Текст книги "Прощание на берегу"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов
Прощание на берегу

…Встречаются существования, как бы поставившие задачей заставить других оглядываться на шорохи и загадочный шепот неисследованного.

Александр Грин

Белый дизель-электроход медленно приближался к скалистому берегу.

На палубе топтались пассажиры – веселые, хорошо одетые. Они переговаривались, смеялись, предвкушая купание и отдых, и любовались дельфинами, которые то и дело выпрыгивали из сине-зеленой воды.

Платонов ничем не отличался от курортников. Он подумал об этом и усмехнулся своим невеселым мыслям.

Берега раздвинулись. «Федор Шаляпин», миновав клинок мыса, вошел в широкую бухту. Сразу открылся город.

С любопытством глядел Платонов на живописно раскиданные по скалам желтоватые дома и буйную тропическую зелень. Белый конус маяка на краю дамбы был прочно впечатан в голубое небо. Над гаванью, над стеклянным кубом морского вокзала, над черепичными кровлями домов дрожало марево знойного дня.

«Ну, здравствуй, старина Кара-Бурун», – мысленно сказал наплывавшему городу Платонов. Скажи он это вслух, приветствие могло бы прозвучать излишне фамильярно, так как он прежде никогда не бывал в этом городе. Но мысль тем и хороша, что никто ее не слышит.

Кара-Бурун был построен на месте древнего греческого поселения. Он знавал времена расцвета, бурно наживаясь на заморской торговле, знал и упадок, когда торговля хирела и фрахт перекочевывал в более удачливые портовые города. Немыми свидетелями далеких времен высились над городом, на скалистых холмах, полуразрушенные сторожевые башни – из их бойниц, нацеленных в море, теперь выглядывали не мушкеты, а веселые ветки дикого орешника.

Кара-Бурун был неприступен с суши и трудно достижим с моря обстоятельство, сыгравшее немаловажную роль в дни героической обороны от фашистского десанта во время Великой Отечественной войны.

Но уже давно не дымили крейсеры на рейде Кара-Буруна. Теперь его морской порт посещали только пассажирские суда в курортный сезон, длившийся, впрочем, добрых десять месяцев в году. Волны курортников скатывались в город и, наскоро пощелкав фотоаппаратами и пожужжав кинокамерами, заполняли электропоезда, которые уносили их в Халцедоновую бухту с ее прекрасными пляжами, многоэтажными пансионатами, стекло-бетонными соляриями и аэрариями, с десятками кафе и автоматов-закусочных,

В Кара-Буруне жили служащие районных учреждений, врачи, работники курортного управления и фабрики сувениров. Значительную часть населения города составляли отставные военные моряки, посвятившие свой досуг разведению клубники и рыболовному спорту.

Кроме того, здесь жил Михаил Левицкий – племянник Платонова.

Своего племянника Платонов видел в последний раз лет тридцать назад. Михаил был тогда еще совсем малышом. От покойной сестры Платонов знал, что племянник сделался врачом и обосновался в Кара-Буруне. Больше он не знал решительно ничего о своем единственном родственнике. Что он за человек? Когда-то Янина, покойная сестра, говорила Платонову, что Михаил умный мальчик. Но достаточно ли у него ума и такта, чтобы воздержаться от назойливых расспросов? Ведь бывает ум головы и ум сердца. Платонов при нынешних обстоятельствах предпочел бы второе.

«Федор Шаляпин» медленно подходил к стенке гавани, и Платонов видел пеструю толпу встречающих. Где-то в толпе был и Михаил Левицкий – курортный врач, сын Янины, умный мальчик.

Шумная компания парней и девушек с рюкзаками за плечами проталкивалась к трапу сквозь плотную стену пассажиров. Один из них, светловолосый крепыш, сосед Платонова по каюте, хлопнул его по плечу и сказал:

– Ну что, встретимся в Халцедоновой?

– Обязательно встретимся, – ответил Платонов и добавил мысленно: «Никогда мы с тобой не встретимся, дружок».

И еще он подумал: «Если племянничек мне не понравится, то и дьявол с ним – здесь, должно быть, полгорода промышляет сдачей квартир».

В гостиничное одиночество Платонову не хотелось.

У Михаила Левицкого выдался хлопотливый день. С утра – обычная трехминутка, затянувшаяся на тридцать пять минут, затем обход отделения, которым он заведовал в гериатрическом санатории «Долголетие», потом прием больных.

Михаил был гериатром – специалистом по лечению старости, Он хорошо знал стариков – их особые болезни, возрастные изменения состава их крови и состава кожного сала, их нелегкие характеры. Больше часа он провозился с новой пациенткой; Михаил считал, что в первую очередь надо заняться ее сердечно-сосудистой системой, а пациентка настаивала, чтобы немедленно занялись ее морщинами.

К двум часам, бросив дела, он побежал на пристань встречать дядю.

Он, конечно, знал, что у него есть дядя по имени Георгий Платонов, родной брат его матери. Но никогда, ни единого раза Платонов не напоминал о своем существовании. И вдруг эта телеграмма: «Встречай»…

Михаил стоял у трапа и хмуро оглядывал сходящих на пристань пассажиров «Шаляпина», Как выглядит Платонов, он не знал, но справедливо полагал, что мифическому дядюшке за семьдесят, никак не меньше. Если бы этот вздорный старик догадался прислать фототелеграмму со своим портретом… Да куда там разве догадается? Он-то хорошо знает стариков – их упрямство и скупость.

Пассажиры спускались по трапу сплошным потоком, затем потекли тоненьким ручейком, и, наконец, трап опустел. Ни одного старика или достаточно пожилого человека не прошло мимо Михаила.

Он задрал голову и крикнул человеку в белой форменной фуражке, который попыхивал трубкой, облокотясь на фальшборт «Шаляпина»:

– Все сошли? Может, кто-нибудь спит в каюте?

– Мы всех разбудили, – с достоинством ответила фуражке. Михаил повернулся, чтобы пойти прочь, и увидел стоящего рядом человека. Это был высокий мужчина лет сорока, его серые глаза смотрели на Михаила из-под козырька кепи спокойно и чуточку насмешливо.

– И вы никого не дождались? – спросил Михаил,

– По-видимому, дождался, – ответил незнакомец. – Вас зовут Михаил Левицкий и вы должны были встретить своего дядю, не так ли?

– Верно, – удивленно сказал Михаил. – Только мы разминулись…

– Не разминулись. – Незнакомец усмехнулся. – Здравствуй, племянничек Я-то сразу увидел, что ты похож на свою мать.

– Позвольте!.. Вы Георгий Платонов? Но ведь вам, по-моему…

– Ты прав, мне действительно много лет. Но, как видишь, я хорошо сохранился. Найдется у тебя в доме комната для меня?

– Комната?.. – Михаил был настолько смущен неожиданной моложавостью дядюшки, что не сразу понял смысл вопроса. Тут же он спохватился: – Да, конечно, комната готова.

– Ну, так пошли.

У Платонова было два чемодана, довольно тяжелых, Михаил схватился за тот, что побольше, но дядюшка мягко отстранил его:

– Возьми второй. Не в обиду будь сказано, я покрепче тебя.

Они прошли в широко распахнутые двери морского вокзала, над которыми висел плакат «Добро пожаловать в Кара-Бурун», и Михаил, хоть и был несколько ошарашен, не преминул обратить внимание дяди на главную достопримечательность города;

– Как вам нравится наш вокзал?

– Стекло, прохлада и зелень, – одобрительно отозвался тот. Они вышли на привокзальную площадь, и Платонов вольно остановился.

Зеленой стеной стояли пальмы и панданусы. Влево уходила набережная, застроенная нарядными разноцветными домами, могучие платаны сплели над ней потолок, и синяя тень вперемежку с солнечными пятнами лежала на асфальте. Улица плавно закруглялась, повторяя изгиб бухты.

За бульваром и набережной город сразу принимался карабкаться на скалы. Платонов с любопытством разглядывал горбатые мостики и каменные лестницы, игрушечные вагончики фуникулеров, бамбуковую рощицу на склонах одного из оврагов. Зеленые, желтые, синие краски были чисты/ли и яркими до звона.

Да, он правильно сделал, что приехал сюда. Этот странный город вполне подходил для его цели.

– Пойдемте, дядя Георгий, – сказал Михаил, с некоторой запинкой произнося эти слова «дядя Георгий».

Он повел благоприобретенного родственника направо – там была старинная арка, а за ней крутая дорога, выложенная плитами. «Трехмильный проезд», прочел Платонов на табличке. Из щелей между плитами лезла неистребимая трава. Михаил вошел в роль гида, рассказывал, как сложно строить в Кара-Буруне, прижатом скалами к морю, и каких огромных трудов стоили здесь водопровод и канализация.

Они забирались все выше. Справа, в просветах орешника, синело море, залитое солнцем, а слева тонули в зелени садов желтые домики, Михаил вспотел, у него стало перехватывать дыхание от подъема, от чемодана и оттого, что он много говорил. Искоса Он посматривал на Платонова: тот шел ровным шагом, тяжелый чемодан, по-видимому, не очень отягощал его. Семьдесят с лишним лет? Ну, если так, то он, Михаил Левицкий, специалист по старикам, никогда еще не видывал такого старика.

Им навстречу спускалась процессия. Под пение скрипок и валторн, под рокот барабанов шли загорелые юноши и девушки в венках из белых и красных цветов.

– Что это? – спросил Платонов, отходя к обочине дороги. – Не в честь ли моего приезда?

– Нет, – серьезно сказал Михаил. – Это в честь очередного выпуска бальнеологического техникума. Сегодня будет большое гуляние. Состязания в плавании и стрельбе из лука, ну и так далее. А теперь нам наверх.

Они поднялись по крутой лестнице, вырубленной в скале, и вышли на улицу Сокровищ Моря.

– Вот наш дом, – сказал Михаил и показал на небольшой коттедж, крытый разноцветной черепицей, с верандой, оплетенной виноградом.

Прежде чем войти в садовую калитку, Платонов оглянулся. Внизу лежало огромное море – синее и прекрасное, на горизонте слитое в вечном объятии с голубизной неба.

И снова он сказал себе, что не ошибся, приехав сюда. Комната ему понравилась. В открытое окно заглядывали ветки черешни, лился тонкий запах цветов из сада.

– Спасибо, Михаил, – сказал Платонов, поставив чемоданы в угол, – Этот стол слишком хорош и хрупок для меня, нет ли другого, попроще? Мне, видишь ли, придется немного повозиться с химическими реактивами.

– Хорошо, я поставлю другой. – Михаил помолчал, ожидая, что Платонов разовьет свою мысль о занятиях, но дядюшка не выказывал такого намерения, и тогда Михаил предложил: – Пойдемте, освежимся под душем.

В летней душевой, устроенной в углу сада, он с невольным любопытством посматривал на мускулистое тело Платонова – с любопытством гериатра, специалиста по старикам. Нет, больше сорока этому странному дядюшке не дашь никак. Правда, внешность бывает обманчивой. Сделать бы ему анализ крови да просветить сердце…

Платонов фыркал под прохладной струёй, бил себя ладонями по груди и плечам. На груди у него, среди рыжеватой растительности, розовели старые, давно затянувшиеся шрамы. И на спине, поперек лопаток, тянулся широкий шрам с зубчатыми краями. Михаил вдруг смутно припомнил: мать когда-то рассказывала, что дядя Георгий был летчиком во время войны.

– У вас в городе, – сказал Платонов, – наверное, сильно изнашивается обувь, да?

– Обувь? – переспросил Михаил. – Да, изнашивается, конечно. А что?

Платонов не ответил. Он пофыркал еще немного и принялся крепко растираться мохнатым полотенцем.

– Это память о фашистах, – сказал он, похлопав себя по груди. Пулеметная очередь. Впрочем, ему пришлось хуже. Ох, и давно это было – за добрых двадцать лет до твоего рождения… У тебя есть семья?

– Да. Сын, как всегда, на море, А жена скоро придет с работы и накормит нас обедом. Может, хотите пока перекусить?

– Нет, я не голоден. И давай-ка, Михаил, договоримся сразу: мой приезд ничего не должен изменить в вашем домашнем укладе. Я не хочу стеснять вас.

– Вы нисколько нас не стесните. Наоборот, я очень рад, что…

– Ну-ну, – Платонов поднял руку ладонью кверху. – Эмоции – вещь зыбкая, не будем их касаться.

Они вышли из душевой в сад и направились к дому.

Хлопнула садовая калитка, раздался быстрый топот ног, из-за цветочной клумбы выбежал чернявый мальчик лет тринадцати.

– Папа! – закричал он еще издали. – Я поймал вот такую ставриду! – Он широко развел руками и смущенно умолк, исподлобья поглядывая на незнакомца.

– Игорь, познакомься с дядей Георгием, – сказал Михаил.

– Здравствуй, Игорь, – серьезно, без обычной взрослой снисходительности к ребенку, сказал Платонов и пожал узкую руку мальчика. – Где же ты оставил свою ставриду?

– У Филиппа, он ее выпотрошит и зажарит на углях. Филипп говорит, что он не видывал таких крупных ставрид. А вы долго будете у нас жить?

– Не очень. – Платонов постучал указательным пальцем по выпирающей ключице мальчика. – Хочешь мне немного помочь?

– Да, – сказал Игорь.

Вечером они обедали на веранде.

– Положить вам еще мяса? – спросила Ася, жена Михаила Левицкого. Она избегала обращения «дядя Георгий», его моложавая внешность почему-то вызывала у нее неприязненное недоверие.

– Нет, спасибо, – сказал Платонов. – И мясо, и овощи превосходны. Вы прекрасная хозяйка, Ася.

Женщина сухо поблагодарила и поставила перед гостем компот из черешни.

– Мама, – сказал Игорь, болтая ногами, – завтра мы пойдем с дядей Георгием к устью Лузы.

– Очень рада. Но почему бы вам просто не съездить в Халцедоновую бухту? Там пляжи лучше оборудованы,

– Э, Халцедонка! Мильон человек под каждым тентом.

– И все же это лучше, чем тащиться тридцать километров по жаре к Лузе.

– Ну, раз так далеко, то мы можем просто немного побродить по окрестностям, – сказал Платонов, уловив недовольство в тоне женщины.

– Нет, нет! – воскликнул Игорь, – Вы же сами говорили, что хотите сделать большой переход в этих ботинках,

– Что еще за ботинки? – спросила Ася. Платонов посмотрел на круглое лицо женщины, на ее поджатые губы.

– Просто хочу разносить новые ботинки. Ваши каменистые дороги очень располагают к этому.

– А я уж было подумала, не работаете ли вы в обувной промышленности.

– Некоторое отношение к ней я имел. Если можно, налейте еще компоту,

– Пожалуйста! – Ася налила ему компот из кувшина. – А где вы работаете теперь?

– Моя специальность – биохимия, Я должен завершить кое-какие исследования, а потом я собираюсь уйти… выйти на пенсию…

– Вы прекрасно выглядите для пенсионного возраста.

– Да, многие это находят, – спокойно сказал Платонов. Он молча допил компот, затем поблагодарил хозяйку и, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Ася проводила его

долгим взглядом,

– Игорь, – сказала она, – Отнеси посуду в кухню. Постой, Зачем дядя Георгий посылал тебя в город?

– Он дал мне список разных деталей, и я сбегал на набережную в радиомагазин Дядя Георгий научит меня паять.

– Это хорошо, – одобрил Михаил. – Может, он приохотит тебя к технике. А то только и знаешь книжки читать да рыбу удить со своим Филиппом. Ну, ступай. Осторожно, не разбей посуду. – И когда мальчик, схватив поднос с тарелками и стаканами, умчался в кухню, Михаил тихо сказал жене: – Ася, я хочу тебя попросить… Мне кажется, не следует задавать ему никаких вопросов.

– Почему это? – Ася так и вскинулась, плетеное кресло заскрипело под ее полным телом. – Что он за птица такая? Ты говорил, ему за семьдесят, а он выглядит как твой ровесник,

– Ну, Ася, это не резон, чтобы плохо к нему относиться.

– Пускай не резон. Не только не люблю, когда человек напускает на себя таинственность.

– Ничего он не напускает. Ты слышала, ему нужно завершить какую-то работу.

– Вот что я скажу тебе, Михаил. Пусть он лучше делает свои опыты в другом месте. Мало ли – взорвется у него что-нибудь или, чего доброго, дом подожжет… Я попрошу у нас в курортном управлении путевку для него в один из пансионатов…

– Нет, – сказал Михаил решительно, и она удивленно на него посмотрела. Нет, Ася, он будет жить у нас сколько захочет. Он родной брат покойной мамы. Кроме нас, у него совсем нет родных,

– Как хочешь. – Ася поднялась и щеточкой смахнула крошки со скатерти на подносик. – Как хочешь, Миша, Но мне это не нравится.

В темное небо с шипением взлетела ракета и высыпала прямо в ковш Большой Медведицы пригоршню зеленых и белых огоньков. И тут же понеслась новая ракета, и еще, и еще. В небе закрутились красные спирали, и пошел разноцветный звездный дождь.

Михаил вспомнил, что не полил сегодня фруктовые деревья. Он спустился в сад и направился в хозяйственную пристройку за поливным шлангом. Свернув за угол дома, Михаил остановился в тени черешни.

Платонов стоял в темной комнате перед открытым окном. Сполохи ракет освещали его лицо, обращенное к небу. На этом словно бы окаменевшем лице резко были прочерчены жесткие складки, идущие от крыльев носа к уголкам твердых губ, и углубление на крутом подбородке. Лицо было спокойно, но Михаилу почудилась в нем какая-то безмерная усталость – такое выражение бывает у людей, которые уже ничего не ждут.

Михаил сделал шаг назад, ракушки скрипнули у него под ногой, и тут Платонов увидел его.

Увидел и улыбнулся.

– Большое гуляние в Кара-Буруне, – сказал он.

– Да, – сказал Михаил. – У нас всегда так отмечают выпуск бальнеологического техникума.

Вот уже две недели, как Платонов жил в доме своего племянника Михаила Левицкого. Он вставал с рассветом и будил Игоря, спавшего в саду на раскладушке. Они выпивали по стакану холодного молока и уходили в горы, Михаил и Ася в это время еще досматривали последние сны.

Платонов надевал для утренних прогулок новые коричневые ботинки на желтой подошве, а мальчику давал такие же ботинки, но изрядно поношенные. Игорю они были несколько велики, и он надевал три пары носков, чтобы ноги не болтались, и стоически терпел неудобства тяжелого снаряжения.

Часа через три они возвращались, тщательно обтирали ботинки от дорожной пыли и столь же тщательно взвешивали их на чувствительных весах. Затем Платонов ставил свои ботинки в особый ящик, на дне которого лежал войлок, пропитанный каким-то раствором, и от которого шли провода к прибору, собранному в первый же день по приезде. Ботинки же Игоря после взвешивания отправлялись в обыкновенную картонку.

Потом друзья – а они действительно стали друзьями, насколько это возможно при подобном различии возрастов, – съедали завтрак, оставленный Асей, и некоторое время работали. Платонов писал, а Игорь решал задачи, заданные дядей, или перематывал катушки, или читал что-нибудь свое. Бывало, Игорь, грызя карандаш над трудной задачей, поглядывал на дядю и замечал, что он не пишет, а сидит, уткнув лицо в ладони, но ни единого раза мальчик не решился потревожить его раздумья,

На пятый день Платонов получил на почте две посылки, присланные из Ленинграда до востребования. Они с Игорем с трудом дотащили их вверх по лестнице: на улицу Сокровищ Моря такси не ходили,

Через день пришла еще одна тяжелая посылка. Платонов забросил ботинки в угол и больше не надевал их во время утренних прогулок, и Игорь тоже вернулся к своим удобным сандалиям. Теперь комната Платонова была заставлена приборами и опутана проводами, и всюду, как муравьи, шевелились стрелки на циферблатах. Платонов все дольше засиживался у себя за работой. Иногда он переставал писать и говорил Игорю:

– Пойди в сад, дружок, разомнись маленько. Мне надо остаться одному,

Игорь забирался с книжкой в гамак и терпеливо ждал. Обычно дядя около трех часов выходил на веранду, щурился от солнца, делал несколько приседаний, и это означало, что рабочий день окончен и можно идти на море. Но однажды дядя что-то уж очень заработался: шел пятый час, а он все не появлялся на веранде. Игорь тихонько подошел к двери, прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука. Игорю почему-то стало не по себе, он резко толкнул дверь…

Платонов ничком лежал на полу. Игорь с криком испуга кинулся тормошить его, перевернул на спину, Платонов открыл глаза, затуманенные беспамятством.

– Отстегни, – прохрипел он.

Игорь сорвал с его запястий и щиколоток тугие резиновые манжеты с проводами. Дядя медленно поднялся, повалился в кресло.

– Что вы делаете с собой? – беспокойно спросил Игорь.

– Ничего… Выключи рубильник. – Он помолчал, дыхание стало ровным. – Ну, вот и все. Бери удочки, пойдем на море.

Неподалеку от арки Трехмильного проезда среди нагромождения прибрежных скал был небольшой треугольничек, засыпанный крупной галькой. Игорь давно облюбовал это местечко для купания и рыбной ловли. Сюда он и приводил дядю Георгия. Они купались и сидели в тени скалы, глядя в море, и Игорь закидывал свои лески.

– Почему вы не хотите загорать? – спросил как-то Игорь, поглядев на белую кожу дяди Георгия.

– Мне это не очень-то полезно, – ответил Платонов. – Зато ты загораешь за нас обоих.

Игорь посмотрел на свой коричневый живот.

– У меня загар держится круглый год. Филипп говорит – если как следует прокалишься солнцем, тебя никакая болезнь не возьмет. А вам из-за старых ран нельзя загорать, да?

– Отчасти. Но главным образом потому, что я и сам старый.

– Ничего вы не старый, вы лучше меня плаваете, особенно баттерфляем. Дядя Георгий, вы оставайтесь у нас навсегда, ладно?

– Ладно, дружок. Подсекай, у тебя клюет,

По дороге домой они заворачивали к Филиппу. Естественный грот в большой скале Филипп так ловко оборудовал под свою мастерскую, что казалось, именно от этого прочно обжитого места пошел город Кара-Бурун.

Стенки грота были увешаны фотографиями, вырезанными из журналов. Подбор был очень строгий – корабли и красавицы. Сам Филипп прежде был матросом и много плавал по морям – этим и объяснялась его приверженность к корабельной тематике. Что до второго раздела картинной галереи, то им Филипп отдавал дань, как он пышно выражался, «вечному и нетленному идеалу красоты».

В Кара-Буруне быстро протирались подошвы, и у старого Филиппа было много работы. Он совмещал ее с рыбной ловлей, пристраивая под скалой удочки с колокольчиками. Он хорошо знал людей и обувь – по истертой подошве он умел определить характер ее владельца. Кроме того, он умел говорить, не выпуская гвоздей изо рта.

Бывало, Платонов приносил бутылку красного вина, Филипп зажаривал ставриду на углях, и они пировали. Постукивая молотком, правя нож на закройной доске, Филипп рассказывал о людях, кораблях и подошвах.

– Все отцветает в мире: и деревья и женщины, – провозглашал он. – Одно только море нетленно и вечно, потому что никто не может его выпить, даже всемогущее время.

И он победоносно оглядывал своих собеседников, как бы говоря: «А ну, что вы можете возразить на это?»

Платонов не возражал, а Игорь высказывался в том духе, что если пройдут миллиарды лет, то море в конце концов может очень даже просто испариться.

– Никогда этого не будет, – убежденно говорил Филипп и, вынув изо рта очередной гвоздь, Вгонял его в подошву. – Ты хороший мальчик, но ты психологически не подготовлен. – И он одним ударом молотка вбивал следующий гвоздь.

Иногда Платонов и Игорь совершали походы в Халцедоновую бухту по старой лесной дороге. Впрочем, до курорта они не доходили. Платонов глядел издали на белые пансионаты, пестрые тенты и пляжи, кишащие людьми, и поворачивал обратно.

Они предпочитали другую дорогу в бухту – ту, по которой ходили электропоезда. Эта дорога была прорублена в горном кряже. Ущелье, пересеченное ажурными фермами моста, прорезало скалистый мыс и выходило к морю крутым обрывом. Дальше по краю обрыва шел узкий карниз, пройти по нему было нелегкой задачей. Отсюда, сверху, были хорошо видны длинные желтые пляжи Халцедоновой бухты.

Однажды они решились пройти по узкому карнизу. Игорь медленно шел впереди, а Платонов – шаг в шаг – продвигался за ним с вытянутой рукой, готовый в любой момент удержать мальчика, если он оступится.

– Хватит, Игорь, – сказал он наконец. – Дальше совсем непроходимо. Остановись.

Они прислонились спинами к шершавой и теплой от солнца скале и долго смотрели на море, лениво колыхавшееся внизу, под обрывом.

– Здесь хорошо, – тихо, как бы про себя, сказал Платонов.

– Вы бы смогли прыгнуть отсюда вниз головой? – спросил мальчик.

– Не знаю. Пойдем-ка обратно.

Они вышли к Трехмильному проезду в том самом месте, где стоял памятник над братской могилой моряков, оборонявших Кара-Бурун во время войны.

– Дядя Георгий, расскажите мне о войне.

– Я много тебе рассказывал, дружок. Ну, если ты хочешь…

И он – в который уже раз! – принялся рассказывать о воздушных боях, и о танковых сражениях, и о подводных лодках, и о фашистах, которых, если люди хотят жить счастливо, нельзя терпеть на планете.

И так, разговаривая, они неторопливо поднялись по ступенькам, вырубленным в скале, на улицу Сокровищ Моря.

– Какое сегодня число? – спросил вдруг Платонов, открывая садовую калитку.

– Семнадцатое августа. Эх, жаль, скоро уже в школу.

– Уже семнадцатое, – негромко сказал Платонов и вошел в сад.

Ася была любопытной женщиной. Тайна, окружавшая Платонова, не давала ей покоя. А тут еще Шурочка Грекина, сотрудница по курортному управлению, со своими страшными историями. В Ленинграде, рассказывала Шурочка, недавно произошло кошмарное преступление: неизвестный вошел в ресторан «Север» и выстрелил в люстру: пуля перебила трос, и огромная люстра рухнула, задавив насмерть двадцать человек, сидевших за столиками; преступник, пользуясь темнотой и паникой, скрылся.

Вечно эта Шурочка такое преподнесет, что ходишь сама не своя,

Правда, вскоре выяснилось, что ничего подобного в Ленинграде не происходило. Бухгалтер управления, ездивший туда навестить сына-студента, не слыхал о побоище в ресторане «Север». Более того, он утверждал, что в этом ресторане люстры нет вовсе, а освещение, как он выразился, производится посредством настенных бра.

Но почему-то подозрения Аси только усилились: бывает же так, что мыслям, принявшим определенное направление, трудно свернуть в сторону.

Она, конечно, помнила совет мужа не докучать гостю вопросами, но расспрашивать сына никто запретить ей не мог. Игорь не делал тайны из того, что знал, но знал-то он слишком мало, а вернее, не знал ничего.

Был тихий вечер. В черном небе вовсю распылались звезды, и в просветах между листвой деревьев была видна серебряная дорожка, положенная на море луной.

Михаил сидел на веранде и читал газету, изредка комментируя напечатанное одобрительным или ироническим «хм». Ася накрыла на стол и кликнула Игоря.

– Чего, мам? – Игорь появился с книгой в руке.

– Что делает дядя Георгий?

– Работает.

– Заработался совсем. И что он без конца пишет, и днем, и ночью, хотела бы я знать?.. Позови его пить чай.

Платонов вышел на веранду. Он был необычно оживлен.

– Чай – это хорошо, – проговорил он, садясь на свое место. – Вечный и нетленный напиток, как сказал бы наш друг Филипп. Что пишут в газете, Михаил?

– Да так, все то же. – Михаил отложил газету. – Бурение сверхглубокой на Новом плато продолжается. Международный симпозиум физиологов. Опять упоминают о загадочной смерти профессора Неймана.

– Дай-ка газету. – Платонов пробежал отчет о симпозиуме. – Ты прав, все то же. О, клубничное варенье, превосходно! Ну, Михаил, как поживают твои старички?

«Что это с ним? – подумал Михаил. – Нервное возбуждение или просто хорошее настроение?»

Он стал рассказывать о новейших методах лечения старости в санатории «Долголетие», и Платонов слушал и задавал вопросы, свидетельствующие о знании предмета, и Ася все подкладывала ему клубничного варенья.

– Да, – сказал Платонов задумчиво. – От Гиппократа и до наших дней люди бьются над проблемой долголетия… – Он посмотрел на Михаила, прищурив глаз. – Скажи-ка, племянник, в чем заключается, по-твоему, основная причина старения?

– Сложный вопрос, дядя Георгий… В общем, я согласен с мнением, что старость – постепенная утрата способности живого вещества к самообновлению. Ведь общее развитие жизни связано с неизбежностью смерти, а что-то должно ее подготовить… – Михаил откинулся на спинку кресла, в голосе его появилась лекторская нотка. – Вы, наверное, знаете, что интенсивность обмена веществ у девятилетнего ребенка достигает пятидесяти процентов, а у старика в девяносто лет снижается до тридцати. Изменяется прием кислорода, выделение углекислоты, подвижные белки приобретают более устойчивые формы… Ну и все такое. Я хочу сказать, что организм в старости приспособляется к возрастным изменениям, и мы, гериатры, считаем своей главной задачей стабилизировать возможно дольше это приспособление.

– Верно, Михаил. Но не приходило ли тебе в голову, что организм… Впрочем, ладно, – прервал Платонов самого себя. – Все это слишком скучная материя для Аси.

– Да нет, пожалуйста. Я привыкла к таким разговорам, – сказала Ася. – Все хочу вас спросить: вы работаете в Ленинграде?

– Недалеко от него – в Борках. Это научный городок…

– Ну как же, – сказала Ася. – Кто не знает Борков. У нас в прошлом году лечился один крупный физик из Борков. Чудный был дядя, веселый и общительный, мы все прямо влюбились в него.

Платонов внимательно посмотрел на нее и встретил испытующий ответный взгляд.

– Ася, – сказал он, усмехнувшись какой-то своей мысли. – Ася и Михаил. Я сознаю, конечно, что веду себя не слишком вежливо. Свалился с неба дядюшка, живет третью неделю и хоть бы три слова рассказал о себе и о своей работе… Нет, нет, Михаил, помолчи, я знаю, что это именно так, хотя я очень ценю твою деликатность. Ну что ж. Пожалуй, пора мне кое-что рассказать…

Он помолчал немного, потер ладонью лоб и начал:

– Это пришло мне в голову много лет назад, а точнее – на третьем году войны. Вас тогда и в помине не было, а я был молод и здоров, как бык. Все началось с пустяка… Впрочем, в то время это для меня был не пустяк… Помнишь, Михаил, как у Диккенса? Королевский юрисконсульт спросил Сэма Уэллера, не случилось ли с ним в то утро чего-нибудь исключительного. А Сэм говорит, дескать, в то утро, джентльмены присяжные, я получил новый костюм, и это было совсем исключительное и необычное обстоятельство для меня. Так вот, в то утро я получил на складе новое кожаное пальто – «реглан», как их называли, и это было для меня тоже исключительное событие. Мы, молодые летчики, любили щегольнуть.

Я прицепил к реглану погоны, пришил петлички, и тут меня и вызвали, а через четверть часа я был уже в воздухе. Так и не переоделся в летное. А еще через четверть часа я нос к носу столкнулся с фашистом и пошел в лобовую атаку. Тебе, Игорь, я рассказывал это девятнадцать раз, и ты знаешь; здесь все на нервах. Кто первый не выдержит, отвалит в сторону, тот и получит очередь в незащищенное место. Ну, сближаемся, он у меня ракурсом ноль в кольцах коллиматорного прицела, значит, и я у него тоже. Я из всех пулеметов – он тоже. Тут мне и досталось. Я сгоряча в первый момент не почувствовал, жму вперед, на него. А это, знаете, доли секунды. Он отвалил вверх, показал брюхо, и я ему всадил в маслорадиатор. Он задымил – это я еще видел. Задымил и пошел вниз. А как я посадил машину, не помню. Ребята говорили, полная кабина крови натекла. Вытащили меня – и в госпиталь. Шесть дырок в груди, сквозные. Ну, ладно. Полежал я, все зажило. Выписываюсь, Иду в каптерку. А мой новый реглан – до сих пор злюсь, как вспомню… Впереди-то дырки маленькие, а на спине – все разворотило. Я и думаю: что за чепуха, на мне все дырки зажили, а на реглане – так и зияют…