Текст книги "Орнуэл. Восход Алой Луны"

Автор книги: Евгений Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

В шестьсот шестом году правление городом впервые принял Руфус Фарон, человек, в котором все худшие черты предшественников слились воедино. Он был скуп, жаден и себялюбив. Однако у власти он пробыл не долго – добрый король Лайонел, отец нынешнего принца-регента Магнуса, стремившийся улучшить жизнь в королевстве даже под страхом лишиться поддержки Фаронов, сменил Руфуса своим близким другом, молодым и энергичным Эрнестом де Маззаром. Следующее десятилетие кресло правителя занимал граф де Маззар, пока принц-регент Магнус не повернул решение отца вспять.

Словно государь ступил Руфус Фарон в старое графское поместье в Авере. То был жаркий летний день, и крестьяне собрались на небольшой площади, чтобы поприветствовать нового правителя, стремясь заработать его милость. Но не нищие крестьяне интересовали графа. С трудом выходя из своей кареты, он даже не удостоил их взглядом. Фарон спешил к приходским книгам, к казне графства. На следующий же день он поднял налог – отныне он забирал ровно половину того, что крестьянам удавалось продать на рынке. Совсем скоро он распустил созданные своим предшественником для поддержания порядка дополнительные отряды стражников, так как те непомерно дорого обходились казне графства, которую Фарон теперь считал своей собственной. Сам бывший граф Аверы Эрнест де Маззар оказался пленником в собственном доме вместе со своей дочерью и немногочисленными слугами без права покидать его стены – заключение, с котором тот, казалось бы, к сегодняшнему дню смирился. С тех пор Руфус Фарон держал в страхе весь обнищавший город и к нынешнему году заработал ненависть всего графства, и только один человек поддерживал правителя во всех, законных и противозаконных, делах. То была Рейвен Тейлгрим, шериф Аверинский.

Граф Фарон нервно вертел в трясущихся руках полученное этим утром письмо. Он тяжело дышал, будто лысая раскормленная свинья, усевшаяся на мягкие подушки кресла. Его толстые пальцы водили по сточкам, а мутные маленькие глазки бегали из стороны в сторону. На дорогой бумаге красивым витиеватым почерком стояли слова, читать которые правитель Аверы не желал. В ярости скомкал он письмо в кулаке и бросил на стол. В углу его рта выступила пена, а бельмо на левом глазу недовольно оглядело комнату в поисках слуги, стоявшего, как положено, у дверей.

– Вина! – вскричал граф свои пронзительным голосом.

Прислужник ринулся выполнять приказ, но в своем рвении угодить случайно оборонил несколько капель на шитую золотой нитью скатерть.

– Бестолковое отродье! – граф неожиданно прытко схватил юношу за ухо и грубо ткнул носом в два красных пятна. – Каждая капля, – закричал он, – каждая капля этого вина стоит больше чем твоя жизнь, скотина! Мне привезли его из самой Империи. Во всем свете не более пятидесяти бутылок, а ты смеешь пролить две капли на скатерть, принадлежавшую еще моему отцу, а до него моему деду?!

Голос Фарона сорвался, и он отпустил слугу, который поспешил выбежать из комнаты, пока склочный господин не вспомнил о наказании. Граф перевел дыхание и тяжело упал на огромное кресло, вытащив из кармана меховой мантии дорогостоящий шелковый платок с гербом и вытерев им выступивший на одутловатом, дряблом лице и покрытой старческими пятнами лысине пот. Затем он плюнул на платок и несколько минут усердно тер им въедливые винные пятна, только увеличив их в несколько раз. Его движения казались то слишком медленными, то излишне быстрыми, дерганными и нервными.

Фарон хрипло выругался и поковырял изъеденную оспой будто молью небритую толстую щеку.

– Я распоряжусь, чтобы мальчика выпороли. Десять плетей будет достаточно, – раздался грубоватый женский голос.

– Да-да, шериф, выпороть его… Двадцать плетей! И пусть возьмут самую тяжелую нагайку на конюшне!

– Я распоряжусь, – безучастно повторила шериф Тейлгрим.

Граф поманил свою подручную и указал пальцем на скомканное письмо. Пока та читала, он недовольно пил бесценное вино из своего золотого кубка, причмокивая губами будто знаток и пристально наблюдая за жестким, словно выточенным из камня лицом женщины. Вскоре шериф поставила свечу на стол, вернула письмо Фарону и по-военному выпрямилась, готовая выслушать приказ.

– Это наглость! – граф гулко поставил кубок на стол, выплеснув часть содержимого на скатерть и даже не обратив на это внимание. – Этот бастард отказывает мне в титуле герцога! Мне, кто вот уже четыре года один оплачивает эту скудоумную войну! А какая прибыль? Почему эти обленившиеся, тупые солдаты никак не возьмут мечи за нужный конец и не разграбят пару имперских деревень? Да если бы не мое золото, они воевали бы палками и жрали желуди словно свиньи!

Шериф кивнула. Будучи правой рукой графа, это было ее обязанностью, подтверждать каждое его слово. Рейвен Тейлгрим почти всю свою жизнь, большую из своих тридцати семи лет часть провела на службе. Она помнила одни лишь казармы, изнурительные походы да бесконечную череду смертей, научившую ее не перечить приказам. Разумеется, она часто задумывалась над ними, в последние месяцы даже чаще обычного, но никогда не смела перечить. Она была солдатом внутри и солдатом снаружи. Прямой подбородок, выпирающие скулы и узкие ноздри, даже нависшие над грязно-зелеными глазами бровные дуги, почти скрывшие веки, соответствовали характеру человека, чьей привычкой было беспрекословно подчиняться любому приказанию, каким бы жестоким и бессердечным оно ни было. Даже свои темные волосы с рано появившейся проседью она каждое утро собирала в тугой узел на затылке, чтобы ни одна прядь на попадала на глубоко запавшие глаза и не помешала в возможном бою. Все же, несмотря на многие недостатки внешности, Рейвен Тейлгрим все равно не вызывала отвращения, даже напротив, при взгляде на усталое, измученное борьбой между собственной совестью и солдатским чувством долга лицо шериф вызывала у встречного невольную жалость.

– Ты прочла, что этот бастард пишет в конце? «… прошу Вас, уважаемый граф, ссудить Нам, Вашему принцу-регенту, следующие сто золотых монет для поддержания армии.» Сто золотых, глазам не верю! Лучше бы этого бастарда убили как и его отца… – он сморщил свое толстое лицо, став похожим на рассерженного хряка в дорогом платье. – От той, кто служил с этим святошей де Маззаром, все равно не добьешься путного, но я все же спрошу тебя, шериф – что мне делать теперь?

Шериф Тейлгрим задумалась. Она научилась терпеть мерзкий высокомерный характер своего господина и почти уже не обращала внимания на его нападки. Усталая женщина действительно долгое время служила бок-обок с Эрнестом де Маззаром – сначала в составе Серебряных стрел, а после здесь, в Авере, став при нем шерифом. Когда де Маззар вошел у принца-регента Магнуса в немилость и сменился Руфусом Фароном, Рейвен Тейлгрим осталась при должности, с ледяной стойкостью оборвав все связи с опальным графом – она всегда ставила долг превыше дружбы и даже любви. Фарон, в свою очередь, долго сомневался в верности своей помощницы – до тех пор, пока она не спасла его от покушения. С тех пор граф доверял ей все тайны своего дома. Именно шериф Тейлгрим собирала от имени графа налоги, проводила суды и выносила вердикты, передавала приказы графской армии и флоту, а также договаривалась с пиратами, разбойниками и контрабандистами, работавшими на Фарона. Хотя последнее и не входило в типичные обязанности шерифа, для Рейвен Тейлгрим оно стало частью повседневной рутины.

– Я дала бы принцу Магнусу деньги. Может, после смерти императора Вален ослабнет, и тогда…

– Смерти императора недостаточно, чтобы ослабить империю, нужно вырезать весь Круг Мудрых, чтобы Вален поперхнулся собственной костью. Однако ты права, шериф, без моих денег Орнуэл окажется в большой опасности, а имперцы только и ждут, чтобы залезть своими грязными руками в мои сокровища! «Лучше уж потерять одного коня, чем сгноить весь табун,» – говаривал мой дед, – Фарон фыркнул и откинулся на спинку кресла, поставив кубок с вином себе на живот. – Ладно, шериф, пошлите гонца в замок Рэнт, пусть казначей выделит принцу сотню монет, но ни бронзовиком больше, понятно?! С этим дармоедством нужно что-то делать… – задумчиво протянул он. – Вот был бы я герцогом…

Шериф кивнула и двинулась к выходу, чтобы выполнить приказ, но граф недовольно остановил ее.

– Как дела у Небывалых?

Небывалыми называла себя крупная шайка пиратов и контрабандистов, базировавшихся на Медвежьем острове недалеко от берегов графства Авера. Оттуда, они нападали на плохо вооруженные торговые корабли, взимая с них плату, но не трогая груз – таков был уговор с Руфусом Фароном. Небывалые заменяли таким образом таможенный налог, отмененный сто лет назад «Пактом о ненападении и торговле», ибо граф не мог смириться, что лоттернийские купцы не платят ни монеты, швартуясь в его порту. Бывалые торговцы либо шли с сопровождением охраны, либо попросту запасались несколькими полновесными мешочками золота для откупа, а неопытные всеми средствами пытались избежать встречи с пиратами. Все же, придуманная Руфусом Фароном система оказалась действенной только в начале – вскоре пиратская натура взяла верх, и Небывалые начали не только взимать налоги, но и нападать даже на суда под гордым орнуэльским флагом, за несколько лет став бичом северного берега королевства. Они все еще исправно платили Фарону за покровительство, но власть над ними граф почти постерял.

– Мои люди забрали из пещеры очередной сундук с золотом, – ответила шериф Тейлгрим. – Но он был полон лишь на половину. Капитан Небывалых отказывается от встречи. Если Вы позволите мне собрать отряд и навестить Медвежий остров…

– Никогда не доверяй треклятым пиратам… – выругался Фарон. – Они как щенки от дурной суки. Всегда норовят укусит руку того, кто их кормит. Неполный сундук, говоришь? И это после того, как в моем порту тридцать два дня простояло шесть кораблей Лоттернийского торгового дома?! Нет, шериф, одного отряда будет мало, нужно напугать этих пиратов, проучить мерзавцев! Я Руфус Фарон, самый влиятельный человек во всем Орнуэле, никто не посмеет обводить меня вокруг пальца! Разыщи командора де Хофлоу. Пусть Малый флот обстреляет остров, но никого не убивает – в конце концов, эти пиратские отрепья полезней живыми.

– Я распоряжусь, – ответила Рейвен Тейлгрим.

– И последнее, шериф. Этого скользкого вора, что сидит в тюрьме, уже казнили?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Отлично! Приведите его ко мне, пора надавить на принца-бастарда до поросячьего визга.

Распорядившись об наказании слуги и передав приказ графа Фарона командору Малого флота, шериф добралась до дальнего конца города, где и располагалась аверинская тюрьма. Само длинное строение было построено из серого камня, обильно обмазанного глиной. По широкому, освещенному свечными лампами коридору постоянно ходил патруль стражников, а в маленькой комнатке, находившейся в пристройке, располагался стол начальника тюрьмы, который часто лично проверял заключенных и даже вел книгу учета, куда заносил их имена, что было редкостью, ведь обычно лишь редкий военный, происходивший не из благородной семьи, умел читать и писать. Даже сама Рейвен Тейлгрим научилась этому величайшему искусству лишь будучи уже старше двадцати лет.

Совсем необязательно каждая тюрьма обязана находиться под землей и быть жуткой и мрачной как описывают барды в своих песнях. Тюрьма Аверы напоминала собой скорее простую казарму с закрепленными на окнах ржавыми решетками. Места в ней хватало всего на несколько десятков заключенных, которые либо не представляли собой никакой опасности, либо их скорая казнь уже считалась делом решенным.

Шериф Аверы довольно часто посещала тюрьму – на заднем дворе располагалось место, где приводились в исполнение вынесенные ей или графом наказания, будь то заключение в колодки, порка или что-то куда хуже. Только лишь публичные казни проводили на широкой портовой площади, дабы как можно больше людей имели возможность насладиться занимательным зрелищем. Сначала Рейвен обмолвилась несколькими словами с начальником тюрьмы, коротко спросив о здоровье его детей и семьи, а после двинулась к самой дальней клетке.

Заключенный лежал на неудобной кровати с насыпанной на ней соломой и насвистывал знакомую с детства глупую мелодию. Казалось, он лежал на свободе на сеновале, а не в стенах тюрьмы, так спокоен он был. Вору казалось, что уже наскучившие серые стены расступятся перед ним в любой момент – он всегда верил в счастливый случай. И вот, словно оправдывая его ожидания, перед клеткой предстали шериф и начальник тюрьмы. Вор резво вскочил на ноги и подошел к самым прутьям – настолько близко, чтобы новоприбывшим была видна его широкая обаятельная улыбка.

– Добро пожаловать в мою скромную уютную обитель, – он делано поклонился, взмахнув руками как воробей крыльями. – Я просто безмерно счастлив видеть вас здесь! Я бы предложил вам присесть, – он обвел взглядом пустую клетку, в которой была одна лишь старая соломенная кровать да ведро в углу, и хитро усмехнулся, – но боюсь, сидеть на этом ведре вам не захочется.

Внешне заключенный совершенно не казался опытным вором-одиночкой. Среднего роста, крепкого телосложения, он носил небольшую бородку с лихо закрученными усами, скрывавшими тонкую верхнюю губу. Ловким жестом, он откинул длинные каштановые волосы со лба и вновь усмехнулся, глядя Рейвен прямо в глаза:

– Так меня выпустят или все же казнят?

Шериф Тейлгрим только молча кивнула начальнику тюрьмы, чтобы тот отпер тяжелый замок. С назойливым скрипом дверь отворилась.

– Граф Фарон желает видеть тебя, вор, – пояснила женщина, но пленник даже не вскинул брови от удивления, будто он был знатным господином и получал подобные приглашения по десятку на день.

– Вор? Как грубо! – шутливо сморщился он. – Соловей, – представился пройдоха. – Вольный человек, красавец, ловкач, похититель сердец!

Он протянул Рейвен руку, но та отказалась принять ее, и пленник вместо рукопожатия поправил усы.

– Следуй за мной, – приказала она.

Из темной тюрьмы, вор и шериф вышли на людную улицу вечно кипящего жизнью города. Повозки медленно пытались протиснуться сквозь толпу, оборванные дети сновали под ногами, раздражая всех прохожих. Несколько торговцев в дорогих одеждах разговорились о чем-то крайне важном прямо посреди улицы, и остальным приходилось обходить их, ибо никто не решался попросить богачей подвинуться. Рейвен, заметив это, свернула в соседний переулок, боясь, что сопровождаемый ею вор воспользуется толпой и сбежит. Но Соловей, казалось, был даже заинтригован. Он шумно вдохнул своим узким с элегантной горбинкой носом и поплотней укутался в свою серую накидку с капюшоном – для одной тонкой рубашки и жилета день был слишком прохладным.

– Вот он, воздух свободы! Пахнет тухлой рыбой и немытыми ногами, – Соловей улыбнулся, но на Рейвен очарование его улыбки пока не действовало, и она молча шла вперед. – Так что хочет от меня любимый всеми граф? Если честно, шериф, я хотел сбежать этой ночью, но чутье подсказало мне остаться, и я как всегда оказался прав!

– Смотри, вор, может ты еще пожалеешь, что не воспользовался своим шансом. Я не знаю, зачем господину Фарону понадобился такой скользкий преступник как ты, – коротко ответила женщина. – Думаю, он хочет попрощаться перед казнью. Каким же дураком надо быть, чтобы залезть в спальню самого графа.

– В мою защиту скажу, что я был немного пьян. Очень пьян, если по правде… Поспорил с дураками в таверне, что обчищу Фарона, а эти предатели оповестили стражу.

Соловей пожал плечами и весело и заразительно рассмеялся, так что шериф Тейлгрим неожиданно потеряла твердое самообладание и улыбнулась. Что-то было в этом воре, что-то необычное, что располагало к нему людей. Была ли это хитрая, но все же открытая улыбка, или блестящие из-под нахмуренных бровей темные глаза, превращавшие врага в друга, или же звонкий голос, напоминавший пение птицы, Соловей вызывал доверие в любом собеседнике, даже если тот знал, что пред ним изворотливый пронырливый вор.

– Ты совсем не похож на преступников, которых я казнила, – заметила шериф уже перед самым поместьем графа.

– Дорогая моя, в этом-то и суть! Все эти кольца, браслеты, серьги, какой вор станет вешать на себя весь этот хлам? Вор должен выглядеть скрытым и неприметным? Глупости! Вор должен выглядеть так, чтобы никому и в голову не пришло, что он вор, – и Соловей лукаво подмигнул. – Смотри, был у меня один случай, шериф. Залез не в тот карман, с каждым случается. Когда обворованный обернулся – огромный бугай был, как скала – за ним стоял я и какой-то несчастный крестьянин. Так вот эта детина решила, что я уж никак не могу быть карманником – в моих ушах больше золота, чем в его кошеле! Самое тяжелое было не смеяться, когда этот бугай схватил недоумевавшего крестьянина!

Соловей так расхохотался, что Рейвен вновь не сдержала улыбки.

– А серебряная подкова на шее, это тоже для отвода глаз?

– Не, подкова – это личное, – неожиданно твердо ответил тот. – А что у тебя за история, шериф? Для правой руки богатейшего человека в городе ты не выглядишь слишком уж счастливой, уж я-то разбираюсь в людях.

Женщина резко умолкла и помрачнела, чрезмерно грубо ткнув вора в спину.

– Не твое дело. Поместье за поворотом. Даже думать не смей о побеге.

– Сбежать и пропустить разговор с самим графом? Да никогда!

Через несколько минут они вошли в охраняемое стражей здание и поднялись по огромной парадной лестнице в кабинет Руфуса Фарона, который в тот момент как раз аппетитно поедал голубиный паштет, заедая его хлебом.

– Я привела вора, как Вы просили, господин, – шериф Тейлгрим подтолкнула Соловья внутрь, и тот чрезмерно вежливо поклонился.

Фарон кинул хлеб на блюдо и привстал, чтобы рассмотреть недавнего пленника.

– Так это и есть тот умник, что залез в мою спальню посреди бела дня? Его надо было повесить не за воровство, а за ослиный ум! – и граф торжествующе засмеялся, а затем набрал полный рот паштета и с чавканьем продолжил: – Так как зовут тебя, вор?

– Вора зовут Соловьем, – поклонился вор еще ниже, словно не замечая оскорблений, и тайно обвел комнату взглядом в поисках чего-то ценного.

– Соловей? Даже имя дурацкое… Это же птица такая? У меня в паштете тоже… птицы. Бесполезные твари, только в еду и годятся. Вот лошади, это твари хорошие – пару золотых за хорошего коня дают, а то и больше.

– Говорят, в Скиннии за певчего соловья дают куда больше, – усмехнулся вор, все еще согнувшись в низком поклоне.

– А еще в Скиннии едят людей, выращивают соль в пустыне и ездят верхом на странных волосатых животных, – Фарон отрыгнул и похлопал себя по толстому брюху, отчего Соловью почему-то вспомнились свиньи, которые после купания в грязи выглядят так же отвратительно. – Скажи, вор, если ты пьяный пролез ко мне в поместье, миновал всю мою охрану, открыл все двери и все замки и не попался на глаза шерифу Тейлгрим, сумеешь ли ты пробраться в дом несколько больший, чем мой?

Соловей наконец разогнулся и медленно приблизился к столу графа, глаза его горели азартом.

– Меня зовут Соловей, а Соловей – лучший вор во всем Орнуэле, даже во всей Лоттерне и всей Империи! Я могу пробраться куда угодно, хоть к самому принцу-регенту!

Фарон привстал, оперся обеими руками на стол, приблизился к Соловью своим шершавым, изуродованным оспой лицом.

– К принцу, говоришь? Что ж, Соловей… Хочешь сохранить голову на плечах?

– Мне обязательно отвечать на этот вопрос? – без особого страха спросил тот, и Фарон раздраженно фыркнул.

– Читай… Ты же умеешь читать, вор?

Он придвинул Соловью плотный лист с гербом дома Фарон. Тот склонился над столом и быстро провел взглядом по строчкам.

– Приказ о моей казни? – выгнул выразительную бровь он.

Рейвен подошла сзади и забрала у него бумагу.

– Да, вор. Ты послужишь господину Фарону, и этот приказ отправится в камин. А чтобы ты не вздумал сбежать, – она резким движением сорвала с его шеи серебряную подковку, – я заберу у тебя это.

Соловей сразу нахмурился и хрустнул пальцами. Угроза казни не пугала его, он был уверен, что выпутается из любой ситуации. Но возможность навсегда потерять то единственное, чем он действительно дорожил, заставила его принять наконец серьезный вид.

– Что я должен сделать?

Фарон довольно осклабился.

– Прокрасться к принцу-регенту Магнусу и раздобыть то, что поставит этого мерзавца на колени!

Порт Аверы был оживленным местом, скорее всего самым оживленным во всем городе. На пристани длиной примерно в километр стояли пришвартованными множество судов, в основном торговых, а также бессчетное количество маленьких лодочек, снующих между кораблями. Прямо за пристанью начинался знаменитый аверинский рынок, разделявшийся на рыбный рынок, базар, и королевский рынок. Первый располагался в самом конце порта и занимал наибольшую площадь из всех трех. Грязные торговые лотки, переполненные ужасно пахнущей рыбой, бочки с рыбьими потрохами, стоившей лишь две бронзовых монеты за миску – обычная еда городских бедняков. Продукты, которые долго лежали на базаре и начинали портиться, продавались на рыбном рынке за те же две бронзовых монеты, и люди все равно благодарно платили за эту гниль, потому как ничего другого позволить себе не могли. Налоги графа Фарона лишили людей последних радостей жизни, и никогда еще товары рыбного рынка не пользовались таким спросом.

Сразу после этого начинался базар – часть Аверинского рынка, где можно раздобыть все, что угодно, от еды до оружия, и, что немаловажно, на базаре всегда можно было порядочно поторговаться и изрядно пошуметь. Пекари предлагали хлеб по стоимости, начинающейся с десяти бронзовых, и, если есть по кусочку в день, одной семье хватало его на неделю. Правда, к концу недели хлеб обычно черствел или покрывался плесенью, но все же лучше заплесневелый хлеб и суп из коровьего хвоста с капустой, чем то, что можно было купить на рыбном рынке. На базар выходило несколько домов, огороженных высоким забором. В одном из них располагался знаменитый по всему Орнуэлу трактир «Пристанище моряков» – бордель, посещаемый почти всеми моряками, попадавшими в Аверу.

Далее начинался королевский рынок. Это были десятки маленьких магазинчиков, торгующих всевозможными товарами, зачастую привезенными из Лоттерны. Здесь продавали почти исключительно гномы, потому как их товары славились своим особым качеством. В наиболее успешных лавочках торговали даже работами из Флора, что, разумеется, тщательно скрывалось. Конечно, любовью гномы все равно не пользовались, а «Королевский указ о гномах» действовал по всему королевству, лишая гномов почти всех прав, но привыкшие к такому обращению за долгие годы гномы все равно оставались довольны существованием.

Между базаром и королевским рынком простиралась широкая портовая площадь, мощеная серым камнем. Примыкавший к ней участок порта часто также называли Малой гаванью, потому что именно тут швартовались все три корабля Малого флота. Королевский флот Орнуэла состоял по сути из трех отдельных флотилий, размещавшихся в трех самых крупных портах страны – Срединноморский флот в Орнуэл-городе, Большой флот в Доре и Малый флот в Авере.

Если встать к вечно неспокойному морю лицом, то слева и справа обычно стояли на якоре два трехмачтовых корвета – «Ветер» и «Дрозд», а между ними флагман флота, «Нерушимый» – неповоротливый, тяжеловооруженный галеон, корпус которого был обшит стальными панцирями. Скорость флагман развивал очень низкую, но два ряда новеньких пушек – грозное изобретение недавнего времени – уже после первого попадания могли потопить любой менее защищенный корабль. Малый флот был красотой и гордостью Аверы, и каждый мальчишка в городе мечтал служить на одном из его кораблей.

Для Малого флота сегодняшний день был особенным – именно сегодня на службу взяли новый, великолепный корабль. С гордой осанкой это крупное, выкрашенное в синий и золотой судно заняло свое место в Малой гавани. Сошедший с верфи Доры, корабль выделялся своей красотой на фоне двух старых, повидавших многие шторма корветов и флагмана флота, чьи бока из-за стальной обшивки казались черными как крылья ворона. «Королевская удача» – гласила деревянная позолоченная табличка на корме галеона.

Капитан Эйл Вейлмур стояла на шканцах «Королевской удачи» – верхней, специально возвышенной для лучшего обзора палубе, где размещался штурвал, и вдыхала соленый аромат моря, который она полюбила еще в детстве. Это незабываемое чувство, когда гордо стоишь на палубе, глядя вдаль, когда ветер развивает рыжие кудри и полы расстегнутого капитанского камзола, проникая под шелковую блузку, и твой корабль, на полных парусах подгоняемый ветром, бежит по волнам навстречу рассвету… Капитан Вейлмур еще не знала, как «Королевская удача» поведет себя в открытом море – она впервые ступила на его палубу час назад в ожидании назначения капитаном судна, но Эйл уже успела без памяти влюбиться в новый корабль, в его прочно натянутый такелаж, в фальшборта, выкрашенные золотом, в каждую из трех его стройных крепких мачт, а в особенности в штурвал, в его обтянутые кожей ручки и искусную резьбу. Она с трудом ждала того часа, когда можно будет вывести «Королевскую удачу» из порта и наполнить ее белоснежные паруса соленым морским ветром. Вся команда галеона уже собралась на борту, чтобы чествовать капитана, и только командор де Хоффлоу заставлял себя ждать, что на старого военного было не слишком похоже.

Сильная и целеустремленная Эйл с десяти лет служила на Малом флоте. Она прошла короткий, но тернистый путь, прежде чем стать капитаном корвета «Ветер», а теперь и «Королевской удачи». И всему она была обязана Ирвингу де Хоффлоу, ее другу, учителю, наставнику и командиру, заменившему девушке отца, в то время как море заменило ей мать. Эйл Вейлмур была бесстрашна, как в бою, так и в устраиваемых на борту флагмана кулачных боях. В тренировочных сражениях на саблях проигрывала лишь командору де Хоффлоу. Старый вояка извечно шутил, что Эйл станет командором, только если победит его, что ей, впрочем, никогда не удавалось, как бы много она ни тренировалась.

Капитан «Королевской удачи» была красива, хоть и мала ростом. Как всегда расстегнутый праздничный камзол капитана с высоким воротом и широкими манжетами, белая шелковая рубашка с повязанным кое-как синим нашейным платком, распахнутый длинный узкий жилет по фигуре, хлопковые светло коричневые штаны с рядом медных пуговиц на боку, заправленные в видавшие виды кожаные ботфорты на невысоком каблуке – Эйл, прожившая на свете немногим больше четверти века, не отличалась опрятностью, даже наоборот, разнузданность в одежде только подчеркивала горячность, буйность ее неспокойного характера. Даже в этот день молодая девушка не удосужилась как полагается по правилам флота убрать копну рыжих кудрявых волос под любимую ей треуголку с золотым как на манжетах и воротнике камзола галуном.

Напитан Вейлмур нетерпеливо повернулась в сторону порта и увидела торопливого всадника, только соскочившего с лошади – командор де Хоффлоу наконец прибыл. Поднявшись по шаткому трапу на судно, командующий Малым флотом и капитан флагмана кивнул выстроившимся на средней палубе матросам и морякам и поднялся к Эйл, приветственно пожав ей руку.

– Ты готова? – улыбнулось его доброе лицо. – Прости за задержку, шериф Тейлгрим передала приказ от Фарона. Думаю, тебе он придется по нраву.

Командор похлопал Эйл по плечу, не заметив, как при имени графа исказилось веснушчатое, обветренное лицо девушки. Он подошел к перилам верхней палубы и обратился к команде, которая сразу умолкла и повернулась к своему командиру.

– Как знает каждый из вас, капитан Вейлмур несет в Малом флоте достойную службу. Да что уж там, – ворчливо бросил он, – я не знавал офицера лучше нее. Ее кровь соленая как само море. Посмотрите, морская вода даже плещется в ее глазах! – рассмеялся командор, указав на голубые как волны глаза девушки, внезапно покрасневшей от густых рыжих бровей до узкого подбородка. – Я помню ее еще малым дитем, сиротой, помогавшей служанкам вытирать пыль. И уже тогда я увидел ее тягу к тому, во в что влюбился каждый из нас – ее тягу к бескрайним морским просторам. Ты помнишь, что я сказал тебе, капитан? Я сказал тебе: «Девочка, ты смотришь на море так, словно желаешь увидеть противоположный берег.» «А разве там есть берег?», – наивно спросила ты. «Противоположный берег есть всегда. Ступай юнгой во флот, и ты убедишься в этом!» – ответил я. Следующим утром это рыжее создание стояло в порту и ждало меня, – у командора от воспоминаний даже навернулись на глаза слезы. – За прошедшие семнадцать лет я видел, как девочка выросла в храбрую, бесстрашную женщину, и когда принц-регент передал Малому флоту этот превосходный галеон, я не сомневался ни секунды, кто станет его капитаном. И теперь я с гордостью назначаю Эйл Вейлмур капитаном «Королевской удачи»! Служи с честью, девочка моя, – обратился он к Эйл и вместо полагающегося рукопожатия обнял ее как родную дочь.

Команда закричала «Ура!», и в воздух взлетело более пятидесяти треуголок и шляп. Каждый человек гордился своим капитаном, гордился служить с ней, быть частью ее команды. Каждый матрос и каждый офицер на корабле был предан Эйл жизнью. И никогда это «Ура!» не звучало так стройно и слажено, как на палубе «Королевской удачи».

– Пожалуй, ты хочешь поблагодарить команду, – кивнул де Хоффлоу. – Только не отпускай их после. Я знаю, ты хотела дать команде выходной, да и люди заслужили отдых, но сегодня у нас задание. Зайди ко мне в каюту на «Нерушимом», я расскажу тебе о поручении Фарона.

Эйл спустилась на среднюю палубу, устно поблагодарила матросов и пожала каждому из офицеров руку. Два рукопожатия оказались крепче остальных – штурман Пит Глиндо и первый помощник Киран Мракс были капитану лучшими друзьями и уже планировали, как будут угощать подругу ромом в одной из грязных портовых таверн, которые все трое так любили за извечный шум и чувство опасности, напоминавшее им открытое море. Штурман даже уронил слезу, когда девушка пожала ему руку.

– Моя маленькая Эйл стала совсем взрослой, командует целым галеоном!

– Маленькая, Пит? – прослезился от гордости первый помощник. – А ты в зеркало когда смотрел? – подмигнул он, а гном хлопнул друга по плечу.

– Я гном, Мракс, гномы все мелкие!

Эйл счастливо улыбнулась – эти двое всегда подшучивали друг над другом, но для нее были как родные братья.

Самым последним в ряду офицеров стоял высокий худой молодой человек в круглых очках в тонкой-тонкой проволочной оправе – редкий в Орнуэле и частый в Империи предмет для тех, кто с трудом видит дальше собственной вытянутой руки. Вместо того, чтобы пожать капитану руку, он обнял ее даже крепче, чем командор де Хоффлоу, а после поцеловал в щеку и прошептал на ухо: