Текст книги "Тупапау , или Сказка о злой жене"

Автор книги: Евгений Лукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

5

Прошел месяц.

6

«Пенелоп» беспомощно лежал на боку, чем-то напоминая выброшенного на берег китенка. Памятная пробоина чуть выше ватерлинии была грубо залатана куском лакированной фанеры. Заплата, которую в данный момент накладывали на вторую такую же пробоину, смотрелась куда аккуратнее.

Сидя на корточках, Толик не спеша затягивал последний болт. По периметру латки блестели капли клея (толченый кокос плюс сок хлебного дерева). Внутри яхты кто-то громко сопел, лязгал железом и выражался. Из-под носовой части палубы, упираясь пятками в раскулаченную каюту, торчали чьи-то крепкие загорелые ноги.

– Сойдет, – сказал Толик и хлопнул ладонью по обшивке.

– Все, что ли? – гулко спросили из чрева яхты.

Ноги задвигались, показалась выпуклая смуглая спина, и наконец над бортом появилась потная темная физиономия то ли работорговца, то ли джентльмена удачи. Выгоревшие космы были перехвачены каким-то вервием, а ниже подбородка наподобие шейного платка располагалась рыжая клочковатая борода.

Эта совершенно пиратская физиономия принадлежала Леве.

Бывший инженер-метролог отдал гаечный ключ Толику, и они присели на борт передохнуть. Толик тоже изменился: почернел, подсох, лицо до глаз заросло проволочным волосом.

Европейцем остался, пожалуй, один Федор Сидоров. Светлокожесть его объяснялась тем, что работал он всегда под зонтиком, а вот чем он подбривал щеки и подравнивал бородку, было неизвестно даже Галке. Сейчас он бродил вокруг «Пенелопа» и, моргая белесыми ресницами, оглядывал его со всех сторон.

– Слушай, вождь, – сказал Лева (Толик чуть повернул к нему голову). – А зачем вообще нужна эта палуба? Снять ее к чертовой матери…

– Можно, – кивнул Толик.

– Мужики, – задумчиво поинтересовался Федор, – а вам не кажется, что вы обращаетесь с моей собственностью несколько вольно?

«Мужики» дружно ухмыльнулись в две бороды.

– Твоя собственность, – насмешливо объяснил Лева, – месяц как национализирована.

– А-а, – спокойно отозвался Федор. – Тогда конечно.

– И вообще, – сказал Лева. – Я не понимаю. Почему мы с вождем трудимся в поте лица? Почему ты стоишь и ничего не делаешь?

Федор, задрав брови, наблюдал морских ласточек.

– Мужики, какого рожна? – рассеянно осведомился он. – Я – фирма, работающая на экспорт. Золотой, в некотором роде, фонд.

– Ты, фирма! – сказал Толик. – Ты портрет Таароа закончил? За ним, между прочим, сегодня делегация прибудет, не забыл?

– Сохнет, – с достоинством обронил Федор. – После обеда приглашаю на смотрины.

– А вот интересно, – ехидно начал Лева. – Все хотел спросить: а что ты будешь делать, когда у тебя кончатся краски?

Федор одарил его высокомерным взглядом голубеньких глаз.

– Левушка, – кротко промолвил он, – талантливый человек в любом месте и в любую эпоху найдет точку приложения сил.

– А ты не виляй, – подначил Лева.

– Хорошо. Пожалуйста. В данный момент я, например, осваиваю технику татуировки акульим зубом. Если это тебя так интересует.

Лева перестал улыбаться.

– Ты что, серьезно?

– Левушка, это искусство. Кстати, кое-кто уже сейчас набивается ко мне в клиенты…

Его перебил Толик.

– Нет, кому я завидую, так это Таароа, – признался он с горечью. – Полсотни человек под началом, а? И каких! Все здоровые, умелые, дисциплинированные… А тут послал бог трех обормотов! Этого из-под зонтика не вытащишь, другой целыми днями на Сыром пляже формулы рисует…

– А я? – обиженно напомнил Лева.

– А ты яхту на рифы посадил!

Последовало неловкое молчание.

– Мужики! – сказал Федор Сидоров, откровенно меняя тему. – А знаете, почему племя Таароа не селится на нашем острове? Из-за тупапау.

– Из-за Натальи? – поразился Лева.

– Да нет! Из-за настоящих тупапау. Мужики, это феноменально! Оказывается, наш остров кишмя кишит тупапау. Таароа – и тот, пока мне позировал, весь извертелся. Вы, говорит, сами скоро отсюда сбежите. Тупапау человека в покое не оставят. Вон, говорит, видишь, заросли шевельнулись? Так это они.

– Не знаю, не встречал, – буркнул Толик, поднимаясь. – Не иначе их Наталья распугала…

7

В деревне было пусто. Проходя мимо своей крытой пальмовыми листьями резиденции, Толик раздраженно покосился на установленную перед входом медную проволоку. Ее петли и вывихи успели изрядно потускнеть за месяц, но в целом выглядели все так же дико.

Сколько бы вышло полезных в хозяйстве вещей, распили он ее на части… Нельзя. И не потому, что Валентин заклинал не трогать этот «слепок с события», изучив который, якобы можно обосновать теоретически то, что стряслось с ними на практике месяц назад. И не потому, что Федор Сидоров узрел в ней гениальную композицию («Это Хосе Ривера, мужики! Хосе де Ривера!»). И уж тем более не из-за Натальи, ляпнувшей однажды, что «скульптура» придает побережью некий шарм.

Нет, причина была гораздо глубже и серьезнее. Племя Таароа приняло перекошенную медную спираль за божество пришельцев, и отпилить теперь кусок от проволоки-хранительницы было бы весьма рискованным поступком.

Толик вздохнул и, поправив одну из желтеньких тряпочек, означающих, что прикосновение к святыне грозит немедленной гибелью, двинулся в сторону баньяна, откуда давно уже плыл теплый ароматный дымок.

Сосредоточенная Галка, шелестя местной юбочкой из коры пандануса, надетой поверх купальника, колдовала над очажной ямой.

– А где Тупапау? – спросил Толик.

Галка сердито махнула обугленным на конце колышком в сторону пальмовой рощи.

– Пасет…

– Чего-чего делает? – не понял Толик.

– Теоретика своего пасет! – раздраженно бросила Галка. – Вдруг он не формулы там рисует! Вдруг у него там свидание назначено! С голой туземкой!

– Вот дуреха-то! – в сердцах сказал Толик. – Ну ничего-ничего… Найду – за шкирку приволоку!

– Слушай, вождь! – Опасно покачивая колышком, Галка подступила к Толику вплотную. – Мне таких помощниц не надо! Сто лет мне снились такие помощницы! Я тебе серьезно говорю: если она еще раз начнет про свои страдания – я ей по голове дам этой вот кочережкой!

– Да ладно, ладно тебе, – хмурясь и отводя глаза, буркнул Толик. – Сказал же: найду и приведу…

И, круто повернувшись, размашистой петровской походкой устремился к Сырому пляжу.

8

Полукруг влажного песка размером с волейбольную площадку играл для Валентина роль грифельной доски. А роль фанатичной уборщицы с мокрой тряпкой играл прилив, дважды в сутки аккуратно смывающий Валентиновы выкладки.

Иными словами, вся эта кабалистика, покрывающая Сырой пляж, была нарисована сегодня.

Толик спрыгнул с обрывчика и, осторожно переступая через формулы, подошел к другу.

– Ну, как диссертация?

Шутка была недельной давности. Придумал ее, конечно, Лева.

При звуках человеческого голоса Валентин вздрогнул.

– А, это ты…

А вот ему борода шла. Если у Левы она выросла слишком низко, а у Толика слишком высоко, то Валентину она пришлась тютелька в тютельку. Наконец-то в его внешности действительно появилось что-то от ученого, правда, от ученого античности.

На нем была «рура» – этакая простыня из тапы[5]5
  Тапа – материя, получаемая путем выколачивания коры.


[Закрыть] с прорезью для головы, а в руке он держал тростинку. Вылитый Архимед, если бы не головной убор из носового платка, завязанного по углам на узелки.

– На обед пора, – заметил Толик, разглядывая сложную до паукообразности формулу. – Слушай, где я это мог видеть?

– Такого бреда ты нигде не мог видеть! – И раздосадованный Валентин крест-накрест перечеркнул формулу тростинкой.

Тупапау, то бишь Натальи, нигде не наблюдалось. Толик зорко оглядел окрестности и снова повернулся к Валентину.

– Да нет, точно где-то видел, – сказал он. – А почему бред?

– Да вот попробовал описать то, что с нами произошло, одним уравнением… Ну и, конечно, потребовался минус в подкоренном выражении.

Толик с уважением посмотрел на формулу.

– А что, минус нельзя… в подкоренном?

– Нельзя, – безжалостно сказал Валентин. – Теория относительности не позволяет.

– Вспомнил! – обрадовался вдруг Толик. – На празднике в деревне – вот где я это видел! Там у них жертвенный столб, поросят под ним душат… Так вот колдун под этим самым столбом нарисовал в точности такую штуковину.

– Какой колдун? – встревожился Валентин. – Как выглядит? В перьях?

– Ну да… Маска у него, татуировка…

– Он за мной шпионит, – пожаловался Валентин. – Вчера прихожу после ужина, а он уравнение на дощечку перецарапывает…

Определенно, Вальку пора было спасать. Переправить его, что ли, на пару недель к Таароа? Поживет, придет в себя… Гостей там любят… А Наталье сказать: сбежал. Построил плот и сбежал.

– Эйнштейн здесь нужен, – ни с того ни с сего уныло признался Валентин. – Ландау здесь нужен. А я – ну что я могу?..

– Слушай, – не выдержал Толик, – да пошли ты ее к черту!

– Да я уж и сам так думал…

– А что тут думать? У тебя просто выхода другого нет!

– Знаешь, а ты прав. – Голос Валентина внезапно окреп, налился отвагой. – Она же меня, подлая, по рукам и по ногам связала!

– Валька! – закричал Толик. – Я целый месяц ждал, когда ты так скажешь!

– А что? – храбрился Валентин. – Да на нее теперь вообще можно внимания не обращать!

– Ну наконец-то! – Толик звучно двинул его раскрытой ладонью в плечо. – А то ведь смотреть страшно, как ты тут горбатишься!

Однако порыв уже миновал.

– Да, но другой-то нет… – тоскливо пробормотал Валентин, озираясь и видя вокруг лишь песок да формулы.

– Как это нет? – возмутился Толик. – Вон их сколько ходит: веселые все, послушные…

– Ходит? – опешил Валентин. – Кто ходит? Ты о чем?

– Да девчонки местные! В сто раз лучше твоей Натальи!.. – Толик запнулся. – Постой-постой… А ты о чем?

– Я – о теории относительности… – с недоумением сказал Валентин, и тут до него наконец дошло.

– Наталью – к черту? – недоверчиво переспросил он и быстро-быстро оглянулся. – Да ты что! Как это Наталью… туда?..

И Толику вдруг нестерпимо захотелось отлупить его. В педагогических целях.

– Поговорили… – вздохнул он. – Ладно. Пошли обедать.

9

– А вот и вождь! – с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.

Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как «слесарь». Историческое собрание у водопада, избравшее «слесаря» вождем, она обозвала «недостойным фарсом», и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с ее стороны.

И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана «Пуа Ту Тахи Море Ареа» (“Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане”), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви – символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, – потрясенная Наталья вдруг поняла, что все это всерьез, и ее отношение к Толику волшебно изменилось.

Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождем без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.

– Кузиночка! – сказал Федор, шевеля ноздрями и жмурясь. – Что бы мы без тебя делали!

– С голоду бы перемерли! – истово добавил Лева.

Расселись. Приступили к трапезе.

– Валентин, ты запустил бороду, – сухо заметила Наталья. – Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.

– Так ведь нечем, Ната… – с мягкой улыбкой отвечал Валентин.

– А чем подбривает Федор?

– Акульим зубом, – не без ехидства сообщил Лева. – Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.

После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару «булочек» (т.е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…

– Интересно, – сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, – далеко мы от острова Пасхи?

Все повернулись к нему.

– А к чему это ты? – спросил Толик.

– По Хейердалу, – глубокомысленно изрек Лева, – на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.

И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.

Наталья, вся задрожав, уронила вилку.

– Валентин! – каким-то вибрирующим голосом начала она. – Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!

Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.

– Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…

– У, Тупапау!.. – с ненавистью пробормотала Галка.

– Ита маитаи вахина[6]6
  Скверная женщина! (искаж. полинезийск.).


[Закрыть]! – в сердцах сказал Толик Федору.

– Ита маитаи нуи нуи[7]7
  Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.).


[Закрыть]! – с чувством подтвердил тот. – Кошмар какой-то!

– Между прочим, – хрустальным голоском заметила Наталья, – разговаривать в присутствии дам на иностранных языках – неприлично.

Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.

10

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу – смотреть портрет.

Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

– Ну и что теперь с нами будет? – раздался звонкий и злой голос Галки.

Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.

– В каком смысле?

– В гастрономическом, – зловеще пояснил Лева.

Федор, мигая, оглядел присутствующих.

– Мужики, – удивленно сказал он, – вам не нравится портрет?

– Мне не нравится его пузо, – честно ответила Галка.

– Выразительное пузо, – спокойно сказал Федор. – Не понимаю, что тебя смущает.

– Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

– Мужики, какого рожна? – с достоинством возразил Федор. – Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной «Рапапарапа те уира»[8]8
  «Блеск молнии» (полинезийск.).


[Закрыть]. Об этом даже песня сложена.

– Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», – раздраженно сказала Галка, – но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..

– Не стоит эпатировать аборигенов, – негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.

Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

– Мужики, это хороший портрет, – сообщил он. – Это сильный портрет.

– Модернизм, – сказал Лева, как клеймо поставил.

Федор призадумался.

– Полагаешь, Таароа не воспримет?

– Еще как воспримет! – обнадежил его Лева. – Сначала он тебя выпотрошит…

– Нет, – перебила Галка. – Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!

– Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.

– Почему? – в искреннем недоумении спросил Федор.

– Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! – заорал выведенный из терпения Лева. – Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

– Мужики, – с жалостью глядя на них, сказал Федор, – а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

– Это не страшно, – желчно отвечал ему Лева. – Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.

11

Около четырех часов пополудни в бухту на веслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире груженный циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину «Рапапарапа те уира».

На берегу к тому времени все уже было готово к приему гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском желтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Федором на бамбуковом треножнике. Лева изображал стечение народа.

Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперед, ибо только богам дано причаливать носом к берегу. Трое атлетически сложенных молодых воинов бережно перенесли Таароа на песок, и вожди двинулись навстречу друг другу.

Вблизи Таароа вызывал оторопь: если взять Толика, Федора, Валентина и Леву, то из них четверых как раз получился бы он один. Когда-то славный вождь был покрыт татуировкой сплошь, однако с накоплением дородности отдельные фрагменты на его животе разъехались, как материки по земному шару, открыв свободные участки кожи, на которые точили акульи зубы местные татуировщики.

Так что Федор ничего не придумал: Таароа действительно щеголял в новой наколке. Справа от пупа втиснулась известная формула с клювиком. Колдун (он же придворный татуировщик), по всему видать, был человек практичный и использовал украденное уравнение везде, где только мог. Забавная подробность: пальмовую ветку за Таароа нес именно он, опасливо поглядывая на Валентина, который следовал с такой же веткой за Толиком. Впрочем, простите. Толика теперь полагалось именовать не иначе как Таура Ракау Ха'а Мана-а. Это громоздкое пышное имя Лева переводил следующим образом: Плотник Высокой Квалификации С Колдовским Уклоном. Под колдовским уклоном подразумевалось использование металлических инструментов.

После торжественной церемонии соприкосновения носами вожди воздали должные почести мотку медной проволоки и повернулись к портрету. Дисциплинированные воины с копьевеслами стали за ними тесным полукругом в позах гипсовых статуй, какими одно время любили украшать парки культуры и отдыха.

Лева нервничал. В глаза ему назойливо лезла тяжелая «Рапапарапа те уира» на плече Таароа. Оглянувшись, он заметил, что одна из циновок в стене хижины подозрительно колышется. Тупапау?

– Давай, – сказал Толик, и Федор со скучающим видом открыл портрет.

По толпе прошел вздох. Воины вытянули шеи и, словно боясь потерять равновесие, покрепче ухватились за копьевесла.

– А!! – изумленно закричал Таароа и оглушительно шлепнул себя пятерней по животу.

Лева присел от ужаса. Циновка, ерзавшая в стене хижины, оторвалась и упала. К счастью, Наталья успела подхватить ее и водворить на место, оставшись таким образом незамеченной.

– А!! – снова закричал Таароа, тыча в пузо на портрете толстым, как рукоятка молотка, указательным пальцем.

– А-а-а… – почтительным эхом отозвались воины и, забыв о субординации, полезли к холсту. Оперативнее всех оказался колдун: он просунул голову между двумя вождями – живым и нарисованным. Округлившиеся глаза его метались от копии к оригиналу и обратно. Ему ли было не знать эту татуировку, если он год за годом с любовью и трепетом ударял молоточком по акульему зубу, доводя облик Таароа до совершенства! Да, он украл у Валентина формулу, но не механически же, в конце-то концов! Формуле явно недоставало клювика, и он этот клювик дорисовал… А теперь он был обворован сам. И как обворован! Линия в линию, завиток в завиток!..

До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.

Что до Таароа, то он, растерянно вскрикивая, ощупывал свой расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте ли он. Пока еще было непонятно, угодил ли Федор старому вождю или же, напротив, нанес ему тяжкое оскорбление, но что потряс он его – это уж точно.

А события, между тем, развивались. Оплетенными татуировкой ручищами Таароа отодвинул толпу от портрета и, одним взглядом погасив гомон, заговорил.

О, это был оратор! Таароа гремел во всю силу своих могучих легких, перекладывая периоды великолепными паузами. Жесты его были плавны и выразительны, а в самых патетических местах он взмахивал грозной «Рапапарапой», рискуя снести головы ближестоящим.

Вождь что-то собирался сделать с Федором. Причем он даже не угрожал и не призывал к этому, он говорил об этом, как об уже случившемся событии. Но вот что именно собирался он сделать? Глагол был совершенно незнаком и поэтому жуток. В голову лезло черт знает что.

Толик уже клял себя за то, что пустил дело на самотек, полностью доверившись художественному чутью Федора, а Лева всерьез прикидывал, куда бежать. Странно было видеть, что сам Федор Сидоров нисколько не обеспокоен, напротив, он выглядел ужасно польщенным. У Толика внезапно забрезжила догадка, что Федор понимает, о чем идет речь, – не зря же он в конце концов интересовался разными там легендами и ритуалами.

– Чего он хочет? – шепотом спросил Толик Федора.

– Да усыновить собирается, – ответил авангардист как можно более небрежно.

– Усыновить?!

По местным понятиям это было нечто вроде Нобелевской премии.

То ли Таароа стал излагать мысли в более доступной форме, то ли, зная общее направление речи, друзьям было легче ориентироваться, но теперь они понимали почти все.

Вождь вдохновенно перечислял предков, отсчитывая их по хвостикам и завиткам татуировки, оказавшейся вдобавок генеалогическим древом. Указывая на проломленный нос, он цитировал балладу о «Рапапарапе» и утверждал, что искусника, равного Федору, не было даже в Гавайике. Видимо, имелись в виду Гавайские острова[9]9
  Гавайика – легендарная прародина полинезийцев. К Гавайским островам никакого отношения не имеет.


[Закрыть].

Затем он дипломатически тонко перешел на другую тему, заявив, что Таура Ракау тоже великий человек, ибо никто не способен столь быстро делать прочные вещи из дерева. Жаль, конечно, что ему – свыше – запрещено покрывать их резьбой (выразительный взгляд в сторону медной проволоки), но можно себе представить, какие бы запустил Толик узоры по дереву, не лежи на нем это табу.

Кроме того, Таура Ракау отважен. Другой вождь давно бы уже сбежал с этого острова, где – по слухам – обитает жуткий тупапау в облике свирепой женщины с глазами, как у насекомого.

В общем, он, Таароа, намерен забрать Федора с собой на предмет официального усыновления. Если, конечно, августейший собрат не возражает.

Толик не возражал.

Такого с Федором Сидоровым еще не было – в катамаран его перенесли на руках. Воины заняли свои места и в три гребка одолели добрый десяток метров. Федор сидел на корме, и на лице его, обращенном к берегу, было написано: «Мужики, какого рожна? Я же говорил, что вы ничего не понимаете в искусстве!»