Текст книги "Деревянные сёдла (СИ)"

Автор книги: Евгений Конокрадов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Мы бежали, мчались через чащу, и ветви, спутанные корни деревьев цепляли и хватали нас, пытаясь нам помешать, и в вышине верещали птицы, черные неразличимые в темноте вороны, наводя на нас Погоню. А когда мы останавливались в редкие моменты передышек, то из ртов наших вырывался облаками пар, и пот испарялся с рук и плеч, и были мы похоже на загнанных лошадей, об отсутствии которых мы теперь жалели. Но какой смысл в лошадях в лесу все равно? Не было тут дорог, не было тут и тропинок, и единственным ориентиром для нас, единственной надеждой была спина бежавшего впереди Грегори. А потом Марк не мог бежать более, и мы шли пешком, быстро насколько могли, обходили буреломы и выпутывались из цепких лап ельника, а вороны заливались радостным смехом. И подрастал в наших сердцах один на всех страх. И пусть мы не знали наверняка о ее существовании, но все-таки мы знали. Не сомневались, ибо то что мы унесли из владений Герцога не обошлось без последствий. И на наш след мы верили уже встала Погоня. Мы сидели на привале, сжимая бледные пальцы в кулаки, пытались выдавить из своих тел еще немного сил, чтобы продолжать, чтобы бежать, не останавливаться, чтобы обогнать свой собственный страх, так быстро, чтобы кровь стучала в ушах и не было слышно криков мерзопакостных птиц. А потом Марк не сумел подняться, и Грегори взвалил его на свою могучую спину и понес вперед. И мы переглянулись между собой и пошли следом. Рыжий Дьюк скорчил гримасу, и ему и Йоллю и мне было ясно, что так ничего не получится. В какой-то момент Марка придется бросить и чем раньше это случится тем больше у нас будет шансов. Но Грегори не мог бросить Марка, ибо это был его брат, а мы не могли бросить их, ибо Грегори был единственным кто способен вывести нас из леса. И мы ждали пока он не устанет и не попросит нас помочь ему, чтобы мы в его просьбе отказали и убедили бы продолжить движение без Марка, но Грегори молчал и упорно двигался вперед, почти не теряя в скорости, и невозможно было не восхититься тому сколько мощи скрывалось в этом угрюмом лесовике. И каждый из нас подбирал слова с которыми он обратиться к Грегори во время следующей остановки, но вразумить его в чем-то было на самом деле задачей тщетной, и по злой иронии единственный способный на это человек теперь болтался без сознания за его спиной.

 

  Мы шли днем при тусклом свете проходящим сквозь густую хвою и ночью в кромешной темноте, которая от дня не очень то и отличалась, обреченно брели, ориентируясь только на звук впереди, где наш неутомимый проводник одному ему ведомым способом отыскивал путь. Отдыхали у ручья, пили, упав на колени как животные, Грегори обтирал лоб брата, стараясь сбить жар, а метрах в двадцати на водопой пришла небольшая стая волков. Один из них, старый самец, поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза, взгляд его был тускл, он все понял, старый пройдоха. Волки развернулись и ушли в чащу, у них не было никакого желания связываться с нами, мы были прокляты, все живое избегало нас. Грегори подхватил Марка, и, не говоря ни слова, пошел дальше. Лес посветлел немного, стало попадаться больше лиственных, берез, кленов, кажется было утро, скорее всего, какая разница? И мне все думалось, а собственно, куда он нас ведет и какой у него может быть план. Тут ведь не было никаких селений, деревень или тем более городов, где-то там возможно впереди, если мы дойдем до Рьи, и продвинемся вниз по течению, то там вроде была какая-то деревенька то ли бортников то ли заготовщиков меха. Но какие шансы дотянуть до туда? Особенно у Марка. Достаточно посмотреть на его бледную шею, воспаленные потрескавшиеся губы. На привале обронить косой мимолетный взгляд на его рану выше колена, этого достаточно. Шансов нет. И озабоченное выражение лица Йолля подсказывало, что и у него были такие же сомнения. И пусть у нас не осталось ничего, и мы преодолели ту точку за которой ноги уже даже и не болят, а просто как бы отсутствуют, но думать у нас еще немного выходило и думали мы именно об этом. И, если нам все было понятно, то что говорить о Грегори, который в этом бесконечном лесу вырос. И все-таки каков был его план? И был ли он вовсе?

 

  Все вокруг замолкло, было слышно только наше тяжелое дыхание и вместе с нами, казалось, дышал влажный лес. Почва под ногами стала вязкой, и прелая немного подгнившая листва указывали на то что мы приблизились к реке. Может быть к Рье может быть к какому-то из ее притоков, но не доходя до непосредственно воды, Грегори, повинуясь одному ему известному знаку, свернул под почти прямым углом. Мы плелись из последних сил, и даже наш проводник показывал признаки истощения, то и дело останавливаясь. Боялись ли мы теперь? Думаю уже нет, вся наша энергия уходила на то, чтобы не упасть на месте. Но одно было несомненным, мы выбрались из глухой чащобы, и шли по более «приветливому» лесу. Если вообще можно употребить такое слово по отношению к этим местам. Под ногами как будто бы мелькала иногда невозможная здесь тропинка, по крайней мере можно было двигаться не запинаясь. Где-то справа отрывисто кричала сойка, о чем-то нам сообщая. Лицо идущего следом за мной Рыжего Дьюка походило на восковую маску. Да и я наверное выглядел не лучше. За его плечом не маячил как обычно топор, видно выкинул по пути. А потом мы встали рядом с необычно высоким рябиновым деревом, со множеством непонятно как уцелевших ягод, и Грегори аккуратно положил брата в тень, не знаю был ли тот еще жив. А мы ели ягоды, сидели, подбирая их с земли, не в силах подняться. И Грегори сидел вместе с нами, но не ел и смотрел не на землю, а куда-то в сторону и наверх. И я тоже посмотрел туда, и там ничего не было, все та же зелень, и немного синевы цветов между. Я продолжал тупо смотреть и мне показалось... нет не показалось, я определенно мог разглядеть видневшийся вдали кусочек дома на холмике, наличника окна, горизонтальных бревен в лесной вертикальности. Какого...?

 

   – И что это тут такое? – раздалось сзади. Йолль подскочил и развернулся, на ходу вытащив нож, но я успел схватить его за руку – голос был женский.

 

  – Очень мило. – разглядывала оружие женщина. – Манеры достойные благородных господ, ха?

 

  – А как насчет не подкрадываться со спины? – спросил я.

 

  – О да, – она трясла корзиной с какими-то травами внутри. – я же такая опасная вся.

 

  Выглядела она довольно обычно, надо сказать. Просто женщина, скромно одетая, волосы темные, фигуру не различить под одеждой, низкорослая, еще не старуха, но уже и не девушка, лицо немного угловатое, разве что глаза чуть выделялись небесной голубизной. А так баба как баба, похожа на держательницу трактира или типа того.

 

  – Ну чего, нагляделся? – насмешливо интересовалась она.

 

  – И не страшно тебе тут одной в лесу? – почему она не боится разговаривать с нами?

 

  – А вам не страшно одним? – последнее слово она явно выделяла голосом – Чего вам тут надо?

 

  Мои товарищи, как обычно, предпочли молчать, предоставив мне вести разговоры. Ну уж нет.

 

  – Да вот проблемка у нас нарисовалась. – я картинно повел в сторону неподвижного Марка. – Грегори, не пояснишь ли, зачем ты нас сюда привел, друг любезный?

 

  – Ведьма – сказал тот хрипло, кажется мы впервые услышали его голос за эти два дня (два ли?) – Ведьма, помоги. – Он смотрел на нее умоляюще, глаза его были красны, жутко было видеть его таким.

 

  Ведьма. Ведьма, ведьма, ведьма – зашелестела листва. Ведьма – предупреждала сойка. Ведьма – еле слышно сквозь зубы, прошипел Йолль, рука его опять потянулась к ножу. Я говорил ему взглядом: «Не глупи». Ведьма, надо же. Дела...

 

  – А коли и помогу? Что мне с того будет? – прищурившись спрашивала она. – ты посмотри на него, он же мертв почти.

 

  – Всё – проскрежетал Грегори, – всё отдам, что есть.

 

  – Ну-ну – смеялась ведьма – Посмотрим, хватит ли. Ну, неси его в дом, коли так.

 

  Великан собрал всю свою волю в кулак, поднял брата и на негнущихся ногах поплелся к дому за деревьями. Подул ветер, черные волосы Грегори разметывало вороньим крылом, облаками затягивало небо.

 

  – А вы чего, горемыки? – продолжала она – вы что мне отдадите?

 

  – А мы ничего тебе не отдадим – ответил я – посидим немного, да пойдем своей дорогой.

 

  – И друга не подождете, что ли?

 

  – Не подождем, нету у нас времени. – Я увидел как на это одобрительно закивали Йолль и Рыжий Дьюк.

 

  – Дааа, времени у вас маловато – ухмылялась она. – Сидите сколько хотите, вон там поодаль яблоня растет да вишня дикая, подкрепитесь маленько, силы вам понадобятся. – Развернулась, собралась уходить.

 

  – Ведьмины яблоки есть, как же – прошептал Йолль, – нашла идиотов.

 

  Я вскочил (насколько это можно так сказать при моем истощенном состоянии), и окликнул ее, пока она не скрылась из виду, осторожно приблизился.

 

  – Погоди, ведьма.? Не знаю как тебя величать.

 

  – Можешь и ведьмой, называли и худшими именами – спокойно отвечала она. – все имена ложь, какая разница. Чего хотел?

 

  – Куда нам идти отсюда? Как добраться до деревни, где можно найти лошадей да выбраться на дорогу или просто ровную землю на худой конец?

 

  – Насчет лошадей не знаю, но за рекой есть деревня. Идите как шли, с солнцем по правую сторону, вдоль реки, но к реке не приближайтесь, болотистая земля тут, камыши да грязь непролазная, сколько-то пройдете и увидите дуб раскидистый, сразу поймете что это нужный, такой не пропустишь, там и сворачивайте, за дубом тем мост, а дальше уже начинается тропинка, что приведет вас в деревню.

 

  – Эй, а мы успеем дойти до ночи? – крикнул сидевший под деревом Йолль. – а то хрен мы разглядим в темноте то.

 

  – Ну, если будете идти быстро, и меньше отдыхать в теньке, то должны успеть. – судя по тону, общение с Йоллем ей удовольствия не приносило. Йолль он конечно такой, да. На ее слова, он опять что-то начал неразборчиво бурчать под нос, и это наверное хорошо, что неразборчиво.

 

  – Ладно, спасибо тебе, ведьма. – поспешил закончить я беседу, пока ситуация опять не стала напряженной.

 

  – Не благодари, моряк, пока вы еще не спаслись.

 

  – Что еще за моряк? Я вовсе и не моряк.

 

  – Ну ты хоть и повежливее своего друга, но все же не соизволил представиться, так что я не знаю как тебя величать. – повторила она мои слова, от себя добавив ехидную интонацию.

 

  Вот еще, говорить свое имя ведьме я не собирался в любом случае.

 

  – Все имена ложь – сказал я ей. – какая разница, называй моряком, если тебе нравится.

 

  Вдруг она рассмеялась, обнажив неожиданно белые зубы.

 

  – И то правда. Бывай, может свидимся еще. – Она зашагала к дому.

 

  – Это маловероятно, очень не хотелось бы. – прошептал я ей в спину.

 

  – Что, перекусим, отдохнем немного и пойдем? – спросил я своих оставшихся сотоварищей. Бормотание Йолля я решил принять за согласие, Рыжий Дьюк как обычно молчал.

 

   Вскоре снова тронулись в путь, медлить еще более было опасно. Запинались, спотыкались, но все равно шли. Полученная передышка, хоть и придала нам немного сил, но каким-то образом выбила нас из того бешеного ритма, что помогал нам ранее. Тем не менее мы двигались, удалялись, и мы полагали, что Погоня сначала найдет братьев, оставшихся у ведьмы, и тем самым даст нам время, чтобы добраться до дуба, до моста, до спасения. Так что мы шли, вдоль болотистых низин, чавкая башмаками по грязи, слушая кваканье жаб и крики цапель, с опаской разглядывая черные тучи, вьющиеся над нами, шли против ветра, кажется, что сама природа ставила нам препятствия. Старались не думать, ибо мысли не помогают движению, а движение – это жизнь, и в нашем случае буквально. И не думать у всех получалось по-разному, у меня, например, плохо. Я хоть и пытался, но не мог забыть о том, что мы оставили Грега там позади. Пусть с ним Марком, Марк – мертвец, это понятно, но обессиленный Грег, сидящий опустив голову где-то там в доме ведьмы, он не чужой же человек мне. А я даже и не попробовал уговорить его не совершать самоубийственную глупость. Да я все еще злился на него, что он ничего нам не говорил, но его план, которым он видимо не хотел напугать нас, обернулся не таким уж и плохим. И сейчас он ждет там своей участи, а мы почти спаслись. Неправильно это. Примерно так я сказал своим товарищам, когда мы остановились. Рыжий покачал головой, Йолль сплюнул и сказал:

  – И что теперь то?

 

  – Я хочу вернуться.

 

  – Ты что больной? Туда? К этой? Тебя же поймают.

 

  – Я постараюсь побыстрее. Пойми, Йолль, я хочу поступить правильно, иначе как с этим жить то.

 

  – Жить ты будешь скорее всего недолго. Погоди-ка, может это всех от яблок тех? Заговорила тебя ведьма, так ты с ней мило беседовал. – он обратился к нашему третьему спутнику. – А ты как считаешь, Дью? Ведьмино колдовство или он просто по жизни идиот?

 

  Рыжий Дьюк просто пожал плечами. А Йолль продолжал:

 

  – А ну и что нам с того? Мы же не будем тебя связывать и волоком тащить, иди куда хочешь. Но рассуди сам, ведь Грег оставшись там дал нам время, чтобы спастись, а теперь ты прешь обратно и все его старания насмарку.

 

  – Не знаю, может он ни о чем и не думал таком, не было у него сил на думать.

 

  – Вот лучше бы и у тебя не было сил на думать.

 

  – Ладно, Йолль, не гуди, идите к деревне, отыщите лошадей и ждите меня, если не найдете то не ждите и бегите дальше, или решайте сами, что да как. Не волнуйтесь, и не из таких передряг выворачивался.

 

  Все также сомневаясь они развернулись и пошли дальше, Рыжий кивнул мне на прощание, Йолль ничего не сказал, и после того как они ушли еще недолго было слышно, как он ругается, ожидаемо не получая ответа от Дьюка. Остался один. Но мы не успели далеко уйти от домика ведьмы, так что не все так плохо, пара часов туда пара часов обратно, если с Грегом, то будет быстрее. Но я переоценил свои способности находить нужный путь, или запомнил дорогу неправильно, хоть она и была простой. Каким-то образом я свернул не в том месте, и пропустил и рябину, и избу. Я плутал по лесу сколько-то, слушая насмешливые крики сойки, может быть той же что и раньше, решил вернуться обратно к реке, но видимо набрел на какую-то другую, солнце меж тем опускалось все ниже, а отчаяние росло. Я ругал себя последними словами за свою глупость и самоуверенность, усталость вновь начинала накрывать меня, и измученное тело мое хотело лечь где-нибудь под кустом, приближая конец. Но нет, не дождетесь, я шел и шел, двигался куда-то в полумраке леса, пытался сообразить, где река, где должно было быть солнце, не сдавался. И был вознагражден в конце концов. Выбравшись из зарослей примерно в том же месте, что и много часов назад, но совсем не в том в котором я ожидал, увидел рябину, настолько высокую, что ее верхушку еще освещало закатное солнце и нетронутые ягоды будто глаза наблюдали за мной. Я кивнул ей как старому другу и направился к дому. Не совсем понятно как я собирался находить дорогу к реке, дубу и мосту ночью, но что поделать, как-то придется. Наверное, если удастся растормошить Грега, то и темнота нам не будет помехой.

 

  Вошел без стука, не до вежливости. Ведьма сидела, скрываясь в тени, почти зашедшим солнцем освещены были только белые руки, плела корзину из ивовых прутьев.

 

  – А, моряк – сказал она, ничуть не удивившись. – вернулся ко мне все-таки.

 

  – Не к тебе, ведьма, к Грегори.

 

  – Ну, тогда тебе туда. – она указала на ширму, что скрывала кровать.

 

  Он сидел на полу склонившись к брату и держал того за руку, а лежавший на ложе Марк, если это возможно, казался еще менее живым чем раньше. Я тронул Грега за плечо и тихо назвал по имени, он не откликнулся. Я тряхнул сильнее, он завалился на кровать, лицо его было цвета пепла, он был худым, истощенным до самого дна. Конечно, все мы были истощены за дни дикой гонки по лесу, но тут... другое. Он был мертв, а мои планы уцелеть стремительно испарялись. Меня начало трясти, в гневе я выскочил обратно за ширму.

 

  – Сука ты колдовская, ты убила его!

 

  – Я? Ничего я ему не делала! Разве ты не слышал его? Все, говорил он, все отдам, чтобы спасти брата, вот он и отдал все. Жаль, что этого было так мало.

 

  – Лживая, лживая тварь. – я потянулся к ножу на поясе.

 

  Ведьма встала и вышла из тени, она была другой теперь. Куда подевалась держательница трактира? Что-то неуловимо изменилось, хотя не изменилось ничего. Что стало с угловатыми простецкими чертами лица? Заостренные скулы, гордый изгиб носа, она будто хищная птица, сверкают полные жизнью глаза, и чернота волос даже чернее окружающей нас вечернего сумрака. Она смотрит прямо на меня, хотя должна была быть ниже ростом.

 

  – Что за...?

 

  – Ах, скромная плата за помощь. – Повела плечом, голым плечом, она даже одета по-другому сейчас, откровеннее, вызывающе.

 

  – Я убью тебя. – говорю я, но никакой уверенности в моем голосе нет.

 

  – Нет, не убьешь. Нет в тебе уверенности в своей правоте. – Она протягивает руку в попытке прикоснуться, но видя непроизвольный оскал на моем лице, одергивает ее, усмехается с мнимым сочувствием даже. – Ты боишься, я понимаю.

 

  – Ни причем тут это. – как же я устал. – Ты обманула Грега надеждой о помощи, признайся?

 

  – Я обманула?! Да он сам себя обманул. Я не та, что могла переубедить Грегори, ты же знал его.

 

  Я опустился на скамью, обхватил голову.

 

  – Не бойся, моряк, тебе я могу помочь.

 

  – Да не боюсь я, мне подумать надо.

 

  Она встала передо мной, уперев руки в бока, голос ее усиливался.

 

  – Но разве все это не страшно? Вы по невежеству своему полезли сами не понимая куда, надеялись найти там славы, сокровищ, но не было там отроду сокровищ, только белые кости на краю болот да черепов пустые глазницы. А единственное что там было, не стоило оттуда уносить. И после за вами увязалась Погоня. Нет, она не быстра, нет она не мчится по небу на черных конях, но она неумолима. Она никогда не останавливается, не устает, не отдыхает, она поймает вас всех до одного, и ей неважно живые вы или мертвые. Но есть способ обхитрить их, ведьма знает способ. Но коли я помогу тебе, то что мне с того будет? – она улыбалась, призывно, хищно, глаза ее блестели в сумраке, ничего не осталось в ней от деревенской бабы.

   – Что ты смотришь на меня, моряк? Али я не мила тебе? Разве губы мои не алы, а волосы не черны словно ночное небо? Разве кожа моя не молода теперь? Останешься со мной и я спрячу тебя, укрою тебя от Погони. Ты сомневаешься, я знаю, ты думаешь спастись, ведь там за рекой есть дорога, что выведет тебя из леса. Ты помнишь еще что где-то там дорога переходит в тракт, а после можно и до железки добраться. Может и не выдумки это все, может есть и тракт, и железка, и дорога за рекой, и всего то и надо, что дойти до моста за старым дубом, и товарищи твои думают также, и ищут там в темноте и высматривают и дуб и мост, и надежда как маяк освещает их нечестивые души. Да только вот незадача – нету там никакого моста, там по правде говоря и дуба то никакого нету, впереди только ночь, камыши да прибрежная сырость. Ах, если бы они знали, что все это обман, они бы не ждали, они бы нырнули в темные воды, и испытали свою удачу, и может быть кто-то из них и доплыл до другого берега, но надежда, ах эта надежда...

 

  Она обманула нас всех, но как певуча была ее речь, я улавливал, что сознание мое расплывается, и мысль уступает место страху и чувствам, и желанию, и голоду, и что я ближе теперь к естественному чем к человеческому. Это ведьмино чародейство, надо пытаться найти выход из этого лабиринта слов, но сил бороться уже не было.

 

  – Ах надежда, она помогает не только страждущим, она привлекает внимание – человека, что еще надеется, видно издалека. И Погоня видит их, и бородатого и того придурка с ножом, как видела до того глупого несчастного Грегори, Погоня уже близка, я чувствую, ветер шепчет мне о том, я наблюдаю за ними тысячью птичьих глаз. Они едут не спеша на мертвых своих лошадях, и ведут под уздцы пять коней без седоков. Живых, но тощих как месяц на небе, с красными больными глазами, и пеной у рта. И седла и стремена на тех конях деревянные. И везет погоня с собой ржавые гвозди и моток гнилой нити, ибо во владениях Герцога ничего не остается цельным. А зачем им гвозди? О, я скажу тебе. Они поймают их, усталых, заплутавших у реки, поймают, я знаю. И усадят их в деревянные седла, и прибьют их ладони ржавыми гвоздями, и прибьют их ступни, и возьмет вожак ржавую иглу и зашьет им рты, чтобы никогда они больше не заговорили. Ибо унесли вы в себе тайну, а тайну нельзя было уносить.

 

  – Но разве ты не подозревал того, моряк? Не потому ли ты вернулся сюда? Разве не мысли обо мне поворотили тебя? Забота о друге, как же. Разве он друг тебе? – Босой ногой, ведьма ткнула брезгливо ногу мертвого Грега. И даже это движение, даже так каким-то образом выглядело соблазнительно. Что от меня осталось во мне?

 

  – Что от тебя еще осталось в тебе, моряк? Мысли и память – ты выбрось их как ненужную ветошь. Признательность, благодарность? За что тебе быть им признательным? Они завели тебя в эту чащу, подвергли своим безрассудством опасности мерзее чем смерть. Или те двое что бродят во тьме у реки, головорезы, собачье племя, продадут тебя любому кто даст хорошую цену. И теперь бледные кони ждут своих седоков. Ты старался, я понимаю, старался выбраться из беды, оставаться человеком до конца, но невозможно выбраться из этого леса, оставшись человеком. Перестань быть им, отдайся желаниям, волчьему голоду и заячьему страху, весенней похоти и зимней бессознательности. Стань будто животное, и Погоня не найдет тебя. А я помогу тебе, мы обхитрим их всех. Ты сними свою одежду и надень ее на мертвеца на бедного Марка, да перетащи тела к рябине той где вы стояли, чтобы Погоня нашла их без проблем, после обойди вокруг избы и под большим камнем в тени деревьев ты найдешь ручей, омойся весь целиком ледяной водой, и не будет на тебе прежнего твоего запаха, но только воды той не пробуй на вкус. А в углу в том дальнем, там есть одежда кое какая, или можешь голым ходить, как зверь лесной, так тоже ничего. – она вдруг захихикала будто маленькая девочка, но после вмиг перестала, хлопнула в ладоши – ну давай, иди, время не терпит, слишком долго я болтала.

 

   И я пошел, я снял с себя куртку и рубаху, и одел их на мертвого Марка, и перенес их к рябине во дворе. Я не верил, что получится хотя бы сдвинуть Грега с места, но он оказался даже легче чем брат. Я омылся ведьминой водой, и укутавшись в старое покрывало, сидел на единственной лавке. Уже стемнело давно, и хозяйка дома зажгла две свечи, расставив их по углам, светили неровно, дрожали, «беспокойная ночь» – говорила она. Я смотрел на бегающие, скрещивающиеся в бессмысленном танце на стене тени, слушал ветер шуршащий кронами деревьев, дремал и бодрствовал в равной мере. А она работала, хлопотала по дому, будто обычная хозяйка, подметала полы, готовила. Порхала цветастая юбка, мелькали стройные ноги, она напевала себе под нос негромко, что-то такое похожее на детскую песенку, незамысловатую. Ветер крепчал за стенами, ее волосы будто на невозможном внутри ветру развевались черными парусами. И меня казалось уносит в открытое море. Да, я был моряк в этот момент, и берега больше не было в поле зрения. Только темнота, скрип палубы под ногами, и шум ветра. Но как изящна ее фигура, пропорции идеальнее чем у самого быстроходного судна, как плавны и уверенны движения, и голос мелодичнее чем голос сирены. Иногда она бросала на меня взгляд искоса, убедится, что я наблюдаю за ней. Так шла эта ее детская песенка:

 

  По болотам вьется тень,

  Не наступит новый день.

  Герцог – черное пятно

  Солнце утащил на дно.

 

  Она остановилась ненадолго, присела рядом, взяла мою руку, и ее касание было невыносимо жарким, будто кровь моя закипела под кожей, она просто сидела рядом и улыбалась чему-то невидимому. А потом она сказала: «Пора». Встала, наклонившись, горячо поцеловала меня, вышла на улицу, и свечи погасли ей вслед. Я остался один во тьме, сердце бешено колотилось, от страха ли или от возбуждения, не ведаю того. Я подошел к окну, из опасений быть замеченным, подсматривал краешком словно нечестивый грабитель. Безлунная ночь, и ничего не слышно в шуме листвы. Разве что изредка кажется доносится будто бы негромкое ржание лошадей, и ведьмин неуместный смех. И совсем чуть-чуть стук дерева по дереву. Я прильнул ухом к стеклу, я не хочу слышать что там и я хочу слышать что там, но воет ветер и бьется кровь в ушах. Как билась она тогда, когда мы продирались сквозь чащу, под крики очумелых ворон. Но кто были эти мы? Не помню. Помню только бег, только боль, только страх, что гнал вперед. Я ползу на коленях к окну на противоположной стене, открываю его, и пока не поздно, собрав всю волю, всю смелость в кулак, словно трус выскакиваю во тьму. Пока я жив, пока я чувствую этот бесконечный ритм, надо бежать, хоть я и не помню зачем.

 

  ...

 

  Ягоды и кора, и падающий сквозь прорехи тусклый лунный свет, пятна где кучкуется жизнь. Разве на небе была луна? Сколько прошло времени? Странно. Тропинки незаметные раньше, но заметные теперь, лживые, путаные, бессмысленные. Иди, ногами, чувствуй каждую неровность босой подошвой, наступай, колючие шишки и еловые иглы, маленькое страдание, заслуженное как и все. Гляди, ощущай вещественность леса вокруг, говори с ним на его зверином языке, молчи. И не думай. Не оборачивайся, она там далеко позади, увидит, догонит, поймает. Через лес, через чащу, через темноту, я шел в полубреду, и во всем, что видели мои болезные глаза, мне мерещился ее образ. Распрямлялись будто волосы черные стебли мертвых кустов орешника, и призывно изогнутые корни деревьев обхватывали мои ступни, шелестела шептала на ухо листва, звала, уговаривала не уходить. Я не останавливался, даже когда идти дальше было невыносимо, ибо сомневался, что смогу заставить себя продолжить движение после. И стук крови в ушах напоминал мне стук деревянных седел тесно прижимающихся друг к другу коней. И плыла в предутреннем воздухе за мной и вокруг птичья песнь, сопровождала меня, успокаивала и усыпляла. На разный лад, тысячью голосов, пели соловьи и дрозды, синицы и сойки, пели об окончании лета, об утекающем как вода сквозь пальцы времени, о том, что если что-то заканчивается – это необязательно плохо. «Не слушай их» – твердил неясно как уцелевший разум – «мерзкие птахи расслабляют тебя, не слушай их, иди, иди, ты иди, не останавливайся». И я шел, к реке ли, от реки, темнее лес или светлее, какая разница, я сам не знал, куда мне надо. Через ночь, через боль, шел по волчьим следам, прислушивался к шорохам во тьме, вспоминал как бела ее кожа, пил из луж и ручьев, не рассчитывал ни на что. И внезапно, будто в первый раз наступило непонятно какое по счету утро, и это было восхитительно, как будто я никогда до того не встречал утро. И торжествующе запели птицы, и дорога стала получше, и ноги стали болеть меньше. Я убеждал себя не радоваться раньше времени, но в сердце начинало расти ликование. Вырвался, спасся, пережил.

И вдруг, впереди торжественно, маяком показалась она, светилась краснотой непонятно как уцелевших ягод, нагибалась под тяжестью пернатого оркестра необычайно высокая рябина. И виднелись чуть в стороне бревна избы и резной угол наличника окна. Я упал на желто-красный осенний ковер, глаза мои закрылись. Дела...