостиницей англичанка… рассчиталась!
– А может быть, она снова вернётся? – осторожно спросил Михаил Капитонович.
– Может быть, может быть, – задумчиво ответил Иванов и подколол к пачке бумаг сделанный Сорокиным перевод. – Подписались?
Сорокин указал пальцем.
– Хорошо! Надо бы допросить журналиста Ива́нова… А вы с ним каким образом знакомы?
Сорокин рассказал об обстоятельствах знакомства с журналистом. Иванов во время рассказа и ещё какое-то время молча сидел и смотрел на Сорокина, потом скинул с плеч на спинку стула пальто и произнёс:
– А я как посмотрю, одёжка-то на вас с чужого плеча!
Сорокин почувствовал себя неловко.
– Наверное, ненадолго хватило денег, что вам дал Гвоздецкий?
Михаил Капитонович об этом не думал, а сейчас осознал, что вид у него, скорее всего, жалкий, и впервые за много лет почувствовал себя школяром, которого, хотя и мягко, отчитывает учитель. Такого он не испытывал давно, и совсем по-другому – чувство жалости к себе возникало в нём в присутствии опытных боевых командиров, которые делали всё, чтобы погибло как можно меньше других людей, а ты ещё такой неумелый и зелёный. Там оно, это чувство, превращалось в злость, в желание преодолеть себя, победить страх и неумелость, и вдруг оно снова возникло… почему? И он вспомнил, как всегда тщательно за внешностью в его семье следила мама… А Элеонора? Если бы она его увидела в Фуцзядяне? Он тряхнул головой.
– Ничего, ничего! Я, как видите, тоже от Гвоздецкого ушёл, можно сказать, сбежал, только не из-за денег, их было достаточно…
– А отчего? – Сорокин почувствовал облегчение оттого, что Иванов переменил тему.
– Бесполезно это всё! Люди гибнут за какие-то клочки бумаги, на которых написан, под видом страшно секретных сведений, в общем-то жалкий лепет! Поэтому и ушёл. Я же профессиональный сыщик, а потом уже делопроизводитель отдела контрразведки. А Гвоздецкий, он не контрразведчик, а инженер, вот и получается, что каждый должен заниматься своим делом. А вы что умеете?
Сорокин снова сжался от возникшего ощущения собственной малости и жалости к себе и опустил голову.
– Что-то вы, голубчик, размямлились, не может же быть, чтобы вы ничего не умели? Вы же боевой офицер, да ещё английским языком владеете.
Сорокин на эти слова только развёл руками и посмотрел на Иванова.
– Нуте-с, ладно! – Иванов накинул пальто на плечи. – Что это я вам тут воспитательную беседу учинил, давайте-ка мы лучше с вами сходим, – он вскинул глаза на Михаила Капитоновича, – поужинаем!
Сорокин пожал плечами и виновато смотрел на Иванова.
– Понимаю, у вас нет денег, а у вас их и быть не должно, завтра же только приходят последние баржи с лесом, правильно? А рассчитают вас ещё только через неделю, так?
Михаил Капитонович кивнул.
– Ну и не беда, тут недалеко китайская харчевня, я, знаете ли, распробовал их кухню, знаете ли, пельмени их полюбил и капусту! Под рюмку водки очень даже – лакомство. Идёмте!
Через десять минут они сидели за довольно чистым столом без скатерти в довольно чистом китайском «фаньдя́не».
– Цзя́оцзы, хэнь до! Байца́й, мяньтя́ор, хэ дянь-дянь байцзю́!
Иванов достал папиросы и спички и положил их на стол.
– Знаете, сколько будет стоить по нашим русским деньгам то, что я им сейчас заказал? Ха-ха! Копеек сорок! А то и того меньше, так что не переживайте!
Сорокин сидел удивлённый, но не столько дешевизной еды, которую он ещё не видел и даже не понял, что заказал Иванов, сколько тем, что тот заказывал по-китайски.
Через несколько минут им принесли большое блюдо с пельменями, большое блюдо с кислой, остро пахнущей капустой, белые паровые булочки и графин водки.
– Никак не выучу по-ихнему, как будет «тарелка» и «вилка», нож знаю – «да́оцзы».
Ещё через минуту им принесли вилки и ножи. Водку Иванов разливал сам.
– Давайте выпьем для аппетиту!
На удивление они очень быстро съели эту гору еды, еда была вкусная, лёгкая, и капуста очень хорошо ложилась на пельмени, а на них замечательно ложилась понемногу наливаемая Ивановым водка.
– И всё это надо будет запить их зелёным чаем! – сказал Иванов. – Хотя китайцы делают наоборот – сначала пьют чай! Но на то они и китайцы! Только вот с чесноком перебарщивают, и к их маслу надо привыкнуть, потому чай мы будем пить в конце!
Принесённый официантом чай вначале показался Сорокину простой кипячёной и чуть подкрашенной чем-то жёлтым водой, но после нескольких глотков он почувствовал, что еда в его полном желудке стала понемногу…
– Уляжется! Вот эту пиалушку допьёте, а потом ещё одну, и хоть снова заказывай столько же, сколько уже съели. Вы мне понравились! Я вас спросил, что вы умеете делать? Я смотрел, как вы учились у Гвоздецкого, и понял, что вы быстро учитесь, значит – быстро соображаете. А это – важно! Я хочу предложить вам поработать со мной, пока по этому делу, этой убитой девушки, тем более что вы знаете и англичанку и журналиста…
Сорокин снова, как утром на лесоскладе, почувствовал, что его увлекает поток и Иванов его тащит.
– Не смущайтесь, голубчик, это у нас такой приёмчик – не дать противнику очухаться, хотя вы никакой не противник, а совсем даже наоборот. Один чёрт, завтра вас уволят или послезавтра, и снова вы будет горе мыкать, а в китайской полиции платят хоть и немного, но вполне достаточно, чтобы оглядеться, а потом уже что-то выбирать, вы, наверное, хотели бы учиться? У вас же только гимназия и полгода военного училища?
Сорокин кивнул, он отдался потоку, в его желудке всё очень уютно улеглось и расположилось.
– Тогда, если вы согласны, послезавтра пойдем к Ива́нову. – Иванов поморщился. – Вот почему, скажите мне на милость, я Ивано́в, а он Ива́нов, а? Не знаете? И я тоже! А перед этим вы посмотрите вещи покойницы, может, свежим взглядом что-то и увидите, это, знаете ли, очень важно, когда свежим взглядом. И надо отдать труп её родителям, а то они уже замучили меня просьбами: похоронить да похоронить. Вот так, голубчик! Вам есть где переночевать?
Сорокин кивнул.
– Ну, тогда послезавтра жду вас у себя, прямо утром, договорились? И вот вам аванс, купите на барахолке хотя бы приличное пальто. Отказов не принимаю!
* * *
Сорокин шёл на лесосклад, они с Вяземским ночевали в конторе.
«Пальто – это хорошо! «Отказов не принимаю!» Куда же нам отказываться!» – думал он и пытался завернуться в прорезиненный плащ, который, совсем не по сезону, дал ему Серебрянников. Плащ не грел, только, очень длинный, путался между ногами. Ветер со стороны близко протекавшей Сунгари пронизывал насквозь.
«Это хорошо, если будет работа, хотя бы буду никому не в тягость, только что я скажу Георгию, он ведь меня приютил…» Мысли приходили в голову в стиле делопроизводителя Иванова: одна, другая, третья, с разных сторон, но постепенно их вытеснила мысль об Элеоноре. Михаил Капитонович снова думал: «Неужели она жива, и даже мы оказались с ней в одном городе! Какие у неё планы, вернется ли она сюда? Почему она уехала? Никто же этого не знает. А может, Ива́нов знает её адрес, и ей можно будет написать? А зачем? А вдруг она всё забыла? А если напишу, надо ли будет сообщать, что Екатерина Григорьева убита? А может быть, с Ивановым удастся раскрыть, кто её убил, он же для этого меня нанимает?» Михаилу Капитоновичу не понравилось слово «нанимает», но он только мотнул головой, плотнее завернулся в плащ и увидел, что в окне конторы горит свет. Это его удивило, потому что обычно Вяземский ложился рано.
Он толкнул дверь и встал как вкопанный: за столом с глиняной корчагой, в которой наверняка было вино, сидели Георгий Вяземский и Давид Суламанидзе. Суламанидзе встал, широко развёл руки и громко сказал:
– Как ты, Миша, угадал! Мы ещё не всё выпили! А, батоно Гэоргий? Я же говорил, что толко хорошие люди бивают так лэгки на помине!
